Лунный свет среди деревьев

Глава 1

Пронзительная птичья трель разорвала сонную тишину.

– Фью-фсе? – спросил кто-то невидимый в кустах.

– Фсе-фсе, – подтвердил его сосед. Качнулся на ветке, перелетел на соседнюю – я успела заметить мелькнувшую на темном небе быструю тень.

– Во-о-от. Во-о-ох, – глухо ухнув, пожаловался третий. Эхо прокатилось по поляне, зашуршало в траве и смолкло, отдавая дань ночной тишине.

Я лежала, уперев взгляд в раскинувшееся надо мной небо, живущее своей, бесконечно далекой от нас, жизнью. Искристые огоньки перемигивались друг с другом, ведя непрерывный мерцающий разговор о высоком и вечном. Дух захватывало при мысли, насколько грандиозно это вытканное звёздами полотно и как ничтожен человек перед лицом вселенной.

Черную ткань космоса перечеркнула яркая полоса упавшей звезды, намекая, что даже там нет вечности. Просто перемены слишком растянуты во времени для быстро живущих нас.

– Кя-ак? Кя-ак? – насмешливо пропели из кустов.

Нет, никакого философского настроя с такой компанией.

Я прикрыла глаза, погружаясь в тишину. Пахло мокрой землей, засыпающими цветами. Легкий ветерок коснулся лица, принеся из леса ароматы зелени, смолы. Откуда-то потянуло свежестью и до меня донеслось тихое журчание.

Ручей? Вставать и проверять не было ни сил, ни желания. Тело ощущалось чужим. Я откровенно боялась шевельнуться, чтобы убедиться – оно меня не слушается. Я словно гость в своей голове. Без прошлого и, похоже, без будущего. Полежу вот так, врастая в землю и может, на этом месте появится куст. Цветущий. И порадует чей-то взгляд.

– Чего разлеглась? Убираться не собираешься?

Голос был отвратительным, пронзительно-писклявым, словно заевшая нота «Си».

– Не твоя поляна! Не ты траву растила, песни пела, утренней росой поливала, улыбками кормила.

Не моя, но почему я должна уходить? Лежать было удобно. Трава, выкормленная улыбками, на ощупь была приятно шелковистой. Ночь теплой. Звезды завораживающими.

Я осторожно села, радуясь тому, что тело все-таки откликнулось, пусть ощущение деревянности никуда не делось, еще и голова закружилась.

– Вот дурная! Даже убиться по нормальному не можешь! – возмутился хозяин поляны, намекая, что знает обо мне больше меня самой. – А может, ты умертвие и есть? – спросил он и интригующе замолчал.

Ну что за… На самом интересном месте!

Я с испугом прислушалась к себе, пытаясь понять, что там с сердцем, но в ушах шумело – то ли ветер, то ли давление. Пульс находиться не желал. И вопрос оставался открытым. А если и в самом деле… Что тогда? Мозгами питаться? Я поспешно сглотнула, прогоняя поднявшуюся к горлу тошноту и заставляя себя отвлечься на красоты.

А место и правда было чудесным. Крошечное волшебство, окруженное обнявшей лес тьмой. Поляна, покрытая густым ковром из серебристой травы, меж стеблей которой вставали колокольчиками цветы, распространяя вокруг мягкий теплый свет. И под этим светом трава переливалась, сверкая серебром.

Пришел ветер, колокольчики задрожали, рождая хрустальный перезвон и усиливая ощущение волшебства. А тут я… Чужеродство. То ли живое… То ли мертвое… Но хотя бы одетое…

– Да не-е-е, – пропищал голос с другой стороны. – Я бы понял, будь ты умертвием. Хоть смертью от тебя и пахнет, но сердце бьется. Странная ты, – закончил он сердито.

То есть умертвие, однако не до конца. Удивиться не получилось. Думать и то выходило с трудом.

Хозяин поляны решил все за меня.

– Пошла отсюдова! – грозно пропищал он, занявшись моим выселением.

И куда? Я с сомнением посмотрела в неуютно темневший за границей света лес.

Хозяин поляны слетел с ветки на кочку. Грозно растопырил переливающиеся синим блеском перышки. Воинственно раскрыл клюв. Задрал все три хвостовых пера: черных, с желтыми пятнами на концах. И наставил на меня маленькие ветвистые рога с явным желанием выколоть мне глаза.

Сам мелкий – с курицу размером. Зашибить – одним хорошим ударом, но смотрело это чудо-чудно диво-дивное на меня с боевой уверенностью, словно курицей здесь была именно я. И это он меня на одну ладонь положит, второй прихлопнет.

– Ты говоришь? – от удивления слова выцарапались наружу. Я поморщилась – горло саднило даже от пары слов, а голос скрипел, словно я долго-долго была больна.

– О! Точно стукнутая! – обрадовал меня хозяин поляны. Встряхнулся, сел удобнее, перестав изображать готовность к атаке и начав разглядывать меня с пристальным интересом.

То есть я не просто несостоявшееся умертвие, а еще и не в здравом уме? «Прекрасный» расклад и, главное, я почти в него поверила, успев заметить, как при встряхивании перьев живот у рогатика на мгновенье стал прозрачным, а внутри мелькнула звезда. Один в один как на небе: яркая, с голубым проблеском. Хорошая такая заявочка на шизофрению – видеть звезды в чужих животах…

И тут у нас появилась компания…

Сначала треснула ветка. С намеком. Мол, не сама сломалась. А следом раздался яростный шепот:

– Тише, не спугни!

Клянусь, на весь лес было слышно. Но когда это смущало тех, кто считает себя незаметным?

А вот рогатик испугался. Затрясся, заозирался панически, явно пытаясь понять, со всех ли сторон окружен недругами или есть еще лазейка удрать.

– Сюда, – приглашающе хлопнула я ладонью по его драгоценной травке.

Птиц синей молнией метнулся ко мне под отогнутую полу одежды, прижался, дрожа, к бедру. Я заботливо заправила все три пера под халат. Приняла скучающий вид.

Из кустов затрещало. Усиленно так. Еще и засопело. Будь я рогатиком давно бы удрала, но похоже тот не мог покинуть свою любимую поляну.

Из листвы, озираясь и оглядываясь, осторожно высунулась одна голова.

Через пару секунд к ней присоединилась вторая.

– Видишь его? – напряженно поинтересовалась первая, сканируя взглядом соседние ветки.

– Нет! – разочарованно отозвалась вторая.

Рогатик под полой халата даже дышать перестал.

– Он точно здесь, – самоуверенно заверила первая голова, – брат Сонг его следы видел, да и смотри – какая поляна. Явно духом сотворенная. Тут он. Привязанный. Если покинет – сдохнет.

Все, сейчас рогатика инфаркт хватит. Аж похолодел бедняга.

И тут гости, наконец, заметили меня.

– О! Малохольная? Что тут делаешь?

За малохольную обидно стало. С другой стороны, меня сегодня умертвием называли, сумасшедшей тоже… Малохольная – почти комплимент. Вдобавок, эти двое меня знают… Не чужая, стало быть. Местная. Хоть какая-то определенность.

– Сижу, – ответила, пожав плечами, мол, очевидно же.

Парни, а это были они, страдальчески переглянулись…

– А ты не видела тут… – начала вторая голова, – такого… – парень запнулся с определением, – духа местного.

То есть синие перышки – дух. Похоже, не врал, что поляна его.

– А вам он зачем? – поинтересовалась.

– Говорят, – первая голова лихорадочно облизала губы, – если просунуть сквозь него руку, можно поймать звезду и загадать желание. Любое. И сбудется.

Фу-у-ух… То есть звезда мне не померещилась? Какое облегчение.

– А у меня зачет завтра, – решила пожаловаться первая голова, – мастер Ли обещал из школы выгнать, если не сдам. Отец с меня тогда шкуру спустит…

Я сочувственно кивала, только вот холодеющий от страха комок синих перьев было жальче нерадивого ученика… Да и талантлив дух. Такую красоту улыбками вырастил.

– Удрал давно… Как вы шуметь стали, в той стороне звездочка на ветке и мелькнула.

Меня попытались взглядом убить. Бесполезно. Недоумертвия стойки к подобным вещам.

– Раньше сказать не могла, малохольная? – зло прошипел парень.

– Только вспомнила, – вернула ему любезность, искренне желая парню провалиться завтра на зачете. Не люблю халявщиков.

– Вот же… ты… – задохнулся он от возмущения, но приятель его оборвал:

– Оставь ее. Лучше пошли у озера проверим. Слышал духи любят там собираться.

Злой взгляд напоследок. Треск сломанных веток. И снова тишина.

Первым несмело подал голос колокольчик у моих ног, за ним зажурчали-зазвенели собратья и даже светить ярче стали. Ну точно рассыпанные по серебру хрустальные звезды.

– Они ушли, – сказала мягко, и комок перьев под боком потеплел, зашевелился.

Я отогнула полу халата, помогая выбраться птицу.

Дух расправил крылья, рванул куда-то, потом устыдился, вернулся, сел на соседнюю кочку.

– Тебе тоже пора, – произнес он с намеком, ревниво смотря, как я провожу ладонью по траве. Ближний колокольчик потянулся, наклонился ко мне, и я осторожно коснулась его прохладных лепестков. Дух аж захрипел от негодования.

– Про звезду правда? – спросила. Любопытно же…

– А тебе надо? – сердито спросил нахохлившийся дух. Он явно мечтал, чтобы я убралась с его драгоценной поляны.

– Сама не знаю, – призналась честно. Мысли вроде шустрее бегать стали, но с соображением все еще проблемно.

– Вот дурная! – взорвался негодованием дух. – «Не знает она», – едко передразнил он. – Память обрезана, душа в теле еле держится. Не зацепишься, как наказание отрабатывать станешь? Тебе и одной звезды мало будет… Так что, давай, тащи, ущербность человеческая.

На «ущербность» я не обиделась. Было интересно другое:

– Тебе не больно будет?

Дух глянул так, что я себя глубоко нездоровым человеком ощутила.

– Щекотно, – огрызнулся он. Потом посмотрел на меня, оценил степень нездоровости и смягчился: – Если добровольно, вреда не будет.

– А почему… – начала я, намереваясь спросить об обрезанной памяти, душе и наказании.

– Тащи я сказал! – рявкнул дух, подлетая и садясь мне на колени. Грозный какой! И не скажешь, что птах.

Я протянула руку, коснулась перьев на пузике и те пропали под нажимом, а пальцы провалились в пустоту.

Там было холодно и пусто. И моя рука ушла куда-то по локоть… Мурашки побежали по коже. Мысли застопорились, отказываясь осознавать происходящее.

Потом пальцы нащупали что-то теплое. Сомкнулись на нем.

– Вытаскивай! – поторопил меня дух.

Быть не может. Звезды они же… Здоровые такие. Гиганты из газа и металла. А не это вот, лежащее у меня на ладони. Огонек. Крохотный, белый, пульсирующий, словно чье-то сердце.

Мы с духом, склонив друг к дружке головы, разглядывали мою находку.

– Мелкая, конечно, – заметил дух, – но сойдет. Загадывай, пока не погасла. Они долго в мире смертных не живут.

Я застыла. Внезапно оказалось, что у меня так много всего нерешенного: обрезанная память, «малохольность» от местных – явно ведь неспроста так назвали, недоубитость и наказание сверху… И как все совместить в одном желании? А если глобально?

– Хочу счастливой жизни, – высказалась. Огонек ударил яркой вспышкой по глазам и пропал. А с ним словно часть волшебства исчезла. Задул ветер, ожил, загудел лес. По поляне поплыл перезвон.

– Ох, и дурная же ты… Кто без конкретики такие вещи загадывает? Даже время не уточнила. Может, счастливой будешь последние пять минут своей жизни?

Я поежилась. Дух, конечно, прав. Сглупила. Но сегодня я точно не в десятке мудрецов и даже не в первом миллионе.

– Ладно, с памятью сам помогу, – смилостивился дух и предупредил: – Не дергайся.

Облетел по кругу. Толкнул в спину чем-то острым. Клюнул пребольно в макушку – аж слезы выступили. Сел передо мной и клювом вытянул из моей груди две ленты.

– Белое – настоящее, алое – прошлое. Сожми любую и начнешь вспоминать, только не усердствуй – мозги сожжешь. Зараз много не бери. Итак, с мозгами все не очень хорошо… Но с белой не тяни. Чужая она. Истает быстро. А теперь пора, – на меня с намеком посмотрели.

Пора. Я осторожно встала. Сделала первый шаг. Нормально. Ноги держат. Голова не кружится.

– Спасибо, – искренне поблагодарила, чувствуя, как избытка чувств защипало глаза.

– Иди уже… – тяжело вздохнул дух. Подцепил когтем один колокольчик, сорвал, кинул мне.

– Чтоб не убилась по дороге, – пояснил. Скакнул мне за спину, и я услышала возмущенное:

– Сколько помяла-то! Худенькая вроде, а весит, небось, целую скалу. Вот же… недоразумение природы. Угораздило свалиться на мою голову!

– Еще раз спасибо и до свидания, – помахала я цветком, но меня уже не замечали, причитая над каждой сломанной травинкой.

Я поспешила удалиться.

Протиснулась сквозь густые заросли, едва не порвав одежду и оцарапав руки. Выбралась на едва угадываемую в темноте тропинку. Огляделась. В лунном свете, словно паря в воздухе, серебрились листья. Жуткими чудовищами темнели переплетения ветвей. Ветер носился меж деревьев, заставляя их раскачиваться и шуметь. Тени шевелились, вызывая сомнения, что это просто тени.

Но страшно не было. Внутри жило чувство, что я успела пережить сегодня нечто более ужасное, чем ночной лес.

Что же… дальше откладывать смысла нет. Мне надо знать, куда идти. И я ухватилась за белую ленту.

Птах был прав. Это было сродни выгоранию. Мозги скрутило болью от хлынувшей в них информации. Словно где-то взяли и открыли плотину. Картинки замелькали с такой скоростью, что на какое-то время я в них потерялась.

Пришла в себя сидя на коленях. Щеки мокрые от слез. В голове тяжело, словно после похмелья.

Но кое-что прояснилось.

Итак, я единственная дочь семьи Чэнь по имени Линь Юэ. Мне восемнадцать. Многовато для того общества, где в шестнадцать выдают замуж. Но отец не торопится меня сговаривать, а сваты не проявляют интерес.

Мать умерла, когда я была еще ребенком. Отец – глава ордена стражей Рассвета и близок к императорской семье, довольно уважаем. Его редко можно застать в поместье. В доме еще живет его младший брат – мой дядя.

Что еще… Хожу я в школу при храме Нефритовой луны. Без особых успехов. Сил у меня нет. То есть вроде и есть, но стабильность отсутствует. Вчера, например, показала высокий результат, сегодня – нулевой. Отсюда и прозвище: «Малохольная».

Кто-то пустил слух, что нестабильность дара может быть заразна, потому друзей у меня нет. Еще и отец строго относится к моей жизни. Слуги провожают в школу и встречают после уроков. Никаких вечерних прогулок или посиделок с друзьями. Прям удивительно, как сегодня удалось сбежать из-под плотного присмотра.

Сегодня! Холод понимания, что я натворила, заставил застыть от ужаса. Я? Что?

Нет! Я точно сошла с ума. И главное, не понятно с чего. Что такого случилось, причем настолько ужасного? Память мутным омутом застывала на причинах самоубийства. Нет, они были, множество, но какие-то невнятные. Нестабильный дар. Непопулярность в школе. Обычная внешность. Что-то ведь заставило меня шагнуть с обрыва? И это что-то должно было быть серьезнее, чем нос-картошка или узкие глаза?

Зато вот полет запомнился ярко. Каждый момент охватившего меня ужаса и рванувшего навстречу ветру, выбившему из легких весь воздух. Мой беззвучный крик. Приближающаяся земля, в которой уже виделась могила.

Я лихорадочно ощупала себя. Никаких рваных ран. Дернула плечами. Сжала-разжала пальцы. Ни единого, даже самого захудалого перелома.

Бред! Или чудо? Но как я рада, что оно свершилось!

Нет, какая все-таки дура… Дурища. Дура дурней нет.

Это шагая с обрыва, кажется, что совершаешь нечто правильное. И иного выхода нет. Что все обдумала, просчитала. Но уже в полете понимаешь: дура! Полная!

– Идиотка! – выдохнула я, и тень впереди согласно шевельнулась.

Наверняка можно было по-другому. Не столь кардинально. Ведь исправить что-то можно лишь до шага с обрыва!

Шаг – это трусость. Отказ что-то менять. С чем-то бороться. Сдача крепости. Предательство дара жизни и своего тела.

Если окажется, что все это подростковая дурость, когда считаешь себя самой некрасивой, глупой, непопулярной, а понравившейся парень в твою сторону лишь презрительно морщится…

– Лично себя придушу, – пообещала, зная, как по-дурацки это звучит.

Я словно в чужую жизнь вступила, взвалив на плечи груз чьих-то проблем. Мозг отказывался принимать тот факт, что я сама… Добровольно… Решила оборвать свою жизнь. И запоздалый страх холодным потом тек по спине.

Как там дух сказал? «Наказание отрабатывать?» Так что мой полет без ответа не останется.

Не важно, кто помог мне остаться в живых и спас – отрабатывать придется. И мнится мне, что отработка будет в разы хуже прежней жизни. Я еще с благодарностью ее вспоминать буду.

Затылок прострелило болью, намекая, что воспоминаний на сегодня достаточно.

Первая волна самых тяжелых, острых эмоций прошла, злость улеглась, и я смогла думать более мягко…

Ну что я на себя накинулась? А если причины были вескими? Хотя кто еще имеет право судить, кроме меня самой? Ладно, разберемся. Жизнь такая странная штука… Вот сегодня ты шагаешь с обрыва, выживаешь, оказывается в гостях у духа и… начинаешь жить заново.

Я поднялась. Отряхнула штаны и решительно зашагала по тропинке.

Ума хоть хватило надеть мужской костюм. Не желалось мне летать, демонстрируя округе нижнее белье и валяться потом с задранной юбкой… То есть какие-то мозги имелись. И решительность, раз сбежать из дома смогла.

С остальным… По мере возникновения разбираться будем, как и с наказанием. Вот чувствую, его мне точно избежать не удастся.

Усадьба рода Чэнь стояла в отдалении от основных улиц. На отшибе. И чем ближе я к ней подходила, тем медленнее становился шаг. Дом я не любила. Понять бы еще почему?

– Госпожа! – тень рванула ко мне из-под раскидистого дерева. От вопля я вздрогнула, помертвела, обернулась.

– Я вас везде обыскалась! – женщину аж затрясло. – Хозяин сегодня возвращается. А если бы за вами послал?

Губы ее дрожали. Фонарь гулял в руке, бросая кривые тени на дорожку.

– Где вы… – слово «шляться» она проглотила, мотнула нервно головой. – Если бы не наказание… Обоих ведь… Не промолчала бы. Но больше у меня из дома ни ногой! Лично прослежу.

И она угрожающе направила на меня палку, с висящим на ней фонарем, явно намереваясь этой самой палкой огреть.

Обидно, но справедливо. У каждого в жизни правда своя… Кому-то за девчонкой присматривать и наказания за нее получать, а кому-то счеты с жизнью сводить.

Но служанка не моя причина свернуть себе шею. Мы с ней вроде как уживались. Без любви, конечно, но и без ненависти.

– Прости, – выдавила из себя.

– Идите уже, барышня, – конец палки просвистел в опасной близости от лица, – пока беду не приманили.

Кралась она профессионально. Провела меня через боковую калитку. Потушила фонарь. Шла, семеня и успевая выговаривать за то, что одежду у дяди посмела своровать.

Не своровать, а взять на время. Хотя вряд ли дядя посмел бы вновь воспользоваться одеждой с трупа.

Мне высказали и за то, ушла без спроса или сопровождения, добавив, что приличные девицы после заката дома сидят, шитьем занимаются, калиграфией или стихи там сочиняют. Книжки умные… Тут служанка запнулась, но озвучивать, что ни одна книжка мне не поможет, не стала.

Тело привычно вжимало голову в плечи. Взгляд не отрывался от дорожки. Шея в позиции ищущего на земле зерно гуся. Мозг в это время аж задыхался от злости, буквально варясь в едкой смеси сарказма, самоедства и ненависти.

Даже собственная служанка меня ни во что не ставит!

Прекрасно! За-ме-ча-те-льно!

Мы прошли мимо нескольких тонувших в темноте строений. Приблизились к одному. В темноте летящим силуэтом угадывалась крыша, с приподнятыми вверх краями.

И тут нам в спину ударил шум, послышался стук в ворота, волной накатили голоса, ржание лошадей, всполохами засветили небо факелы.

Последние метры до крыльца женщина преодолела в прыжке, утащив меня за собой.

У крыльца она скинула туфли, я последовала ее примеру.

А потом меня поспешно втолкнули внутрь.

Ну что сказать… Мои хоромы были просты. Одна комната, правда, большая. Но это и столовая, и спальня, и библиотека, и кабинет. Без изысков. Небольшой стол со стопкой книг. Еще один с нефритовыми вставками и зеркалом из полированного металла, на котором гордо примостилась расписная шкатулка, где я хранила редкие подарки отца.

Пара лакированных комодов с кучей мелких ящиков, полка с книгами и за легкой светло-зелёной занавесью из шелка широкая лежанка – словно в кокон обернутая. Фонари из рисовой бумаги, но их немного, и оттого в углах копились неприятные тени. Остро, до чесания в носу, пахло благовониями: сандалом и жасмином, скрывая едва заметный запах сырости.

В углу наказанием притаилась рама для вышивания.

Выскобленный до блеска, без единой пылинки пол.

Выстроенные в идеальный порядок книги.

Здесь не жили, но существовали. Не радовались – выживали.

А за стенами уже просыпался дом, приветствуя хозяина. Слышались голоса, сквозь бумажные стены просвечивали точки факелов. И вот туда женщина косилась с откровенным испугом.

– Быстрее переодевайтесь, – торопила она меня, ринувшись помогать. Вертела меня куклой. Ее страх передался и мне, так что руки путались в завязках, ноги в штанинах. А она подгоняла, причитая:

– Ох, поймают. Узнают. Вас без еды оставят, а меня выпорют. Спина и так больная…

То есть здесь слуг еще и порют?! Неприятное открытие. А господ голодом морят. Меня на этих словах аж накрыло, как есть захотелось…

Услышав бурчание моего желудка, служанка сочувственно цокнула языком.

– Хозяину что-нибудь готовить будут. Если повезет, постараюсь вам достать хоть булочку на кухне.

Я благодарно улыбнулась. Всегда можно найти общий язык с тем, с кем делишь одну лодку. Хоть мне сейчас лучше курочки, чем булочки.

Не повезло.

Меня уже начали причесывать, когда в дверь забарабанили.

– Барышню к хозяину вызывают.

Вот так. «Вызывают».

Служанка покачнулась, дернув меня за прядь. Я зашипела.

– Ох! Духи предков, спаси и сохрани! – ее руки принялись ускоренно терзать мои волосы. Шпильки безжалостно царапали кожу, но я слишком сосредоточилась на будущей встрече с отцом, чтобы возмущаться. – Вы уж там поаккуратней, барышня. Молчите. Даже если ругать будет – все равно молчите. Он поворчит и отстанет. И о том, что вас вечером в поместье не было, тоже молчите. Авось, и не узнает.

В старом зеркале мутным силуэтом сидело мое отражение. Я смотрела на него, не узнавая. Молодая. Темные волосы, словно крыло ворона. Лицо… Приятное. Но не красавица, нет. Слишком острые черты лица, а кожа бледная, будто в муки вывалена. И глаза… затравленное такое выражение, от которого хотелось самой себе надавать по щекам.

Ладно. Я расправила плечи. Глянула с вызовом. Прорвемся. Жизнь на то и дана, чтобы исправлять в ней то, что не нравится.

Ровно через пять минут мы были готовы.

Глава 2

Усадьба напоминала развороченный улей. Носились со сосредоточенными лицами слуги. Неспешно и очень плавно двигались широкоплечие мужчины, вооруженные мечами. Уводили в конюшни лошадей. Разгружали повозку.

Я шла за служанкой, сражаясь с собственной головой: опустить, поднять. Снова воткнуться взглядом в пол. Привычка бесила. И главное, шея настолько привыкла к полусогнутости, что ее даже не клинило. И служанка впереди шла такой же согнутой гусыней. Еще и шаг этот мелкий, под который я невольно подстраивалась. Топотыжки…

– Молодая госпожа к главе, – раздвинули передо мной двери слуги.

Мой отец изволил принимать доклад. Склоненный рядом с ним в поклоне мужчина – вежливость наше все – что-то вещал, всем видом изображая преданность главе рода. Рядом с ними стоял накрытый стол. От запахов еды – пахло одуряюще вкусно – у меня скрутило желудок. Настроение, и без того тревожное, сместилось на уровень: «Ненавижу всех».

Отец. Странно думать о том, что этот совершенно незнакомый мне человек – родной. Никакого проблеска кровной связи, теплоты, приятных воспоминаний. Только собственное сиплое дыхание и стук сердца в ушах. Тяжелый взгляд, от которого мне захотелось спрятаться. Аура, придавившая так, что дышать больно стало. Его лицо, словно вырубленное из камня. Бородка, усы. Забранные вверх волосы, скрепленные заколкой – ни единого растрепанного волоска.

Отец меня явно не баловал, иначе откуда это чувство загнанного в ловушку зверя?

Волна коротких воспоминаний сложилась из сплошных запретов: «Не ходи никуда одна. Не гуляй. Не играй с детьми слуг. Не бегай – поранишься. Не нагружай себя – устанешь».

Заботливый до тошноты. Служанками, да няньками окружил. И все мое детство в четырех стенах прошло, да в крошечном садике за высоким забором. Он и в школу меня отправил лишь под давлением соседей. Но игрушки дарились мне регулярно. Потом стали дариться украшения, наряды. В еде меня не ограничивали, не считая наказаний. Эдакая идеальная барышня знатной семьи – птичка в золотой клетке.