Хладнокровный ублюдок, яростно рвущий аристократов

Глава 1

– Ты изгнан, сын, – слова отца падали каменными глыбами, лишая меня всякой надежды на прощение, наследство и продолжение беззаботной жизни в родовом поместье князей Заславских.

– Ну что тебе стоило извиниться?! Зачем ты так, сынок? – матушка чуть не плакала, утирая глаза уголком платочка.

– Это была последняя капля. Семья слишком много вложила времени и средств в твою подготовку. Ты не оправдал наших надежд, – сказал отец.

– Он меня оскорбил, – процедил я сквозь зубы. – Прилюдно.

– И всё же граф Воронцов не сказал ни слова неправды, – сказал отец. – Ты – пустышка. Мусор. В тебе нет ни капли магического дара.

Будь он проклят, этот дар. У аристократов всё вертится вокруг дара и его цвета. И если ты не получил свой дар до двадцати лет – то это конец. Мне исполнится двадцать в следующем месяце.

Семья делала всё, чтобы помочь мне. Отец называл это подготовкой, и так как считалось, что дар может проявиться в минуты смертельной опасности, вся моя юность прошла в борьбе за собственную жизнь. Меня выбрасывали в зимнем лесу с одним только ножом, вывозили в открытое море на хлипком плоту, отдавали на попечение самым разным тренерам, мастерам и просто сумасшедшим шарлатанам. Ничего. Всё тщетно. Я выжил везде, но так и не открыл в себе ни капли магии.

В то время, как мой младший брат открыл свой дар, когда за ужином подавился оливкой. В тринадцать лет. Да, всего лишь Голубой, дар воздуха, достаточно распространённый, но это в один момент сделало его отцовским любимчиком, а меня поставило под угрозу. И это при том, что он – узаконенный бастард, а я – чистокровный потомственный аристократ с десятью поколениями одарённых в родословной.

– Милый, может, всё-таки не надо? Есть ещё время! – взмолилась мать. Между прочим, одарённый Третьего ранга, Жёлтый цвет, один из лучших магов земли во всей Российской Конфедерации.

– Мы и так ждали слишком долго. Я вынес вердикт, – отрезал отец. Одарённый Первого ранга, Красный цвет, огненный маг высшей категории. Князь Василий Заславский.

А если он что-то решил, то переубедить его не сумеет даже Император.

– И что теперь? – спросил я.

– Отец, дозволь я прогоню его пинками? – спросил братец, Голубой одарённый Седьмого ранга, Николай Заславский. Будущий князь.

– Нет. Даже изгнанный из рода и лишённый имени, он…

– Попробуй, ты, шлюхин сын, – сказал я, глядя Николаю прямо в глаза.

Малая гостиная родового поместья словно уменьшилась в размерах, Коля побагровел, набрал полную грудь воздуха.

– Тихо! – рявкнул отец. – Ещё слово, и ты лишишься моей защиты, Иван! Имей уважение к моему наследнику!

Иваном звали меня.

– Даю тебе три часа, чтобы покинуть этот дом. Твои документы подготовлены. Через три часа уведомление о твоём новом статусе будет отправлено в Государственную Канцелярию, и ты официально перестанешь считаться членом нашей семьи, – сказал отец.

– А неофициально? – спросил я.

– И неофициально тоже, – сурово поглядев на меня, сказал отец. – Ты мне не сын.

Матушка разрыдалась во весь голос. Отец не пошевелил ни единым мускулом. Зато братец довольно ухмылялся, так, что мне захотелось сбить эту наглую улыбочку с его мерзкой рожи.

– Я ещё вернусь, – сказал я. – Клянусь могилами своих предков.

Брат насмешливо фыркнул, отец молча поиграл желваками. Мать, которая всегда любила меня, не как средство для династического брака или орудие для своих интриг, а как родного сына, тихонько всхлипнула.

Я развернулся и вышел из гостиной, не дожидаясь разрешения отца. Неслыханная дерзость для княжича. Явная демонстрация неуважения. Но я уже не княжич, не дворянин и не член семьи, так что мне было абсолютно плевать, что подумает или скажет господин Заславский.

На душе было пусто и гадко, хотя я ожидал подобного исхода событий. Неодарённым аристократам на двадцатилетие вообще принято дарить пистолет с одним патроном или флакончик с ядом. Не сумел раскрыть дар – в утиль. Если хочешь сохранить честь семьи, разумеется. Изгнание – второй по популярности способ очистить ряды дворянства от неодарённых, но чаще всего это даже хуже, чем самоубийство. Та же самая смерть, только агония может растянуться на годы.

Прошёл по коридору с портретами моих предков, остановился возле портрета основателя рода. Ипатий Заславский свирепо глядел на меня с холста, закованный в стальную броню. В те времена магов не классифицировали ни по цветам, ни по рангам, но он был чудовищно силён. Один из сильнейших магов Владимирского княжества. Я привычно вздохнул, представляя себя на его месте, и пошёл дальше, в холл.

Дворецкий, которого я знал с детства, остановил меня властным жестом. Взгляд его, обычно участливый и тёплый, теперь источал ледяной холод и безразличие. Он уже выписал меня из членов семьи, а значит, в его глазах я упал куда-то на уровень плинтуса.

– Следуйте за мной, Иван, – проскрипел он. – Мне велено проинструктировать вас перед отъездом.

Он провёл меня в тесную маленькую комнатку возле чёрного хода. Комната прислуги. Мне что, даже из дома через парадную выйти теперь не дадут?

– Ваши документы, – он протянул мне тонкую папку. – Проверяйте.

Я развязал тесёмки и принялся листать бумаги. Паспорт на имя Ивана Васильевича Ипатьева, уже с вклеенной фотографией и печатью Канцелярии. Зная медлительность нашей бюрократии, можно предположить, что отец уже давно готовил этот вариант. Ладно хоть фамилию дал вменяемую, по имени основателя рода. Он имел полное право записать меня хоть Иваном Говновым, хоть Адольфом Шмульке.

Аттестат зрелости, на это же имя. Свидетельство того, что я закончил школу, липовое. Учился я дома, с тренерами и приглашёнными педагогами. Оценки хорошие, без трояков. Близко к правде.

И последним в папке лежало свидетельство о смерти княжича Ивана Заславского. Копия. Оригинал останется у отца. Это скорее чтобы напоминать мне о том, что я больше не княжич. Теперь я самый обыкновенный неодарённый. Не дворянин.

– Ваша мать велела передать вам дословно. Передаю, – проскрипел дворецкий. – Сад. Белая беседка. На твоём любимом месте. Конец цитаты.

Белая беседка… Эх, матушка, тебе сейчас, наверное, даже тяжелее, чем мне. Каждое моё безрезультатное возвращение из очередной отцовской авантюры заставляло её рыдать ночами в подушку. Сегодня её, похоже, ждёт очередная бессонная ночь с успокоительными каплями под рукой.

– Это всё? – спросил я.

– Это всё, – подтвердил дворецкий и взглянул на часы. – У вас есть ещё два часа и сорок пять минут, чтобы покинуть дом. После этого я буду вынужден выпроводить вас, применив силу.

– Вещи свои я могу забрать? – спросил я.

– Вещи княжича Заславского принадлежат княжичу Заславскому, – ответил дворецкий. – Попытки вынести что-либо из дома будут расцениваться как кража.

Яснее ясного. Документы на чужое имя, шмотки, надетые на меня позавчера, и добрый метафорический пинок под сраку, вот что меня ждёт после двадцати лет жития в отчем доме.

Прощаться ни с кем я не стал. Я уже всё сказал, что хотел, да и как говорят, долгие проводы – лишние слёзы. Но в сад всё-таки вышел, решив напоследок прогуляться до белой беседки, моего места уединения. Садовники и прочая прислуга провожали меня взглядами, полными сочувствия, охранники, в спаррингах с которыми я провёл не одну сотню часов, украдкой кивали мне, признавая за своего. Что ж, теперь я такой же, как они, обычный человек. Не дышу огнём, не пуляю молниями и не пускаю ветры.

Я дошёл до беседки, в последний раз наслаждаясь тишиной ухоженного сада. Мрамор нагрелся на солнце, я коснулся резных перил, взглянул на фонтан в виде обнажённой каменной нимфы. Тяжело вздохнул.

Внизу, под лавочкой, к моему удивлению, обнаружилась небольшая сумка, и я вновь с теплотой подумал о матери. Это, кажется, для меня. Я расстегнул молнию, заглянул внутрь. Сверху лежало письмо, незапечатанное, и я первым делом взялся за него.

Писала мать, торопливым быстрым почерком.

«Ванечка! Если ты это читаешь, значит, отца переубедить не удалось. Хоть я и старалась изо всех сил. Здесь, в этой сумке, я собрала тебе кое-что с собой. Тайком от отца, а то ты его знаешь. Помни, не в даре счастье. Ты и без него нигде не пропадёшь. Если сможешь, держи меня в курсе, как ты там. Чем смогу – постараюсь помочь, хоть и отец запрещает. Люблю тебя, сынок.»

Да уж. Я быстро-быстро заморгал, сглотнул подкативший к горлу комок. Сложил письмо вчетверо, бережно убрал во внутренний карман. Затем присел на корточки и начал рыться в сумке.

Два комплекта белья, небольшой перекус, тонкая пачка денег, перевязанная резинкой для волос. Как раз на первое время. Завёрнутый в тряпочку пистолет, самый обычный мелкокалиберный «Бульдог», его я сунул в карман пиджака. На самом дне сумки покоился невзрачный серебряный кулон, в котором я не без труда узнал амулет из отцовской сокровищницы. Если я правильно помню описание из каталога, то это Подвеска Последнего Шанса. Едва ли не самая дорогая вещь из всех его побрякушек, способная вылечить смертельную рану. Но только один раз. Я сжал амулет в кулаке, чувствуя, как к горлу снова подкатывает комок. Такая забота для меня немного в новинку.

И тем больнее было осознавать, как влетит матери, когда пропажа обнаружится. Но как она всегда говорила, дают – бери, от таких подарков не отказываются. Чувствую, мне эта хреновина пригодится.

Подвеску я сунул обратно, на самое дно, подхватил сумку и побрёл прочь из сада, к выходу. Там меня уже ожидало такси. Отец вызвал его, чтобы я наверняка покинул территорию поместья, а не ошивался поблизости.

Я вышел через ажурные кованые ворота поместья, на створках которых красовались вензеля со стилизованной буквой «З», привратники в пышных ливреях заперли их за мной, снова кидая на меня эти сочувствующие взгляды. Не нужно мне никакое сочувствие, мне оно не поможет. Мне поможет только чудо.

– Сумку в багажник, – распорядился таксист.

Не лимузин и не спорткар из отцовского автопарка, но и не колымага за сто рублей, которой давно пора на разборку. Отец заказал комфортабельное такси, подороже, но не для меня. Для того, чтобы соседи видели его щедрость.

– Сумка поедет со мной, в салоне, – сказал я, усаживаясь на заднее сиденье и пристёгивая ремень безопасности.

Водила хмыкнул, но спорить не стал. Сел вперёд, завёл мотор и неторопливо поехал прочь от поместья Заславских.

– Куда вам приказано ехать? – спросил я.

– В город, – лаконично ответил таксист.

До которого ехать аккурат чуть меньше трёх часов. Как раз к прибытию я официально стану безродным.

– Хорошо, – сказал я. – Поезжайте.

Мягкая подвеска «Чайки» привычно убаюкивала меня на хорошем ровном асфальте. Музыку таксист не включал, ехал молча, и размеренное шуршание шин действовало на меня как снотворное.

Разбудил меня только писк мобильника, когда мы подъезжали к Тюмени. Пришло уведомление, что сим-карта деактивирована в связи со смертью владельца. Мой телефон превратился в дорогой кирпич. Больше никаких сообщений не было, но одного этого хватило, чтобы понять – я больше не принадлежу к роду Заславских. Теперь я сам по себе.

Я задумчиво глядел в окно автомобиля, за которым мелькали сосны, редкие повороты на песчаные грунтовки и билборды, призывающие беречь лес от пожара. Зелёные маги хоть и следили за вверенной им территорией, всё равно не могли полностью избежать стихийных бедствий.

Затылок изнутри поскребло резкое ощущение опасности.

– Стой! – приказал я. – Останови машину!

– Не велено, до Тюмени… – возразил таксист, оборачиваясь ко мне.

Его слова оборвались вместе с его жизнью. За очередным изгибом трассы вдруг обнаружилась засада, засека из якобы поваленных деревьев, и таксист на полной скорости врезался прямиком в неё, вылетая через лобовое стекло, как изломанная кукла. Скрежет металла, резкий удар, звон разбитого стекла. Меня тряхнуло, но ремень удержал моё тело на месте, а подголовник смягчил удар. Будь здесь заглушка вместо ремня безопасности, как у таксиста, вылетел бы вслед за ним, как пушечное ядро.

Меня зажало водительским сиденьем, ладно хоть ноги не переломало. Надо срочно выбираться. Я отстегнул ремень, спасший мне жизнь, попробовал оттолкнуть сиденье вперёд, вытаскивая из-под него ноги. В воздухе разлился густой запах бензина. «Чайка», к моему удивлению, продолжала молотить двигателем, и это значило, что такси в любой момент может загореться. Я начал выбираться ещё активнее, стиснув зубы и обдирая кожу на ногах о твёрдый пластик салона.

Кто бы это ни был, но засаду устроили именно на меня, не считаясь с сопутствующими жертвами. И это было странно, учитывая то, что юридически княжич Заславский был мёртв. Все оскорбления смыты, все долги прощены. Начал с чистого листа.

На изгнанных из семьи нападать было не принято. Считалось бесчестным, ведь изгнанный дворянин и так лишился самого ценного, что только может быть. Неизвестному убийце на это, кажется, было абсолютно плевать.

Я наконец высвободил ноги, уместившись на заднем диване полностью. Едкий запах дыма защекотал ноздри, из-под капота «Чайки» начали вырываться всполохи оранжевого пламени. Как назло, помятую дверь заклинило. Что одну, что другую. Удушливый дым забирался в лёгкие, я натянул на голову рубашку, чтобы хоть как-то его фильтровать, а сам принялся выбивать каблуками толстое заднее стекло, уцелевшее при столкновении. Оно, зараза, крошилось и покрывалось паутинкой трещин, но никак не выбивалось полностью.

Металл несчастного автомобиля заскрежетал снова, бурелом, в который мы влетели, словно бы ожил, стараясь держаться подальше от огня и одновременно пытаясь раздавить машину переплетением ветвей. Я начал бить обеими ногами в стекло. Изо всех сил.

Спустя какое-то время я додумался выхватить пистолет из кармана и выстрелить по стеклу, наконец пробивая его насквозь, а затем принялся расширять отверстие ударами ног. После этого дела пошли гораздо бодрее.

Пламя уже лизало салон автомобиля изнутри, и я как раз сумел выбраться на крышку багажника, а с неё перекатился вниз, на асфальт, заваленный стеклянной крошкой и осколками пластика. Хищные ветви приближаться к горящему автомобилю опасались, но, почуяв меня, поползли в мою сторону.

– Выходи, ублюдок! – крикнул я. – Назовись!

Работа какого-то Зелёного мага, не иначе. Я пытался вспомнить всех Зелёных, кому мог крупно насолить, настолько, что он мог бы пренебречь неписаными обычаями дворянского сообщества и попытаться убить меня даже после изгнания.

Месть принято вершить собственными руками. Подсылать убийц – бесчестно, лично убить врага – почётно. И ни один дворянин не откажется от удовольствия посмотреть в лицо тому, кого собрался убивать.

– Я – тот, кто подарит тебе смерть, ничтожество, – раздался знакомый голос. – И быструю смерть ты не заслужил.

Я обернулся на звук голоса. Около придорожных кустов стоял граф Воронцов. Как всегда, безупречно одетый, в белых перчатках, будто пять минут назад был на приёме у Императора. И напротив него я – грязный, оборванный, окровавленный. Без капли магической силы.

– Хотя я могу милосердно дать тебе последний шанс, – высокомерно произнёс Воронцов. – Падай на колени и проси прощения за свою дерзость. Поцелуешь мои туфли, и останешься жить. А я сниму это на видео.

– Мне кажется, уведомление о смерти княжича Заславского уже было отправлено в Канцелярию. Ты не можешь просто так взять и…

– Да? Уже? – насмешливо спросил Воронцов. – Тут нет связи. Я ничего не получал. А значит, ты ответишь за всё, Заславский.

Глава 2

Кусты за спиной Воронцова зашевелились. И это не медведь продирался через них, чтобы откусить моему оппоненту жопу, это Зелёная магия во всей красе. Листва начала вихрем окутывать графа, словно бы он стоял в центре небольшого торнадо.

Воронцов не переставал надменно улыбаться, ясно чувствуя и осознавая своё превосходство. Как и любой маг в сражении с неодарённым. Как ферзь против пешки, как туз против двойки. Но иногда и пешка может поставить мат.

Я вскинул пистолет, быстро поймал его на мушку, потянул за спуск. «Бульдог» тихо гавкнул. Пуля скользнула по кружащей листве и отрикошетила куда-то в сторону. Тут бы скорее пригодился пулемёт, девять граммов свинца могут укокошить мага, но для этого его надо застать врасплох.

Чтобы застать Зелёного врасплох посреди леса… Не знаю, как должны сойтись звёзды.

Ощущение опасности вновь кольнуло в основание черепа, и я рванул со своего места прочь, к горящей машине. На то место, где я только что стоял, обрушился удар древесного хлыста, способный разорвать человека надвое. По крайней мере, крошку из асфальта он этим ударом выбил.

Я укрылся за горящей машиной, чувствуя, как от жара скручиваются волоски на коже. Мне отчасти повезло, что мой оппонент не Красный и не Синий, внушительным арсеналом не обладает. К тому же, Воронцов – всего лишь Восьмой ранг. Неуч. Неумеха. Годится только чтобы проращивать солод для семейных пивоварен. Не боевой маг, это точно. Примерно на это он и обиделся на том приёме, и теперь изо всех сил пыжился, доказывая мою неправоту.

Вот только настоящий боевой маг прикончил бы меня ещё в машине. Прямо на ходу. Без лишних жертв и разрушений.

– Эй! Петруша! – крикнул я из своего укрытия. – Может, решим всё, как мужчины? На честной дуэли?

– Для честной дуэли ты слишком низко пал! – ответил Воронцов. – На дуэли дерутся с равными, а ты мне не ровня!

– Князья Заславские родовитее тебя! – крикнул я. – А к Ивану Ипатьеву… У тебя не может быть поводов для убийства! Тебя будут судить и повесят, как собаку!

– А об этом никто не узнает! – выпалил он.

Ещё одна лоза перекинулась через горящую «Чайку», пытаясь достать меня, и тут же шмыгнула обратно, обожжённая.

Я проследил за ней, сжимая в руках свой пистолетик. Ощущение его холодной тяжести в ладонях как-то придавало мне спокойствия, хоть я и понимал, что погоды он не сделает. Спасибо матушке, что не оставила меня без оружия.

Вот если бы я ещё и амулет надел заранее… Но сумка осталась в горящей машине. Ладно, лучше иметь второй шанс и пару ожогов, чем не иметь их вовсе.

Я быстро заглянул в машину через разбитое стекло. Содержимое сумки разлетелось по всему салону, который полыхал огнём.

– Ты познаешь мой гнев, Заславский! – выкрикнул граф. – Безродная, бессильная шавка! Ты недостоин звания дворянина!

Да я уже и не дворянин. Иван Заславский юридически уже мёртв.

Граф Воронцов сменил тактику, больше не пытаясь достать меня своими хлыстами-ветками. Асфальт подо мной резко вспучился, из-под земли полезли живые корни, пытающиеся схватить меня за ноги. Я подскочил, перекатился через багажник «Чайки», вновь заглянул внутрь. Успел заметить амулет, валяющийся на сиденье.

– Ты слишком много болтаешь для того, кто мнит себя боевым магом! – крикнул я.

По мне снова ударил хлыст, я увернулся лишь чудом. А ещё Воронцов чересчур много тратил энергии. В мире всё имеет свою цену. Даже использование дара, несмотря на его название. Особенно использование дара.

Я всё же сумел занырнуть в горящую машину через разбитое окно, схватил серебряную подвеску, удивительно прохладную, несмотря на окружающее её пламя, выскочил наружу, шипя от боли. Ожоги будут болеть ещё долго, к гадалке не ходи. И руки, и плечи, и пузо, и лицо.

Подвеску я тут же нацепил на шею, спрятал под лохмотья, оставшиеся от рубашки. Никогда раньше подобные артефакты не использовал. Отец надевал её только на самые важные события, тайно. Для всех остальных случаев есть другие, гораздо более дешёвые способы защиты.

Самого Воронцова нигде не было видно, по примеру других Зелёных он предпочитал работать из укрытия. В барабане моего «Бульдога» осталось всего три патрона, и я искренне надеялся, что мне этого хватит.

– Выйди и покажи свой гнев, Петруша! Докажи, что ты мужчина! Что ты дворянин! – крикнул я, снова провоцируя его. – Или ты так и будешь прятаться? От меня! Бессильного и безродного!

Я услышал, как он зарычал от злости, воздух рядом со мной рассекли ещё два хлыста. Пришлось снова рухнуть на асфальт, практически под горящую машину. Оба древесных кнута зацепили горящий остов «Чайки», тут же вспыхнули как спички, рванули обратно. Я вскочил на ноги. От жара и у меня всё уже болело, я слишком близко находился к пожару. Волоски скручивались, одежда чуть ли не тлела, я весь пропах едким химическим дымом.

Воронцов наконец соизволил покинуть укрытие, выйти на дорогу. Меня он пока не видел, только примерно мог догадываться о моём местоположении, так что я всё-таки попытался застать его врасплох. Выскочил к нему навстречу, навёл «Бульдога» на его тупую башку и выстрелил.

Обычный человек ни за что в жизни не сумел бы отреагировать. Одарённый, даже такой неумеха, как Воронцов, успел поставить защиту. Вихрь из листьев снова окутал его, быстрее, чем долетела пуля, и девять граммов свинца опять отрикошетили в сторону леса.

Зато его лозы подкрались ко мне сзади, хватая за ноги. В этот раз отпрыгнуть я не успел. Третья лоза обвилась вокруг моей шеи, поднимая меня в воздух и лишая возможности дышать. Воронцов медленно шёл навстречу, паскудно улыбаясь.

– Вот и всё, – усмехнулся он. – Видит бог, я давал тебе шанс.

Я вскинул пистолет снова и выстрелил ему в башку. Снова рикошет от защиты. Остался у меня один патрон. Воздуха в лёгких оставалось всё меньше и меньше.

– Говорят, при повешении люди опорожняют кишечник и мочатся под себя, – задумчиво проговорил Воронцов. – Мне всегда любопытно было проверить, правда это или нет. Тем веселее будет, когда тебя найдут в луже собственной мочи. Хотя ты уже не аристократ, тебе должно быть без разницы.

Он захихикал как девчонка, заглядывая мне в глаза.

– Я уничтожу всю твою семью, – просипел я.

Перед глазами плясали разноцветные круги, лёгкие горели огнём. Воронцов специально периодически ослаблял нажим, давая мне глотнуть немного воздуха. Чтобы я мучился подольше.

– Надо же, безродная шавка умудряется ещё что-то брехать, – усмехнулся он. – Мне даже жаль тебя, Заславский. Так низко пасть…

– Клянусь… Тебе… – просипел я одними губами. – Я тебя уничтожу…

– Ты? Ха! Ты умрёшь позорной смертью, Заславский, – улыбнулся Воронцов. – Как какой-нибудь вор или изменник. В тебе нет чести. Ты не аристократ.

Подвеска на груди вдруг начала источать тепло. Я не совсем понимал, как именно она работает, и какие раны способна исцелить, но знал точно. Она может спасти от смерти, от любой. И мне в голову пришла самая безумная идея из всех возможных.

– Я сам буду решать, кто я, – сказал я, а затем приставил пистолет к виску и нажал на спуск.

Темнота вокруг меня казалась такой густой, что можно было намазывать её на хлеб. И вместе с этим я ощущал приятное тепло, сравнимое с тем, когда ты после морозного дня забираешься под плед с кружкой горячего какао. Мне было комфортно и хорошо. За исключением того, что я не видел даже собственных рук.

И я ощущал чьё-то присутствие. Так ощущается долгий пристальный взгляд в спину, смутно, едва уловимо.

– Ха-ха-ха-ха! Ты насмешил меня, смертный! – пророкотал голос из тьмы.

Звучал он сразу со всех сторон. А может быть, прямо внутри моей головы.

– Надо же! Сколько я видел, как используют мои подвески, но никто ещё не додумался использовать её для самоубийства! – задыхаясь от смеха, продолжал голос. – А ведь кто-то ради этой подвески отдал свою жизнь!

– Жизнь? – не понял я.

– Конечно! Ведь если где-то прибыло, то где-то и убыло, верно? – сказал голос.

– Кто ты такой? – спросил я. – Где я?

– Я? Тот, кто наблюдает за своей маленькой песочницей и забавляется, глядя на маленьких смертных, копошащихся в ней, – сказал голос. – А ты… Ты пока лежишь с простреленной головой на дороге, пока Пётр Воронцов рвёт и мечет от злости. Это выглядит… Довольно смешно.

– Бог? – спросил я.

– Называй как хочешь. Мне плевать, что вы там себе придумываете обо мне. Хотя та штука… Эти… С дуршлагами на головах… Смешная придумка, мне понравилась, – сказал он.

– Тогда я буду называть тебя жадным ублюдком, – процедил я. – Знал бы ты, сколько ночей я провёл в мольбах… Просил, умолял… Хоть чуточку, хоть капельку дара…

Голос вновь расхохотался от всей души.

– Дерзишь… Мне это нравится. Даже сейчас дерзишь. Хотя я ведь могу и не воскрешать тебя, а запереть на тысячу лет в измерении вечных мучений. Хочешь? Например, тебя будет душить лоза, – предложил голос.

– И что же в этом смешного? – хмыкнул я.

– Ничего, пожалуй… – согласился голос. – Веселее будет, если вернуть тебя на землю. У тебя есть характер. Мне всегда нравилось за тобой наблюдать.