Предисловие
Дорогой читатель!
Тема медицины, истории из медицинской практики с каждым годом становятся всё популярнее. Поэтому да, перед вами – очередной сборник медицинских историй. На этот раз истории рассказаны глазами фельдшера – сотрудника скорой медицинской помощи. Какие-то истории могут показаться смешными, какие-то – грустными, где-то, возможно, будет страшно. Некоторые случаи – совершенно стандартные и рутинные, из которых состоит львиная доля всех вызовов. Какие-то – большая редкость, с которой далеко не каждый сотрудник скорой помощи сталкивается… Но моя цель – показать будни скоропомощника (или сотрудника скорой помощи). Из чего состоит его работа, какие люди его окружают, с какими пациентами мы имеем дело. А поэтому…
ВСЕ ИСТОРИИ ВЫМЫШЛЕНЫ! ВСЕ СОВПАДЕНИЯ СЛУЧАЙНЫ!
Если вам кажется, что в какой-то истории вы читаете про себя или узнаёте именно свой случай – вам кажется. Большая часть ситуаций, болезней или случаев чрезвычайно типична. Их можно собирать, как конструктор, создавая те или иные истории. Даже самые курьёзные и странные случаи всё равно имеют под собой реальную основу. А поскольку все ситуации типичны, у вас должно сложиться более или менее точное и правдивое представление о работе службы скорой медицинской помощи. Получается, что к каждой истории можно добавить: «Основано на реальных событиях», но в то же время я не позволил себе описать кого-то конкретно. Запомните: реальность отличается от вымысла лишь в деталях. Лишь несколько редких случаев действительно основаны на реальных событиях. Но все имена, обстоятельства болезни и детали изменены.
Второе, на что я хотел бы обратить ваше внимание:
НЕ ЗАНИМАЙТЕСЬ САМОЛЕЧЕНИЕМ! ТОЛЬКО ВРАЧ ИЛИ ЛИЦО С МЕДИЦИНСКИМ ОБРАЗОВАНИЕМ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СВОИХ СЛУЖЕБНЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ ИМЕЕТ ПРАВО ДИАГНОСТИРОВАТЬ, ОКАЗЫВАТЬ ПОМОЩЬ И НАЗНАЧАТЬ ЛЕЧЕНИЕ!
Ваша попытка самостоятельно провести какую-либо диагностику своего состояния может закончиться плачевно. Если вы чувствуете себя плохо или не так, как обычно – обращайтесь к врачу, а не надейтесь, что «само пройдёт». Истории, описанные в этой книге, надеюсь, наглядно продемонстрируют, чем это может закончиться.
Третье, что обязательно стоит упомянуть. В книге могут встретиться описания схем лечения, действий сотрудников скорой помощи в тех или иных ситуациях. Запомните: то, что написано, – ни в коем случае не руководство к действию. Почему? Во-первых, вернитесь к предыдущему пункту. Во-вторых, медицина – наука непостоянная. Это не математика. Стандарты оказания помощи постоянно меняются. Появляются новые исследования, Минздрав выпускает новые протоколы лечения, наука движется вперёд. То, что написано в книге на момент её издания или когда вы будете её читать, может уже устареть или измениться. Например, в одной из глав я описываю, как скорая помощь оказывает помощь при инфаркте миокарда. Там используется препарат, задача которого – предотвратить образование тромбов, чтобы защитить сердечную мышцу. Но по новым протоколам оказания помощи, выпущенным позже описанной ситуации, этот препарат не используется. Назначается совсем другой. Поэтому не стоит на 100% ориентироваться на то, что написано в книге. Книга – не врач. Она может лишь помочь сориентироваться в ситуации, но никак не может быть руководством к действию.
Ещё один момент. Поскольку в душе я до мозга костей преподаватель, не могу обойти вниманием свою любимую стезю. В книге вы встретите описания заболеваний, их течения, того, что происходит в организме. Мне показалось интересным и важным рассказать об этом читателям, поскольку это очень познавательно и может помочь лучше понять, что происходит с человеком, когда он болеет. Понимание механизмов заболевания помогает сориентироваться в его клинической картине и ощущениях пациента.
Вроде всё важное уже сказал, и теперь могу с чистой совестью приоткрыть для вас двери в удивительный мир медицины и работы такой непростой структуры, как служба скорой медицинской помощи.
Дисклеймер №1:
Все ситуации, описанные в книге, – вымысел. Все совпадения случайны.
Дисклеймер №2:
Не занимайтесь самолечением. Если вы чувствуете себя плохо – обратитесь за медицинской помощью.
Всем хорошего чтения!
Если возникнут вопросы, появится желание оставить отзыв или внести правки, пишите по адресу: 9096352515@bk.ru). Буду рад обратной связи.
Пролог
– Нет, нет, нет! Не так! Артём, это не то. Твои движения – это твой язык, речь, мысли и чувства. Ты жестом, движением, танцем рассказываешь историю. Историю своего героя. Твою историю. И стиль движения – это необходимая часть речи. Ты – француз, и говоришь не по-русски. При этом ты крестьянин, обезумевший от любви, ослеплённый ею, ты безумен. Тебя окружают видения девушки, которая тебя не любит. Голоса шепчут жуткие вещи. Ты пытаешься убежать. Спастись. Скрыться во мраке ночи. И не только ночи. Любовь вместо того, чтобы нести свет, погрузила тебя в бездну отчаяния. Именно это свело тебя с ума. Именно поэтому ты подчиняешься жутким голосам в голове. Ты убиваешь себя прыжком в свободу. Полёт и смерть. И не забывай пластику – движения должны быть одновременно лёгкими, как вполноги, плавными и, несмотря на безумие, широкими. Вспомни, мы ходили с тобой на выставку Ван Гога. Помнишь картину «Красные виноградники в Арле»? Вспомни краски, мазки, нанесённые на холст. Они должны быть такими же – условными, но максимально конкретными. И не забудь про перелом, когда ты начинаешь видеть и слышать то, чего никто, кроме тебя, не видит. И музыка, музыка! Чувствуй её переходы. Под кажущейся весёлостью скрывается бездна грядущей трагедии. Внутреннее напряжение. Ощути его. Передай его зрителю. Зритель должен тебе верить.
Артём держал руки на поясе и глубоко дышал, смотря немного исподлобья. Парень внимательно слушал и анализировал. Рёбра тяжело поднимались и опускались после сложнейшей вариации. Мы замахнулись на великое – на шедевр Ролана Пети «Арлезианка». Сумасшедших очень сложно играть, очень сложно проникнуть в их сознание и донести это зрителю. А здесь ещё требуется буквально филигранная техника движения, когда важны даже положение пальцев и направление взгляда.
– Да! Лучше! Лучше! Короче движение! Не лети! Ты не «Лебединое озеро» танцуешь! Короче движение! А ноги раскрывай как положено! Прыгай без прыжка! Резче руками! Нет, ты не видишь призрака, ты видишь рояль! А вот прыжок в окно хороший.
На часах восемь часов утра. Раз за разом мы проходим эту вариацию. Что-то исправляется, что-то нет, появляются новые и новые детали. Этот номер должен быть лучшим. Я верю в Артёма. А он верит мне.
Сначала ему казалось дикостью идти со мной после репетиции в Пушкинский музей, смотреть картины, читать рассказ Альфонса Доде «Арлезианка», слушать музыку до момента, когда можно спеть её наизусть, бесконечно беседовать вместо того, чтобы репетировать, смотреть, как танцуют эту вещь разные артисты. Но это дало свои плоды. Артём меня понял. Результаты этой внутренней работы появились почти сразу.
Мы репетировали практически каждый день. Французский стиль танца давался тяжело. Тело сопротивлялось. Оно привыкло совсем к другим подходам: другие прыжки, другие руки, другая манера. Но шаг за шагом, час за часом, репетиция за репетицией – Артём начал говорить на французском языке.
Пот, застилающий глаза, сцепленные до скрежета зубы, ноющие мышцы, срывы, ранние подъёмы и недосып – но мы вышли на сцену. Артём вжился в роль.
На экзамене я сидел в световой рубке и сам вёл его лучом прожектора в кромешной темноте сцены. У самого пот стекал по вискам от напряжения. Ничего не спрятать, ничего не скрыть. Он один, освещённый светом, живёт на огромной сцене. Его герой мечется по сцене. Он реально слышит жуткие голоса, доказывающие, что жизнь бессмысленна, его любовь предана и единственный выход – смерть. Его безумный взгляд виден даже сверху. Блеск пота на теле подчёркивает каждую мышцу, каждое движение, добавляя игру света и тени в танце. Кажется, что это пот от бредовой лихорадки.
Последний прыжок. Свет резко гаснет.
В зале сначала царит молчание. А потом он взрывается аплодисментами. Победа. Мы покорили недосягаемую вершину.
А потом пришла беда.
В кармане завибрировал телефон. На часах было восемь часов вечера.
– Да? Артём, что случилось?
– Дмитрий Валерьевич, я не смогу завтра прийти на репетицию.
– Почему?
– У меня травма, – это был удар под дых, – я сегодня упал с прыжка и подвернул правую стопу. Там что-то хрустнуло, отекло, а теперь синяк.
Год назад я сам упал с прыжка, подвернул стопу, и всё было именно так, как описал Артём.
– Ты был у врача? – я чувствовал, как в горле начало пересыхать. Через месяц у парня главный экзамен, «путёвка в жизнь» – классический танец. Если это разрыв связок голеностопа, то сдать практически нереально.
– Да. Он сказал, что разрыв.
Сердце в груди на секунду замерло, а потом бешено заколотилось.
– И? Какое-то лечение назначил?
– Ну… Сказал три недели полного покоя.
«Но это самоубийство!» – заорал внутренний голос.
– Плохо, – прохрипел я, стараясь не терять контроль над собой.
«Ну почему у нас нет балетных врачей?! Или хотя бы спортивных, разбирающихся в балетной специфике?!» – продолжил бушевать внутренний голос.
– Ты же понимаешь, что покой – это плохая идея?
В трубке повисла тишина, но я почувствовал, что парень кивнул.
– Хорошо. Тогда слушай…
Я рассказал Артёму, как восстанавливался сам. Меня реабилитировал отец, человек с ветеринарным образованием. Звучит дико. Но через две недели я уже мог полноценно заниматься и выходить на сцену.
А ещё это событие привнесло новизну в мою жизнь. В голове зародилась мысль, и я думал о ней. Долго. Я её отрицал. Говорил, что это невозможно. Я не справлюсь. Я слишком тупой и не смогу нести такую ответственность. А потом, когда уже начал чувствовать, что эта проклятая идея не даёт спать, я заключил с собой сделку.
Я пойду в медицину. Но не лечить людей. А помогать балетным восстанавливаться после травм и, главное, не допускать таких глупых травм.
Я был уверен тогда и уверен сейчас – система обучения балетных детей устарела. Парадигма, что травмы нормальны, ошибочна.
Артём поломался не потому, что неудачно приземлился. Это произошло на уставшие ноги. Целый год ребёнка гоняли по конкурсам и соревнованиям, он брал золотые медали практически нон-стопом. А ещё бесконечные спектакли, концерты и дикие нагрузки помимо обучения – и организм просто не выдержал. Хотя сейчас я понимаю, что и это не основная проблема. Нет культуры здоровья. Оно не ценится и выступает разменной монетой в угоду амбициям.
Артём успел частично восстановиться к экзаменам. Его взяли в Большой театр.
Сейчас у него всё хорошо.
Но мысль, засевшая в голове, терзала меня до самого выпуска.
Я сидел в кабинете декана после защиты диплома и вполуха слушал утешения о том, что не удалось защититься так, как ожидалось. Мне было всё равно.
– Елена Николаевна, мне безразличен этот диплом. Получил, и слава Богу. Верите, мне всё равно на Алевтину Георгиевну и её друзей. О том, что так будет, стало понятно на третьем курсе, когда я высказался о её компетентности. Точнее, об отсутствии таковой. Тем более Александр Александрович поставил мне «неуд» за диплом, но сам сказал, какие видео показывать на защите. Я вообще не планирую работать в этой сфере. Я буду поступать в медколледж на лечебное дело.
Повисла тишина.
– Дима, ты точно понимаешь, что делаешь? – декан была очень удивлена. – Ты же понимаешь, что это будет работа с наркоманами, бомжами и алкашами?
Было весьма необычно слышать от кандидата филологических наук такой сленг. Я не удержался от улыбки, но, честно говоря, об этом я как-то не подумал. Уверенности у меня чуть поубавилось.
– Конечно, понимаю, – не моргнув глазом, ответил я. – Только я не планирую ездить на скорой помощи.
– А зачем тогда? – Елена Николаевна с интересом посмотрела на меня поверх очков.
– Потом как-нибудь расскажу. Когда всё получится.
Так я сделал шаг в новый для меня мир. Мир медицины, бессонных ночей, анатомии, крови, больных людей, цинизма, чёрного юмора и иногда спасённых жизней.
***
– Дима, как тебя занесло в медицину?
– Д-а-а-а… Это длинная история.
И сразу в голове появляется образ балетного зала, темнота за окном, восемь часов утра на часах. И Артём стоит, упёршись руками в бока. Грудная клетка поднимается и опускается. Пот стекает по лицу и шее. А я стараюсь объяснить ему, как сыграть шизофренический бред с голосами в голове и галлюцинациями. Интересно, а сам хореограф понимал, какую болезнь заставлял играть первого танцора? Скорее всего, да. Очень уж натурально получилось. Хотя это мог быть и алкогольный делирий. Но про алкоголь в балете ничего не сказано. Так что…
А Артём молодец. Иногда я смотрю записи, где он танцует сольные и даже ведущие партии в Большом театре.
Глава 1. Из Ада в Чистилище
– Кого я вижу! – Евгений Олегович с улыбкой откинулся на спинку кресла, перебирая пальцами по столу. Я молчал. – Ну чего стоишь? Присаживайся, – жестом он указал на стул. Я прошёл в кабинет и присел, доставая из рюкзака документы. – Это же ты полгода назад доказывал, что никогда, ни под каким видом не придёшь ко мне работать?
Я дернул головой в знак согласия. Было ну очень стыдно и неудобно.
– Так получилось.
– Ну да, ну да, ковид, все дела, я всё понимаю. Даже Олимпийские игры отменили, – Евгений Олегович не мог упустить возможность подколоть меня. Собственно, на это были причины.
***
– Вы не понимаете! – я старался говорить спокойно, – мне правда не нужна скорая помощь! Поставьте мне три, и больше мы с вами не встретимся.
Руководитель учебной практики с усмешкой откинулся на стуле и скрестил руки.
– А потом мне будут рассказывать о фельдшере-убийце, а я буду краснеть? Хорошо придумали. Вы правда полагаете, что первый с таким запросом?
– Евгений Олегович, я не знаю, первый или нет, но я работаю хореографом в команде олимпийского резерва. Мне вообще вся эта медицина никуда не уперлась.
Евгений Олегович снова усмехнулся.
– Дима, нет, – он кивком подбородка указал на лежащий на столе лист бумаги, – записывайте себя в график, или я поставлю вас так, как удобно мне.
Внутри меня все клокотало от злости. Ну вот как можно не понимать, что мне это всё не нужно?! Почему надо быть таким упрямым бараном?
Я – артист балета, хореограф, работаю со спортсменами – со сборной города! – и мне придётся ездить за сорок километров от дома на какую-то идиотскую практику и развозить бомжей по больницам.
– Грёбаный… – я пытался сделать невозможное. Тренировки, дежурства в больнице и теперь ещё вот это. Как ни крути, но сном придётся пожертвовать. Семь дежурств в больнице, семь на скорой за месяц, и ещё минимум три тренировочных дня в неделю. Точнее, ночи. Так получилось, что тренировки начинались в восемь вечера и заканчивались в районе полуночи. А днём ещё индивидуальные занятия… Где-то в подсознании шевельнулась паническая мысль: «Я не вывезу». «У тебя нет вариантов», – возразил внутренний зануда. А я только вздохнул, оценив получившуюся рабочую химеру. Химера ехидно ухмыльнулась и переползла на рабочий стол руководителя практики.
– Вот график. Но я никогда не приду работать на скорую помощь! – довольно резко ответил я, выходя из кабинета.
Евгений Олегович только усмехнулся, ставя подпись на графике.
***
– В общем, вот тебе список анализов и документов. Придёшь, когда все соберёшь.
Список был весьма внушительным. Похоже, предстоял длинный и сложный квест по прохождению медицинской комиссии, сбору справок из наркологии, психиатрии и кучи других ведомств.
– Что, больница достала? – внезапно спрашивает Евгений Олегович. От этого вопроса нижнее веко у меня дёрнулось.
***
Месяц практики пролетел почти незаметно. Честно говоря, я думал, что будет хуже. Под конец моя гипертония расшалилась, но это же не так страшно, правда?
Но вот то, что началось дальше… А дальше начался сущий мрак.
Больницу, где я работал, перепрофилировали под болезнь-которую-нельзя-называть, и все мы немного ахнули. Я никогда не забуду забитые палаты. Это был момент, когда никто не знал, что делать, как лечить, помогать, ухаживать. Мы не понимали, с чем столкнулись и какую использовать стратегию. Мы были похожи на космонавтов в этих жутких костюмах.
Я помню, поступила бабушка восьмидесяти пяти лет. Худая-худая, казалось, что её привезли из прошлого, прямиком из Освенцима. На контакт не выходила, сама не шевелилась. Только стонала и выкрикивала бессмысленные фразы. Она была вся в пролежнях: пятки, икры, крестец, лопатки, локти, колени. И я впервые в жизни увидел пролежни на лице. Там они ещё не начали гнить, но уже появились. Честно говоря, меня это повергло в шок. Кормить бабушку приходилось жидким и практически насильно, поить тоже. Мы с медсестрами переворачивали её каждые два часа, чтобы хотя бы как-то облегчить состояние.
Когда я пришёл на смену через пару дней, пациентка уже была в сознании, сама ела, пила и разговаривала. И поведала свою историю…
Приехала к сыну в город из какой-то богом забытой деревни, чтобы полечить сердце. Сын её принял, забрал пенсию, пообещал всё устроить и исчез из поля зрения на несколько дней. А мать ждёт сына: денег нет, куда пойти в чужом городе не знает, куда обращаться – тоже. Сын вернулся домой через четыре дня, пьяный, без денег и сильно злой. Он толкнул мать, та упала и сломала шейку бедра. Скорая отвезла в ближайшую больницу, где бабушка поймала ковид и попала к нам. Выхаживали, как могли – пролежни начали затягиваться, она была в сознании, даже двигаться пыталась. Но… всё равно умерла. Обширное поражение лёгких, ослабленный организм…
Или мужчина, сорок три года. Умер, вроде завели, но в реанимации скончался. Женщина с анемией. Женщина с бронхиальной астмой. Молодой парень. Просто сгорел… Многих уже начинаю забывать. А кого-то ещё помню. Да и то, я практически всю первую волну сам пролежал с ковидом – тот самый мужчина сорока трёх лет одарил.
Вторая волна была намного злее. Я её почти не помню – целый месяц прошёл как в тумане. Помню нескончаемый круговорот: утром разнести еду, покормить, отвезти на КТ, сделать гепарины, инсулины, разнести обед, накормить, проверить кислород, начать проверять истории, снова гепарины, капельницы, инсулины, раздать ужин, накормить, капельницы, набрать капельницы на вечер, сделать гепарины, истории, провести исследование жизненных показателей, капельницы, гепарины, помыть и поменять памперсы лежачим (хорошо, если есть санитары), проверить назначения анализов, собрать пробирки, распечатать назначения и готовые результаты, сделать обезболивание, кому требуется… Заканчиваешь – уже почти два часа ночи. С вечера готовишься к утренним капельницам и назначениям. В четыре утра начинаешь набирать, в пять ставить капельницы, в семь проводить исследования, снова истории… А ведь ты ещё в костюме, и пациенты разные: хамят, грубят, без сознания, в деменции… А ещё они умирают. Конвейер.
«Александра Леонидовна, я больше не могу так. Я скоро сломаюсь», – сообщение улетело моему педагогу по реанимации, и я уснул, потерявшись в числах и днях недели.
***
– Дима, Вы не можете работать в ковидном госпитале и с детьми.
– Я понимаю.
Заведующая отдела кадров академии фигурного катания смотрела на меня и явно чего-то ждала. Солнце светило ей в спину и тень падала на лежавшие на столе бумаги.
– Я должен уйти из больницы?
Она кивнула и извиняющимся тоном продолжила:
– Вы же понимаете, что мы не можем рисковать детьми? Ваши постоянные контакты с больными могут привести к катастрофе.
– Понимаю.
– Это хорошо, что понимаете. Тогда надеюсь на ваше благоразумие.
***
– Да, не без этого, – уклончиво ответил я, отводя взгляд. – Устал.
Повисла тишина. Евгений Олегович понимающе кивнул и закончил разговор:
– Не забудь диплом о переподготовке, и я тебя жду. Удачи.
Глава 2. Корона
Первый рабочий день на новом месте – всегда стресс. А если первый день на новом месте да ещё по новой специальности – это повод, чтобы перед выходом живот скрутило и всю долгую дорогу до работы не отпускало. Да, похоже, и мне не чужда медвежья болезнь. Новое место, новые обязанности. А смогу ли я быстро соображать? А если я буду много косячить? Вдруг у меня ничего не получится? А как вообще коллектив примет? Эти мысли мерзким хороводом крутились в голове и отравляли жизнь ещё с вечера.
На станции меня быстро взяли в оборот: подсказали, где расписаться в журнале прихода и температурном листе, показали, где что находится и отправили переодеваться в новенькую форму. Я долго рассматривал себя в зеркале, привыкая, что на мне не родной хирургический костюм, ставший второй кожей, а спецодежда. Насыщенно-синяя, с надписью «Скорая помощь», на мне она выглядела очень странно. Мозг с трудом принимал эти изменения и никак не хотел смириться – больница осталась в прошлом. Теперь я работаю там, где хотел оказаться в последнюю очередь. Скорая медицинская помощь.
Живот все ещё болел.
– Всем сотрудникам собраться на конференцию! – внезапно ожил селектор. – Повторяю: всем сотрудникам собраться на конференцию!
Но дойти до конференц-зала я не успел. На меня налетел высокий мощный мужчина с короткой стрижкой «под ёжик». Окинув меня взглядом сверху вниз, он внезапно рявкнул:
– Вы кто?
Я на секунду растерялся и удивленно ответил:
– Новый сотрудник.
– Фамилия?
Внезапно мужчина распахнул дверь в кабинет отдела кадров и потребовал зайти. Мне всё меньше нравилось моё решение сменить работу. С начальниками со странностями мне работать ещё не приходилось. Очень не хотелось создавать прецедент.
– Болтунов, – ответил я, всё ещё не понимая, что случилось.
– Что с тобой?! – строго спросил мужчина.
До меня только сейчас дошло, что это главный врач. Мне про него говорила Александра Леонидовна, мой педагог по реанимации, предложившая устроиться сюда. «Бывший военный, – всплыло в памяти, – Старайся отвечать максимально чётко». Честно говоря, я не знал, что отвечать. Разглядывая себя в отражении стекла шкафа с документами, я никак не мог понять, что не так.
– Почему молчишь? – снова рявкнул главный врач.
«Чёрт, как его зовут?» – память отказалась выдавать имя и отчество нового начальства. Зато внезапно всплыла информация, что мегафауна Австралии вымерла сорок пять тысяч лет назад из-за появления там людей.
– А что не так? – неожиданно для самого себя ответил я вопросом на вопрос.
Главный врач на секунду опешил. Он внимательно смотрел на меня, явно не ожидая такой наглости.
– С твоими волосами что? Сними маску! – кажется, тихо он разговаривать в принципе не умел. Я подчинился. – Ты себя не видишь?! Заросший, как…
Я не дал возможности ему закончить фразу:
– У меня всегда удлинённые волосы.
Главврач снова замолчал на полуслове. Он посмотрел на главного кадровика и снова повернулся ко мне.
– Немедленно стричься! – вдруг выдал он, практически переходя на крик. – Время тебе до одиннадцати! Михаил, позвоните в диспетчерскую и скажите, чтобы его сняли с наряда до этого времени.
Главврач уже собирался выйти, как обернулся и бросил:
– Фотографию прислать мне на телефон! – дверь хлопнула.
Я стоял в шоке от произошедшего. Серьёзно? Из-за стрижки? Кажется, я погорячился, меняя работу. Может, стоило остаться в больнице? Ну да, на антидепрессантах, зато с адекватным руководством… Я уже с тоской вспоминал свою старшую медсестру.
– Дима, тебе лучше действительно постричься, – выдернул меня из мыслей кадровик, – он от тебя не отвяжется.
Серьёзно? Искать в этой дыре в девять утра парикмахера? При условии, что постричься по действующим правилам можно только после онлайн-записи?
Около часа я искал хотя бы открытые парикмахерские. В одной только по записи, другая не стрижёт мужчин, третья оказалась баром… Единственная парикмахерская, готовая меня обслужить, находилась в другом конце города. Постригли меня… Представьте три круга и подпишите их: «Дёшево», «Быстро», «Качественно». А теперь совместите их. При совмещении всех трёх кругов вы увидите утопию. А вот при сочетании «Дёшево» и «Быстро» получится… Криво. Вот так меня и постригли. Зато на станции об этом уже знали, кажется, все. Так что первый день начался так себе.
***
– Ты болел ковидом? – спрашивает Кристина, получив вызов. Дали температуру.
– Да, болел.
– Давно?
– В апреле-мае.
Кристина задумалась.
– Полгода назад, – констатировала она.
Как выяснилось позднее, тогда это был самый популярный вопрос среди сотрудников. Его задавали первым. Даже раньше знакомства. Время такое, знаете ли.
– Тяжело?
– Ну… – я вспомнил свой опыт болезни ковидом.
***
– Кажется, у меня температура.
Апрель, мы только что встретили Пасху, где-то фоном шла служба в Храме Христа Спасителя, но я почувствовал вовсе не величие момента, а стремительно нарастающую слабость и холод.
Света, моя жена, лишь покачала головой.
– Ты всё-таки заболел… – печально заметила она, протягивая градусник.
– Ну да. Помнишь, я рассказывал про мужчину, который у нас остановился1 ни с того ни с сего? – она кивнула. – Вот, кажется, он меня и наградил.
– Это уже совершенно не важно, – ответила Света, – у тебя тридцать восемь и пять.
Сутки мы сражались с температурой. Она то падала, то снова поднималась. Наконец, когда она превысила тридцать девять, решились вызвать скорую. Отзвонившись своей старшей медсестре, получил инструкцию госпитализироваться и даже не думать о другом – медработники болели тяжелее, чем обычные пациенты.
В приёмном покое меня встретил Даня – мой никогда не унывающий одногруппник. Его рыжая шевелюра была заметна даже из-под щитка.
– Кого я вижу! – воскликнул он, но из-за экрана его звонкий и очень громкий голос стал глухим и совсем не жизнерадостным. – Не ожидал тебя тут встретить.
– Я тоже, – уныло ответил я.
Анализы, КТ, оформление документов, и вот я на своём отделении. Это было очень странное ощущение приехать к себе на работу… в качестве пациента. Медсестра на посту пошутила, что работа не отпускает меня даже на больничном. Правда, по тяжёлому взгляду было понятно, что ей совсем не весело: выпавший из работы коллега – это не просто плохо. Это нагрузка, которой станет ещё больше. Мне поставили на ночь капельницу с калием и магнием, и я отключился.
Утром я проснулся с ощущением, что меня сейчас разорвёт: лицо чесалось и было каким-то странно тяжёлым. Глаза едва-едва открывались. Открыв камеру на телефоне, я ужаснулся. Я отёк. Да как! Лицо стало практически в два раза больше! Было ощущение, что я уснул лицом в пчелином улье. Ноги, руки были совершенно обычными. Локализованный отёк Квинке. В голове мелькнуло: «Повезло, что только на лице». В противном случае я бы не проснулся.
Дверь в палату открылась и тут же закрылась. Пару секунд тишина и снова открылась. В палату зашла Настя, процедурная медсестра. В руках она держала лоток с пробирками.
– Дима, что с тобой? – она улыбалась.
Вот только мне было не смешно. У меня болел каждый сустав, каждая клеточка тела, да и отёк не добавлял хорошего самочувствия. Поймав мой взгляд, Настя усмехнулась.
– Ладно, ладно, не испепеляй меня. Скоро врач придет – на нём будешь практиковать взгляд василиска.
В ответ я только откинулся на подушку и закрыл глаза. Я почувствовал, как игла кольнула кожу, и тихий шелест крови в пробирке унёс меня в объятия Морфея.
Нормального разговора с доктором не получилось.
– А вы всегда так выглядели? – поинтересовался он, ощупывая мне лицо. Поскольку говорить было тяжело, я молча показал свою недавнюю фотографию. – И правда, отёк. Хм. Любопытно. Вам надо поставить ещё одну капельницу.
На моё немое удивление врач лишь пожал плечами и пояснил:
– Калий и магний нужны для скорейшего восстановления и поддержания сердца.
Нет, я понимаю, что у кардиохирурга2 только одно на уме, но…
– Вы уверены? – я не удержался от яда в голосе. – Вас правда не смущает вот это? – я руками обозначил контур своего лица.
– На электролиты не может быть аллергической реакции.
Мои брови удивленно поползли вверх. «Ну конечно, на электролиты не может. А на консерванты очень даже может!», – я чувствовал, как начинаю закипать.
А с чего меня так разнесло?
Разумеется, после повторной капельницы отёк не уменьшился, а стал ровно в два раза больше. Единственное, что мне оставалось делать – жаловаться своим учителям из колледжа. Я был удивлён, когда со мной связались, поинтересовались состоянием и предложили помощь.
«Заберите меня отсюда!», – чуть было не ляпнул я, но сам понимал, что это было невозможно. Оставалось ждать, чем закончатся «эксперименты». Но такая поддержка со стороны колледжа знатно подняла боевой дух и не дала окончательно утонуть в самосожалении и унынии.
Как потом выяснилось, на гормоны у меня тоже оказалась аллергия. И на адреналин. В общем, в случае чего, оказание реанимационных мероприятий меня скорее убьёт, чем поможет.
Дни тянулись за днями. Врач пытался вылечить меня от отёка Квинке. Я смотрел сериалы, рисовал, разговаривал по телефону с учителями и близкими и ждал выписки домой. Все при деле. Кто же знал, что всё самое интересное начнётся, когда я буду дома?
А дома меня ждала не только жена и уют, но и синуситы. Гной лился разве что не из ушей. Иногда казалось, что мозг расплавился и тоже превратился в гной. Голова раскалывалась, координация ушла в закат, антибиотики лились рекой. Шесть долгих недель я сражался с миграцией гноя и соплей внутри головы. Я, честно говоря, до сих пор не знаю: отсутствие обоняния – это последствия ковида или синусита.
***
– Ну вот как-то так, – закончил я, застёгивая комбинезон.
– Не повезло, – пробормотала Кристина. – Меня пронесло. Не болела.
Мы ещё не знали, что впереди нас ждёт шестичасовая очередь в больницу с пациентом с очень низкой сатурацией…