В сердце Каменных гор

Отрок побледнел, явно размышляя над последними словами Ярадая, а затем со словами «Пойду, проверю», снова шмыгнул за дверь.

Тем временем хозяйка, расставляла посуду, с любопытством поглядывая на меня. Небось, гадала, что за девица такая с князем на их голову среди ночи свалилась.

– Давайте помогу, – обратилась я к ней, не зная куда себя деть.

– Ну что ты, милая, – мягко улыбнулась та, перекинув на спину растрёпанную косу. – Ты лучше присаживайся, погрейся. У тебя, госпожа, на лице ни кровинки. Видать нелегко вам пришлось добираться сюда в такую непогоду. Ох и неспокойные времена нынче!

Мне было тревожно. Собаки во дворе не переставали заливаться, заставляя всё время оборачиваться к двери.

Князь и Вейко о чём-то тихо беседовали. Говорил больше Ярдай, а хозяин дома лишь хмуро кивал головой, пристально оглядывая избу, словно видел её впервые.

А затем Вейко, усадив князя за стол, вышел, наказав жене побыстрее накормить гостей.

Но, не смотря на заманчивый аромат свежих щей из кислой капусты и тёплого хлеба, кусок в горло не лез. Я не смела взглянуть на Ярдая – перед глазами так и вспыхивала лютая волчья морда, раз за разом едва не смыкавшаяся у него на горле.

С полатей слезла самая младшая девочка, курносая, белокурая, с тоненькими косицами, в длинной материной рубахе.

– Ты – князь? – беззастенчиво спросила она, подойдя к Ярдаю.

– Не похож? – усмехнулся тот, проведя рукой по бороде.

– Не-а, – засмеялась девочка. – Ты похож на бродячего барда, сопровождающего княжну, – и она указала на меня пальцем. – К нам такие в прошлую седмицу заходили.

Ярдай громко рассмеялся, погладив крошку по голове.

– Угадала, – ответил он. – Я из отставших. За княжной приглядываю.

– Она такая кривая, – с восхищением глядя в мою сторону, протянула девочка. – Ты гляди за ней лучше, а не песенки пой. А ты, госпожа, спуску ему не давай, – и она погрозила князю пальцем.

Впервые за всё время я услышала его смех и настоящий голос – без суровости и резкости, без грубых отговорок и отмашек. Он словно был другим. В глазах не сверкал лёд, от которого хотелось спрятаться. Я даже дышать перестала от изумления, чувствуя, как лицо полыхает от смущения.

– Наття! – мать подскочила к дочери, сурово дёрнув за руку. – Ты как это с князем говоришь, бесстыдница! Прости её, княже! – торопливо поклонилась она. – Глупая ещё.

– Да будет тебе, Литта, – отмахнулся Ярдай, забавляясь над ребёнком. – Она права. Вид у меня вовсе не княжеский.

– Ну-ка, извинись перед князем, – дёрнула Литта дочь, метнув в мою сторону растерянный взгляд, точно думая, надо ли передо мной тоже извиняться.

– Не хочу, – звонко и с вызовом выпалила Наття в лицо матери, после чего забралась к Ярдаю на колени.

Литта побледнела, явно ожидая, что князь сейчас станет ругаться.

Девчушка тем временем деловито открыла горшок с мясом, поковырялась в нём выстроганной деревянной ложкой и выудила оттуда заячью голову, которую беззастенчиво положила в миску Ярдая. Выглядела она страшно довольной и с чувством исполненного долга заглядывала в лицо князя.

– Ах так! – брови Ярдая выгнулись, а уголки губ подрагивали от сдерживаемого смеха. – Хорошо. И что же ты хочешь услышать?

Литта всплеснула руками, что-то заворчала себе под нос, но вмешиваться больше не стала, занялась травяным отваром для нас, лишь продолжала коситься в нашу сторону, думая о своём.

В полном непонимании, я наблюдала за тем, как Ярдай и Наття ведут странный диалог. Остальные дети робко слезли с полатей, уселись поближе к князю и приготовились внимательно слушать.

– Страшную, про медведя, – прошептала Наття в ухо князя. – Мамка такую не разрешает сказывать. А я тебе голову заячью отдала, теперь ты должен рассказать. Обычай велит, помнишь?

– А не забоишься? – заговорщицки уточнил Ярдай, покосившись на Литту.

Наття покачала головой, сложив ладошки на груди в нетерпении.

– Как-то раз пошёл мужик зимой на охоту, – начал князь таинственным тихим голосом. – День был ненастным, все звери в норы попрятались. Ходил мужик, ходил, да так никого и не встретил. А с пустыми руками домой возвращаться неохота. Увидел он медвежью берлогу, забрался в неё. А там хозяин спит. Отрубил мужик ему лапу, домой принёс. Старуха медвежью лапу сварила, два дня ели. На третий снова пошёл мужик на охоту. И опять неудача. Он отрубил медведю вторую лапу. И так ходил ещё два раза. Когда хотел снова отправиться на охоту, чтобы медвежью голову принести, налетела такая метель, что день в ночь превратился. Слышат мужик с женой, что кто-то в окно стучит и ревёт: «Отдай мою лапу!». Испугался мужик, на печи спрятался. А медведь всё ходит вокруг дома, требует, чтобы ему лапу его вернули. Баба не выдержала, кости в окно выбросила. Медведь и ушёл. Когда спать легли, у мужика рука покрылась медвежьей шерстью. Утром вновь пришёл медведь, снова стал лапу свою требовать. Баба и предложила отрубить мужику руку, что шерстью покрылась, чтобы вернуть. Да он не согласился. Ночью и вторая рука в лапу превратилась. А когда в четвёртый раз медведь пришёл, мужик весь шерстью покрылся, сам медведем стал. Как увидела его баба, закричала, из дома выгнала. Мужик домой просился, ревел возле избы, пока охотники стрелять не начали. Убежал он тогда от страха в такую глушь, что не доберёшься. До сих пор в лесу живёт, всё никак в человека обратно не превратится.

Январь замолчал, весело наблюдая за притихшими детьми, на лицах которых угадывались и страх и любопытство. А потом как заревел, подняв руки, точно медведь:

– Отдай лапу!

Наття завизжала громче всех, захохотала, и вместе с младшим братом и сестрицей, подгоняемая матерью, забралась обратно на полати.

Я и сама засмеялась, глядя, как они дурачатся. Когда ещё случай выпадет князя таким увидеть.

– Ну беда с ней, – извиняющимся тоном произнесла Литта, всплеснув руками и пригрозив Натте пальцем. – Озорница та ещё.

В избу вернулся Вейко. И князь вновь стал прежним – угрюмым и мрачным, с тем же холодом в глазах.

Метель за окном вновь ожила. Казалось, что в небе пробудились сотни голосов, враждебных, злых, жаждущих крови. Они утробно завывали, смеялись и наслаждались людским страхом.

Во дворе послышался надрывный лай собак, чьи-то громкие голоса, захлопали двери соседних изб, в которых проживали родные братья Вейко.

Ярдай поднялся из-за стола.

– В избе сидите, дверь заприте хорошенько, – коротко бросил он, ни на кого не глядя.

Литта испуганно посмотрела на мужа. Но тот уже вытащил из сундука затупившийся меч, отчитывая Ванхо за нерасторопность.

Я выглянула в окно, чувствуя, как в груди засел ком страха, похуже того, что был при встрече с Уенг.

За частоколом беспросветной стеной клубился снег. Точно живой, он то закручивался, то тянулся белыми струями вдоль невидимой границы Вейкиного двора.

А потом Ярдай первым шагнул за ворота.

Снежные вихри прямо на глазах становились воинами в мохнатых шкурах.

– Ошмские! – охнула Литта, прижимая ладонь к губам.

Она бросилась к детям. А я почувствовала страшный груз вины, от которого помутился рассудок. Не будь я здесь, никто бы не нарушил покой семьи Вейки, никому бы из них не угрожала опасность. Зачем только мы приехали сюда!

Где-то протрубил боевой рог. А потом замелькали огни, заскрежетала сталь.

От страха нечем было дышать. Литта завывала над плачущими детьми, призывала духов защитить. Но звериные идолы скалились страшными ликами, ловя неровно падающие отсветы лучины.

Подперев дверь лавкой, я металась по избе, стаскивая всё, чем можно было забаррикадироваться.

– Они сожгли соседнее зимовье деда Пэрки, – завывала Литта. – Они сожгут и нас! Девчонку ихнюю самую младшую увели! Она мертва теперь небось! Всё рыщут, рыщут! В прошлую седмицу заезжали, Вейко их хлебом кормил. Сказали, что на торг, а у самих в сумах шубы чёрные лежат! Князя своего заокраинного призывают, ключ этот треклятый ищут!

– Какого князя? – с трудом спросила я.

– Да того, что из Заокраины пришёл! – взвыла Литта. – Всё сидит себе, ждёт, когда выпустит кто. А Ошим знает, как его открыть. Всё-то он знает! Людей стольких погубил, а всё ему мало! Вся надежда на князя нашего! Он-то один спасти нас может! Да только ж один он! Один! И помочь некому! Одни волки злые повсюду, чтоб им стыть в землях льда и снега века вечные!

С грохотом, от которого завизжали младшие дети, вылетели вместе с петлями обе створы ворот, гулко бухнувшись на заснеженную землю. Замелькали всадники, хлынули во двор. Точно одно стихийное бедствие заполнило обезумевший мир, стремясь поглотить как можно больше жизней. И в этом водовороте не стоило ждать пощады.

Опомнилась я тогда, когда прямо под дверью взвился снежный вихрь и тонкой позёмкой закружился рядом с печью. В этот момент меня точно кто-то стегнул по спине. Я кинулась разгораживать дверь.

– Литта! Хватай детей! Уходите!

Только бы мне просто всё это примерещилось!

Но, увы. Едва Литта сдернула ревущую Наттю с полатей, подталкивая младшего сына и вместе со старшей дочерью добежала до двери, из-под которой вырвался новый вихрь, посреди избы стоял вой в косматой шкуре.

Я его узнала сразу. Это был тот самый, что тащил меня за ворот шубы к ногам Ошима.

– Какая встреча, – лениво протянул он, с жадным вождением глядя на меня.

– Не подходи! – закричала я, попятившись к стене.

– Ой, боюсь, боюсь, – с издёвкой засюсюкал он, делая шаг в мою сторону.

За его спиной явился ещё один воин, лениво стряхивая с плеч крупицы не растаявшего снега.

– Отдай нам свой амулет, – прорычал он, с ненавистью глядя на меня.

– Пошли прочь!

Я никогда в жизни не дралась, даже в школе никого из девчонок за волосы не оттаскала в шутливых девчачьих перепалках. Да что там говорить! Я даже своему бывшему парню, изменившему с моей подругой, не удосужилась заехать по лицу. А теперь передо мной стояли не просто воины, а машины для убийства, живущие только войной, а не розовыми соплями из сериалов про отважных супергероев. Они оба смотрели на меня с презрением, словно на надоедливую муху.

– Пошли прочь!

Я отчаянно метнула подвернувшийся глиняный горшок в ближайшего воина. Но он лишь небрежно отклонился в сторону.

– Хотел отвести тебя к Ошиму, да что-то мне расхотелось, – процедил он сквозь зубы. – Возни с тобой больше. Говорят, если убить, то ты для этой цели не понадобишься, а мне ничего от этой силы не будет. Так какая кому разница живая ты или мёртвая.

И он уверенно зашагал ко мне, в то время как второй с ехидной усмешкой за всем наблюдал. Его слова не значили для меня ничего, в голове было совсем другое.

Я понимала, что конец близок, но впервые в жизни не хотела сдаваться так просто. Не хотела быть загнанной в угол мышкой, способной только на то, чтобы закрыв глаза, ждать, пока прихлопнут. Схватив с сундука забытую нагайку князя, я махнула ею с такой силой, какой не ожидала от самой себя.

– Прочь!

Конец нагайки дотянулся до лица воина и рассёк ему бровь.

– Ах ты…

И одним прыжком он повалил меня прямо на сундук, где стояли разные хозяйские черепки.

Я закричала. Но это был ещё не конец моей гибели. Мою смерть точно оттягивали за уши.

Вой давил меня всем своим телом под хохот второго. Его рука душила меня, медленно, с наслаждением.

– Ты сама виновата, – прорычал он, горячо дыша мне в лицо. – Ты ещё не знаешь, кто здесь князь. Или думаешь, что спрятавшись за спиной Ярдая тебя никто не найдёт и не узнает? Серьга сразу смекнул, что твой амулет не просто побрякушка. Ну, где он тут у тебя?

Моя рука нашарила осколок разбитой от моего падения миски, и я, зажмурившись от месива жутких чувств, полоснула воина по лицу. Его кровь тут же опалила мне щёку, а сам он страшно закричал, отпуская меня.

Черта, за которую я никогда не переступала, страшась причинить боль кому-то, была пересечена. Рука сама стегнула его нагайкой. Я ударила так сильно, как только могла.

– Пошли прочь! Прочь! – мой истеричный вопль зазвенел в собственных ушах.

Запрыгнув на стол, я ударила второго воя как раз тогда, когда он хотел накинуться на меня с мечом, чтобы поскорее закончить дело, ради которого они пришли сюда. Но мне было не страшно. Внутри поднималась такая ярость, от которой я слепла и не могла контролировать ни разум, ни действия. Наверное, это было отчаяние. А может, я просто хотела жить. А ещё – защитить тех, кому пришлось испытать весь ужас этой ночи из-за меня. Перед глазами стояло зарёванное лицо Натти. Что будет с ней, если я сейчас сдамся? Мне никак нельзя было умирать. И ключ я никому не отдам.

Я хлестала нагайкой воздух вокруг себя как безумная, зная, что они всё равно нападут. Только бы выиграть немного времени для тех, кто обязательно защитит Литту и детей. Взмахивала и вертелась на месте, как волчок до тех пор, пока рука второго из воинов Ошима не ухватила конец нагайки, и он не швырнул меня на пол вместе с ней.

– Дрянь!

Машинально заслонившись руками, я лишь успела почувствовать солоноватый привкус во рту, перед тем, как надо мной, исказившись от печного огня, взметнулся занесённый меч. А потом вой как-то странно покачнулся, глаза полезли из орбит, и он рухнул, точно подрубленное дерево.

Позади него с окровавленным мечом стоял Ярдай.

В избу следом за ним ворвались Басман и Фёдор. Оба распалённые боем, яростные и отчаянные, они разом кинулись на второго воя. Но он лишь в одно мгновенье перекинулся вихрем и исчез, скользнув под ногами бегущих от ворот дружинных во главе с Бусом, подоспевших прямо в разгар боя.

– Князь! – воскликнул рында, увидев, как Ярдай покачнулся.

Бледный, с запятнанным чужой кровью лицом, князь был страшен. В глазах сверкало льдами бездонное море, далёкое и непостижимое.

– Мира, – прошептал он с каким-то надломом, делая шаг назад и опуская оружие.

Ко мне подскочил Фёдор.

– Жива? – он ухватил меня за плечи, заглядывая в лицо.

В избу вбежал перепуганный Вейко.

– Литта! – заорал он, озираясь по сторонам.

Где-то в сенях послышался жалобный плач.

– Где ты был? – набросилась я на Фёдора, ударив его кулаком в грудь. – Где ты был? Ты бросил его одного!

– Мира, – Фёдор поймал мой кулак. – Прости.

И я заплакала, так громко и несдержанно, словно во мне открыла все двери истерзанная страхом и отчаянием душа.

Фёдор прижал меня к себе, гладя по голове.

– Прости, – повторял он снова и снова. – И ты, князь, прости. Я не смог тебя вовремя отыскать.

Но мне уже было плевать на его слова. В голове пульсировало лишь одно слово «Живы».

Ярдай

Мы ехали через ту часть леса, что звалась проклятой. После битвы против заокраинного колдуна Самхельма, сжёгшего дотла каждую былинку, здесь так ничего и не выросло, не смотря на то, что уже прошло девятнадцать лет. Лишь из земли торчали, подобно скелетам, чёрные, изъеденные ветрами и дождями стволы деревьев. Снег здесь никогда не покрывал землю. Метель будто боялась припорошить останки погибших воинов двенадцати княжеств и тех, кто был на стороне Самхельма. Волгулы называли их сэмыл пун – черношкурые, те, кто считал себя вольным народом.

В нос ударил запах гнили вперемешку с обгоревшей плотью. Сладкий и тошнотворный от горелого мяса. Его невозможно было ни с чем спутать. Стараясь дышать реже, мы осторожно пробирались через проклятый лес. Те, кого мы встретили с Мирой, выбрали именно этот путь, чтобы отдать мирных людей в рабство черношкурых.

– Никак не привыкну к этому запаху, – пожаловался Фёдор, закрывая нос воротом.

– Дело времени, – коротко ответил я, пристально вглядываясь вперёд и стараясь не слышать стонов давно мёртвых деревьев.

А потом Ворон замер. Остановился на месте, точно вкопанный.

Кивнув двигать вперёд пешими, я поманил к себе Басмана.

Вскоре показался свет от разведённого костра, вокруг которого сидели семеро в чёрных мохнатых шкурах. В корнях поваленного дерева виднелась занавешенная тряпьём дыра. Сколько ещё сэмыл пун там было никто бы из нас не смог даже предположить. Интересно, как давно они здесь обосновались? Неподалёку сидели привязанные друг к другу люди.

– Пятнадцать, не больше, – шепнул Фёдор, подползая ближе к кругу света. – Видимо, ошимские после обмена хотели наших волгулов прихватить с собой, чтобы в следующий раз было кого продать.

Я не стал развеивать его слова. Пусть пока думает, что вышло всего лишь совпадение и Мира здесь не причём. Разве стал бы Ошим посылать своих байстрюков, унаследовавших единственную, пусть и слабую, стихийную способность к воплощению, ради продажи рабов? Разве стали бы простые вои охотиться за какой-то неизвестной девчонкой, вызывая на себя гнев волгулов, способных на многое помимо охоты?

Кто-то из пленников громко выругался. Послышалась неразборчивая перебранка. Затем один из черношкурых поднялся, направляясь к связанным.

– Вперёд, – махнул я, зная, что времени терять больше нельзя, если мы хотели спасти людей.

Дружине повторять дважды не требовалось.

Мы налетели внезапно, заходя с разных сторон. Хотелось быстрее убраться из этого проклятого места, вдохнуть свежий морозный воздух и забыться в тишине, не слыша ни криков, ни стонов, ни пения Смерти рядом с собой.

Вот только сэлым пун были не просто шайкой лесных разбойников. Нас встретил хорошо обученный противник, в чьи планы не входило делиться добычей.

Сталь звенела, напоминая погребальную песню там, где она давно не звучала. От запаха крови и пота мутился рассудок. Потревоженный пепел едким облаком окутал всех, перехватив горло.

– Исхор!

Голос Басмана надломился и застыл в мёртвом воздухе где-то совсем рядом.

Обернувшись, я увидел, как один из моих младших дружинных, с застывшим на лице удивлением, медленно упал на колени. А потом, заметив меня, стоявший над ним черношкурый, с презрительным оскалом, занёс меч над головой Исхора, наслаждаясь хрустом плоти.

Моё сердце разорвалось от отчаяния. В одно мгновенье я стал обнажённой ненавистью, не видя перед собой больше ничего, кроме лица Исхора и его карателя. Меч беспощадно поднимался снова и снова, не давая мне забыть, ради чего его ковали. Я даже не остановился тогда, когда острая сталь срезала усмешку с лица убийцы Исхора.

Мой отец погиб ради того, чтобы я смог положить конец смертям из-за тех, кто желал прихода Самхельма к власти над княжествами. Моя мать погибла из-за чужих желаний, закрыв меня собой, чтобы я помнил, кто мой враг. Мой дед сложил свою голову во имя народа, зовущего себя потомком Великого Неба, чтобы я помнил, для чего живу и за кого продолжаю бороться.

Ради этих целей мои воины шли за мной, не спрашивая, что будет впереди. Они знали свой долг. Но всякий раз утрата одного из них лишала меня частицы души, давая взамен боль, с которой приходилось жить и помнить, ради чего живу.

– Хватит, князь!

Голос Буса отрезвил.

Отшатнувшись, я посмотрел на тот хаос, в который превратилось логово черношкурых.

В той норе, где спали перед нашим приходом два десятка сэлым пун, больше никого не осталось в живых. Но я продолжал рубить понатыканные повсюду головы волков, чьи чёрные шкуры стали личиной вольных убийц. В голове продолжала гудеть мысль, что ненависть приведёт меня в пропасть. Вот только Исхор уже летел в вечность, а я не мог его спасти.

– Его песнь допета, княже, – тяжело вздохнул Бус. – Не вини себя. Злость не лучший твой друг.

– Скажи это Исхору, – оттолкнул я воеводу, на нетвёрдых ногах выбираясь из вонючей норы.

Проклятый лес молчал, принимая в себя скорбь и боль. К запаху гнили прибавился запах свежей крови. Он больше не одурял, а лишь выжигал слёзы на сердце.

– Увидимся в вечности, – услышал я хриплый голос Фёдора, закрывшего глаза Исхору.

– Ты не виноват, княже, – Басман положил мне руку на плечо, встав рядом. – Каждый бы пошёл за тобой, даже зная конец своего пути. Исхор был славным воином. Но Небо позвало его, и он ушёл. Нам придётся принять это и не дать ненависти разорвать нас. Впереди у нас будет только мрак. Кто будет светить нам, если ты шагнёшь за кем-то из нас?

Я, опустив голову, тяжело вздохнул. Был ли в этом мире кто-то, кто мог бы осветить мой путь, чтобы и я смог идти, как шли за мной мои воины?

Примечания