Сказки бабушки Параски. Ярмарка в Крутоярах

Была вторая, самая что ни на есть благодатная половина лета. Городок Посад, прогретый и избалованный длительным теплом, утопал в зелени кустистых палисадников.

В огородах всё так и пёрло, и местные хозяюшки уж притомились собирать да засаливать огурцы, которых уродилось особенно много. Повстречавшись на базаре или у церкви, они нарочито сокрушались о столь небывалом урожае, будто боясь его сглазить.

– И куды их уродилось?

Вот, кума, скажи на милость,

Все давно забиты кадки,

А их столь ишо на грядке!

– В чём печаль, что вон их скоко?

У зимы брюшко широко!

Как родимая придёт,

Все припасы украдёт.

– Подметёт их подчистую,

Будем зрить на клеть пустую!

– Вот и радуйся вперёд,

Что такой обильный год.

Только кадки нагружай!

Урожай не распужай!

Но не все посадские сударушки «жаловались» на столь обильный урожай огурцов. Многих это вообще не интересовало. Так жены местных хозяев ремесленных мастерских больше были озабочены отъездом мужей на ярмарку, хотя и среди них находились такие, кто радовался этому обстоятельству.

Три подружки, а также и родственницы, Но́нья, Милисти́на и Ела́ртия, гуляя по базару, обсуждали свои дела и, надо сказать, тоже не шепотом.

Нонья радовалась отъезду супруга и возникающей в связи с этим возможностью беспрепятственно целыми днями гостить у знакомых и подруг, а также принимать дома любую дамскую компанию. Елартия уже привыкла к постоянным разъездам мужа-коммерсанта и никак не проявляла своего отношения к очередной отлучки супруга. И, наконец, Милистина, сестра Елартии и сватья Ноньи, завидовала обеим, ибо её муж, булочник Епихо́н, как всегда, оставался на месте.

Нонья: Мой-то ноне укатил!

Милистина: Сам один что ль?

Нонья: Прихватил

И работника с собой.

Слава Богу! Тот, рябой,

За доносчика при нём.

Никуда не выйди днём —

Всё доложит, окаянный.

Выслужиться больно рьяный.

Милистина: До чего дослужится?

Морем станет лужица?

Вряд ли! Раньше пересохнет.

Мой-то вон сидит, не охнет.

И меня не вывозил.

Елартия: Мой вчерась товар сгрузил

И уехал поутру.

Я привыкла. Не помру!

Нонья: Слышь, ко мне теперь айда!

Стоящие поблизости две другие посадские жительницы, сёстры Севери́на и Ставро́на, невольно услышали разговор предыдущих дам, и, брезгливо сморщив носики, пошли в сторону, в душе досадуя и в то же время сетуя на то, что их мужьям, к сожалению, не с чем поехать на ярмарку, а вслух осудили «счастливиц».

Северина: Расплетут щас невода

Да понаплетут сетей!

Что поделать, «плести невода и сети», то есть попросту сплетничать, было любимейшим времяпрепровождением местных сударынь.

Ставрона: Говорят, опять Ефтей

В колбасу пихал конину.

Прогуливаясь, сёстры поравнялись с мясной лавки Ефтея и не могли удержаться, чтобы не пройтись завистливым скребком по этому «богатею».

Северина: Да ты чё? Мабуть свинину?

А конину-то отколь?

Ставрона: А ты знаешь ноне сколь

У князей лошадок пало?

Та конина что ль пропала?

Кто их взял к уничтоженью,

Чтоб не стало зараженью

Подвергаться всё вокруг?

Кто князьям не сват, так друг?

Северина: Кто?

Ставрона: Конечно же Ефтей.

Потому и богатей!

Родились сёстры в княжеской усадьбе Свистуновке, и во времена их раннего дворового холопского детства у хозяев был не только отличный выезд, но достаточно племенных лошадок и отборных скакунов. Однако с той поры всё в стране поменялось и усадьба потеряла былой лоск. Может поэтому на всю жизнь обе сестрицы сохранили зависть и нелюбовь к княжескому семейству и получали истинное удовольствие от того, что бывшие хозяева утратили не только крепостных, но и прежний достаток.

И если Северина и Ставрона считали себя обделёнными судьбой, так как их мужьям не с чем было податься на ярмарку, то шествующие мимо вдовы Маре́фа и Евло́ха сокрушались, что ярмарка проходит не в Посаде, а где-то далеко у чёрта на куличках. Ведь сколько приличных мужчин могло бы понаехать со всей округи и из дальнего далека, если бы ярмарка проводилась именно здесь. И, как знать, возможно, в их числе оказались бы вдовцы, достойные внимания почтенных вдовушек, перешагнувших возраст «ягодок», но не разменявших «полсотенку».

Евлоха: Ярмарка в такой дали —

На другом краю земли!

Чё бы к нам не перевесть?

Марефа: Там местечко – не Бог весть!

Наш-то город, чай, не хуже.

Евлоха: Наш поширше! Ихний уже.

Марефа: И пошто туды влепили?

Евлоха: Власть, как видно, подкупили!

Всем известно, в кабинет

Нос не сунешь без монет.

А тут – ярмарку схапýжь!

Марефа: Тихо влезли, без пампуш1,

Только хрустнули деньжонкой.

Евлоха: Энто Про́нтий едет с жёнкой?

Расфуфырились, гляди-ка!

Марефа: Дак на ярмарку, поди-ка!

Евлоха: Повезло ему, иуде:

Через жёнку вышел в люди.

Как себя он возомнил!

Марефа: Да, невесту отстранил,

А на вдовушку польстился.

Очень пышно умостился

И теперь живёт не мрачно.

Евлоха: Жёнка выглядит невзрачно,

Хоть и шляпка колесом.

Марефа: С падали толстеет сом!

Евлоха: Глянь чё, едет свеж и горд.

Был «вертун», а щас – как лорд!

Вон как важно разъезжает.

Пока Пронтий был «вертуном», то есть слугой на побегушках в зажиточном посадском семействе, никто не обращал на него ни малейшего внимания, но стоило бедняге жениться на овдовевшей хозяйке, как местные вдовушки разобиделись на красавца, считая, что тот избрал для женитьбы не самый лучший вариант.

Марефа: Дак супруга наряжает,

Чтоб самой им погордиться.

Евлоха: Ей-то чё? Ему стыдиться!

Кто девицу обманул,

Когда к вдовушке прильнул?

А она уж платье шила.

Марефа: Ну, выходит, поспешила!

Не спеши на сеновал,

Коли замуж не позвал!

Местный богомаз Бо́ндий, засматриваясь на необъятные формы проплывавшей мимо Марефы, рассказывал заезжему крестьянину о премудростях иконописи.

Бондий: Образ пишется без лоска,

Без теней, оттенков – плоско.

В нём существенны глаза.

Посмотри на образа —

Все глазами говорят.

Поворот в душе творят

Краски сочной чистоты.

Расспрошал не просто ж ты,

А с какой-то целью что ль?

Крестьянин: Цель моя – печаль и боль.

Сын мой вырос, возмужал.

Я об нём мечту держал,

Что крестьянин выйдет справный.

А он будто мне не равный:

Всё рисует ангелόв.

И ведь не пустоголов:

Понимает, что крестьянство —

Сытой жизни постоянство.

Ты при храме вон ютишься,

Дак, поди, весь год постишься?

Ты ему бы подсказал,

Чтоб в твой хлеб он не влезал.

Как только вдовушки прошествовали мимо беседующих, Евлоха зашептала Марефе.

Евлоха: Твой-то, твой-то!

Марефа: Мой? Да ну!

Евлоха: Глянь, опять пустил слюну.

Марефа категорически не желала замечать заинтересованные взгляды богомаза, когда тот пялился на её более чем роскошные формы и объёмы с тем жадным неприкрытым восхищением художника, углядевшего достойную кисти натуру, однако никогда не пытавшегося заговорить с понравившейся дамой, а, тем более, приударить за ней.

Марефа: Сдался он с его слюной!

Мне неплохо жить одной.

Евлоха: Ох-хо-хо! А мне как плохо!

Марефа: Забирай его, Евлоха.

Вдовушки отправились в аптеку испить «кофию», а крестьянин продолжал жаловаться Бондию на непутёвого сынка.

Крестьянин: Ведь ничем не сбить с тропы!

Говорю: «Иди в попы!»

Всё ж завиднее доход.

А когда большой приход,

То деньга течёт ручьём.

Уродился ж дурачьём!

Ты-то сам собой доволен?

Бондий: Я доволен тем, что волен.

Крестьянин: И крестьянству дали волю.

Нет, я сыну не позволю

Эдак жизть спустить с откоса.

После третьего покоса,

Запихну его в артель.

Те артельно канитель

Вытряхнут из молодца.

Помянёт ишо отца

И соскучится по вспашке

Да по окрикам папашки.

Бондий: Мож сподоблен высшей силой?

Крестьянин: Да, навозец черпать вилой,

А не дом углём марать.

Стены щас – не отодрать:

Всё в рисунках, как в соборе!

Рисовал бы на заборе —

Я бы слова не сказал.

Бондий: Ты б мальца не истязал,

А в учение отправил.

Крестьянин: Нет уж, это против правил.

Только-только открестились,

За земельку ухватились,

А теперь, выходит, брось

И живи обратно врозь?

Крестьянин оглянулся в сторону, где оставил свою конягу с сидящим в телеге сыном.

Крестьянин: А когда сынок родился,

Я аж плакал – так гордился!

Думал, спорчен я совсем.

У меня ведь дочек семь,

А тут – на тебе: сынок!

А теперь – пинок меж ног!

Взвоешь, скорчишься дугой.

Весь в меня, а как изгой!

Но Посад бы не был Посадом, если, пройдя хотя бы малую часть этого премилого городка, прохожий не наткнулся бы на какую-нибудь шумную семейную свару или соседскую ссору, оглашающую неширокие улочки уездной столицы истошными криками и причитаниями.

Сын крестьянина, беседующего с богомазом, парнишка лет шестнадцати, сидя в деревенской телеге, вертел головой, рассматривая базарные лавки, центр главной улицы и стоящий на ней красивый дом с узорными резными наличниками, фигурным коньком и прочими штучками деревянного зодчества. Это был дом мебельщика Дроны, лично изукрашенный хозяином всевозможными декоративными элементами.

Художественная натура деревенского мечтателя дрогнула при виде такого великолепия, однако он был отвлечён от любования «шедевром» и возвращён из мечтательной истомы в грубую действительность нарастающим по звучанию разговором двух рассерженных горожанок. Это были две сударыни средних лет, одетые не так нарядно, как предыдущие дамы, но достаточно опрятно и на городской фасон. Парнишке же казалось, что все горожанки без исключения разодеты в пух и прах. Сударыни оказались соседками, а встретившись возле базара, нашли тему для взаимного недовольства.

Первая соседка: Я не просто так стенаю!

Псину вашу что ль не знаю?

Вторая соседка: Ты, соседка, не клепи!

Наш Полкашка на цепи.

Первая соседка: На цепи, да не всегда!

Вторая соседка: Да, сбегает иногда.

К вам во двор бы кто впустил?

Он до сучки зачастил.

А чтоб пакость, да разбой —

Не случалось, Бог с тобой!

Первая соседка: Твой, конечно, кобелёк!

Сытный вкус его привлёк.

Проходившая мимо ещё одна посадская матрона Тимо́ния поняла суть ссоры двух сударынь следующим образом: видимо, муж одной из них, кобель, как и все мужчины на свете, похаживал к другой соседке, на чём и был прихвачен. Тимония очень «порадовалась» за обеих горожанок и за себя лично, что раньше других услыхала такую потрясающую новость, причём из первоисточника, и ей немедленно захотелось поделиться этой занимательной вестью с целым светом или хотя бы с выходящей из лавки Феноге́ей.

Тимония: Феня, стой-ка, погоди!

На тех клушек погляди.

Там петух двоих уж топчет,

А супруга и не ропчет.

А соседушки тем временем продолжали пока ещё не очень громкую перебранку.

Первая соседка: Твой кобель надысь попался:

Под забор наш подкопался,

Спёр кусок баранины.

Вторая соседка: То-то он израненный,

Чуть живой приполз домой!

Еле подняли с кумой.

Ухо в клочья, бок весь рваный!

Первая соседка: Дак, видать, к другим незваный

Заявился гостевать!

Вторая соседка: Ну дак чё ж собаку рвать?

Чем его ты колотила?

Первая соседка: Я его хоть прихватила,

А чтоб бить! Да Бог с тобой!

Кобелился мож гурьбой,

Да погрызли те собратья.

Вторая соседка: Не сама ль ты?

Первая соседка: Стану врать я!

Я вскричала, муж шугнул.

Кобелишка сиганул

В энту дырку под забором.

Вторая соседка: Слышала, орали хором,

Как я вешала бельё.

Вся родня у вас – жульё!

Первая соседка: А твоя родня – бирюк,

Проходимец да байстрюк.

И бельишко с желтизной.

Вторая соседка: Ну дак лето, пыль да зной.

Вот желтинкой примаралось.

Первая соседка: Видно, так оно стиралось!

А все дочки у свекровки

С малолетства красят бровки.

Вторая соседка: Прям!

Первая соседка: Золовки все беспутны.

Женщине было абсолютно наплевать, что говорят и думают о её золовках, и в другое время она и сама бы с удовольствием посудачила о разлюбезных сёстрах супруга, но не сейчас.

Вторая соседка: А твои окошки мутны.

Стёклушки в пыли, в разводе,

Мылись в позапрошлом годе

Али раньше до того.

В них не видно ничего!

Первая соседка: Ну и ладно, не глазей.

А мужик твой, ротозей,

Он на всех глядит с охоткой.

Вторая соседка: Над твоей он ржёт походкой,

Что ты ходишь, спотыкаясь,

Да во все углы втыкаясь.

Ссора приближалась к опасной стадии перехода к действиям. Вторая соседка так горячо возражала первой, что брызги слюны полетели в оппонентку, обильно осыпав её лицо мелкой радужной пылью.

Первая соседка: Заплевала всю, глянь! Фу!

На тебе ответно – тьфу!

Вторая соседка: Ты чего взялась плеваться?

Первая соседка: Мне прикажешь целоваться?

Вторая соседка: Я тебе щас поплююсь!

Первая соседка: Наплевать мне! Не боюсь.

Соседки взялись плеваться друг в дружку, причмокивая и втягивая щёки, силясь собрать побольше слюны. Но настоящих плевков не получалось, ибо до этого сударыни уже достаточно погорячились, и во рту у обеих пересохло. Да и день выдался знойным. Конфликт был разрешён вмешательством вышедшей на крики величественной старухи Микулины – бабки мебельщика Дроны.

Микулина: Бабоньки, кончайте вой!

Вон идёт городовой,

Дак обеих и прихватит.

У него силёнок хватит!

Он не делает поблажку:

Цап-царап – и в каталажку!

Не пора ль вам разбежаться?

Первая соседка: Мы не думали сражаться.

Вторая соседка: Так, повздорили слегка,

Но не дёрнулась рука

Потянуться до косицы.

Микулина: А заплеванные ситцы?

Что ль сорока пошутила,

Пролетая, окатила?

Другой, уже домашний скандалец, вспыхнул подальше от центральной площади в одном из переулков. Конфликт, возникший между молодыми супругами возрастом лет тридцати, был погорячее и можно было уверенно предсказать, что он вряд ли ограничится одними плевками. А вся эта семейная дрязгня происходила из-за того, что муж наотрез отказался взять жену с собой на ярмарку в Крутояры. Высказав своё решительное «нет», муж с невозмутимой деловитостью принялся грузить на телегу какие-то бочонки и короба. Супруга, не смирившись с приказом мужа отстать от него и заниматься домашними делами, собрала целый узел нарядов и демонстративно уложила в телегу. Однако супруг выкинул узел на крыльцо. Тут же началась громкая ссора с взаимными обвинениями, претензиями и оскорбительными намёками.

Муж: Ну и ты не из бояр!

Жена: Одного до Крутояр

Не пушшу! Меня бери!

Муж: Чё пристала? Не ори!

Вот прям щас и разбежался!

Жена: Не пушшу!

Супруга схватила жердину, которой подпиралась верёвка для сушки белья, и стала размахивать ей, пытаясь не подпустить мужа к телеге.

Муж: Не испужался!

Мне лошадку лишь запрячь.

Муж ухватился за жердь с другой стороны и начал её крутить. Победила мужская сила. Однако жена не успокоилась и, подхватив свой узел, снова попыталась пробиться к телеге.

Муж: И задок свой не корячь,

Коль сказал, что не возьму.

А что кум берёт куму,

То ему же будет хуже.

Жена: А-а, кума всегда при муже!

Муж: Не завидую ему,

Так как знаю ту куму.

Ты зазря, милаха, хнычешь.

Ничего, подомовничишь!

Жена: Я собака что ль цепная?

Муж: Дак зверушка что ль степная?

Собери мне узелок.

Жена: Фигу в нос тебе, милок!

Собирай котомку сам.

Переругиваясь с женой, мужчина, между тем, ловко запрягал лошадь.

Муж: Ох, пройдусь по телесам

Я вожжицею, жена!

Чем ты так раздражена?

Много ль радости в поездке?

Да на данном-то отрезке

Путь вообче однообразен.

И каприз твой несуразен!

Я ж не прохлаждаться еду.

Ворочусь, поди-ка, в среду…

Жена: Аль попозже дней на десять!

Две недели куролесить

Не впервой тебе, милок!

Муж: Дак за то уж выдран клок:

Во – плешинка в полмакушки!

Жена: Чай, к какой-то потаскушке

Снова рвёшься погулять?

Чтоб издохла эта…

Муж: Глядь,

Потаскушку приплела!

Прямча год меня ждала

Потаскушка у окошка!

Жена: Волчьей ягоды лукошко

Припасла я для неё.

Муж: Развесёлоё житьё!

Отравить меня решила?

Ты б, милаха, не грешила!

Лучше слазь-ка в погребок.

Жена: Сам корячься, голубок!

Муж: Сам, так сам! Придётся лезть.

Вот она супружья месть!

Без тебя дела управлю,

Но за то тебя оставлю

Без подарка, так и знай!

Даже не напоминай!

Так как рассерженная супруга не собиралась готовить мужа в дорогу, а тем более спускаться в погреб за какой-то снедью и самогоном, мужу пришлось самому позаботиться и о дорожном перекусе, и о выпивке. Как только муж спустился в погреб, вырытый в углу двора в виде землянки, жена заперла дверь на заво́ру – толстый тяжёлый брус.

Муж: Эй, зачем ты дверь закрыла?

Погоди, начищу рыло!

Ну-ка быстро отопри!

Такие посулы ничуть не смутили исходившую гневом женщину. Видимо, она была женой «неучёной», и супруг дальше обещаний никогда не заходил.

Жена: Посиди там, поори!

Муж: Ты, жена, в своём уме?

Жена: Потомись, милок, в тюрьме!

Муж: Отворяй же! Захлестну!

Жена: Чёботы ополосну!

Прям спешу и падаю!

Щас тебя порадую:

Бушь сидеть до исправленья!

Муж: Боже, светопреставленье!

Не боишься наказанья?

Ведь дойду до истязанья!

Жена: Наплевать!

Муж: И на вожжу?

Жена: Я ружжо щас заряжу,

Буду конвоировать,

Буду контролировать

Всю твою, милок, поездку.

Муж: Не боишься, что в отместку

Я скорее загуляю?

Жена: Я без промаха стреляю.