Опричник

Глава 6

Бывшему священнику Сильвестру просто и бесхитростно отрубили голову, хотя лично я ожидал, что казнят его как-нибудь с выдумкой. Как это описывали средневековые путешественники в своих записках о Московии, рисуя в своих россказнях зверства лютого московского царя и его страшных опричников.

Собралась на казнь, казалось, абсолютно вся Москва, и многие даже шептались, что государь пощадит своего бывшего духовника в самый последний момент, но нет. Глашатаи зачитали список прегрешений Сильвестра, среди которых оказались не только попытка убийства государыни, но и несколько других преступлений, в которых он, очевидно, сознался, а затем палач отсёк седую голову расстриги одним богатырским ударом.

Во все церкви и храмы столицы и Подмосковья тотчас же отправились гонцы. Царь пожертвовал им всем по крупной сумме денег, на помин души Сильвестра. Чтобы отмолить грех убийства, на который я его подтолкнул. Но лучше уж так, чем хоронить цариц одну за другой.

Сам государь тоже отправился в Успенский собор, где долго и усердно молился.

Лёд тронулся. Болотную площадь москвичи покидали в глубокой задумчивости, так что казнь, можно сказать, подействовала как нужно. Симпатии толпы были не на стороне Сильвестра, его преступлению не могло быть оправданий, хотя некоторые шептались, что это навет, и отец Сильвестр на самом деле мученик. Но главным было то, что теперь все понимали, за преступления против государя можно не просто уехать в монастырь. Можно лишиться головы в самом прямом смысле слова.

Следующие несколько дней я провёл в вынужденном безделье. Поручений от Иоанна не поступало, видеть меня он не желал, очевидно, из-за того, что я склонил его ко греху, хотя я готов поспорить, государыня со своим братом тоже постарались. Анастасия так Сильвестра и не простила.

Но и время зря я не терял. Писал, регулярно гоняя Леонтия за новыми перьями, бумагой и чернилами.

На этот раз не устав. Самую обыкновенную азбуку. Но не в нынешнем варианте, а в современном, без еров, ижиц и ятей. Выкинул всё лишнее, усложняющее восприятие текста, потому что я намеревался внедрить эту азбуку для обучения нижних чинов. Мне нужны были грамотные люди, способные прочитать отправленный приказ. Пусть священники и дальше заучивают наизусть Псалтырь и считают себя грамотными.

Пособие по арифметике с десятичным счётом и арабскими цифрами я тоже планировал внедрить. Сейчас цифры записывались теми же буквами, что создавало огромную путаницу, особенно для меня, и если к римской записи я относился как-то ещё более-менее спокойно, то русская выглядела натуральным шифром, и самые элементарные операции вроде сложения, вычитания или умножения становились настоящим испытанием.

Успел сделать и то, и другое, прежде, чем меня снова призвал к себе Иоанн. И обе брошюрки захватил с собой, надеясь показать их царю.

Государев рында проводил меня к неприметной двери где-то на верхнем этаже. Иоанн Васильевич ждал внутри, перебирая чётки. На меня он покосился недобро, даже недовольно.

– Здравствуй, государь, – поклонился я.

– Телом я здравствую… А вот душа моя погибла, – проворчал он вместо приветствия.

Я промолчал, не зная, что на это ответить. Лично я в убийстве предателей ничего зазорного и греховного не видел, но спорить с царём в данный момент лучше не стоит.

– Молчишь… Правильно, не говори ничего, ты уже всё сказал, что должен был… – вздохнул Иоанн. – Поручение для тебя есть. Как ты и хотел, тайное.

А как же ещё-то. Иначе он бы меня и не вызвал. У меня вообще складывалось впечатление, что он сильно жалеет о том, что согласился на мою затею с казнью Сильвестра, и теперь я не то что в опале, но в немилости точно.

– Слушаю, государь, – сказал я.

Он помолчал, перебирая простые деревянные чётки с таким же простым деревянным крестом.

– Ты же из суздальских? – спросил он.

– Да, государь, – кивнул я. – От Суздаля повёрстан.

– Вот заодно родных повидаешь, всё одно в той стороне, – хмыкнул он.

Письма можно было и не писать.

– Поезжай в Казань, – сказал царь, протягивая мне запечатанное письмо. – Для всех – письмо повезёшь, воеводе, Воротынскому. На деле же – сказку составишь. Ведомо мне, что к бунту их кто-то склонять начал. Опять. По-татарски разумеешь?

– Нет, государь, – сказал я. – Только лаяться.

– Плохо, – проворчал он. – Толмач понадобится.

– Найду. Холоп мой разумеет вроде бы, – сказал я.

– Верный холоп-то? – спросил он.

– Дядька, сызмальства рядом, – сказал я.

– Значит, верный… – хмыкнул царь. – Если так, то ладно. На рожон только не лезь, понятно? Зачинщиков выясни, а остальное уже пусть Воротынский делает.

– Понял, государь, – сказал я.

– Вот, возьми, – Иоанн положил на стол кошель с монетами. – На дорожные расходы.

Я кивнул, убрал кошель за пазуху. Вытащил рукописные брошюрки.

– Измыслил я, государь, как счёт упростить, – немного нервничая, произнёс я.

– Нешто абак хитрый какой соорудил? – хмыкнул он.

– Лучше, – сказал я.

Он взял пособие по арифметике, начал листать, хмуря брови.

– Мудрёно… – пробормотал он.

Для него наоборот, арабские цифры и позиционная система счисления были новыми и непривычными концептами. Видеть-то он их наверняка видел на иностранных документах, но всё равно был привычен к кириллице.

– Наоборот, государь, – сказал я.

– Мудрёно, – возразил он. – Но любопытно. Интересно, что Макарий скажет…

– И вот ещё… Азбука, – протянул я другую брошюру.

– Азбука? – не понял царь.

– Упрощённая. Один звук – одна буква, а не так, как сейчас, – сказал я.

Он полистал мою самопальную азбуку, всем видом показывая недоумение.

– И зачем это? – спросил он. – Чем нынешняя не угодила тебе?

– Переусложнена, да и греческих заимствований много, – ответил я.

– Вот это, – он помахал арифметикой. – Интересно. Может быть, даже полезно. А вот это, – он помахал азбукой. – Наоборот, только вред один. Да и церковь тебя за такую азбуку…

Вот про это я и позабыл. Церковь меня даже если и не отлучит, то ходу этой азбуке точно не даст. С дерьмом сожрут. Это же им придётся переписывать тысячи книг, переучиваться, а что хуже всего, лишит их привилегированного статуса. Сейчас именно церковь – самые образованные и грамотные люди в стране, и им очень не хочется терять это положение. Если с обучением дворян они ещё готовы мириться, то учить грамоте всех подряд они точно не станут. Такая вот закавыка.

– Воля твоя, государь, – сказал я. – Но если будет время, изучи, подумай. Преимуществ-то больше.

– Ступай, – проворчал он. – К Пасхе жду тебя тут, в Москве.

– Слушаюсь, – сказал я и вышел.

Путь до Казани неблизкий. Даже по рекам, а если заезжать в отцовскую вотчину, то и вовсе. А ведь там ещё и моё поместье, которое тоже хотелось бы навестить. Хотя бы взглянуть, чего мне царь отписал в своей милости.

Казань хоть и завоевали уже восемь лет как, татары сопротивлялись русской власти ещё долго. Пять лет русским воеводам приходилось гонять татар по территории бывшего ханства, и это тех, кто решил открыто выступить против Москвы. Тех, кто копил силы и тайно готовился к восстанию было ещё больше. Ещё и бывшие союзники Казани подбрасывали дровишек в этот огонь. Не говоря уже об османах, которым сильный сосед на севере вообще ни к чему.

Хотя лично я от своей опричной службы ожидал совсем другого. Что царь отправит меня выжигать боярские гнёзда, отбирать уделы, наказывать непокорных. Не самая честная работа, конечно, но всё же необходимая. Иоанн, однако, решил иначе. И уж если я нужен ему на востоке, то я отправлюсь на восток. За эчпочмаками.

Меня однако не покидало ощущение, что Иоанн нарочно отослал меня подальше, чтобы я не служил ему напоминанием о совершённой казни. С глаз долой – из сердца вон.

– Радуйся, дядька, дело для нас нашлось, – объявил я, распахивая дверь светлицы.

Леонтий широко улыбнулся, поднимаясь с лавки, на которой отлёживал бока.

– Какое? – спросил он.

– По-татарски разумеешь? – спросил я.

Он нахмурился.

– Ну… Лаяться могу, – сказал он.

– Плохо… Лаяться-то и я могу… – хмыкнул я. – В Казань едем.

– Ох, батюшки святы! – воскликнул он. – И зачем?

– А вот это тайна военная, – сказал я. – Никому её сказывать нельзя.

Дядька размашисто перекрестился, достал из-за шиворота крестик, поцеловал. Я ему доверял и так, но величину момента надо было обозначить.

– Татары бунт затевают, – сказал я.

– Что, опять? – нахмурился он.

– Вот нам велено выяснить, кто их на бунт супротив государя подбивает, – сказал я. – А дальше уже Воротынский, воевода тамошний, разберётся.

– Дело и впрямь важное, – хмыкнул Леонтий. – Да кто ж тебе чего скажет-то?

– Ну, смотря как спрашивать буду, – ухмыльнулся я. – И смотря у кого.

– Дай-то Бог… – пробормотал он.

– Заедем ещё в отцовскую вотчину, – сказал я. – Повидаться. И до Ветлуги, на поместье моё новое глянуть. Всё одно по дороге. Потом сюда к Пасхе вернуться надобно.

– Дело доброе, – кивнул он.

– Вот и всё, собираемся. Чего медлить-то? – улыбнулся я.

Нищему собраться – только подпоясаться. Но на сборы всё равно ушёл весь день и весь вечер, и Леонтию дважды пришлось сгонять на торжище, чтобы закупиться припасами в дорогу.

Зато следующим утром, морозным и ясным, мы выехали на восток. Каждый одвуконь, но мы всё равно не гнали во весь опор, пустили лошадей шагом. Времени пока хватало.

Поехали по дороге на Владимир, по широкому наезженному тракту. Мороз пощипывал лицо, на деревьях серебрился иней. Иногда нас обгоняли местные крестьяне на санях, пару раз мимо проскакали всадники, порой встречались пешие паломники, бредущие в сторону Троицкого монастыря.

Ни в монастыре, ни в Юрьеве-Польском, ни в самом Владимире задерживаться мы не стали, но и дальше к Нижнему Новгороду не поехали, свернули к отцовскому поместью. Добрались без приключений и каких-либо интересных встреч. Снова подъезжали нарочито медленно, чтобы нас увидели издалека и могли подготовиться к встрече.

Ворота поместья распахнулись, мы спешились, скинули шапки, перекрестились, завели коней внутрь, отдали поводья конюху. На крыльце нас встречали все, отец, мать и мой старший брат, которого я прежде не видел.

– А мы и не чаяли тебя так скоро увидеть! – воскликнул глава семейства, широко улыбаясь.

Нам поднесли испить с дороги, и мне пришлось осушить целую чарку вина, и встреча с родными плавно переросла в небольшой пир. Матушка снова расплакалась от переизбытка чувств, отец много улыбался и смеялся, брат посматривал свысока.

Разговоры вели обо всём и ни о чём одновременно, о серьёзных делах даже не упоминали. Я лишь обмолвился, что заехал к ним ненадолго и скоро отправлюсь дальше в дорогу. Но приняли нас со всем радушием.

– Тебя же, сказывали, сотником поставили на Москве? – спросил вдруг брат.

Мы были уже в изрядном подпитии, хоть я и старался не налегать на алкоголь.

– Было дело, – ответил я.

Фёдор дёрнул плечами, хмыкнул. Сам он, хоть и был старше на пару лет, оставался пока самым простым всадником поместного войска. Даже не десятником.

– А вам письмо моё не дошло ещё, что ли? – спросил я.

– Какое письмо? – спросил отец.

– Ясно. Значит, не дошло, – процедил я.

Пришлось кратенько пересказать им всё, что со мной произошло с момента нашей последней встречи. Отец и брат удивлённо качали головами, цокали языками и поднимали тосты в нужных местах. Несколько раз дошло до того, что мне не поверили на слово, и тогда звали Леонтия, который подтверждал всё сказанное.

Например, в то, что я зарубил князя Курбского, они поверить никак не могли, брат даже порывался выйти со мной на саблях, да так, что отцу пришлось его утихомирить резким окриком.

А уж когда рассказ дошёл до опричной службы, так они и вовсе замерли с открытыми ртами. Само собой, многое я опускал, полного доверия к ним всё равно у меня не имелось, но несколько намёков себе всё же позволил. И этого хватило.

– А в письме том я вас хотел на службу опричную призвать, – сказал я напоследок.

– Нас? – хмыкнул отец.

– К тебе под руку, что ли? – тем же тоном произнёс брат.

– Ну а кого? Родичи же, – сказал я.

По правде говоря, для этой службы они не годились, слишком прямые и бесхитростные, как удар палкой, но за неимением горничной иметь приходится дворника.

– Ну, я торопить не буду, – развёл я руками. – На обратном пути всё равно ещё раз заеду, перед Пасхой, тогда и ответ дадите. Поразмыслить надобно, понимаю всё.

– На обратном? А сейчас куда? – спросил отец.

– В Казань меня государь отправил, – сказал я.

В этом никакой тайны не было. А вот об истинной цели путешествия распространяться не стоило даже в кругу близких.

– Неспокойно опять? – спросил отец.

– Не знаю, – честно ответил я. – Кстати, толмач мне нужен, надёжный. Может есть кто на примете?

Отец с братом переглянулись. Боярин Злобин, пристально глядя на меня, произнёс несколько фраз на татарском. Я непонимающе покачал головой. Фёдор повернулся к отцу, тоже что-то сказал, отец усмехнулся.

– Я же тебя сам учил, – хмыкнул Степан Лукич.

– Меня как саблей по голове треснули, всё из головы и вылетело, – сказал я. – Одна брань только осталась, её помню.

Он цокнул языком, покачал головой.

– Да уж, – произнёс отец. – Как же угораздило-то так…

– Главное, жив остался, – демонстративно перекрестился я.

– Тоже верно, – вздохнул отец.

По-хорошему, было бы неплохо выучить татарский. Здесь абсолютной нормой было знать два-три языка, и в отсутствие справочников и переводчиков учить их было не так-то просто. Всё с чужих слов, на живом примере.

– А вы чего, кстати, дома-то? – спросил я.

– А где нам быть? – фыркнул брат.

– Так в походе, в Ливонии, – сказал я.

– Федька после порубежной службы, я тоже, почитай, недавно вернулся токмо, – ответил Степан Лукич. – Надобно и дома побыть, кто за поместьем-то уследит?

– Понятно, – сказал я.

Отец хоть на словах и жаждал добить ливонскую немчуру, на деле же в бой особо не рвался, полагая, что и без него есть кому воевать.

Нынешние войны это не тотальная мобилизация до последнего мужика, это неотъемлемая часть здешней жизни. Особенно для поместных воинов, ежегодно уходящих на порубежную службу, так что лишний раз никто на войну не рвался. Только молодёжь, жаждущая славы и трофеев. Младшие сыновья вроде меня.

– Если хочешь, я с тобой до Казани доеду, провожу, – предложил брат.

Таким тоном, будто делал мне великое одолжение. Покровительственным.

– И правда, раз, говоришь, толмач тебе нужен, поезжайте вместе, – сказал отец.

Я посмотрел на брата. Фёдор Степанов сын Злобин был на пару лет старше меня, похожи мы были с ним как две капли воды, разве что брат был чуть повыше и борода у него росла погуще. Однако никаких братских чувств я к нему не испытывал. Держался он со мной надменно и насмешливо, видимо, по старой привычке, отчего общаться с ним было не очень приятно.

Но такая возможность выпадает слишком редко, чтобы её игнорировать, верного толмача найти не так-то просто, а брат это явно не тот человек, что выдаст меня татарам. Да и вообще кому-либо ещё. Родственные узы тут не пустой звук. Но брат просто не станет мне подчиняться в этом походе, откажется признавать моё старшинство. Я для него по-прежнему был мелким, младшим. Вечно битым в играх и поединках.

С другой стороны, переводчиком быть не зазорно, даже наоборот, это можно обставить как элемент превосходства надо мной, неграмотным. Так что я кивнул, скрепя сердце.

– Собираться тебе надобно, значит, – сказал я. – Я уже с утра выезжать думал.

– С утра? – расхохотался отец. – Тут ещё столько не выпито! Не-ет, сынок! Так не получится!

Он оказался прав.

Глава 7

Вотчину Злобиных мы покинули уже втроём, и мой брат, засидевшийся в отцовом поместье, лучился энтузиазмом. В Казани он не бывал, как и я, и за эту возможность ухватился сразу же. Взятие Казани мы оба пропустили по малолетству, а последующее усмирение непокорных прошло без нас.

Меня он, однако, изрядно раздражал.

– …я стрелу на щит принял, вот тут вышла, прям рядом с рукой, понял? – похвалялся он без конца своей порубежной службой. – Ну я мерину пинка дал, и в сабли!

Леонтий ехал чуть позади, посмеиваясь в усы и как бы не участвуя в разговоре, так что я вынужден был отдуваться за двоих, слушая нескончаемый монолог Фёдора. Братцу едва минуло восемнадцать лет, и по моим меркам он был ещё совсем сопливым юнцом. Хоть и считался старше меня.

– А татары полон взяли как раз, понял? Только поэтому догнали их, – продолжал он. – Всех до единого порубили! Ох и славная вышла битва!

– Ага, – хмуро буркнул я в ответ.

– А ты чего? Батька сказывал, ты там тоже с татарами сшибиться успел, – сказал он.

– Было дело, – сказал я.

– Там в лоб и получил, да? – заржал братец. – Ништо, до свадьбы заживёт.

Я вновь вспомнил об отцовских намерениях меня оженить. А потом вспомнил оставленную в Москве Евдокию. Настроение стало ещё мрачнее.

– У меня тоже невеста была, – сказал он. – По осени лихоманка сгубила, Царствие ей небесное.

– Соболезную, – сказал я.

– Да что, она страшная была, как смертный грех, тощая, как рыба сушёная! – усмехнулся Фёдор. – Матушка сейчас другую мне ищет.

Его, кажется, перспектива навязанного брака по расчёту совсем не пугала. А я вот так спокойно отнестись не мог.

– А сам чего не найдёшь себе? – спросил я.

– Где? – фыркнул он. – Это ты там, в Москве, на пирах гуляешь да на каруселях катаешься. А я тут в вотчине торчу, считай, только на службу и выбираюсь. Во Владимир съездить – уже праздник.

В его словах ясно читалась зависть. Может, не самая сильная, всё же он унаследует отцовскую вотчину, в отличие от меня, но всё-таки.

– Какие пиры, какие карусели? – фыркнул я. – Вздохнуть некогда, весь в трудах.

– Аки пчёлка, – ехидно вставил Леонтий.

– А что, разве не так? – обернулся я.

– Так, так, – закивал дядька.

На самом деле я мог бы успевать гораздо больше. Но я не сверхчеловек, чтобы работать по двадцать три часа в сутки. Даже когда я занимался стрельцами, неотрывно находясь при них, всё равно не получалось передавать драгоценные знания дольше, чем двенадцать часов в день. Про время походов и говорить нечего.

Мы миновали Нижний Новгород, вышли на лёд Волги. Грозный нижегородский кремль смотрел на нас с крутого высокого берега, но заезжать в город мы не стали. Если заезжать во все города, можно и не успеть к назначенному сроку, поэтому мы просто поехали дальше по зимнику, по льду. По сравнению с лесными трактами этот зимник выглядел настоящим шоссе, широким и величественным.