Дневник грозы. Когда мы смотрим на море, море смотрит на нас

Иллюстратор Дмитрий Морозов

Корректор AdvertA Creative Group

© Чайка Богдан, 2020

© Дмитрий Морозов, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4498-6861-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О РОМАНЕ

Во времена конкистадоров и разгула инквизиции по Атлантике ходит Капитан, которого повсюду преследуют свирепые шторма. Команда давно считает своего Капитана морским дьяволом: ведь только сатана может виртуозно управлять судном в таких штормах, и только сатана мог накликать на себя столько гнева божьего. Новенький Юнга, который начинает свое плавание на этом корабле постепенно понимает, что это не грозы преследуют Капитана, а он сам не дает им покоя, вернее одной «буре». Молодой человек сам начинает подумывать о том, чтобы встать на место Капитана, заплатить свою цену за его место и закончить этот «Дневник грозы». Ведь Юнга увидел другое лицо морской грозы.

Примечание автора

Я начинал эту книгу когда-то как серию рассказов о море. Мне показалось это интересным – попытаться после своего «Леса», повести, после которой мне не хотелось все переписать к чертовой матери, описать другую стихию. Выбор был когда-то сделан после очередного застолья с моим другом Алексеем. Отдельное ему спасибо за терпеливое чтение моего творчества. Это был больше чем вызов, потому что Алексей утверждал, что у него в итоге написать о Море не получилось. Долгое время этот роман и носил рабочее название «Море», но, в конце концов, поменял свое название. Мне хочется верить, что у меня получилось сделать нечто красивое, чем я и хочу поделиться со всеми. Я искренне пытался не лезть в дебри рефлексии и самокопания человеческого характера и написать нечто, что можно было бы спокойно почитать вечером и получить удовольствие от проведенного времени за этой книгой.

Глаза в облаках

Только слепой не видит озорных голубых глаз в небе, которые смотрят на нас. Хотя можно быть и зрячим, и не увидеть их – достаточно смотреть все время вниз. «Интересно, что ты думал о море, наблюдая за такими кораблями, как этот, когда смотрел на них с берега», – рассуждал Кок, когда они с Юнгой вечером сидели на корме и смотрели на звезды.

Мы все живем на этом корабле, замкнуты и вынуждены уживаться друг с другом. А сам корабль несется сквозь пространство навстречу такому же одинокому существу, как и он сам. Его паруса наполняют ветра, так что он не строит иллюзий о своей свободе. Эта деревянная шхуна – дом для ста моряков и одного капитана. Этот капитан дает дому цель. Цель – куда лавировать в океане. Корабль и его капитан всегда находятся в незримом диалоге. Оба всматриваются в облака, где они раз за разом находят Ее глаза. Порой каждому из них становится страшно. Когда кораблю страшно, он начинает жалобно поскрипывать мачтами. Этот скрип чуткий капитан слышит и тогда приказывает убирать главные паруса. Капитан также не строит иллюзий о своей свободе и силе. Они прошли слишком много штормов вместе – настолько много, что когда кораблю больно, он начинает страдать сам. Капитан уже не помнит тот момент в своей жизни, когда наделил корабль душой или почувствовал нечто подобное, что можно назвать душой в этом огромном деревянном доме. Но теперь они вместе, и капитан хочет верить, что не навсегда. Он хочет верить, что сможет найти эти глаза и находясь в другой лодке. Что он вправе выбирать лодку, на которой он сможет проходить эти шторма так же, как проходит на этой. Но шторма идут, и все меньше знакомых моряков они встречают в портах. Они, конечно, знакомятся с новичками, но и новые люди тоже начинают пропадать, а капитан все крепче начинает сжимать штурвал и не скупится на ремонт и закупку новых парусов. Все-таки приятно слышать, что скрип перестал быть таким жалобным после замены главной мачты. Штурвал начинает держаться уверенней, да и на горизонт смотрится смелей.

Звезды

Иногда он встречал подобных себе. Это никогда не было таким, как в предыдущий раз, и уж точно не похоже на то, как было впервые. Это никогда не было таким, как в предыдущий раз, и уж точно не похоже на то, как было впервые. Он только отделился от своей Звезды, того огромного сгустка света, чей отпечаток он несет по Вселенной. Он даже помнит отчасти еще те свои потоки знаний, которые бурлили в нем. Он думал, что есть все во Вселенной, и есть единое. Но если он был всем, почему он не может остановиться? Почему его несет в каком-то направлении, и он не в силах себя остановить? Почему он может излучать энергию, уничтожая маленькие тщедушные тельца вокруг? Но он не в силах остановить свое движение. Это было возмущение внутри него. Он брызгал этим возмущением. Он помнит, как от этого возмущения превращались в безжизненные куски материи все маленькие синие кусочки чего-то постоянного вокруг него. Он помнит много этих голубых камешков, таких маленьких, за которыми он теперь любит наблюдать. С которыми он любит играть. Играть – странное свойство, которое он открыл в себе. Часть взаимодействия, которое хочется передать, чтобы получить что-то взамен. Он не знал о таком своем стремлении, пока не отправился в это путешествие. Наверное, это было тоже возмущение того большого, что осталось нестись уже далеко от него. Он возмутился, он хотел управлять своим движением, и теперь плод того возмущения тоже летит куда-то…

Обитатели

На этот корабль все попадают по-разному. Но большинство матросов попало на этот корабль в поисках лучшей жизни. С другой стороны, местный кок не раз по этому поводу шутил: «Да, конечно, все попали одинаково, все ищут лучшую жизнь, один я ищу страшную марсельскую проститутку». Но это не шутка, а скорее – простой сарказм, который себе позволяет этот человек, когда какой-нибудь матрос в поисках развлечения начинает донимать всех расспросами о чужой жизни. Но один Кок и еще десяток старожилов знают, что рано или поздно большинство таки находит эту самую лучшую жизнь и покидает это судно. А вообще местный кок – немногословный человек, просто он знает, что рано или поздно этот «расспрошайка» затягивает грустную историю о себе самом, и как раз вот такая история совсем не интересна. На этом судне не позволяют себе вербовать матросов дедовским способом – напоить в баре, поэтому матросов на этом корабле всегда не хватало, потому что кто-то рано или поздно находил свою мечту и оставался с ней. Когда какой-нибудь такой гость корабля покидал его, то этот немногословный человек был первым, кто замечал пропажу. И тогда он отпускал комментарий, который знал весь корабль: «Свобода выбора была его счастьем, а теперь мы уплывем, и не будет у него больше свободы, а когда он это поймет, нас здесь уже не будет». Может быть, Повар расстраивался, что сам не нашел своей мечты, а может, он просто больно переживал потерю каждого человека на этом корабле, ведь они здесь появлялись не просто так, и за каждым все же была своя история. А потом случалось иногда и повторение истории, когда пропажу снова подбирали там, где оставили, такого матроса обычно мучила совесть в первый свой раз. Но каждый старожил корабля знал, что это только в первый раз. Скоро такой кочевник поймет, что на этом корабле никто никого не держит – он открыт каждому, но далеко не каждого принимает. Здесь есть свои правила и законы, и они важнее тех, которые главенствуют на большой земле. Но каждый морской кочевник, который когда-то решил покинуть этот корабль, найдя свою мечту, а потом вернувшись, понимает, что этот дом под парусами примет его снова и снова, только если ты готов повиноваться его законам. И сюда возвращаются не один раз, а много. И обязательно выслушают шутку Хозяина нижних палуб. Но над каждой мечтой он посмеется по-своему.

И один из главных законов, который должен знать каждый матрос на этом корабле – это то, что мир большой земли здесь умирает, потому что большая земля незыблема, и там можно вернуться, на корабле такой роскоши нет. Но понять это могут только жители этого дома под парусами, не пассажиры и не случайные гости. Морской кочевник, который вернулся на шхуну и продолжил свой путь, рано или поздно понимает, что больше ему не вернуться в родной дом, любимую таверну, в портовый бар. И с этим пониманием приходит ценность верхней палубы, где есть такие же, как ты, искатели своей мечты, которые на свою голову решили вступить на палубу этого корабля.

И тогда каждый ищет тот мир равнины, который оставил позади здесь и сейчас, за бутылкой рома на верхней палубе. И именно поэтому здесь никогда жизнь не утихает – все спасаются от одиночества.

В этом доме тяжело остаться наедине с собой или хотя бы спрятаться от других на пару минут. И Кок поймал тот редкий момент с молодым юнгой. Он говорил неспешно, наслаждаясь каждой секундой этого времени, когда не нужно оглядываться на остальных, не нужно прислушиваться – слушает ли тебя еще кто-то, не нужно думать много о том, что говоришь. «Думал ли ты, что окажешься на витрине всего мира? Что за тобой будут наблюдать небо, звезды, облака, да даже твое чертово отражение в воде смотрит на тебя». Кок не любил много разговаривать, он считал почему-то, что все и так понятно в этом мире. Ведь все мы на витрине. И из зазеркалья нас разглядывают тысячи существ, неизвестных нам. Юнга удивлялся этой его вере, но иногда этот старый моряк так напивался, что эмоции брали верх над разумом, и он судорожно вел молодого человека смотреть на море. При этом его глаза наливались безумным блеском, и он беспорядочно тыкал пальцем: «Смотри! Ты видишь!?» И Юнга когда-нибудь увидит то, что ему хотел показать хозяин нижних палуб, не сейчас, а когда настанет время. Он всегда забывал о том, что сказал, о том, что увидел в этот раз – у него всегда было много работы на корабле. А старый Кок перестал его трепать за руки, похоже, он понял, что больше ни к чему, Юнга и так все видел. Единственное, что Кок не понимал, почему Юнга оставался спокоен, ведь он сам безумно боялся этих существ из зазеркалья. Ему, конечно, нечего было скрывать, но и жить спокойно у него теперь не получалось. Странно вообще, что у этого старого человека вообще остались силы бояться. А вот сейчас он продолжал спокойно рассказывать юноше о своих страхах, а может, о своей душе: «Я не боюсь звезд, они меня даже манят, почему-то мне кажется, что там должно быть мое место среди звезд – смотреть свысока, как эта посудина танцует с этой стервой-проституткой. Я бы освещал им место для танца, как в испанских барах. Знал бы ты, как танцуют испанские женщины! Жаль только, что женщины не любят море. А может, просто мы не можем разделиться между ними и морем. Женщины, скажу тебе, ревнивые существа. Не дай бог, наш капитан притащит кого-то на корабль! Нам тогда не сносить головы! Скажу я тебе! В тот же день пойдем на корм рыбам!»

Одни

Утес обволакивают волны – они бьются об него иногда неистово, иногда нежно. Это похоже на заигрывание двух любовников. Утес стойко переносит смены настроения пассии. Иногда он удивляется, как у нее остается столько сил – ведь ей уже тысячи лет. Она должна была устать. А Она все играется и играется. Утес не понимает, что Она давно устала быть в этом мире, и раз они связаны с этим скалистым берегом, то и ему терпеть, как она сходит с ума от одиночества. Ведь они давно с этим скалистым берегом поделили пространство. Она давно обточила все шероховатости этой скалы, и она давно действительно устала. Их слишком мало в этом мире. Когда-то им казалось, что много. А потом мы все разбрелись по пространству. Поэтому Она бьется о берег неистово, но лениво, больше, чтобы он не забывал о ней. Есть у нее другой берег, но это не берег – это пляж, плоская равнина на сотни километров… И теперь она прибывает туда только, чтобы погрустить. Она накатывает туда много воды, но пески просто безвольно проглатывают все ее попытки без ответа. Она всегда устает и потом спокойно смотрит на то, что когда-то было таким же скалистым утесом, как и этот. Она потом лихорадочно побежит к своей скале. Ей нравится, когда ей отвечают. Даже так, без слов, как это делает та угрюмая скала.

Слепые котята

После штормов я вижу, где за горизонтом заканчивается океан, и начинается земля. Я подношу к глазам какой-то странный прибор, который придумали мы, люди, и изображаю понимание. Понимание того, как прибор работает. Прибор очень сложный – нельзя сказать, что я не понимаю его логики. Но его логика для меня страшна – я видел очень часто, как звезды тухли и появлялись новые. А этот прибор основан на логике, где каждое заключение такое, что если бы я все это рассказал Ей – Она бы рассмеялась. А Ее чувство юмора чревато: потом ни один корабль не смог бы дойти до любимых берегов. Поэтому пусть пока они ходят. Мой друг, ветер, уже часто сводил с ума этот прибор. Он меня учит не быть здесь чужаком. Это трудно… Для них люди – это слепые котята, которых бросили в воду – плавать. Чаще всего им нас жалко, иногда им все равно. Когда им все равно – нам очень трудно… И очень редко они показывают нам наше место здесь, когда мы их начинаем раздражать какими-то своими байками или домыслами. И если мы не поняли первый урок – котятам доливают ведро воды на головешку, и смотрят, как они тонут. Интересно, что они думают при этом? Что думал бы я, если бы поступил бы так? Может, попробовать на котенке? Поэтому прибору я не доверяю, чтобы не раздражать своего друга домыслами, хоть он и относится снисходительно. Ведь я стараюсь, иногда у меня получается. Когда у меня получается, этот дом под парусами по-настоящему летит. А мои слепые котята на доли секунд прозревают и начинают с опаской смотреть на единственного зрячего здесь. Корабль летит – котята кричат и пытаются себя убеждать, что они обуздали ветра. Некоторые с опаской смотрят на меня. Мой друг ветер резвится. А я пытаюсь усвоить сегодняшний урок. Котята, держитесь за борта очень крепко! У моего друга сегодня хорошее настроение – лететь мы будем долго, правда, не по направлению к земле – на земле нет ничего интересного для зрячего – она больше нужна слепым.

Прямая линия

Их пути нельзя предсказать. Они с упорством рисуют линии на своих кусках бумаги – представляют себя в разных точках этого мира, в другом времени. Но они и ветры знают, что мы никогда не пройдем по этим линиям. А посередине этого пространства, он точно знает, что они вообще не захотят быть там, куда они начертили прямую линию, пересекающую половину известного им мира. Но по-другому они не могут, поэтому, хоть люди и более осязаемые для него существа, нежели тот же холодный осенний ветер – друг Капитана, который любит в переднем парусе устраивать северную бурю, они кажутся ему еще менее существенными. Вот человек шагает в ботфортах по моей верхней палубе, но этот человек оставляет меньше следов, чем новый юнга, почему так происходит – он не понимал. Он знает этого человека давно, он присоединился к ним много лет назад, еще когда в бороде Кока не было столько седых волосин. И его он мог ощущать и различать среди сотен других, а теперь вот он исчезает, как будто легкий ветер без души шелестит среди мачт. Они были в теплых краях дальнего света, и еще тогда человек заполнял пространство своей тяжелой поступью, а теперь он едва мог услышать его шаги. Так иногда бывает и с Коком. Но за Кока он не переживал, этот человек больше похож на хранителя – его иногда очень тяжело найти в этом доме под парусами, а потом он неожиданно появляется повсюду. Он хорошо помнит тот момент, когда Кока привязали к его главной мачте, чтобы этот человек встретил стихию лицом к лицу. И с тех пор Кок стал кем-то вроде урагана, который есть на корабле. Этот ураган иногда закручивает весь корабль в своем водовороте, а потом стихает и закручивается сам где-то в потаенном уголке, и только он и Капитан знают, куда этот человек спрятался. Иногда он завидует людям – они могут быть и большими и маленькими, когда пожелают. Главное для них – желать, и тогда любой из них сможет быть Капитаном. Ведь он хорошо помнит, как начиналась история этого Капитана. Другое дело, что трудно осмелиться человеку желать того же, что и мой Капитан. А еще труднее идти по его пути. Даже ему, кораблю, трудно с этим Капитаном, и будет еще трудней. Но зато чертовски интересно существовать в этом мире.

Среди волн

Кто за кем следует – мы за за облаками или они за нами? Паруса наполняются ими, и они же нас несут к ним. Но мы же их направляем, наши паруса, навстречу этой белизне. Если мы не будем направлять их туда – сможем ли мы убежать от них? Получается какой-то водоворот, из которого мы не хотим вырываться – танец?! Иногда мы убегаем и оказываемся в штиле, и, вглядываясь в наши отражения на воде, понимаем, что ненавидим эти спокойные воды, и самих себя, спокойных в этом огромном мире. Да – это похоже на танец – нас ними! И, поигравшись с нами, они обязательно возвращаются, и мы снова несемся навстречу. Подхватывая с радостью ветра и не боясь разорвать паруса, или разбить борта о скалы этого водного мира.

Человек – вообще странная штука в этом мире: мне уже трудно отличить свои воспоминания от того, что про меня выдумали. Мы здесь проводим месяцы друг с другом и говорим. И вот твое воспоминание всплывает в очередной байке твоего матроса, и ты невольно достаешь его из тайного подвала своей памяти. Ты смотришь на него со стороны, как оно было, как ты его помнишь, как ты его тогда чувствовал и сравниваешь с тем, что прямо сейчас слышишь от другого человека. Ты чувствуешь его эмоции, сравниваешь со своими. Именно эти эмоции ты можешь чувствовать хорошо, потому что они отчасти похожи на твои, которые ты помнишь. Если байка тебя не касается, мы почему-то чувствуем это не так. Они похожи на твои, но только отчасти. И ты углубляешься в них, зарываешься.

Ловец ветра

Сейчас меня заставляют возвращаться к маленькому ловцу ветра. Его облик на палубе был чем-то природным – им с Капитаном порой казалось, что у них просто появился еще один парус, который им помогал там, где их не хватало. А остальная их команда была шумным хвостом, красивым, но не нужным, как у павлина. Если бы у этого мальчика, которого они подобрали в Африке в столице работорговли, были родители, они бы, наверное, уже давно упали в обморок. Но родителей у него не было, как не было и семьи. На какое-то время нам здесь перестал быть нужен ветер для парусов, у нас появился свой маленький гордый ветерок, который мог разогнать наш дом даже в экваториальный штиль. Правда, команда покрывалась при этом седьмым потом – так часто ей приходилось перенатягивать паруса с одного борта на другой. И никто так больше не мог ловить или угадывать эти маленькие дыхания жизни, ее дуновения и порывы, как этот акуленок. Сами черты лица, которые он теперь мог доставать из своей памяти, чем-то напоминали паруса и канаты – ветер их обдувал, но не касался. Худой, но жилистый, никогда не переедал, не наполнял свое брюхо до состояния мертвецкого сна, а ром пил только в границах необходимости, как часть игры этого зверинца в их доме, в океане. Когда он чуял движения воздуха, то всегда хотел поймать его в наши паруса. Так же хорошо он чуял, когда можно было заработать хоть чуть-чуть монет. Когда же можно было разбогатеть – в нем просыпался настоящий морской демон. Он утрачивал человеческий облик и становился похож на маленькую акулу, которая потом вырастет в большую, но сейчас его память игралась с этим ловцом ветра, а акулу он оставит подальше, поглубже. Будь проклят тот мир, который сделал с ним такое! Заставил такого умного ребенка выживать на улицах той «черной» столицы, которая маскировалась в голубой город. Мы его не спрашивали никогда о родителях. Он их не знал, или не хотел знать. Как он умудрился дожить до того возраста – было загадкой для нас. Но эта печать определяла теперь его судьбу, и изгладить ее уже было невозможно.

Водоворот памяти уносит тебя все дальше от сегодняшнего дня. Появляется путь к сомнениям, искажающим твой взгляд, как волны искажают твое отражение в воде, когда ты пытаешься себя там разглядеть. Иногда ты вступаешь в спор, и споришь сам собой, ты рассказываешь свою историю. Потом она прокручивается еще раз и еще, на свет появляются новые подробности, а старые меняются – солнце в Африке становится жарче, ром слаще, а вода теплее, а может, это был не тот шторм. Сколько вообще этих штормов было, скольким матросам я рассказывал то, что знаю о морской пучине! Каждый из них не был похож на других, все в этой жизни не похоже на другое, только почему-то люди устают быть непохожими на других. И вот то, что было на поверхности, остается где-то далеко – становится еще одним уголком памяти. Утром ты был еще кем-то, что стало только воспоминанием, а теперь после вынужденного плавания по воспоминаниям ты почему-то оставил утро там, и сейчас тебе приходится мириться с новым тобой. Каждый раз это делать утомительно, лучше уж вглядываться в водное зеркало – так оно наглядней. Наглядней себя ощущать волной этого мира. Завтра подует другой ветер, и нас унесет в чью-то мечту, может быть – даже мою.

Детство

Мальчик бежал по проселочной дороге босиком. Обувь ему была не нужна. Сегодня первый летний день после долгой зимы и довольно холодной весны. На местных дорогах мало гальки и много грязи. Пока это еще грязь, а не пыль. Лето здесь короткое и потому долгожданное. Летом нет холодных весенних дождей и еще более холодных осенних. Пыль в этих краях – редкое явление. И можно купаться! Как же они скучали по купаниям в местном море! Потому что только летом оно было хоть немножко теплым. И теперь мальчик бежал с первым урожаем лесных ягод к скальному обрыву, чтобы свесить ноги на краю скалы, есть ягоды и смотреть на теплое море. Мама ругала мальчика – она не очень любила, когда он бегал босыми ногами по холодной земле. Мама просто боялась, что он заболеет. Не проходило и зимы, чтобы кто-то из детей не умирал в их деревне. Мальчик видел слезы на глазах своей мамы, но не понимал этих капель воды. Зато мама его обнимала еще больше. А теперь эта зима прошла, и мальчик скоро сможет купаться в теплом море. Осталось потерпеть совсем чуть-чуть. А бегать по теплой траве после бесчувственной зимы очень приятно. Земля отдавала мальчику тепло и что-то еще. Что-то заставляло от этого все существо мальчика бежать вперед. Серые краски зимы вытеснялись солнцем. Потом через много лет он будет вспоминать то солнце, оно осталось там. Больше он его таким не видел – в океане солнце другое. А теперь он сидит на скале, жует ягоды и смотрит на море. Мальчик стремится стать взрослым, но в море ему еще рано. Он это почему-то знает. Иногда он сомневается и думает, что ему уже можно в море, но как только приходит на край этого утеса, сразу понимает, что еще рано. Но когда-то будет не рано. Жалко только, что на утесе он теперь один. Взрослых же не заставишь сидеть на одном месте долго. У взрослых всегда какие-то важные дела. У мальчика тоже важные дела. Но одно из этих важных дел – это поговорить с морем. И море ему очередной раз сказало, что еще рано плавать. Или мальчик слишком мал, или море слишком холодное. Для маленького мальчика у него было много терпения. Его маму пугало то, как он мог часами смотреть с утеса на бушующие волны внизу скалы. Маму охватывала какая-то паника, пока мальчик спокойно вглядывался в водные просторы, которые шли до горизонта.

Его папа зарабатывал на жизнь ремонтом рыбацких лодок и суден, а когда лодок для ремонта не было, он сам рыбачил на реке и иногда ходил недалеко в море. То ли боялся, то ли не хотел скандалить с мамой. Мама почему-то очень не любила море. Или даже боялась, но она никогда не объясняла своего страха, просто начинала бурчать, как старая бабка. Папа же просто смирился с этим, как с причудой своей жены. Но рыба не всегда бывает в реке, а море – так совсем своенравная женщина, поэтому папе приходилось также работать и на мельнице. Мельница эта – такой большой дом, у которого на фасаде что-то типа паруса в виде крестика, и от ветра этот парус крутится. С ветрами у них было все в порядке, вот с пшеницей дела обстояли хуже. Но такие мельницы все равно были нужны, а его папа, как никто вокруг, мог специальным образом подстроить этот смешной парусник, чтобы тот начинал вращаться даже от самого слабого ветра, не говоря уже о местных бурях. Как раз в бури папа не очень нужен был. Благо бури – вещь непостоянная, как мама. Угадать, что будет с мамой, порой было сложнее, чем узнать направление, куда подует ветер во время шторма.

Вот сейчас папа как раз был занят работой с очередной своей мельницей. А мама ходила по лесу и собирала ягоды. Маме лес нравился больше. Вернее, лес мама любила, а море почему-то нет. Мальчик спрашивал маму об этом, и она отвечала, что море – это пустыня, а лес – это жизнь. Мальчик не понимал, как может эта бескрайняя свобода, которая простирается до самого солнца, не быть жизнью. В лесу, пока доберешься до нужного тебе места, можно было ноги расцарапать в кровь. А в море – плыви, куда тебе нужно. Мама в ответ только смеялась, смеялась немного грустно. Как у нее это получалось, мальчик тогда не понимал. Когда-то он научится, как папа, ловить ветер в паруса и поплывет, куда глаза глядят, а когда наплавается – вернется домой. И будет спать от усталости, а мама будет гладить его по голове, и он будет обязательно улыбаться сквозь сон.