Опричник

Я не переставал дивиться тому, как извратила образ богобоязненного и осторожного царя зарубежная пропаганда и домыслы историков девятнадцатого века. Иоанна здесь даже Грозным никто не называл, так звали его деда. Царя называли просто по имени-отчеству, хотя изредка можно было услышать, как его зовут Благочестивым за его набожность и любовь к паломничеству по монастырям.

Мы с Леонтием сейчас, можно сказать, тоже совершали паломничество, рысью двигаясь к Соловецкому монастырю, хотя я намеревался перехватить обоз Сильвестра гораздо раньше. Главное, чтобы царь не передумал, когда мы доставим попа обратно под его светлые очи. Сильвестр всё-таки был его духовников долгие годы, знал царя, как облупленного, да и заболтать мог кого угодно.

С одной стороны, конечно, можно было бы «случайно» прирезать его во время задержания. Но для моего дела нужен был громкий процесс, такой, чтобы на всю страну гремело. Чтобы все знали, что сотворил этот оборзевший поп, и не сделали его мучеником, извратив всю правду о его преступлении.

А для этого его надо доставить живым. И, желательно, целым и невредимым, но этого я никому не обещал.

Пока мы ехали, я размышлял над тем, кого всё-таки позвать в ряды опричников, и так и не мог найти ответа.

– Скажи-ка, дядька… Кого мне на государеву службу позвать? – совсем отчаявшись, спросил я.

– Как это кого? – удивился Леонтий. – Отца зови. Федьку зови. Родню всю зови.

Воистину, самое простое и очевидное решение. Абсолютно в рамках здешнего менталитета, понятное всем. Кумовство? Возможно, но другие варианты казались мне ещё хуже. Вот только с призывом родственников возникала ещё одна проблемка, и немалая.

– А станут ли они у меня под рукой ходить? Я же младше, – сказал я.

Леонтий почесал в затылке, серьёзно задумавшись.

– Так не тебе же служба, – сказал он. – Царю.

– Так я на ней старшим, – сказал я.

– Всё одно позвать надобно. Не то обидятся, – сказал дядька.

– На обиженных воду возят, – буркнул я.

Но правоту Леонтия я всё же признавал. Да и местные просто меня не поймут, если я откажусь брать родичей на службу, всё-таки родоплеменные отношения тут ещё очень и очень сильны.

– Весточку им отправлю, позову, сами пусть решают, соглашаться или нет, – сказал я.

– Вот это правильно, – оценил дядька.

Путь до Соловков неблизкий, ещё и приходилось делать изрядный крюк через Ярославль и Вологду до Холмогор, а оттуда уже до острова. Оставалось только надеяться, что два всадника легко догонят длинный обоз опального батюшки. Государь в своей милости разрешил Сильвестру забрать целую подводу самого разного барахла, да и сам протопоп вряд ли спешил добраться к Соловецкому монастырю. Скорее наоборот, перспектива провести остаток жизни фактически в арестантах СЛОНа его пугала и он не спешил.

И мы на каждом яме и постоялом дворе спрашивали, не проезжал ли здесь отец Сильвестр, и неизменно получали один и тот же ответ, мол, да, проезжал. Так что ошибиться и потеряться мы с Леонтием не могли. Тем более, что Сильвестр в день проезжал аккурат двадцать вёрст, засветло останавливался на яме, ночевал там, завтракал, долго молился, и только потом выезжал дальше.

Само собой, он ехал не один. С ним была небольшая свита из его самых приближённых слуг, пара монахов-пламенников, охраняющих его и от опасностей пути, и от попыток к бегству, а так же подьячий Разбойного приказа и его люди, которым приказано было доставить Сильвестра в монастырь.

Догонять, однако, пришлось не один день. Мы проехали Переяславль, Ростов, Ярославль, за которым начинались бескрайние леса, тянущиеся до самой Вологды, места глухие и дикие. Больше всего я опасался, что они съедут с тракта и пойдут по рекам. Но нет, подъезжая к первому же яму после Ярославля, мы увидели там настоящее столпотворение, какое бывает при путешествии важной персоны. Куча саней, лошадей, людей, спешка, злые окрики, лающие приказы. Сильвестр останавливался на ночлег.

Мы с дядькой въехали на подворье верхом, сразу же оказываясь в центре внимания. Я демонстративно положил руку на саблю, отыскивая взглядом Сильвестра. В воздухе сразу же запахло грозой, на нас стали коситься недобро. Кто-то взялся за оглоблю, кто-то тоже положил руку на рукоять сабли, двое пламенников с тяжёлыми посохами начали заходить нам за спины.

– Дело государево! – крикнул я, извлекая из-за пазухи свиток с царской печатью. – Велено мне Сильвестра назад в Москву доставить!

– Постриг он принял, – пробасил один из церковных чиновников. – Инок Спиридон теперь он.

– Да хоть Адольф Гитлер, – проворчал я, утомлённый долгой погоней. – Ведите его сюда.

– Нешто прям сразу обратно? В ночь ехать? – спросил другой.

До темноты оставалось ещё часа четыре, не меньше. Как раз хватит, чтобы добраться до Ярославля засветло, пусть даже с обузой в виде Сильвестра.

Я вглядывался в напряжённые лица монахов и мирян, пытаясь отыскать среди них Сильвестра, которого я в лицо не знал. Знал только, что он уже достаточно пожилой человек, и больше ничего.

– Зачем он царю? – крикнул один из церковников. – Неужто простил?

Ага, разбежался.

– Государевы приказы обсуждать будешь? – рявкнул я. – Велено доставить, и всё!

Желающих спорить со мной не нашлось, один из монахов торопливо прошёл внутрь яма, остальные продолжили заниматься своими делами. Распрягать лошадей, выгружать припасы, хотя я уже не видел в этом необходимости для них.

На пороге показался Сильвестр, вернее, инок Спиридон, одетый совсем не по-монашески, в шапку и шубу, а не в клобук и подрясник.

– Государь меня видеть хочет? – спросил он.

Это оказался довольно пожилой, но всё ещё крепкий мужчина, с седой кудрявой бородой и проницательным взглядом.

– Собирайся, уезжаем, – приказал я, игнорируя его вопрос.

– Коли Иоанн видеть меня желает, пусть приезжает сам, – горделиво произнёс Сильвестр. – Раз он меня решил в иноки постричь, я его волю исполню. А коли обратно в мир призывает, по нужде, али ещё зачем, то пусть лично зовёт.

Мне захотелось согнать с его лица это горделивое надменное выражение, накинуть аркан, поволочь за лошадью до самой Москвы. Я даже не ожидал подобной наглости. Опешил на мгновение.

– Если ты не поедешь добровольно, мне придётся потащить тебя силком, – сквозь зубы процедил я. – А мне не хочется марать руки об такое говно, как ты.

Теперь опешили все остальные. Некоторые церковники даже рот раскрыли от удивления.

– Да как… Как ты смеешь?! Это же… Это же сам Сильвестр! – выпалил какой-то молодой розовощёкий дьячок, больше похожий на девочку.

– Сталлоне? – хмыкнул я. – Если нет, то мне плевать. Седлайте ему коня.

– Инок Спиридон, – поправил Сильвестр.

Прямое оскорбление он проигнорировал.

– Зачем он царю? – ещё раз спросил один из пламенников, подходя к моей кобыле так близко, что мог бы взять её за уздцы при желании.

Я дёрнул поводья, заставляя лошадь попятиться назад. Доводить до открытого конфликта не стоило, но упрямство церковников выводило меня из себя.

– А почему ты спрашиваешь? Вместо того, чтоб выполнять приказ? – нагнувшись к пламеннику поближе, спросил я.

– Митрополит приказал доставить инока Спиридона в Соловецкий монастырь, – произнёс он. – И мы доставим.

– А государь приказал доставить его обратно в Москву, – прошипел я, сунув ему под нос свиток с печатью. – Кто главнее, царь или митрополит?

Церковник замолчал, но продолжил буравить меня недобрым взглядом. Для него, очевидно, главнее был митрополит, но и навлекать на себя беду такими словами он не хотел. В конце концов, тут были не только церковники и монахи.

– Вот и думай, – сказал я. – Седлайте ему коня. Сейчас же.

Всё же они подчинились, нехотя, со скрипом, но подчинились. Вывели на двор какую-то клячу под седлом, привели к Сильвестру. Тот демонстративно перекрестился, бормоча какую-то молитву, взобрался в седло, пока мальчишка-пономарь держал ему стремя.

– Всё, едем, – приказал я.

– А нам-то что делать теперь? – спросил один из его свиты.

– Да что хотите, – бросил я напоследок.

Я поехал замыкающим, чувствуя неприязненные взгляды, обжигающие мне спину. Сильвестр поехал вторым, Леонтий прокладывал путь, пустив своего коня рысью. Даже не знаю, что делал бы, если бы они отказались выдать мне Сильвестра. Вдвоём мы бы их не одолели, это точно. Так что люди мне нужны, и как можно скорее. Это церковники не решились на сопротивление, а вот князья и бояре подставлять вторую щёку не станут.

Отец Сильвестр, который на это имя отзывался уже неохотно, держался молодцом. Не роптал, не пытался бежать, стойко переносил долгую скачку, ел ту же простую пищу, что и мы, много молился. С другой стороны, он не знал, для чего Иоанн его вызвал. Если бы знал, наверняка вёл бы себя иначе.

Его не приходилось ни связывать, ни держать под замком во время ночёвок. Идеальный арестант, образцовый. Но я всё равно держал ухо востро.

В Ярославле мы переночевали, на рассвете отправились дальше, проезжая уже не по двадцать вёрст в день, а больше. Мне хотелось закончить с этим делом поскорее.

В Ростове и Переяславле останавливаться не стали. Поехали сразу в Москву. С арестованным не общались, и даже набожный Леонтий не просил у батюшки благословения, прекрасно зная, что этот мерзавец сотворил. Я, перед тем, как ехать за ним, популярно объяснил всю низость поступка бывшего царского духовника, и какая мучительная смерть ждала бы Анастасию и малолетних царевичей.

Поэтому дядька поглядывал на него с неодобрением, а сам Сильвестр особо не рвался с нами общаться. Понимал, что мы всего лишь исполнители, разговаривать с нами не о чем, и его судьбу решать будет государь, а не какой-то помещик со своим слугой.

Зато, пробираясь по Москве в сторону Кремля, мы вдруг оказались в центре внимания горожан. Сильвестра узнали. Вот только приняли горожане его совсем не так, как он того ожидал.

– Иуда!

– Предатель!

– Государыню убить хотел! Мерзавец!

Мы специально пустили коней шагом, чтобы горожане могли подольше насладиться зрелищем бледнеющего Сильвестра. И слухи по Москве я тоже распустил заранее.

Но позволять его линчевать я не собирался. Линчевание никак не поможет моему делу, в отличие от справедливого, но строгого суда, сначала церковного, а затем и мирского. Так что мы с Леонтием на всякий случай прикрывали опального батюшку от народного гнева.

Уже в Кремле, когда мы прошли через Спасские ворота, Сильвестр осознал, что его ждёт. Самообладания он не потерял, но заметно струхнул, начав дрожать всем телом и даже позабыв скинуть шапку перед надвратной иконой.

– Государь у себя? – спросил я одного из рынд.

– Ждёт, доложили ему уже про вас, – широко улыбнулся боярин из опричной тысячи.

Далеко не все желали Иоанну зла, верных людей тоже хватало, и известие о том, что Сильвестра будут судить за покушение на убийство, многим даже понравилось. Пожалуй, не только я считал, что царь слишком мягко обходится со своими врагами.

Нас проводили в царские палаты, где, кроме царя, присутствовали ещё несколько человек. Сама царица Анастасия, её брат Данила Романович Захарьин, митрополит Макарий. В углу готовился записывать каждое слово молодой усатый дьячок. Все до единого смотрели на вошедшего Сильвестра, не скрывая своей враждебности, но протопоп нашёл в себе силы держаться прямо и гордо. Разве что на царицу старался не смотреть, хотя она прямо-таки сверлила его взглядом.

Я ожидал, что нас попросят удалиться, но нет, государь жестом попросил нас остаться, якобы на охране, и Леонтий прошёл к дверям, словно деревянный манекен. При виде царя и царицы он малость оробел.

– Сильвестр… – промолвил царь.

Слова давались ему нелегко, я читал на его лице смятение, он всё ещё не был уверен в необходимости такого суда. Но присутствие супруги, едва не умершей от яда, очевидно, придавало ему сил.

– Инок Спиридон, – поправил его Сильвестр.

– Не инок ты более, а расстрига, из сана извергнутый, – холодно произнёс царь, хотя официально ритуал ещё не проводился.

Похоже, осудили заочно. Сильвестр покосился на митрополита. Тот степенно кивнул. Сильвестр молча поиграл желваками.

Царь говорил, что в прошлый раз преступник покаялся, упал в ноги, но теперь Сильвестр почему-то не показывал никаких признаков покаяния. Наоборот, всем видом демонстрировал своё презрение к царю.

– Зачем? – без лишних слов спросил царь.

– Затем, что вы державу губите! – пафосно изрёк Сильвестр. – Ты! И ты!

Он ткнул пальцем в царицу и её брата.

– А ты, царь, им потворствуешь! Как очарованный! – продолжил он. – Верных слуг своих слушать не желаешь!

Я бы назвал это совсем иначе. Царь перестал слепо доверять советам Сильвестра. Да и назвать верным слугой того, кто пытался сжить со свету твоих близких… Сомнительно.

Иоанн вцепился в подлокотник своего кресла, бледнея от гнева. Но не прерывал бывшего духовника.

– Войну продолжаешь, страну губишь! Говорёно было тебе, не лезь! – шипел и плевался ядом Сильвестр.

Похоже, война с Ливонским орденом неслабо так задела финансовые интересы новгородца.

– Ирод! Губитель! – распалялся он всё сильнее, перескакивая уже на прямые оскорбления государя.

Тот провёл рукой по лицу, прошептал молитву, тяжело вздохнул.

– Ох, грехи мои тяжкие… – пробормотал царь. – Пригрел же аспида…

Я внимательно следил за всеми присутствующими. Особенно за Макарием, который был, по сути, покровителем Сильвестра в самом начале его московской карьеры, хоть потом их пути и разошлись. Но из всех присутствующих только сам царь позволил себе хоть какие-то эмоции. Лица всех остальных остались непроницаемы. Да и на Сильвестра они смотрели именно как на предателя. Вот если бы здесь находилась вся боярская Дума, то было бы любопытно взглянуть, среди них наверняка есть те, кто разделял позицию Сильвестра.

При дворе вообще было две группировки, одна, во главе с Алексеем Адашевым, выступала за перемирие с Ливонией и борьбу против Крымского ханства, другая, наоборот, желала усиления и завоеваний именно на северо-западных рубежах. Сильвестр, похоже, принадлежал к первой.

– Быть посему… – произнёс Иоанн после долгих раздумий. – За умысел воровской, за попытку душегубства, за крамолу и измену, приговариваю тебя к смерти.

Эти слова дались ему нелегко, не только потому, что он не хотел брать на себя грех убийства, но и потому, что Сильвестр долгое время был его учителем и наставником, по сути, самым близким человеком. И оттого его предательство наверняка ощущалось ещё больнее.

Сильвестр дёрнулся, как от пощёчины. Он никак не мог ожидать, что государь приговорит его к смерти. Прежде Иоанн столь суровую кару не использовал.

– Государь… – он упал на колени, пополз к нему. – Каюсь, государь, каюсь! Бес попутал, не ведал я, что творил…

Царь скривился от отвращения, все остальные ничуть не скрывали своего презрения к малодушию Сильвестра. Зрелище и впрямь было жалкое.

– Государь! Владыка! – взмолился расстрига.

Но решение было окончательным и обжалованию не подлежало. Царь сделал свой выбор.

– Никита! Уведите его, – приказал Иоанн. – Завтра казни быть. Макарий! Ступай с ними. Исповедаться ему потребно.

– Слушаюсь, – кивнул я, и мы с Леонтием потащили рыдающего Сильвестра прочь.

В застенки Кремля. Позади нас мрачно вышагивал митрополит, глядя, как мечется в наших руках его бывший протеже.