Опричник

Глава 1

Москва показалась на горизонте сиянием золотых куполов в прозрачном морозном воздухе. Мы с Леонтием приближались к ней с запада, проведя в пути больше двух недель. Торопиться было нельзя из-за моей раны, но и медлить тоже, и мы всё больше пускали лошадей шагом, останавливаясь на всё тех же ямах.

– Что за купола впереди, Никитка? – спросил меня Леонтий, мой дядька, то есть, телохранитель и учитель, холоп, приставленный отцом с самого рождения.

– Тушино, должно быть, монастырь Спасо-Преображенский, – сказал я. – Москва вон уже, почитай, рядышком.

Тут и метро будет, и даже не конечная станция. Город, не пригород. Пересекли мы МКАД или ещё нет, но его воображаемая граница где-то неподалёку.

И от этого на душе было спокойно и радостно. Добрались. Конечно, в самой Москве ещё неизвестно, что будет, но ощущение приближения к цели вселяло уверенность в успехе. Ещё и денёк сегодня выдался на удивление погожий, ясный. Мороз и солнце, и так далее по тексту.

– Сразу к государю отправишься? – спросил дядька.

– С дороги-то? Не, – отмахнулся я.

– В слободу поедем? – спросил он.

– Далеко, – сказал я. – В городе остановимся где-нибудь, в баню сходим, отдохнём. А завтра уже в Кремль, свежие и отдохнувшие. Неуважение будет к царю, ежели вот так сразу заявимся.

– Тоже верно, – согласился дядька.

В сумке у меня покоились письма покойного ныне князя Андрея Михайловича Курбского, подтверждающие факт измены царю и намерение отъехать в Литву, как только представится удобный момент и повод. А изменников царь не любил. Курбского он бы наверняка наказал от всей широты души, если бы я не предусмотрел всё заранее и не убил князя в поединке. Сам, правда, чуть ласты не склеил, но это дело десятое. Главное, что первый русский диссидент теперь гниёт в могиле, а не тявкает из-за границы, обливая грязью царя и Отечество.

Правда, оставались ещё и другие. Многие бояре и князья были крайне недовольны политикой Иоанна, который последовательно укреплял свою власть. Медленно, шаг за шагом, заставляя знать идти на мелкие уступки всё больше и больше. Слона надо есть по кусочку, и государь не спешил, но недовольные и обиженные всё равно появлялись, и заговоры с интригами множились и крепли. Начиная от самых безобидных вроде «заставим царя отменить реформы» и заканчивая убийством царской семьи и помазанием на царство его двоюродного брата, Владимира Старицкого.

И подобных интриганов хватало как в столице, так и в провинции, начиная от Великого Новгорода и заканчивая далёкой Астраханью. Работы мне хватит надолго.

Мы въехали наконец в Москву, которая сейчас была не тем мегаполисом, который я знал, а всего лишь огромной деревней, надеясь остановиться где-нибудь поближе к центру, хотя бы у Китай-города.

Отовсюду доносились людские голоса, конское ржание, собачий лай, детские вопли и смех. Пахло дымом из печей и конскими яблоками. Воздух в Москве был ничуть не чище, чем в двадцать первом веке, а то и наоборот. Сотни и тысячи топящихся изб, в том числе, топящихся по-чёрному, генерировали тонны дыма и сажи, отчего снег в городе напоминал соль с перцем.

Остановились мы в уже знакомом месте, неподалёку от Лубянки. Постоялый двор тут был вполне приличным, подороже иных, селились в нём не все подряд, а только уважаемые и небедные люди. Купцы, приехавшие по торговым делам, дворяне, приглашённые в Москву, богатые паломники.

Зимовать, впрочем, почти все предпочитали дома, но когда нужда гонит прочь, заниматься делами, особо не повыбираешь. Вот и нам не сиделось на месте, хотя я, признаюсь честно, с удовольствием бы сидел в отцовском поместье у тёплой печки. А то и вовсе строил собственное в землях черемисов, на пожалованной мне земле. Надо будет, кстати, наведаться туда. Взглянуть, что вообще из себя представляет моё поместье, с которого, между прочим, я обязан по разряду выставлять воинов.

Но пока – Москва и московские дела.

После долгой дороги расслабиться в жарко натопленной бане, сидя с кружкой пенного, это не просто удовольствие, это настоящее блаженство. Смыть с себя застарелый пот и дорожную грязь, подышать паром, прогреваясь до самых косточек после долгого зимнего путешествия. Я даже представил, что мне пришлось бы ехать сразу в Кремль, благоухая конским потом. Да мне самому стыдно стало бы.

Рана моя затянулась, оставив после себя уродливый шрам как напоминание о том, что никогда не стоит поворачиваться к недобитому врагу спиной. Даже если ты думаешь, что бой окончен.

Следующим утром я облачился в доспех, подаренный мне государем, взял сумку с письмами, и поехал к Кремлю, чистый, свежий и ухоженный. В Кремле меня знали, если не в лицо, то понаслышке точно, я успел и примелькаться, и стать фигурантом самых разных слухов.

Мне повезло, царь оказался в Москве, а не в очередном путешествии. Так что я прошёл в царские палаты, через рынду попросил доложить о моём прибытии постельничьему Вешнякову, а тот уже должен был доложить самому Иоанну.

В том, что государь меня примет, я даже не сомневался, после того, как я помог вывести на чистую воду одного из отравителей царицы, он бы меня выслушал, даже если бы я открыл дверь в его покои пинком. Но дёргать тигра за усы лишний раз не стоит, поэтому я держался традиции и терпеливо ждал, когда Иоанн Васильевич соизволит уделить мне немного своего драгоценного времени.

Ждать пришлось около часа, и я это всё время просидел, перечитывая письма Курбского и Жигимонта. Чужую переписку вообще очень занимательно читать, порой узнаёшь человека совсем с другой стороны.

– Никита Степанов сын? – окликнул меня боярин Вешняков, знакомый уже по Можайску.

– Он самый, здравия желаю, Игнатий Михайлович, – поднялся я, убирая письма обратно в сумку. – Как государь? Как Настасья Романовна?

– Слава Богу, – перекрестился Вешняков. – Поправилась государыня. Иоанн Васильевич в делах весь, так что желательно бы тебе поскорее… Что у тебя, челобитная?

– Нет, не челобитная, – усмехнулся я.

Стало даже интересно, как царь отреагирует на измену одного из своих ближников. Князь Курбский был одним из его доверенных лиц, не единожды награждённым и обласканным. Точно как кавалер ордена Андрея Первозванного, гетман Войска Запорожского и один из ближайших сподвижников Петра, Иван Степанович Мазепа, ещё один известный предатель.

Принял меня государь в малом кабинете, оторвавшись от чтения какой-то книги. Взгляд его был спокоен.

Я поклонился, произнёс положенную здравицу.

– Быстро ты отвоевался, сотник, – усмехнулся Иоанн Васильевич. – Нешто передумал? Сам же в Ливонию рвался, разве нет?

– Гонцом я ныне выступаю, от князя Ивана Мстиславского, воеводы твоего, – произнёс я.

– Курбского же я назначил ратью командовать, – нахмурился Иоанн.

– О том и хотел я поведать, государь, – сказал я. – Изменником князь Курбский оказался.

– Чего?! – воскликнул царь.

Я молча протянул ему пачку писем. Иоанн выхватил их из моей руки, положил на пюпитр прямо поверх книги, начал читать одно за другим, поминутно меняясь в лице.

– Стервец… Ох, стервец… – бормотал он. – И где он?! Убёг? Поймали?

– Преставился, – коротко ответил я.

У Иоанна сверкнули глаза, он весь кипел от гнева, искрился, как оголённый провод. Не влезай, убьёт.

– Жигимонту продался… И ради чего? За какие грехи мне это… – тихо произнёс царь.

Я молча ждал, когда он закончит чтение.

– Преставился как? – спросил он, вновь поднимая на меня взгляд. – Когда?

– На Обрезание Господне, голову я ему отсёк, – сказал я.

– Ты? – не понял государь.

– Напал он на меня. Тому все бояре свидетели, первым напал, на безоружного! – на всякий случай зачастил я. – После того, как я его в измене обвинил прилюдно.

– Ла-адно… – протянул царь, хмуря брови.

– Полками командование князь Мстиславский принял, шлёт тебе свой поклон, – добавил я, протягивая ему запечатанное письмо от воеводы. – Выступили в поход на Мариенбург, от него, мыслю, на соединение с юрьевскими пойдут.

– Добре… – проворчал царь, ломая печать.

Я подождал, пока он прочитает письмо Мстиславского, в котором наверняка всё описано было куда подробнее, нежели то рассказал я.

– Помог тебе, значит, подарок мой, – хмыкнул Иоанн, не отрываясь от чтения.

– За то благодарствую, государь, – я поклонился, прижав руку к груди.

Он дочитал и посмотрел на меня в упор из-под кустистых бровей. Не мигая, не отводя глаз. Долгим изучающим взглядом.

– Что делать с тобой, ума не приложу, – сказал он. – И наградить надобно. И наказать не помешает.

– Дозволь служить тебе, государь, – сказал я.

– Ты и так на службе моей… Как в новики поверстался, так и служба началась, – пристально глядя на меня, произнёс Иоанн.

Я набрал воздуха в грудь, на всякий случай скрестил пальцы, мысленно пробормотал короткую молитву.

– Дозволь измену выискивать, государь, – произнёс я. – Много врагов у тебя. И тайных больше, чем явных.

Иоанн прищурился, снова становясь похожим на далёкого азиатского предка, огладил бороду.

– Ты и без моего приказа тем занимаешься, – хмыкнул он.

– Стараюсь, государь, – сказал я.

– И чего же ты тогда просишь? Чин боярский? – спросил он.

– Полномочий прошу на то, явных и тайных, – сказал я.

– Карать и миловать хочешь? – нахмурился государь.

– Выискивать, – я твёрдо стоял на своём. – Карать и миловать ты уже по своему разумению будешь.

Царь задумчиво покачал головой, словно пытаясь понять мои мотивы. В нынешней системе координат поместный воин и дворянин должен заниматься военным делом, рубить врага в чистом поле, стяжать славу. Это было честно и правильно. А то, что я просил у государя, дела тайные и скрытные, не приносили ни чести, ни славы, скорее даже наоборот.

– А справишься ли? – спросил он.

– Дважды уже справился, – похвалился я. – Только это лишь малая часть.

– Ну… Быть посему, – сказал Иоанн. – Хотел я, чтобы ты мне лично служил, вот и будешь служить. Пусть и не так, как я задумывал.

Я почувствовал почти физическое облегчение. Половина дела сделана. Вернее, даже не половина, это только начало, но ощущения были схожие.

– А одного тебя сожрут и не подавятся… – хмыкнул государь, прекрасно знакомый с боярскими интригами, окружавшими его с малолетства. – Значит, люди тебе нужны. Да кто же к тебе пойдёт?

– Найдутся, – уверенно заявил я. – Есть люди верные на земле русской.

Царь снова хмыкнул.

– Буду не по знатности набирать, а по талантам и умениям, – сказал я. – Пусть рода худого или вовсе даже из чёрного люда, все мы род от Адама ведём. Государю служить – честь великая, много кто захочет. А уж бояр-изменников выискивать да на твой суд вести – очередь из желающих встанет.

– Ну-ну, – буркнул он. – И как величать будем сих сыщиков?

– Опричниками, – улыбнувшись, сказал я. – Никому, опричь тебя, служить не будут. Люди государевы, и только.

– Опричники… – пробормотал Иоанн, пробуя новое слово. – Тысяча опричная уже есть у меня, из людей служилых.

– То воины твои избранные, дворяне поместные, – сказал я. – А опричники гвардией верной будут, как у римских кесарей. С твоих рук кормиться будут. Помещик же о чём в первую очередь мыслит? Как бы ему себя прокормить, с поместья даденного, о службе в последнюю очередь думает. Опричники же только службой жить станут. Станем.

Я верил, что Иоанна удастся уболтать на создание новой силовой структуры. В конце концов, он же сам и был автором этой идеи, пусть и много позже. В тот раз из опричнины не вышло ничего хорошего, настолько, что спустя несколько лет после её отмены за слово «опричник» могли побить батогами. Теперь же, под моим чутким руководством, я постараюсь вырулить её во что-то более вменяемое.

Как минимум, усовершенствую нынешние методы дознания. Дыба, конечно, средство верное, но только если ты хочешь просто закрыть дело. Первый попавшийся оговорит себя, лишь бы избежать пыток, так что мы этим путём не пойдём.

– Так и быть, – повелел Иоанн. – Вынюхивай измену, раз так тебе хочется. Дело зело полезное.

Он замолчал, задумался, ещё раз взглянул на меня.

– Но и спрос тогда с тебя будет особый, – сказал он. – Коли узнаю, что на верных слуг моих поклёп возводишь, пеняй на себя.

– Справедливо, – согласился я.

– Может, уже сейчас о чём-нибудь доложить хочешь? – спросил меня царь. – Или о ком-нибудь?

Я задумался. Крепко задумался, перебирая в мыслях имена и фамилии. Боярин Лисицын… Доказательств его измены, кроме слов татарина, у меня не было. Боярин Зубов… Брал деньги у немцев, но пришить сюда состав преступления будет трудновато. Князь Старицкий, несомненно, замышляет какую-нибудь гадость, но знал я пока что лишь о его действиях против меня, а не против царя. Так и вышло, что даже заложить оказалось некого.

– Нет, государь, – после минутных раздумий сказал я. – Проверки всё требует.

Иоанн растянул губы в улыбке.

– Я было подумал, начнёшь врагов своих перечислять, – сказал он. – Лучше бы ты, Никита, пищалями занимался, это ловко у тебя получается.

– Одно другому не мешает, государь, – сказал я. – Мыслю, литейщики и пушку мою новую уже отлить сподобились.

Надеюсь, мастер Ганусов своим подмастерьям палки в колёса не вставлял, а наоборот, помогал и советом, и делом. Надо заехать к ним, узнать, как дела. И к Андрею Рыбину тоже.

– Ну, коли совмещать одно с другим сумеешь, то Бог с тобой, – сказал государь. – Всё, ступай пока. Завтра придёшь.

– Слушаюсь, государь, – поклонился я ещё раз и выскользнул из кабинета.

Очевидно, Иоанну надо было поразмыслить над предложенной идеей, чтобы все детали обговорить уже завтра. Ну и что-то мне подсказывало, что перед тем, как назначать меня на столь высокую должность, он непременно будет проверять меня по своим каналам. Я хоть и доказал свою верность на деле, этого всё равно мало.

Радовало то, что моя худородность его нисколько не смущала. Да, Злобины – люди служилые, все до одного, и это ставило меня выше обычных смердов, но местническая система никогда не позволила бы мне подняться выше должности сотника или заурядного воеводы какого-нибудь мелкого острога, даже если бы царь пожаловал меня боярством.

В опричниках же местнической системы не будет. Поначалу, конечно, всё равно придётся идти на компромиссы, чтобы народ не разбежался, да и какому-нибудь вчерашнему городовому стрельцу неловко будет командовать княжатами и дворянами, но возвышаться все будут исключительно за свои поступки. По заслугам, а не по родству.

Из Кремля я вышел в исключительно хорошем настроении. Хотелось зайти в царицын терем, не к царице, естественно, к Евдокии, но я ограничился тем, что попросил караульного передать Евдокии привет. Она уже сама найдёт время для встречи.

Дядька ждал меня возле конюшен, поёживаясь от лёгкого морозца. Завидев меня, Леонтий с облегчением вздохнул. Он теперь старался никуда меня не отпускать одного, упирая на то, что я вечно попадаю в какие-то неприятности. И в его словах был определённый резон.

– Ну, как всё прошло? – спросил он.

– Отлично, – улыбнулся я. – Лично царю теперь служить будем.

– Ох, батюшки святы… – перекрестился Леонтий.

– Чего ты? – не понял я.

– Всяк сверчок знай свой шесток! Это ж ты скольких обошёл, сколько на московской службе бояр? Вот и почитай, скольким обиду учинил, – сказал дядька. – Ох, грехи мои тяжкие…

Это ты, дядька, ещё не знаешь, КАК я собрался царю служить. Вот там точно обид хватит на целый полк. Там смерть будет не то что в затылок дышать, она на ушко шептать начнёт.

– Поехали, дядька, – сказал я. – На Пушечный двор. Проведать надобно.

Глава 2

Если уж государь желает, чтобы я и дальше занимался прогрессом, то разочаровывать его нельзя. Я, конечно, не инженер, но всё равно, какие-то базовые вещи помнил, и простор для изобретений у меня ещё оставался. Но сперва – артиллерия.

Нынешние тюфяки и осадные пищали представляли собой сборную солянку из самых разных калибров. Вот какой форма у литейщиков получилась, такой и будет калибр пушки. Я же хотел попытаться внедрить стандартизацию, чтобы пушкарям больше не приходилось заморачиваться с подбором снарядов.

На Пушечном дворе кипела работа, как, впрочем, и всегда. Воюющей стране требовались пушки и пищали, много пушек, и мастера пахали, как проклятые. Моё появление, однако, не осталось незамеченным.

Ко мне сразу же навстречу пошёл юноша в потёртом и опалённом полушубке, в котором я узнал Богдана. Он успел за это время отрастить тонкие усики и небольшую светлую бородку, вот я его сразу и не узнал.

– Богатым будешь, Богдан! Не признал тебя! – весело крикнул я, слезая с лошади.

– Дай то Бог! – ухмыльнулся литейщик. – Здрав будь, Никита Степанович!

– И тебе здравия, – сказал я. – Чем порадуешь?

Литейщик улыбнулся, словно объевшийся сметаны кот.

– Пушку твою отлили, инрогом нарекли, – сказал он. – Добрая вышла пушка.

– А ну, веди, показывай, – нетерпеливо потребовал я.

Мы широким шагом пошли по Пушечному двору, дядька грузно семенил следом.

– Славное вы имя выбрали… – сказал я. – Инрог, говоришь?

– Он самый, – кивнул Богдан. – Зверь такой.

– Знаю, – сказал я.

Единорог. Пусть не с шуваловского герба, но всё-таки единорог, и это имя подходило новой пушке, как влитое.

Мы прошли через весь двор, и подмастерье именитого Кашпира Ганусова привёл меня к единорогу, смотревшемуся среди остальных пушек несколько необычно. Ствол короче, чем у остальных, лафет другой, зарядный ящик, банник, все принадлежности. Мастера исполнили всё в точности, как я и просил, и я не удержался, погладил холодный бронзовый ствол, изукрашенный вензелями и завитушками.

– И впрямь, добрая пушка, – сказал я.

Словно пришелец из другой эпохи, лихой гусар в ментике и кивере рядом с облачёнными в кольчуги и шеломы воинами.

– Стреляли уже? – спросил я.

– А как же! – воскликнул Богдан. – Проверили. Ловчее заряжается, удобнее. Да и палить тоже.

– Побольше надо таких сделать. Точь-в-точь таких же, чтобы калибр у всех един, – сказал я.

– Делаем уже, – кивнул Богдан. – Одну к отливке готовим, другой форму лепим. Мастер даже пушку эту оценил. А это дорогого стоит.

– Вот и славно, – улыбнулся я.

Будет о чём завтра рассказать царю. Если он, конечно, ещё не в курсе.

Ещё одна капелька прогресса в море невежества и отсталости, если так можно выразиться. Не то чтоб я считал местных отсталыми, часто даже наоборот, они были умнее и сообразительнее меня, но я всё же придал местной науке пинка в нужном направлении.

Я вдруг задумался о том, куда ещё можно толкнуть прогресс. И военный, и мирный, как говорится, мирный атом в каждый дом. Паровой двигатель? Сомнительно, даже если я построю опытный образец, практическую пользу он приносить начнёт очень нескоро. Нарезное оружие Андрей Рыбин уже мастерил и так. Спирт, вернее, самогон… Разве что для использования в качестве антисептика, мне не хотелось спаивать русский народ. Гигиену я и так внедрял потихоньку, вот только она никак не приживалась.

Мой взгляд зацепился за печную трубу, из которой столбом поднимался сероватый дым. Эврика, ёлки-моталки! Можно попытаться изобрести воздушный шар или аэростат, для наблюдения за передвижением противника. Его в нынешних условиях даже сбить никто не сможет.

– О чём задумался, Никита Степаныч? – спросил меня Богдан, отрывая от размышлений.

– О новых свершениях, – ухмыльнулся я.

Как будет время – надо будет попробовать измыслить в слободе воздушный шар. Или хотя бы китайский фонарик, как его миниатюрную копию.

– Когда новые инроги готовы будут? – спросил я.

– До Масленицы управиться должны, – сказал литейщик. – Только то уже не инроги, другим именем наречём.

– А вот это лишнее, – сказал я. – Они же как близнецы-братья быть должны, значит, тоже инрогами величать надо.

– Как же их различать-то тогда? – улыбнулся подмастерье.

– По нумерам, первый инрог, второй, – вполне серьёзно предложил я.

– Ну, не знаю, – хмыкнул Богдан. – Не по старине это.

– А в старину вообще не знали, как пушки лить, дубинами друг дружку лупили, и что теперь? – усмехнулся я. – Новое по-новому делать надобно. За старину держаться, уважать, а к новому всё же открыто быть.

– Ага… Мастеру это скажи, так он палкой вдоль хребта попотчует, – засмеялся литейщик.

– Сам скажешь, – хохотнул я. – Ладно, понял тебя. На Масленицу, значит, из пушек палить станем. Инрог этот, значит, пусть здесь пока остаётся. Государю покажем, но потом.

– Понял, – сказал Богдан.

– Всё, не буду больше от работы отвлекать, у вас тут, гляжу, дел невпроворот, – сказал я, пожимая мозолистую лапищу литейщика.

Ну хотя бы с этим разобрались. Единороги вместо нынешних тюфяков должны здорово навести шороху. По-хорошему, к ним надо бы измыслить прицельные приспособления, но я, увы, не артиллерист.

От Пушечного двора мы с дядькой отправились к Андрею Рыбину, знакомой уже дорогой, и у него тоже вовсю кипела работа, металлическим лязгом оповещая об этом всю округу.

Мальчишки-подмастерья увидели меня издалека, сразу же кликнули мастера. Андрей Иванович вышел из кузницы в одной рубахе и фартуке, несмотря на мороз, от него валил пар, словно от разогретой печки.

– Никита Степаныч! А я уж и не чаял увидать тебя! – воскликнул он.

– И тебе не хворать, Андрей Иваныч, – произнёс я.

Выбрался из седла, пожал руку мастеру. Он за время моего отсутствия развернулся во всю ширь, даже поставил на пустовавшем пятачке новую мастерскую, где по обилию стружек и опилок вокруг неё, очевидно, делались ложа для пищалей. Он целиком и полностью сосредоточился на них.

– А я слышал, убили тебя в Можайске, – признался оружейник. – Наврали, слава Богу.

– Ранили, – сказал я. – Ерунда, мясо заросло уже.

– Ну и слава те, Христе, – выдохнул он. – Как говорится, гость в дом – радость в дом, проходите, негоже посередь двора-то стоять…

Мы с дядькой пошли за ним в дом, мастер походя отдал какие-то указания своим работникам. Его супруга торопливо выставила на стол угощение, налила горячего сбитня всем троим.

– Ты, верно, на войну ездил? – спросил меня мастер. – Как в бою-то пищали?

– Ездил, да повоевать не удалось, – сказал я. – Ничего пока сказать не могу.

– Ну, найдётся ещё на твою долю ворог, – сказал Андрей Иванович. – А я, пока ты ездил, пищаль винтовальную сготовил всё-таки. Долго делать её, да и дорого, но пять штук смастерил всё же. И малых обрезов, как ты говорил, тоже сделал десяток.

– Я в тебе и не сомневался, Андрей Иванович, – улыбнулся я. – Проверяли винтовку-то? Пристреливали?

– Пороха сыпанули малость, пальнули, чтоб ствол проверить, да и всё, стрелять не стреляли, – признался мастер. – Пульки зато сделали, как ты говорил. С выемкой. И впрямь лучше.

– Вот и здорово, – улыбнулся я.

Мастер вдруг поднялся из-за стола, отошёл в другую комнату, быстро вернулся. Положил на стол увесистый мешочек, туго набитый деньгами. Звякнуло.

– Это что? – спросил я.

– Как что? Доля твоя, за пищали, – сказал он. – Заказов море, не успеваю толком, все на пищали новые, токмо их теперь и делаем.

Отказываться от денег я не стал, взял, сунул за пазуху. Мелочь, а приятно. Он, похоже, в этот мешочек с каждой сделки откладывал.

– Благодарствую, Андрей Иваныч, – кивнул я. – Только ты мне лучше пистоли покажи.

– Чего показать? – не понял он.

– Обрезы, – сказал я.

Я бы не отказался от рейтарского пистоля или двух. Всё пригодится.

– Это запросто, это сейчас! – улыбнулся мастер.

Он метнулся куда-то на улицу, видимо, в мастерскую, я же неторопливо пил сбитень, растворяющийся горячей пряностью на языке. И ничуть не хуже чая, который из Китая на Русь ещё не доехал. Хотя лично я не отказался бы от чашечки, ради такого можно и посольство в Монголию и Китай отправить. Скупать самый дешёвый у китайцев, подсадить англичан на чай и жировать на монопольной торговле через порты Русского Севера… Мечты, мечты. Европейцы с ним, кажется, вообще пока не знакомы.

Андрей Иванович вернулся быстро, выложил на стол передо мной промасленный холщовый свёрток. Я осторожно развернул его, обнаружив перед собой вполне классического вида пистоль с кремневым замком, сделанный уже не впопыхах, как пищали, а со всем тщанием. Украшен резьбой, подобно пушкам Ганусова, даже деревянные ложе и рукоять оказались покрыты лаком. Я покрутил его в руках.

– Погиб поэт, невольник чести, – пробормотал я себе под нос.

Ещё одно оружие из другой эпохи. Не такое изящное, конечно, как дуэльные пистолеты девятнадцатого века, но вполне приемлемое для вооружения рейтар.