Поет зима – аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака…
Сергей Есенин
I
На левом берегу одного из многочисленных изгибов могучего Енисея, неторопливо несущего свои холодные воды в Северный Ледовитый океан, расположился небольшой сибирский город, названный по имени великой реки – Енисейск.
В этом городе, недалеко от Успенской церкви, построенной в конце XVIII – начале XIX века, в стареньком деревянном доме, стены которого почернели от времени и северного климата, жила самая обыкновенная русская семья из четырех человек – мать, отец и двое детей. Старшему сыну Ванечке было пять лет, а его младшей сестре Полине недавно исполнился всего один годик.
На дворе стоял суровый февраль. Злые вьюги, завалившие город толщами снега, и сильнейшие морозы далеко за тридцать градусов держались в городе уже больше трех недель, но, наконец, отступили, оставив после себя снежные сугробы выше пояса и бездонно чистое сибирское небо.
Яркие солнечные лучи настырно пробирались сквозь резные ставни и тюлевые шторы внутрь дома Белоярцевых, наполняя его теплым, домашним уютом. Аппетитно пахло свежими блинами, которые, проворно переворачивая на сковородке и заправляя густым гречишным медом, пекла хозяйка дома – Белоярцева Анастасия Васильевна.
Анастасия была красивой молодой женщиной тридцати пять лет от роду, с милым выражением лица, пышной грудью, хорошей осанкой и доброй душой. В этот субботний день она пребывала в хорошем настроении. Во-первых, потому, что наконец-то спал трескучий мороз, не позволявший детям выходить на прогулку, и на небе появилось долгожданное солнце, что само по себе уже поднимало настроение, а во-вторых, сегодня возвращался из командировки ее муж и глава семейства – Белоярцев Николай Емельянович, которого она не видела уже две недели.
Николай Белоярцев был потомственным, русским ремесленником, всю жизнь занимавшимся резьбой по дереву. С самого детства он перенял эту профессию от отца, а тот в свою очередь унаследовал ее от своего родителя.
Деда Николая расстреляли большевики в 1937 году, здесь же, в Енисейске, как врага народа, когда ему еще не исполнилось и тридцати. Маленький Коля никогда не видел своего деда, но зато много слышал о нем от отца, видел на старых фотографиях из семейного альбома, чувствовал его незримое присутствие в тех вещах, которые остались после него. Особенно трогательно было смотреть на пожелтевшую от времени старую фотографию, где его дед Михаил Евграфович, одетый в потрепанную рубаху с засученными по локоть рукавами и широкие кавалеристские штаны, выпиливал прямо на улице, возле своего дома, комод из сибирской сосны. Этот резной комод ручной работы находился в отличном состоянии и стоял в сенях дома Белоярцевых, безмолвно напоминая всем членам семьи о преемственности поколений и незримой связи времен.
С самого детства Коля очень полюбил дерево, он искренне ценил и понимал его.
Шли годы, но даже и теперь для себя и своей семьи Николай с удовольствием создавал великолепные изделия из лозы и бересты. И даже мебель в доме Белоярцевых делалась либо самим Николаем, либо досталась ему по наследству. Покупной мебели в доме не было совсем. Маленькие окна дома украшали резные наличники, сделанные им еще в далеком детстве под бдительным руководством отца методом топорной глухой резьбы. Эти резные наличники стали результатом его первого серьезного дела и до сих пор служили семье верой и правдой, создавая красоту и домашний уют. Этими наличниками Николай гордился, ухаживал за ними и каждую весну подкрашивал свежей краской, чтобы сохранить их как можно дольше в свежем и почти не тронутом временем виде.
В последнее время Николай работал на местном мебельном заводе, но заработная плата прекрасного специалиста оставалась явно заниженной, да и его уникальный талант на конвейерном производстве мебели не был востребован, отчего ему приходилось периодически подрабатывать на стороне, чтобы прокормить себя и свою семью.
Изредка Николай делал мебель на заказ, но поскольку заказов явно не хватало, то он вынужденно устроился на работу водителем грузового автомобиля на одно из транспортных предприятий города, и теперь ему приходилось периодически ездить в длительные командировки по России.
Как раз из такой командировки сегодня днем его и ждала семья.
– Мам, а когда папа приедет? – кричал из соседней комнаты Ванечка, натягивая на себя теплый свитер и неуклюже, по-детски, надевая на ноги шерстяные носки.
– Сегодня приедет, малыш, ближе к обеду, вот мы с тобою сейчас блинов к его приезду напечем, щей вкусных сварим, какие папа любит, а он тебе наверняка привезет какой-нибудь подарочек, – отвечала Ванечке мама, одновременно протягивая Полине бутылочку с теплым молочком. Полина с удовольствием взяла бутылочку и тут же принялась пить из нее, старательно высасывая молочко через соску.
– Мам, а можно я на улицу выйду, там солнышко светит, и метель кончилась, – спросил Ванечка, появившись на кухне перед мамой уже одетым в свитер и шерстяные носки.
– А ты что это, уже и одеться успел? – с удивлением спросила мама.
– Да, – самодовольно ответил Ванечка, – сам оделся.
– Ну, хорошо, малыш, можешь сходить на улицу погулять, только ненадолго и далеко от дома не отходи, чтобы я тебя в окно видела, – согласилась мама.
– Ладно, мам, я тут рядом буду, – ответил довольный Ванечка и побежал обратно в комнату, чтобы надеть пальто, шапку и свои любимые валенки.
Когда Ванечка вышел на улицу и хлопнул дверью, Анастасия взглянула на градусник, висевший снаружи на кухонном окне. Столбик термометра показывал температуру минус девятнадцать градусов. «Ну, ничего, – подумала про себя Анастасия, – солнце на улице яркое, ветра так и вообще нет, не замерзнет, пускай немного погуляет, а то дома уже засиделись совсем».
Допив свое молочко, Полина бросила бутылку на пол и заплакала.
– Что случилось, моя красавица, чего ты у меня раскапризничалась, – ласково говорила мама, беря на руки маленькую Полинку. Очутившись на ручках, Полина сразу перестала плакать и начала улыбаться. Мама улыбалась ей в ответ.
– Сейчас мы с тобою переоденемся, – снимая ползунки, разговаривала с девочкой Анастасия. Полинка смотрела на маму своими детскими глазками, стараясь ухватить рукой маму за нос, и когда мама подставляла ей свой нос, она улыбалась и радостно верещала.
– Мама, а где моя лопатка, я лопатку забыл, – зашумел из прихожей ввалившийся с улицы Ванечка, с порядком раскрасневшимися от мороза щеками.
– Да вот она, Ваня, на стуле лежит, – отвечала мама, не переставая переодевать Полину, – пройди, возьми. Ты там как, не замерз еще?
– Да нет, мам, на улице погода очень хорошая, совсем не холодно, – ответил Ванечка и, прихватив свою лопатку, быстро выбежал за дверь.
На улице было бело и красиво. Пушистые белоснежные лапы елей красочно сверкали серебром под ярким солнцем, создавая ощущение зимней сказки.
Ванечка верил в то, что к ним в город прилетала настоящая снежная королева и что именно она замела город метелью, накрыла всю землю толстым снежным одеялом и заморозила реку. Но Ванечка не боялся снежной королевы, она была ему симпатична и он, надев варежки, принялся старательно копать лопаткой пушистый снег возле калитки. Он хотел прокопать дорожку от калитки до входной двери, чтобы папа удивился, похвалил его и подарил подарок. Ванечка очень старался, морозный снег благодарно скрипел под его детскими валенками, а холодные снежинки, разлетавшиеся в разные стороны от его лопатки и подхваченные слабым ветерком, образовывали подобие маленькой метели. Ванечка смахивал тающие снежинки со своего лица и продолжал старательно разгребать снег.
А высоко в небе над Енисейском весело светило желтое февральское солнце, плотно обнимая своими лучами старые купеческие избы и древние здания унылых монастырей. Отражаясь от церковных куполов, солнечные лучи слепили глаза одиноким прохожим, которые по привычке закрывали глаза рукою или отворачивались, стараясь смотреть себе под ноги.
Свежий морозный воздух Енисейска внезапно пронзило колокольным звоном, доносившимся со стороны старой Успенской церкви. Ванечка поднял голову и, смахнув снег со своего покрасневшего от мороза носа, словно что-то почувствовав, тревожно посмотрел на небо.