- -
- 100%
- +
© Леонид Бондарев, 2017
© М. Гордеева, иллюстрации, 2017
ISBN 978-5-4483-7183-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Дверная ручка, которая не захотела открываться
У одного озера стоял дом – старый, как море и горы. Вход в него открывала большая дверь. Была она хорошо пригнана, так что между косяком и самой дверью не прошёл бы и тонкий бумажный лист. Время от времени дверь поскрипывала петлями, но обычно этот тихий скрип слышали разве что живущие в саду муравьи. Каждому, кто хотел открыть дверь, приходилось ухватиться за восьмигранную ручку.
От долгого соприкосновения с тысячами ладоней, восемь граней вытерлись и почернели, но ручка радовалась любому входящему и старалась, чтобы дверь открывалась так легко, будто её раскачивает ветерок. Домашние вещи считали, что дверная ручка слишком простодушна и слишком стара, чтобы исправно работать. Накладка у неё и вправду была вся в зазубринах, а рукоятка, казалось, того и гляди, отвалится.
– Если так будет продолжаться и дальше, дверь рискует оказаться нараспашку, по дому будут гулять сквозняки, – нервничали шторы в гостиной. От сквозняков шторы постоянно запутывались и в этот момент выглядели совершенно нелепо.
– Да что там сквозняки, а если в распахнутую дверь зайдут злодеи и похитят всех нас, – переживали серебряные столовые приборы.
И только дверь не разделяла общей тревоги. Более того, она совсем не беспокоилась за свою ручку, какой бы старой та ни выглядела. Однажды, когда предметы в доме в очередной раз устроили спор по поводу ручки и шумели даже больше обычного, входная дверь как-то непривычно громко скрипнула, а затем оглушительно хлопнула.
– Если кто и спасёт нас от злодеев, сквозняков и любых других неприятностей, которые часто пробираются в дом из большого мира, так это моя старая ручка, – проскрипела в образовавшейся тишине дверь.
– Эта почерневшая и разболтанная конструкция? Да она не сможет прикрыть вас даже от сквозняка, многоуважаемая дверь! – прошуршали шторы.
– Эта почерневшая конструкция однажды в одиночку победила шайку смертоносных убийц и спасла две жизни, – проговорила дверь. – Пока она здесь, покой в доме будет всегда.
– Не смешите нас, дверь. Как ручка могла победить хотя бы одного злодея? – прошуршала норковая шуба из гардероба.
– Ну что ж, пора вам узнать эту историю, – дверь затихла, а потом, мерно поскрипывая, начала рассказ.
– Давным-давно в далёких Скалистых горах стоял дом. Был он приземистый и просторный. Жил в доме кузнец с женой и дочкой. Кузнец ковал подковы для ковбоев и заострял лопаты старателям. Ремонтировал дилижансы и чинил фонари.
И вот однажды попал в руки кузнецу ствол восьмигранного винчестера. Принадлежал он самому грозному злодею Скалистых гор по прозвищу Бешеный Буйвол. Сорок восемь жизней унёс винчестер по воле бандита и убийцы, прежде чем Бешеного Буйвола настиг шериф. В той схватке винчестер вместе со своим хозяином упал с горы и разлетелся на кусочки.
– Что же мне с тобой делать? – сказал кузнец. – Сделаю-ка ручку для двери.
Он отпилил от восьмигранного ствола кусок нужной длины, приладил с обеих сторон по изогнутой скобе, запаял, как следует. Кузнец был мастером своего дела, так что у него получилась крепкая дверная ручка, надёжно посаженная на стальное основание.
Ручку привинтили к двери дома. Она очень радовалась тому, что каждый день «пожимает руки» кузнецу, его жене и дочке, их друзьям и всем гостям дома.
– Когда к тебе протягивают открытую руку, значит, в ней точно нет ножа или револьвера, – говорила ручка, – я унесла слишком много жизней, чтобы допустить хотя бы ещё одну смерть.
И действительно, в дом кузнеца было невозможно зайти с оружием. Ручка так ловко касалась каждого входящего, что револьверы ковбоев выскакивали из кобуры, ножи падали на землю, и даже индейский лук цеплялся за ручку и повисал на ней.
Как-то раз мэру городка потребовалось наладить большие городские часы, и кузнецу пришлось уехать на несколько дней. Узнав об этом, на дом в Скалистых горах решила напасть банда смертоносных убийц – дружков Бешеного Буйвола. Они прискакали на чёрных, как ночь, лошадях, решив, что дом теперь – лёгкая добыча. Дочка и жена остались одни, и некому было им помочь.
Поджигать дом бандиты не хотели: так бы пропало всё добро кузнеца. На окнах дома стояли крепкие ставни с коваными запорами. Оставалась только дверь. Выглядела она не слишком грозно – простая, сколоченная из нескольких досок.
– Выломаем её и заберём всё, что захотим! – прокричали бандиты и гадко захохотали.
Самый проворный из них ухватился за восьмигранную ручку и через мгновение упал, корчась от боли.
– Проклятая ручка, она раскалилась добела, я больше никогда не смогу стрелять, – вопил бандит.
– Да ты просто слабак, – сказал другой злодей и ухватился за восьмигранник обеими руками. – А-а-а-а!
Эхо разнесло его крик над Скалистыми горами. Бандит тоже упал, его руки были выжжены до кости.
– С такими нежными руками вам бы лучше не грабителями работать, а белошвейками, – прозвенела дверная ручка.
Секрет её волшебства был прост. От накопившейся ярости, доблести и отваги бывший восьмигранный ствол раскалился так, что мог прожечь самую крепкую защиту.
Бандитов обуяло бешенство, они попытались поддеть ручку киркой, но кирка покраснела, и её деревянная рукоятка вспыхнула. Тогда ручку попытались отстрелить, но пули только рикошетили. Так, банда недосчиталась ещё двух человек.
– Несите динамит, давайте взорвём эту дверь! – прорычал главарь. Когда взрывчатку уже готовились поджигать, дверная ручка вдруг распалась на детали и упала к ногам бандитов.
– Струсила? Испугалась? – прервали скрипучий рассказ двери вопросы обитателей дома у озера.
– Бандиты тоже так подумали. Но это был самый мужественный поступок, который я только знаю, – ответила дверь. – Ручка пожертвовала собой – сломалась, а открыть дверь без неё было невозможно, – ухватиться-то не за что.
– А взорвать?
– А зачем? Когда ручка распалась и покатилась по земле, грабители подумали, что легко справятся с простенькой дверью и без взрыва. Ведь динамит легко разнёс бы в щепки вместе с дверью и весь дом. На людей злодеям было наплевать, но могло пострадать добро. Итак, ещё стоявшие на ногах бандиты принялись за взлом… – продолжила рассказ дверь. – Тут к дому приблизилась группа всадников. Во главе скакали кузнец и местный шериф. Увлечённые своим злодейским делом бандиты не успели схватиться за кольты, как их тотчас же связали. Кузнец внимательно осмотрел землю у двери и бережно, точно смертельно больного человека, поднял то, что осталось от ручки.
– Своим раскалённым мужеством ты задержала их на два часа и ещё на четверть часа, – проговорил кузнец, – моя семья будет вечно обязана тебе, и где бы мы ни жили, на двери нашего дома ты всегда будешь желанной гостьей. Как самую большую драгоценность, он отнёс ручку в кузню и заново собрал.
– И вот уже долгие годы, из поколения в поколение старая ручка из оружейного ствола путешествует вместе с потомками того кузнеца. И ни разу не было случая, чтобы в дом, дверь которого она отворяла, проник замысливший злодейство человек, – закончила рассказ скрипучая дверь дома у озера.
Слушатели с уважением посмотрели на потемневший, весь в зазубринах, металлический восьмигранник.
– Конечно, во мне ещё есть за что ухватиться, – низким металлическим голосом проговорила молчавшая всё это время ручка, – но запомните, в этом мире есть два типа людей: те, кто входят через дверь, и те, кто больше никуда не входят, потому что встретились со мной в неподходящий момент.
Окно, которое никто не замечал
Однажды в старом доме с видом на озеро появилось окно. Разумеется, его появление тут же заметили, ведь в доме стало вдруг очень-очень светло. По этой причине, все обитатели, в том числе и тупой ржавый нож, догадались, что окно очень большое. Вот только, кроме примерных размеров, ничего другого ни про цвет, ни про происхождение окна сказать было невозможно. Ведь его попросту нельзя было разглядеть. Конечно, видны были все рамы, пазы и гвоздики, которые держали окно. А вот само оно было совершенно незаметным.
– Как прекрасна цветущая яблоня на дальнем островке и облако в лучах заката, – говорили обитатели дома, глядя сквозь окно.
– Да-да, посмотрите на блики, играющие на воде озера! Они – словно маленькие светлячки!
– А как же я! Вы на меня посмотрите! – вздыхало окно по ночам, когда обитатели дома заканчивали рассматривать сквозь него звездопад. – Я же хуже пустого места! Даже паучок в углу моей рамы заметней!
Окно уже и само не верило в то, что существует. Иногда после особенно сильного весеннего ливня на окне застывали серые капли, и оно казалось себе чуть более заметным. Единственной, с кем, кроме солнечных и лунных лучей, удавалось встретиться окну, была мягкая фланелевая тряпочка. Каждую неделю тряпочка хорошенько намыливалась и бегала по окну туда-сюда.
– Помоем тут и вот тут. У вас, уважаемое окно, похоже, была непредвиденная встреча с комком грязи, который запустили мальчишки. Сейчас мы это исправим! – говорила тряпочка, и действительно следы грязи пропадали в мыльной пене.
Тряпочка окну нравилась. Характер у неё был мягким, а прикосновения – тёплыми. И потом тряпочка – единственная! – замечала, что окно есть. Однако после каждой такой встречи пропадали не только грязь и пыль. Помытое окно становилось ещё чище, ещё прозрачней, ещё незаметней и на несколько дней обычно совершенно разуверивалось в собственном существовании. Иногда случается, что чрезмерная чистота уничтожает вкус к жизни.
Как-то летом на стене напротив окна появилась большая картина. Она тут же стала предметом всеобщего интереса и внимания. Обитатели дома с первого взгляда могли понять, какого она размера, цвета, из чего сделана и что на ней изображено. И даже происхождение картины было известно, ведь в левом нижнем углу стояла подпись художника.
Окно затосковало ещё больше. Величественная картина в позолоченной раме казалась невообразимо прекрасной. Деревья, листья и небо из масляной краски не менялись ни днём ни ночью, ни в зной ни в дождь: не то что вечно изменчивый вид из окна.
– Теперь в мою сторону вообще никто не посмотрит, – прошептало окно. – Там, за мной, облетели все листья, что же в этом интересного…
За окном действительно с каждым днем становилось все мрачнее и темнее – ни листьев на деревьях, ни цветов в саду. Иногда по утрам, если и было что видно, так только белое молоко тумана.
Однажды утром, когда стало совсем уж холодно, с окном, как это часто бывает и в сказках, и в жизни, произошло удивительное, но при этом вполне разумное превращение. Оно покрылось инеем.
– Смотрите-смотрите! Что это с нашим окном, уж не потрескалось ли оно?! – прокричали встающие раньше всех шторы. – Отдёрните нас скорей! Пусть все увидят!
Так обитатели дома заметили, что на окне проступили удивительные узоры. Каждый мог разглядеть в них, что хотел.
– Это очень похоже на блестящие ножи, – сказала скатерть.
– Да нет же, это точно большая-большая ваза для фруктов, только если смотреть на неё сверху, – прозвенела хрустальная люстра.
– Вы всё видите не так: это – прекрасные лилии. И ещё – линии, продольные и поперечные – прошелестели обои, состоящие, конечно же, из линий и лилий.
Каждое утро морозные узоры менялись, и оттого смотреть на окно было всё интересней. Спустя несколько недель изморозь наросла до такой степени, что походила уже на крошечные сугробы. Этим утром к окну прибежала светловолосая девочка. Она стала чертить по окну пальцем и приговаривать:
– Цветуецик. Моле. Ёлоска…
Под тёплым пальчиком девочки окно оттаивало, и прочерченные линии, когда сквозь них светило солнце, действительно превращались в рисунок цветка, моря и ёлки.
Окно, хоть ему и было очень холодно, чувствовало, как тает от счастья: наконец-то оно стало что-то из себя представлять, наконец-то его заметили.
«Только бы никогда не заканчивалась эта зима и эти узоры на мне. Может быть, для этого девочке надо написать по изморози слово „Вечность“», – мечтало окно. Но зима, конечно, закончилась, и узоры растаяли.
(Было бы очень грустно оставлять окно в такой непростой момент, когда жизнь его снова становилась невидимой. Но тут в нашу сказочную историю проникает немного науки, а вместе с ней и набор фломастеров.)
Благодаря этой яркой разноцветной дюжине не только зимой, но и весной, и даже летом на окне стали возникать то цветы, как будто распустившиеся раньше срока на далёком дереве, то огромные уши для сидящего за окном маленького мопса.
Фланелевой тряпочке, конечно, прибавилось работы. Каждый день – и не по разу – ей приходилось смывать с окна все эти шалости, чтобы потом появлялись новые. Тряпочка была только рада, ведь на сияющем от радости и мыльной пены окне рисунки были видны куда лучше.
Тарелка, которая осталась без еды
В одном высоком-высоком шкафу дома у озера жила-была тарелка. Круглая и звонкая. Рядом расположилась ещё сотня её подружек и друзей – тарелочек, тарелок, блюдец для чая, кофе и огромных блюд для барашков и поросят.
Каждый вечер стол в центре гостиной накрывали белой скатертью. Зажигали свечи. Пылал огонь в камине. Кухарка крепкими руками доставала из шкафа тарелки, выставляла их на скатерть и наполняла удивительными вещами.
Когда праздник заканчивался, чумазые тарелки уносили и через некоторое время приносили чистыми и блестящими. На столе побывали все – и лёгкие фаянсовые, и дюжина из тонкого стекла с узором в цветочек, и пару раз – даже блестящие, костяного фарфора с гербами. И только нашу тарелку ни разу не пускали на этот праздник.
– Почему же, почему даже скучное чайное блюдце побывало на скатерти, а я нет? – спрашивала тарелка у знакомой чашки. Чашка каждый день прогуливалась по столу и полагала себя знатоком светской жизни.
– Может быть, ты просто слишком застенчива? Смотри, ты не очень сильно блестишь, – отвечала чашка, рассматривая свое блестящее отражение в стеклянной дверце.
– Похоже, милочка, ты просто с рождения не слишком хороша. Вон у тебя дырка, кому такая нужна, – заявило фарфоровое блюдо с гербами. – Знала бы ты, как приятно потом, после знакомства с фазаном или бараньим боком, нежиться в горячей воде и мыльной пене.
Тарелка и сама считала себя распоследним уродом. Ещё бы, даже парочке склеенных из обломков мисок удавалось встречаться с чечевичной похлёбкой, она же так и стояла в шкафу. Со временем нашу тарелку задвинули так далеко вглубь шкафа, что вместо света очага или белой скатерти она видела разве что бока своих соседок.
Однажды новенькое блюдце – слишком гладкое и великолепное, должно быть, из-за своей гладкости выскользнуло из рук кухарки и рухнуло на паркет. В тот же момент блюдце исчезло. Вместо него лежали десятки каких-то совсем не блестящих кусочков. Катастрофу потом ещё неделю обсуждало всё население шкафа.
– Какое трагическое падение! Это блюдце было таким молодым! И даже ни разу не встретилось с фонданом.
– Да-да! Лучше лежать смирно, пока не позовут к ужину, – говорили друг другу соседки тарелки.
И только старый шкаф не разделял мнения большинства.
– Некоторым чтобы подняться, приходится упасть, – сонно пробубнил шкаф.
– Что дедушка?
– Прф-ф, хрф-ф-ф, – донеслось в ответ.
Шкаф из морёного дуба простоял в гостиной дома у озера лет двести. Был он пузатый, с хрустальными дверцами и возвышался над гостиной. Лет семьдесят назад шкаф испытал нашествие жуков-древоточцев, уцелел, но с той поры считался чудаком.
– Он прав. Даже если древоточцы и съели большую часть этого морёного дубового ума. Он всё равно прав. Лучше упасть, разбиться и не мучить себя, не терзать всеми этими мыслями, – подумала тарелка. – Чего мне бояться, выйду хоть раз на свет.
Она выбралась потихоньку из своего уголка и шагнула из шкафа… Удар. Звонкий металлический звук – и никаких осколков. Тарелка изумилась, но ненадолго. В этот момент крепкие худощавые руки взяли её и отнесли в тот угол, которого никогда не было видно из шкафа.
– Ах, вот ты где, я уж думал, что тебя отправили на переплавку. Наконец-то я тебя нашёл, – сказал человек.
Тарелку поставили на тонкий стержень. Оказалось, злополучная дырка как нельзя лучше для этого подходит.
– Теперь можно и сыграть что-нибудь стоящее!
– Пора бы уж, Ринго, а то ты только отнекиваешься – прозвучали голоса из-за стола.
Тарелка почувствовала, как её бока что-то коснулось, и завибрировала в ответ. Она тут же поняла, как сильно ей это нравится, ведь она была создана издавать звуки. Тем временем собравшиеся за столом отвернулись от фаянсовых, фарфоровых и стеклянных блюд и аплодировали ей – звонкой круглой латунной тарелке от барабанной установки.
Стол, которому приснилось, что он дворец
В старом, как море и горы, доме у озера жил большой дубовый стол. От старости ножки его давно потрескались, по всем четырём бокам столешницы красовались сколы и заусенцы. В любом другом доме такой стол уже давно бы отправили на свалку, но только не в доме у озера.
В молодости стол работал рядовым столом. Едва дом просыпался, на него накрывали завтрак, днём – обед, а там – и ужин. Разнообразия в этом было немного, но стол был образцовым служащим и считал, что всё идёт, как положено. По инструкции.
– Нет ничего лучше, чем знать, где должна быть ваза, куда поставят тарелки, а куда положат салфетки, – говорил стол окружающим вещам.
В точности и аккуратности стол превосходил даже известные своим идеальным ходом напольные часы. Стоило кому-нибудь по невнимательности сдвинуть на пару сантиметров десертную вилку или зубочистку, он легонько подпрыгивал и отправлял своенравный предмет к его идеальному месторасположению. Переступал и подпрыгивал стол так виртуозно, что однажды смог вернуть в солонку все просыпавшиеся сто сорок шесть крупинок соли.
– Вот что значит – вещь на своём месте, – говорили про него обитатели дома. – Погодите, наш стол ещё далеко пойдёт, наверняка его пригласят вести банкет в соседнем замке.
Когда люди за столом разливали газировку или капали соусом на скатерть, он очень расстраивался. В этом случае никак нельзя было всё вернуть на свои места. Переживать из-за такого незаметного, по нашим меркам, события стол мог часами, а иногда и днями. Потом он начинал переживать, что переживал и не следил за порядком. Ведь идеальным порядок бывает, только если следить за ним каждое мгновение.
Словом, к моменту, когда начинается наша история, стол все знали только с лучшей – лицевой – стороны столешницы. А вот под стол не заглядывали никогда. Ведь заглядывать туда надо, только если со стола что-то упадёт. Но, как вы понимаете, падение с такого стола было невозможно.
Всё изменилось утром, в четверг, спустя ровно двенадцать минут после завтрака. Стол вдруг почувствовал, как под ним кто-то шуршит и приговаривает:
– Ка-а-кой балшой два-а-алец!
Посмотрев себе под ноги, стол с удивлением обнаружил там светловолосую девочку.
– Я никакой не два-а-а-лец. Я потомственный стол.
– Не-е-е-е! Ты два-а-а-алец! Балшой, кла-а-асивый! – сообщила девочка столу с таким видом, будто он не замечает само собой разумеющихся вещей.
– Дворец?
– Ага. Ты мой два-а-алец! А я – плинцесса! – сказала девочка и с очень озабоченным видом начала рассаживать под столом игрушки.
Стол был в замешательстве. Его можно понять. Ни в каких инструкциях такая ситуация не значилась. Что делать?! Подпрыгнуть? Стоять смирно? Тем временем девочка завернулась в плед, затащила под стол коробку из-под мороженого и уселась на неё.
– Что это ты устроила?
– Это мой тлон! У плинцессы сегда есть тлон и матия, да-да.
– Здесь не место для тронов маленьких, пусть и светловолосых, девочек – даже в мантии. Им место в детской или в саду, детском, кажется, – сказал стол сам себе, но почему-то вслух. Девочка была другого мнения.
– В саду ску-у-у-учна. А ты ва-а-алшебний два-а-лец. Патаму что говолишь. И кла-а-асивый.
Стол вдруг почувствовал, что ему нравится быть волшебным дворцом, хотя ни в какие правила это не укладывалось. «Побуду немного, авось уйдет, но всё равно необходимо призвать её хоть к какому-то порядку, может быть, тогда опомнится», – подумал стол и учтиво спросил:
– Уважаемая принцесса, если я – волшебный дворец, где же мои дворцовые стены?
– Ой, стены-ы-ы. Ты плав, двалец, – девочка потянула скатерть с угла стола до самого пола. Под столом потемнело. Свесившиеся концы скатерти меньше всего походили на гобелены королевского замка, но девочка была довольна проделанной работой.
– Вот. А тута окна, поэтому светло, – указала девочка на не занавешенные скатертью стороны.
Недавно от такой наглости стол лишился бы рассудка на полгода, но теперь отчего-то не сильно переживал. «Какая нахалка, но наверху ничего не пострадало», – успокоил он себя.
Девочка снова уселась на картонную коробку из-под мороженого. Она засунула в рот палец и через минуту решительно произнесла:
– Двалец, лаз ты валшебный, ласказы сказку. Ну, пазалу-у-уста-а, а?
Такого коварного удара стол ожидал меньше всего. Он вообще не представлял, как это – рассказать сказку. Вот если бы попросили рассказать, как должны стоять тарелки, почему вилки и ложки раскладывают так, а не иначе… А сказка? «Ладно, представлю, что это инструкция, но только про какой-то там дворец», – подумал стол и начал.
– Жил-был дворец. И было у него четырнадцать залов, восемь галерей и тридцать две комнаты. Самый большой зал был из белого, как сахар, мрамора с зелёными, как авокадо, гобеленами. В нём было двенадцать стульев, все как один – абсолютно волшебные.
– С киточками? – тихо спросила малолетняя слушательница.
– Разумеется, с кисточками. Восьми оттенков, и каждая отвечала за своё волшебство. Первая – за то, чтобы стул скакал, вторая – чтобы он всегда был чистым…
С каждой новой подробностью глаза девочки раскрывались всё больше, она восхищённо глядела по сторонам. Потом взяла на руки несуразного плюшевого медведя и сказала ему:
– Мишка, гляди, ка-а-а-кая сказка воклук. У миня такой никада не было. Спасиба, двалец.
Стол к тому времени покончил с описанием напряжённых отношений между второй и третьей залами дворца. Он вошёл во вкус и был уже готов сообщить про особенности жизни сиреневой и розовой комнат. В этом момент девочка вскочила и закричала:
– Лаз двалец такой башой и валшебный, – будит бал! – она расставила игрушки парами, сама взяла на руки медведя и начала кружиться в центре, потом рассмеялась чему-то и убежала.
Стол поймал себя на мысли, что отчасти верит, будто он и вправду дворец, и ждёт, когда снова можно будет сочинять сказку.
С той поры девочка и стол встречались почти каждый день. Стол был уже не только дворцом. Иногда – пещерой с сокровищами: тогда надо было перечислить все двадцать восемь видов изумрудов и рассказать, при каких обстоятельствах каждый попал в пещеру. Иногда девочка превращала пространство под столом в магазин, сама становилась «пладавцом», а медведю отводила роль главного покупателя. Так продолжалось несколько лет. Девочка уже с трудом помещалась под столешницей, давно научилась верно произносить слова «дворец» и даже «астролябия»… А потом и вовсе перестала приходить.
Стол, было, подумал, что девочка ему приснилась, а на самом деле вся его жизнь ограничивается завтраком, обедом и ужином. Прошло больше десяти лет, и вот ровно спустя двенадцать минут после завтрака под столом раздалось:
– Я лыцаль, а эта – мая клепость, – маленький светловолосый мальчик внимательно рассматривал изнанку столешницы. Его синие глаза очень походили на глаза светловолосой девочки. «Не приснилось», – подумал стол. И произнёс:
– Уважаемый рыцарь, если я – ваша крепость, где же мои стены?
С той поры прошёл уже почти век. Стол побывал крепостью, вагоном, танком и пиратской шхуной. На задней части столешницы появились подпалины от свечей, потому что в сказке про длинный тайный ход никак нельзя было обойтись без волшебных огоньков. Умение подпрыгивать очень помогало, когда его превращали в звездолёт. И хотя ножки стола покрылись трещинами, его никто и не думал выкидывать на свалку. Обитатели дома у озера ценили ветерана не меньше шкатулки с драгоценностями, хотя никогда и не говорили вслух – почему.
В перерывах стол исправно подавал обед, завтрак и ужин. Он совершенно перестал переживать за угол наклона вилок, и от этого угол наклона не стал хуже ни на градус.
– В конце концов, не моё дело стряхивать соль в солонку, – решил стол, – пусть этим займётся тот, кто её насыпал.