Опричник

Глава 3

Со стороны наша слобода казалась заброшенной, но это был только обман зрения. Встречать нас выбежал седой тощий мужик с клочковатой бородой. С оглоблей в руках. Прихрамывая на правую ногу.

Я только усмехнулся такой воинственности.

– Вы кто такие?! Я вас не знаю! Государева тут земля, подите прочь! – заголосил он.

– Глаза разуй, остолоп! – рявкнул вдруг Леонтий. – Сотник Злобин едет!

Мужик ойкнул, вытянулся смирно, перехватив оглоблю, как копьё, замер, вытаращив на меня глаза.

– Не серчай, боярин, не признал! – быстро выпалил он.

– Всех так привечаешь? – усмехнулся я. – Молодец, хвалю. Избы все выморожены?

Нет никакого смысла топить все, если в них никто не живёт. Наоборот, вымороженную избу покинут все непрошеные гости вроде блох, клопов, тараканов и мышей.

– Все, боярин, я токмо хибарку свою топлю, – боязливо произнёс ярыга. – Дров-то не напасёшься.

– В сотницкой затопи, – приказал я.

– Будет сделано, – кивнул он и заковылял к моей берлоге.

Нас не ждали, особую стрелецкую сотню вообще не ждали до самой весны. А то и больше, смотря насколько затянется кампания. Как они там, интересно. Князь Мстиславский наверняка гоняет немчуру в хвост и в гриву.

Мы же с дядькой пока отправились в конюшню. Там задумчиво жевал сено тощий меринок. Все остальные лошади были вместе с сотней в походе. Нужно было расседлать наших коней, почистить, накормить и напоить. Лошадь требует ежедневного ухода, в отличие от мотоцикла или автомобиля, в которые только знай бензин заливай.

Всё равно в избе пока делать нечего, там температура такая же, как на улице, и ещё долго будет такой же. Вымороженную хату не так-то просто прогреть. Так что мы не торопились.

Ярыга этот на первый взгляд показался мне довольно ушлым типом, но то, что он выбежал на нас с оглоблей, пытаясь защитить государево добро, показывало его с лучшей стороны. Другой мог бы забрать остатки ценностей из слободы и свинтить в закат, а этот хромой исправно приглядывал за вверенным ему имуществом.

Когда кони расположились в стойлах, похрумкивая выданными в качестве лакомства морковками, а над сотницкой избой поднялся плотный столб полупрозрачного дыма, мы с Леонтием вышли на улицу. Обезлюдевшая, пустая слобода казалась осиротевшей. Мне не хватало марширующих стрельцов, железного лязга со стороны кузницы, грохота пищалей. Даже снег на дворе тут лежал плотным одеялом, в котором были вытоптаны узенькие тропки. Убирать тут его некому, да и незачем, хотя лично я предпочёл бы видеть его утрамбованным в аккуратные квадратные сугробы.

– Дядька… Может сабельками помашем? – предложил я, глядя на дым.

Изба ещё долго будет греться. Торчать на морозе или ждать в хибарке здешнего сторожа? Я предпочту первый вариант, но для этого желательно двигаться поактивнее. А на тренировки свои я как-то последнее время подзабил, используя рану как оправдание своей лени.

– А как же рана твоя? Не откроется опять? – хмыкнул дядька.

– А мы усердствовать не будем, – сказал я. – Так, вполсилы.

– Расчистить надобно сперва, – сказал он. – Счас, лопату видал где-то…

Лопата нашлась у ярыгиной хибарки, и мы принялись по очереди раскидывать плотный лежалый снег, подготавливая себе площадку для тренировки. Я тоже махал лопатой, не видя в этом для себя ничего зазорного. Наоборот, так проще согреться.

– Ох, боярин! Приказал бы! Чего ж сам-то! – выбежал на улицу ярыга.

– От тебя, хромого, толку будет, как с козла молока, – сказал я. – Звать-то хоть как тебя?

– Харитон я, Нечаев сын. Тутошний, московский, – сказал он.

– Держи, Харитон, – я скинул рукавицу и выудил из мошны несколько мелких монет. – Дуй на торжище, купи там пожрать чего-нибудь. Хлеба купи, молока крынку, куриц живых парочку, яиц десяток. Что с денег останется, можешь себе забрать.

– Зачем на торг, тут я, у здешних бабонек куплю, – сказал ярыга. – Сейчас токмо дровишек ещё подкину.

– Где хочешь бери, что хочешь делай, главное, пожрать принеси, – махнул я, вновь надевая рукавицу.

Харитон заковылял прочь, сжимая в кулаке выданные монетки, а мы с дядькой наконец расчистили себе квадратную площадку пять на пять метров. Квадратить сугробы не стали, хотя я так и представлял себе, как будет смотреться двор в таком формате. Вдвоём это просто неудобно делать, а роты солдат у меня под рукой сейчас нет.

– Готов, Никитка? – ухмыльнулся дядька, выходя на площадку и обнажая саблю.

Я осклабился в ответ, тоже выхватил саблю из ножен, крутанул в руке. Биться договорились вполсилы, чтобы друг друга не поранить. Бок у меня зарос, но перенапрягаться я всё равно не хотел. Так, немного поупражняться, тряхнуть стариной.

Леонтий напал первым, стремительно махнув саблей у меня перед носом, я отскочил назад, вскидывая саблю перед собой и отводя чужой клинок. Успел едва-едва, и пусть даже Леонтий остановил бы удар, если бы почуял, что может мне навредить, по спине всё равно пробежал неприятный холодок. Он почти застал меня врасплох.

– Ах ты… Дядька! – прошипел я, тоже бросаясь в атаку.

Здесь принято было саблей рубить с коня, то есть, наносить размашистые кавалерийские удары от плеча, а лучшим развлечением для помещиков и их боевых холопов было порубить бегущих противников. Нашинковать в капусту, хвастаясь твёрдостью руки и остротой клинка.

Я же предпочитал польскую манеру фехтования, которую тут ещё не называли польской. Вообще никак не называли. Секрет её заключался в быстрых ударах крест накрест, и не от плеча, а от кисти. Одоспешенного противника такие удары, конечно, только посмешат, но обычный кафтан прорежет вместе с плотью, а большего и не надо. Но и рука для таких ударов должна быть поистине твёрдой и крепкой. Иначе получится не бешеная мельница, как у пана Володыевского, а вялые взмахи. Вот я и тренировался.

Приходилось, правда, сдерживать удары, чтобы дядьку не порезать ненароком. Даже так удавалось его теснить, потому что делать широкие замахи для удара Леонтий банально не успевал. Только защищаться и пыхтеть сквозь зубы. Зато мы оба хорошенько разогрелись.

– Ты, Никитка… С коня так не помашешь… – отбив очередной удар и отскочив назад, уперевшись пятками в сугроб, выдохнул Леонтий.

– Так мы же и не верхом, – ухмыльнулся я.

Дядька от такого темпа быстро запыхался, так что я остановил свой натиск и отошёл назад, к центру площадки.

– Да и супротив нескольких… – сказал дядька. – Рази отмашешься так?

– Это уж как получится, – сказал я. – А вообще, вот.

Я достал из-за пояса один из подаренным мастером Рыбиным пистолетов.

– Бах, – сказал я. – И уже на одного супостата меньше. А была бы картечница, так и всех бы срезало. С такого расстояния и вовсе навылет пробьёт.

– Баловство это всё, – проворчал Леонтий.

– Кому как, – сказал я.

– Да и разве честно это? Так ведь любой… Да хоть ярыга этот, Харитон, хоть кого… Хоть меня, хоть тебя, а ведь в нём силы-то, соплёй перешибёшь, – продолжил он. – А на белом оружии сразу ясно, кто воин славный, а кто так…

– Жизнь вообще штука нечестная, – вздохнул я, вспоминая войну дронов и дальнобойной артиллерии, которым вообще без разницы, кого зацепить осколком.

– Вот раз-другой из пистолета отобьёшься, станут все говорить, мол, Никита Злобин нечестно дерётся, на белом оружии сойтись боится, – сказал он.

– Ну кто болтать станет, я тому язык-то укорочу, – хмыкнул я. – Давай, нападай.

На этот раз я был готов, и начало атаки увидел ещё до того, как Леонтий вскинул саблю. Несколько стремительных ударов я пропустил мимо себя, отводя его клинок, а потом вновь начал работать кистью, расписывая воздух саблей.

– Вот шельма… – выдохнул дядька, вынужденный снова отходить назад.

Мы махали сабельками ещё около получаса, пока не начало темнеть. Харитон пока так и не явился, к моему неудовольствию, и нам пришлось идти в избу без него. Дядька подкинул ещё дров, но в избе по-прежнему пахло сыростью и холодом, по ощущению тут было градусов пять выше ноля.

– Куда ярыга-то подевался, – буркнул дядька, возвращаясь от колодца с ведром воды.

– Может, пристукнул его кто? Стемнело уже, – сказал я.

Не то, чтоб я беспокоился за судьбу Харитона, но я отправил его с абсолютно понятным и ясным заданием. Принести нам еды на ужин. Причём отправил с деньгами, кровно заработанными.

– Пойду-ка я проверю, где этот ярыга шляется, – сказал я, вновь запахивая епанчу и натягивая рукавицы.

– Давай, сам только не пропади, – хмыкнул дядька, перемешивая угли кочергой.

Я пошёл пешком, прочь из слободы, прислушиваясь к размеренному хрусту снега под сапогами. Седлать коня для того, чтобы отыскать пропавшего ярыжку, мне не хотелось, больно много чести.

Заходящее солнце ещё давало достаточно света, чтобы не заблудиться в потёмках, и я пошёл в сторону Москвы, разглядывая каждого прохожего. Харитона нигде видно не было. Все торопились по домам, несколько раз мимо меня на рысях промчались всадники. Я вдруг подумал, что стоило всё же поехать верхом. Или отправить дядьку.

Однако когда я уже почти отчаялся, вдалеке увидел хромающего мне навстречу ярыгу. Вот только до меня он не дошёл, рухнул в придорожный сугроб. И так там и остался.

– Твою же мать… – прорычал я.

Мне ничего не оставалось, кроме как пойти навстречу. Доставать Харитона из сугроба, пока он не уснул там и не замёрз насмерть. От него разило дешёвой бражкой. Из заказанных продуктов он сжимал только надкусанный каравай хлеба.

– Вставай, скотина, – прошипел я, толкая его ногой в бок.

Ярыга промычал что-то невнятное, и я понял, что отпускать его с деньгами было большой ошибкой. Он все деньги спустил на бражку, и на ногах теперь не держался.

– Подъём, мать твою за ногу, – проворчал я, хватая его за воротник.

От резкого движения Харитон не сдержал рвотного позыва и едва не забрызгал мне шаровары. Я успел вовремя отскочить. А потом зарядил ему добрую отеческую оплеуху, такую, что он ткнулся лицом в снег.

– Ай… Боярин… – простонал он.

– Тебе что приказано было? А? Мерзавец, – я зарядил ему ещё одну, чтобы окончательно привести его в чувство.

– Так это… Ай! Ай, мля! – выпалил он, когда я схватил его за ухо и начал поднимать, заодно выкручивая.

Вид у него был помятый и жалкий. Готов поспорить, ни копейки денег у него не осталось. Всё пропил или потерял.

Мне удалось поставить его на ноги, хотя, честно говоря, хотелось наоборот, хорошенько проучить. Такие слуги мне не нужны и даром. Угораздило же нарваться на алкоголика.

– Пошли, чёрт тебя дери, – приказал я, придерживая Харитона за шиворот.

– Не серчай, боярин… – простонал ярыга.

– Ага, щас же, – буркнул я.

Солнце окончательно село, путь нам освещала неполная убывающая луна. В такое время все уже сидят по домам.

Отличное начало опричной службы, конечно. В кавычках. Лучше и быть не может. Вместо того, чтобы ловить государевых врагов и доставлять их в застенки Кремля, я подбираю по сугробам всяких алкашей.

До слободы добрались, к моему удивлению, без всяких приключений, хотя гулять в тёмное время суток по окраинам Москвы – дело такое, рисковое. Я сбросил Харитона в сугроб уже у самых дверей в нашу избу, и он пополз на четвереньках. Да уж, с такими вот людьми приходится работать.

Дядька за время моего отсутствия успел и хату протопить до приемлемой температуры и даже сварил какой-то нехитрый ужин из того, что оставалось в наших сумках.

– Нашёл? – спросил Леонтий.

– Нашёл, – мрачно произнёс я. – Пьяный, в сугробе спит. На улице, вон.

– Так замёрзнет же! – воскликнул он.

– Ничего, урок будет ему, – сказал я.

– Так насмерть! – удивился Леонтий моему равнодушию.

Он сам накинул полушубок и вышел на двор, я же начал располагаться в почти забытой своей берлоге. Опричная служба… Я с нетерпением ждал завтрашней поездки к царю, предвкушая будущие свершения и даже немного нервничая.

Леонтий затащил пьяное тело к нам, хотя мог бы бросить в его же хибарке, уложил на лавку. Ярыга почти не приходил в сознание, пуская пузыри из соплей и слюней.

– Добрее надо быть, Никита Степанович, – укоризненно сказал мне дядька. – Живая душа ведь.

– Я его до слободы дотащил, хватит с меня добрых дел, – проворчал я.

Мы с дядькой наскоро поужинали, да улеглись спать по лавкам, помня про завтрашнюю поездку в Кремль. Такое пропускать нельзя. Ну а утром, оставив похмельного Харитона страдать, выехали обратно в Москву.

На приём к царю я вновь надел подаренную броню, и царь, к которому меня проводили, не преминул над этим посмеяться.

– Броньку-то теперь вообще не снимаешь? – усмехнулся он.

– Мне, государь, броня привычнее ферязи али шубы боярской, – ответил я.

Иоанн только фыркнул в ответ. Мы с ним были наедине, снова в маленьком кабинете, окна которого выходили на одну из кремлёвских стен.

– Поразмыслил я над твоим предложением, – сказал государь. – С супружницей своей посоветовался. Боярам же пока ничего не говорил.

Это радовало, иначе я мог бы просто не доехать до Кремля.

– Ты верностью свою делом доказал, и не раз. А кого тебе под руку дать? Не могу придумать, – задумчиво произнёс царь. – Чтобы и обиды не было, и служил так же верно.

Я тоже не мог вспомнить ни одного имени. Нет, имена самых известных опричников вроде Скуратова, Басманова и Вяземского я помнил ещё из школьной программы и околоисторических книжек, но стоит ли их вообще звать? Вопрос хороший.

– Самому тебе дозволить людишек набирать… – скривился он. – Не знаю даже.

Иоанн Васильевич, похоже, снова дул на воду, не желая выдавать мне чересчур много полномочий. Осторожность и мнительность были его неотъемлемыми чертами. А новая структура, если посмотреть с его стороны, выходила слишком уж могущественной. Кормилась напрямую из казённых денег, никому, кроме него самого, не подчинялась.

Ну а пока, фактически, на опричной службе состоял один только я. Плюс дядька, да плюс ярыга Харитон. Великое войско, без слёз не взглянешь.

– Кого слугами верными считаешь, тех и зови, государь, – сказал я без тени сомнения. – Кто в том обиду увидит, тот не пойдёт. Кто и впрямь слуга верный – подчинится.

– А кто обиду затаит? – испытующе глядя на меня, спросил царь.

– Тот быстро из опричной службы вылетит, – сказал я.

Иоанн погладил бородку, задумчиво глядя в распахнутое окно.

– А ведь ябеда на тебя пришла, из Пскова, – сказал вдруг Иоанн. – Ты, дескать, князя Курбского оговорил, обманул. Да и зарубил подло, не в честном поединке.

– Я, может, и письма Жигимонтовы подделал? – засмеялся я, но царь остался предельно серьёзен.

– Нет, – сказал он.

– Курбский тебя предал, государь. И получил по заслугам, – сказал я.

– Словом предал, не делом, – возразил царь.

– Разве? А зачем тогда выход полков русских откладывал? По Жигимонтову приказу, не иначе, – сказал я. – Мыслю, немало ещё таких среди бояр и князей, кто двум господам служит.

Царь тихо вздохнул, прикрыл окно. Его, похоже, пугал этот шаг, означающий не просто создание новой структуры, а негласную войну со своими же людьми, со старой знатью и прочими любителями вольности. Этого Иоанна ещё не побили в Ливонской войне, ему не отравили нескольких жён, никто из его приближённых ещё не сбежал в Литву. Жизнь его ещё не успела побить так сильно, как того, который и создал опричнину в другом варианте истории.

– Нельзя измену прощать, государь, – сказал я.

– Господь простил, – возразил мне Иоанн, донельзя набожный.

Он и книгу-то читал сейчас не абы какую, а Часослов, который наверняка уже знал наизусть.

– Господь наш Иисус Христос – царь небесный, а не земной, – сказал я. – А изменники, хоть и в аду гореть будут, в жизни земной почему-то живут припеваючи. В Литве, али в монастырях, али даже дома у себя. А другие на них смотрят и думают, если государь им простил, то, значит, и мне простит, и тоже к измене склоняются.

Иоанн смотрел на меня, сверкая глазами. То, что я ему сейчас говорил, никак не вязалось с его привычной картиной мира, но и отрицать мою правоту он никак не мог.

– Ежели греха боишься, я тот грех на себя возьму, – продолжил я. – Но измену выжигать надо, как язву. Да, больно будет, неприятно. Но и доктор, чтобы больному жизнь спасти, порой ему вынужден руку отнять.

– Искуситель… – прошелестел Иоанн.

– Пока слишком поздно не стало, государь, – сказал я.

– А, бес с тобой! По своему разумению людей набирай, кого нужным посчитаешь! – выдохнул царь. – Хоть и кровожаден ты… Я же никого ещё из врагов своих не казнил, и не собираюсь!

– И Сильвестра? – спросил я.

Царь скрежетнул зубами.

– Постриг он принял. Соловецкий монастырь его ждёт, – с каменным лицом произнёс он.

Я вздохнул, едва не ударив себя ладонью по лбу.

– А следовало его из сана извергнуть, от церкви отлучить и судить публично, уже не как священника, а как расстригу! Он же государыню отравить пытался! И детей твоих! Детей! – сорвался я на крик.

– Покаялся он, – холодно произнёс царь.

Мне почувствовал, как во мне закипает гнев. В покаяние Иоанн действительно верил, и врагов своих прощал, порой даже не единожды.

– На словах он что угодно сказать мог, – вздохнул я после того, как мысленно досчитал до десяти и обратно, чтобы немного успокоиться. – Измену прощать нельзя, государь. А покушение на супругу твою и наследников – тем более. Прикажи вернуть его. Осудить. Покарать. Покуда кара преступлению несоразмерна, так и будут вокруг тебя заговоры плести. И рано или поздно изведут. Или государыню, или наследников, или тебя. Одного наследника уже извели.

Царь молча стоял, сжимая и разжимая кулаки. Я всерьёз начал опасаться, что он кликнет рынд и прикажет меня схватить, а то и сам кинется, но он вдохнул глубоко, выдохнул, как перед погружением под воду.

– Поезжай за ним, – глухо произнёс он. – Сейчас же.

Глава 4

Приказ был понятен даже без всяких пояснений и подробностей, так что я прямо из Кремля отправился его выполнять. Вместе с дядькой заехали в слободу, забрали заводных коней, вещи, а потом отправились по ярославской дороге в погоню за опальным священником.