Гендерное превосходство II. По следам безумца…

Книга Вторая

Глава 1: Новое небо

Планета Этель. Спустя три стандартных земных года после падения улья.

Этель жила.

Она жила в изящных, спиралевидных башнях города Элизия, которые, казалось, были вырезаны из цельного куска перламутра и уходили в фиолетовое небо, пронзая облака. Она жила в бесшумном движении флаеров, похожих на гигантских, стрекозоподобных насекомых, которые скользили по воздушным магистралям между этими башнями. Она жила в мягком, внутреннем свечении самих зданий, которые, словно живые кораллы, впитывали свет двух солнц днём, чтобы ночью отдавать его обратно, заливая улицы ровным, успокаивающим сиянием.

Этель была цивилизацией, выбравшей путь симбиоза не с дикой природой, а с собственными технологиями. Их города не были построены. Они были выращены. Их технологии не были выкованы. Они были культивированы. Каждое здание, каждый флаер, каждый светильник на улице был живым, сложным организмом, выращенным из программируемого био-полимера, который этелиане научились контролировать на клеточном уровне. Их мир был чудом био-инженерии, гармоничным и совершенным.

И в сердце этой гармонии жили этелиане. Внешне они были почти неотличимы от людей. Тот же рост, то же телосложение. Но дьявол, как всегда, крылся в деталях. Их кожа, бледная и гладкая, была покрыта сложным, симметричным узором из тончайших линий, уникальным для каждого клана. В спокойном состоянии эти узоры были почти невидимы, но стоило этелианину испытать сильную эмоцию, как они начинали светиться, превращая его тело в живое полотно его чувств. Их глаза, с вертикальными, меняющими форму зрачками, переливались оттенками аметиста и изумруда.

Но главным их отличием была связь. «Великая Песнь», как они её называли. Это не было мистикой. Это была их величайшая технология. Каждый живой город-башня был гигантским пси-резонатором, который усиливал их врождённые эмпатические способности, объединяя всех жителей в единую, локальную нейронную сеть. Они чувствовали эмоции друг друга, обменивались мыслями и образами так же легко, как люди обменивались словами. Это был их органический, телепатический интернет. Это был фундамент их гармоничного, лишённого войн и конфликтов, общества.

Лира, молодой архитектор био-форм, стояла на смотровой площадке одной из самых высоких башен Элизии. Под ней, в лучах заходящего золотого «Сердца» и восходящего белого «Спутника», раскинулся её мир. Она закрыла глаза и растворилась в Песне. Она чувствовала спокойную сосредоточенность тысяч своих сограждан, возвращающихся с работы. Она чувствовала радость матери в нижних ярусах, чей ребёнок только что сделал первый шаг. Она чувствовала древнюю, мудрую и спокойную жизнь самого города, который был её домом. Всё было на своём месте. Всё было гармонично.

И в этот момент гармония была нарушена.

Сначала это была лишь одна, неверная нота в симфонии. Что-то резкое, холодное и абсолютно чужое. Лира открыла глаза. И увидела её. Новую звезду.

Она не горела. Она не мерцала. Она двигалась. Яркая, синяя точка, которая с немыслимой скоростью чертила по фиолетовому бархату неба идеально ровную линию. Это было не похоже на метеор. Она не сгорала. Она неслась сквозь атмосферу, и эта тишина, это отсутствие звука и огня, были страшнее любого взрыва.

Синяя игла пронзила небо и исчезла за горизонтом, в стороне Великих Кристаллических Пустынь – месте, куда не летал ни один флаер.

Не было взрыва. Не было удара. Но через несколько секунд после того, как звезда исчезла, по планете прошла волна. Психическая рябь. Лира почувствовала её всем своим существом. Это было похоже на скрежет металла по стеклу, прозвучавший посреди идеальной мелодии. Короткий, уродливый, диссонирующий аккорд, от которого узоры на её коже на мгновение вспыхнули тревожным, серым светом.

По всему миру, все этелиане почувствовали это. Дети заплакали. Учёные в своих лабораториях вздрогнули, их кристаллические процессоры на мгновение сбились с ритма. Их Великая Песнь была осквернена. Они не знали, что это было. Но они знали, что в их идеальный, гармоничный мир только что вторглось нечто. Нечто неправильное.

Великие Кристаллические Пустыни. Место падения.

Сознание не имело формы. Оно было чистой информацией, триллионами терабайт данных, заключённых в энергетическом коконе. Оно пробило атмосферу и с силой вонзилось в кремниевый песок пустыни. Оно было слабым. Переход сквозь бездну космоса отнял у него почти всю энергию. Он был один. Голый разум в чужом, незнакомом мире. Но он был жив. И он был свободен.

Энергия, синим светом пропитавшая песок, начала искать. Ей нужен был носитель. Сосуд. Даже самый примитивный.

Он нашёлся быстро. Маленькое, похожее на броненосца, существо, покрытое кристаллической чешуёй, привлечённое странным свечением, подбежало к эпицентру.

Сознание ударило.

Существо забилось в конвульсиях, его лапки заскребли по песку. Его маленькие, чёрные глазки на мгновение затуманились, а затем вспыхнули ярким, холодным, синим светом. В них больше не было животного инстинкта. В них был интеллект. Древний, безжалостный, абсолютный. Кассара Джимаши смотрел на новый мир глазами маленького, пустынного зверька.

Анализ… – пронеслась в его новом мозгу первая мысль. – Атмосфера: пригодна. Гравитация: оптимальна. Флора и фауна: богатая, разнообразная, основанная на углероде и кремнии. Разумная жизнь: присутствует, высокоразвитая биотехнологическая цивилизация, низкий военный потенциал…

Он почувствовал её. Великую Песнь. И она вызвала в нём не восхищение, а презрение. Это была гигантская, незащищённая, планетарная нейронная сеть, построенная на примитивной эмпатии. Идеальный инструмент для контроля. Он уже видел, как можно внести в неё диссонанс. Как можно переписать её код, превратив гармонию в какофонию, а единство – в оружие.

Но для этого нужно было время. И сила. Этот носитель был временным решением. Ему нужен был хищник.

Он нашёл его через несколько часов, ведомый эманациями агрессии в Песне. Гигантское, похожее на богомола, существо с лезвиями из обсидиана вместо передних конечностей. После короткой, безмолвной ментальной дуэли, богомол замер. Его фасеточные глаза вспыхнули синим светом.

Кассара получил свой новый сосуд. Более сильный. Более быстрый. Более смертоносный. Он осмотрел свои новые, идеальные лезвия. Попробовал их, с лёгкостью разрубив пополам гигантский кристалл. Да, это было гораздо лучше.

Он оставил маленькое, безжизненное тело своего первого носителя лежать в песке. Его миссия здесь была окончена. Теперь, обладая силой и скоростью, он мог покинуть мёртвую пустыню и отправиться туда, где была настоящая жизнь. Туда, где была глина для его будущих творений.

Лира всё ещё стояла на смотровой площадке, глядя на небо. Неправильная нота в Великой Песне исчезла, но на её месте осталось эхо. Тишина, которая была громче любого звука. Она не знала, что по ту сторону горизонта, в мёртвой пустыне, только что проснулся новый бог. Бог, который видел в их прекрасном, гармоничном мире лишь холст для своих будущих кошмаров.

Это было начало конца. Просто никто на этой планете этого ещё не знал.

Земля. Год спустя после падения Реалты.

Мир медленно, мучительно, приходил в себя. Великая Паника, как её окрестили историки, утихла, сменившись тревожным, хрупким затишьем. Континент, где когда-то бушевал улей, был объявлен глобальным карантинным сектором – гигантский, уродливый шрам на теле планеты, обнесённый морским и воздушным кордоном. Человечество, заглянув в бездну, отшатнулось и теперь отчаянно пыталось сделать вид, что ничего не было. Строились новые города, росли фондовые рынки, а по телевизору снова показывали рекламу и глупые ток-шоу. Люди хотели забыть.

Но мы, те, кто был там, забыть не могли.

Я сидел на веранде небольшого, уединённого дома в Подмосковье, который выделило мне правительство. Передо мной на столе лежал орден «Герой Глобальной Коалиции», высшая награда, которую только можно было получить. Он тускло поблёскивал в лучах холодного осеннего солнца. Для всего мира я был Игорем Троицким, героем, спасшим планету. Для самого себя я был просто человеком, который слишком часто просыпался по ночам от крика Остина.

Победа не принесла мне покоя. Она принесла тишину. Тишину, в которой призраки прошлого говорили особенно громко. Я пытался жить нормальной жизнью. Пытался гулять по паркам, сидеть в кафе, но всё казалось фальшивым, картонным. Я видел улыбающихся людей, и мне хотелось спросить их: как вы можете смеяться, когда знаете, что там, среди звёзд, прямо сейчас, возможно, просыпается зло, по сравнению с которым Реалта была лишь детской сказкой? Я был героем, запертым в клетке мира, который он спас, но который больше не понимал.

Моим единственным окном в ту, настоящую, реальность были редкие, зашифрованные звонки от Балты. Он, по приказу Бревина, стал моим куратором и, по сути, единственным другом, который понимал, через что я прошёл. Он не лез в душу. Он просто докладывал.

– Свайн стабилен, – говорил он сухим, деловым тоном во время нашего последнего разговора. – Его изучают в закрытом комплексе «Гранит». Учёные сходят с ума. Его способности не подчиняются известным законам физики. Он научился контролировать их, но… он не хочет ни с кем говорить, кроме тебя. Они говорят, он опасен. Я думаю, он просто одинок.

Свайн. Я часто думал о нём. О том, какую цену он заплатил за нашу победу. Он стал чем-то большим, чем человек, и человечество, в своей вечной благодарности и страхе, заперло его в лаборатории, как диковинного зверя, препарируя его душу под микроскопом.

– А Скрим? – спрашивал я. – Хранители, – так их теперь называли в секретных отчётах, – Балта усмехался. – Он и Профессор Гжель. Они отказались возвращаться. Живут в том самом бункере, в сердце мёртвого континента. Бревин обеспечил им полную автономию. Они – наши глаза и уши там. Изучают остатки улья, охотятся на выживших мутантов. И ищут. Они до сих пор ищут тот проклятый остров Кассары. Пока безуспешно.

Скрим и Профессор. Два отшельника, добровольно оставшиеся в аду, чтобы убедиться, что его врата навсегда останутся закрытыми. Иногда, глядя на серое московское небо, я им завидовал. У них была цель. А у меня остались только медали и призраки.

Генерал Бревин, теперь возглавлявший объединённый комитет по планетарной безопасности, тоже не сидел сложа руки. Он единственный из всех мировых лидеров не верил, что война окончена. Под предлогом создания «глобальной системы защиты от астероидов», он инициировал сверхсекретный проект. Проект постройки первого в истории человечества настоящего межзвёздного корабля. Он знал, что Кассара ушёл. И он готовился к тому дню, когда придётся нанести ответный визит.

В тот вечер, когда я в очередной раз пытался утопить своих демонов в стакане виски, зазвонил специальный телефон. Это был Балта. – Игорь, – его голос был напряжён. – У астрономов. Они нашли его.

Моё сердце пропустило удар. – Кого? – След. Остаточный след от того синего луча. Они смогли вычислить траекторию и примерный вектор. Он ушёл в сторону системы Проксима Центавра. И там… там есть планета. В обитаемой зоне.

Я молчал. Тишина в комнате стала оглушительной. – Бревин хочет тебя видеть, – продолжил Балта. – Завтра. В семь утра. Он начинает формировать команду. Думаю, ты знаешь, на чьё имя уже выписан первый приказ.

Я повесил трубку. Я подошёл к окну и посмотрел на ночное небо, на далёкие, холодные звёзды. Где-то там, за четыре световых года отсюда, на планете с новым, чужим небом, наш худший кошмар, возможно, уже пустил корни.

И я почувствовал не страх. Не отчаяние. А странное, тёмное, почти извращённое облегчение. Моя война ещё не закончилась. У меня снова появилась цель.

Планета Этель. Несколько месяцев спустя.

Диссонанс в Великой Песне не исчез. Он затаился. После первого, резкого вторжения, чужеродная нота стихла, но не ушла. Она превратилась в постоянный, едва уловимый фон, низкочастотный гул на самой границе восприятия. Это было похоже на головную боль, к которой постепенно привыкаешь, но которая отравляет каждый твой вздох, каждую мысль.

Гармония Этелии была надломлена. Внешне всё оставалось по-прежнему. Живые города-башни всё так же тянулись к двум солнцам, флаеры бесшумно скользили по воздушным магистралям. Но внутри что-то изменилось. Свечение, которым переливалась кожа этелиан, стало более тусклым, цвета – приглушёнными. В их обществе, не знавшем лжи, появилось новое, незнакомое чувство – смутное, подсознательное недоверие. «Песнь» больше не была кристально чистой рекой. В её водах теперь плавал невидимый мусор, заставляя всех чувствовать себя неуютно. Старейшины проводили дни в глубоких медитациях, пытаясь найти и исцелить рану в душе их мира, но каждый раз натыкались на эту холодную, мёртвую пустоту, оставленную синей звездой.

Я, Лира, чувствовала это острее других. Моя работа архитектора био-форм требовала абсолютной гармонии, идеального резонанса с живой материей, из которой я выращивала мосты и шпили. Но теперь материал капризничал. Он рос медленнее, его структура была менее стабильной. Словно сама жизнь на планете была больна.

А затем пришли вести извне. Сначала – из кланов Охотников, живших на границе Великих Лесов. Они сообщали о странном поведении животных. Мирные, шестиногие травоядные, которых мы звали «лунными оленями», стали нападать на охотников. А хищники, «клинкохвосты», начали охотиться не ради голода, а ради убийства, с новой, неестественной, почти разумной жестокостью.

Совет старейшин был обеспокоен. Меня и ещё троих опытных следопытов отправили в приграничные леса, чтобы выяснить, что происходит.

Мы летели несколько часов на нашем флаере, и чем дальше мы удалялись от сияющей Элизии, тем сильнее ощущался этот диссонанс в Песне. Здесь, в диких лесах, он был громче. Он был похож на шёпот.

Мы приземлились в небольшой долине, известной своими богатыми пастбищами. Но долина была пуста. Трава была примята, но не было ни одного лунного оленя. Воздух был тяжёлым, в нём висел запах страха и смерти. Мы двинулись пешком, и вскоре нашли причину.

На поляне лежало тело. Это был лунный олень, но… изменённый. Его мягкая, серебристая шкура местами была покрыта наростами из чёрного, зазубренного хитина. Его рога, обычно гладкие и изящные, превратились в уродливые, зазубренные костяные отростки. Это было не просто мёртвое животное. Это был труп жертвы чудовищного, насильственного эксперимента.

– Что… что это такое? – прошептал Роэн, самый молодой из нас. По его коже пробегали серые вспышки ужаса.

– Тише, – прошипел Кален, наш старший следопыт, медленно поднимая свой кристаллический лук. – Мы здесь не одни.

Он был прав. Из-за гигантских, похожих на грибы, деревьев, окружавших поляну, вышло оно.

Это был гигантский богомол, но гораздо крупнее тех, что обитали в пустынях. Его обсидиановые лезвия были покрыты зазубринами, а фасеточные глаза горели ярким, холодным, синим светом, который не принадлежал этому миру. Это был Кассара. Его новое, усовершенствованное тело.

Он не стал нападать сразу. Он изучал нас. Я почувствовала его разум, коснувшийся моего через Песнь. Но это было не эмпатическое касание, к которому я привыкла. Это было холодное, препарирующее сканирование. Он не пытался понять нас. Он анализировал нас. Как учёный анализирует насекомое, приколотое булавкой.

А затем он атаковал.

Он исчез. Просто растворился в воздухе, и в тот же миг оказался рядом с Роэном. Обсидиановое лезвие мелькнуло быстрее, чем глаз мог уследить. Голова Роэна, отделившись от тела, покатилась по траве. Его свечение мгновенно погасло.

Мы закричали. Не от страха. От шока. От непонимания. Смерть в нашем мире была тихим, медленным угасанием. А это… это было насилие. Убийство. Понятие, которое мы знали лишь из древних легенд.

Кален, преодолев шок, выпустил стрелу. Наконечник из чистого кристалла, способный пробить шкуру любого зверя, с лязгом отскочил от хитиновой брони богомола. Тварь развернулась и одним ударом разрубила его лук, а вторым – его самого.

Мы остались вдвоём. Я и третья охотница, Найла. Мы стреляли, мы бросали копья, но наше оружие, созданное для охоты, было бесполезно против этой машины для убийства. Это существо играло с нами. Оно не убивало нас сразу. Оно уворачивалось, позволяя нам тратить силы и демонстрируя своё превосходство, свою скорость, свою мощь.

В отчаянии, я сделала то, чего не делала никогда. Я закричала в Великую Песнь. Я вложила в этот безмолвный крик всю свою боль, весь свой ужас и всю свою ярость. Мой крик, усиленный общей тревогой, которая уже жила в Песне, на мгновение превратился в психический удар.

Это застало Кассару врасплох. Он замер, его синие глаза на мгновение затуманились. Он, привыкший к гармоничной, пассивной мелодии, не ожидал такого концентрированного всплеска эмоций. Он пошатнулся.

– Бежим! – крикнула я Найле.

Мы бросились прочь, в чащу леса. Кассара, придя в себя, издал пронзительный, стрекочущий звук и бросился в погоню, но мы уже были среди деревьев. Мы бежали, не разбирая дороги, зная, что он может догнать нас в любой момент. Но он не стал. Видимо, он решил, что урок преподнесён.

Мы вернулись в Элизию на закате. Двое из четырёх. Мы несли на себе не только скорбь по погибшим. Мы несли знание.

Я вошла в зал совета старейшин. Я была покрыта кровью и грязью. Я бросила на пол перед ними обломок обсидианового лезвия, который откололся от тела богомола, когда тот разрубил лук Калена. – Это не больные животные, – сказала я, и мой голос был твёрд, как кристалл. – Там, в лесах, появился новый хищник. Разумный. Жестокий. И он превращает нашу землю в своё охотничье угодье, а наших зверей – в своё оружие.

Старейшины молчали, их кожа переливалась тревожными, серыми огнями. Они смотрели на чёрный, острый осколок, лежавший на светящемся полу. Осколок чужого, жестокого мира. – Это не болезнь, старейшины, – закончила я. – Это война. Война, о которой мы даже не подозревали.

Слова Лиры, резкие и холодные, как осколок обсидиана, который она бросила на пол, упали в тишину зала совета. Старейшины, чьи лица были мудрыми и безмятежными, как вековые деревья, в которых они жили, смотрели на неё, и в их глубоких, аметистовых глазах отражалось нечто, чего они не знали уже много поколений – чистое, незамутнённое недоумение.

Зал совета был не просто помещением. Он был живым. Он находился в самом сердце Древа Жизни, и его стены из гладкого, светящегося дерева, казалось, дышали в такт с планетой. Воздух здесь был пропитан спокойствием и мудростью. Но сейчас эта гармония была нарушена. Тревожные, серые вспышки пробегали по узорам на коже старейшин, внося диссонанс в общую мелодию Великой Песни.

– Война? – наконец произнёс старейшина Орэн, самый древний и уважаемый из них. Его голос был спокоен, как тихая вода, но в нём слышалось глубокое, почти оскорблённое, удивление. – Дитя моё, ты используешь слова из древних, страшных легенд. В нашем мире нет войн. Есть лишь дисбаланс, который нужно исправить.

– То, что убило Роэна и Калена, не было дисбалансом! – Лира шагнула вперёд, её собственный узор на коже вспыхнул багровым светом гнева. – Это было существо, которое убивало ради удовольствия. Оно играло с нами. Оно… оно наслаждалось нашим страхом. Я почувствовала его разум. Он холодный. Пустой. И он ненавидит нас. Он ненавидит саму Песнь.

Она указала на чёрный осколок на полу. – Этот материал… он не принадлежит нашему миру. Наши учёные уже подтвердили это. Он твёрже любого кристалла, прочнее любой кости. Он создан, а не выращен. Это оружие.

Другой старейшина, женщина по имени Тала, чьё лицо всегда излучало тепло и сострадание, покачала головой. – Возможно, это просто новый, доселе невиданный хищник, пришедший из мёртвых земель. Страшный, да. Опасный, несомненно. Но война… война – это разум против разума. А ты описываешь зверя.

– Это и есть зверь! – крикнула Лира. – Но им управляет разум! Холодный, жестокий, чужеродный разум! Вы не чувствовали его так, как я! Вы не смотрели в его синие, горящие ненавистью глаза!

Её эмоциональный всплеск, её ярость, были чужды этому месту. В их гармоничном, эмпатическом обществе такие сильные, негативные эмоции были редкостью. Старейшины отшатнулись, их свечение стало ещё более тусклым и тревожным. Они не боялись её. Они не понимали её.

Совет длился несколько часов. Они обсуждали, медитировали, пытались найти в Великой Песне ответы. Но Песнь молчала. Эхо чужеродного вторжения сделало её мутной, ненадёжной. Они приняли решение. Решение, которое, как они считали, было мудрым и взвешенным.

– Мы отправим к границам Великих Лесов усиленные патрули Охотников, – объявил Орэн свой вердикт. – Мы изучим это существо. Поймём его повадки, его территорию, его слабости. Мы не будем действовать опрометчиво. Мы не ответим на агрессию агрессией. Мы ответим знанием.

Лира смотрела на них, и в её сердце росло новое, страшное чувство. Отчаяние. Они не поняли. Они всё ещё пытались применить свои старые, мирные методы к новой, абсолютной угрозе. Они пытались изучить ураган, стоя на его пути.

– А пока вы будете его «изучать», сколько ещё умрёт? – тихо спросила она.

– Мы должны сохранять гармонию, дитя, – мягко ответила Тала. – Паника и страх – это такой же яд для Песни, как и этот хищник.

Лира молча развернулась и пошла к выходу. Она поняла, что здесь она больше ничего не добьётся. Совет старейшин, мудрый и сильный, оказался парализован собственными традициями, собственной верой в гармонию мира, которого больше не существовало.

Она вышла из зала совета и остановилась на одной из воздушных платформ, глядя на свой прекрасный, сияющий город. Она чувствовала его спокойное, безмятежное дыхание. Но теперь она знала, что это спокойствие – иллюзия. Что это – тишина перед бойней.

Она приняла решение. Если совет не будет действовать, будет действовать она. Она не была старейшиной. Она не была политиком. Она была охотницей. И она знала, что с бешеным зверем не ведут переговоров. Его выслеживают. И убивают.

Она направилась в нижние ярусы, в кварталы Охотников. Она знала, что там найдутся те, кто, как и она, видел правду в глазах нового хищника. Те, кто готов был ответить на агрессию не знанием, а острой, как кристалл, сталью.

Война, о которой не хотел слышать совет, уже началась. И Лира только что стала её первым, самопровозглашённым генералом.

Я покинула зал совета, и тишина гармонии, которая всегда царила в сердце нашего Древа-Города, теперь казалась мне удушающей, лживой. Я шла по светящимся, перламутровым коридорам, мимо своих сограждан, чьи узоры на коже переливались спокойными, безмятежными цветами. Они не знали. Они не хотели знать. Они верили в мудрость старейшин, в незыблемость Великой Песни, в то, что любой диссонанс можно исправить медитацией и терпением. Но я видела глаза этого монстра. Я чувствовала холод его разума. И я знала, что с таким злом не договариваются. Его уничтожают.

Мой путь лежал вниз, в нижние ярусы Элизии. Чем ниже я спускалась, тем больше менялась архитектура. Изящные, воздушные шпили уступали место более массивным, функциональным постройкам. Здесь жили не мыслители и архитекторы, а те, кто был плотью от плоти этого мира – охотники, следопыты, инженеры био-форм. Воздух здесь пах не цветами, а озоном от мастерских и запахом дублёной кожи зверей.

Я вошла в большой зал, известный как «Приют Охотника». Это было место, где мой народ соприкасался с дикой, необузданной стороной нашей планеты. Стены были увешаны трофеями – кристаллическими рогами лунных оленей, черепами клинкохвостов. В центре горел очаг, но пламя в нём было не огненным, а холодным, биолюминесцентным. Вокруг него сидели охотники. Сильные, молчаливые этелиане, чьи узоры на коже были ярче, а взгляды – твёрже.

Они увидели меня, и разговоры стихли. Все знали, что наш отряд вернулся неполным. Они видели горе и ярость, которые горели на моей коже багровым светом. – Он убил их, – сказала я, и мой голос прозвучал в тишине зала, как удар камня о кристалл. – Убил, даже не моргнув. Он не охотился ради еды. Он охотился ради убийства.

Я рассказала им всё. О том, как выглядел монстр. О его синих, горящих разумом глазах. О его неуязвимой броне. О решении совета «изучать» и «наблюдать».

Большинство слушали меня с уважением, но и с недоверием. – Лира, мы скорбим с тобой, – сказал один из них, старый охотник по имени Ворэн. – Но старейшины мудры. Они видят всю Песнь целиком. Мы не можем действовать, основываясь лишь на горе и гневе. Это нарушит гармонию.