Двое над городом. Сумасшедшая площадь-3

Глава I

Утро в гостинице начинается с уютной суеты. Дождливый сумрак неожиданно мокрого июня разгоняется светом коридорных ламп в цветных абажурах. Снизу, из кафе, доносятся запахи яичницы с колбасой. Там звякает посуда, и смеются чему-то работницы. Журчит вода, наполняя резервуар в душевой. В комнате у дежурной бурлит чайник. Окна запотели, покрывая стекла мелкими прозрачными бисеринками.

Гостиница – старинная, двухэтажная, каменная, стояла на берегу реки. Когда-то тут причаливали двухпалубные пассажирские теплоходы. Сейчас только «Заря» два раза в неделю ходила до далекого прииска, подхватывая на обратном пути одиноких жителей таежных сел. Да еще пограничные суда, синие и строгие, как молодые прокуроры в форменных костюмах, проходили за окном.

Я жил тут уже вторую неделю. Мне нравилась эта гостиница – бывшие купеческие покои с массивной голландской печью на втором этаже. Печь была облицована старинными глазированными изразцами, похожими на тульские пряники. Я завтракал в кафе, потом уходил в свой крошечный номер. Кровать, шкаф, письменный стол и пара стульев – вот и все, что он мог вместить. Окна выходили на берег. Я наблюдал военные суда, и пассажирский теплоход, отмечая по нему дни недели. На противоположном берегу, вдоль голой круглой сопки тянется едва заметная отсюда нитка железнодорожных путей. Изредка синий маневровый тепловоз катил по ней прицепной вагон, доставляя пассажиров из Читы.

Город, в котором сто двадцать лет назад заканчивался великий тракт, тянувшийся от самой Москвы, и начинался водный путь, уходящий в Тихий океан, сейчас жил тихо, неспешно, подчиняясь законам естественного отбора, согласно которому, он стремился к своему логическому концу. Когда-то здесь вовсю кутили купцы, офицеры, приискатели. По улицам передвигались разъезды местного казачьего полка. В городском саду звучал полковой оркестр, а лавочки на первых этажах домов, таких же, как гостиница, в которой я сейчас жил, предлагали товары со всего мира. Рядом шумела судовая верфь – там возводились военные корабли Амурской флотилии. Потом, после всепобеждающего сокрушительного хаоса революции верфь превратилась в крупный судостроительный завод. За счет него и жил этот городок. Теперь лишь пограничники и чиновники составляли класс более-менее имущих людей. Остальные перебивались огородами, уезжали на далекие промыслы, или заколачивали дома, и бросались в Читу. Только центр городка старинными зданиями напоминал о прошлом расцвете. И жалкое подобие убранства купеческой гостиной в местном краеведческом музее пыталось рассказать о занесенной ветрами перемен жизни.

Наверху, над городом, были еще два небольших городка – тут обитали бывшие жители нижнего города. Это были два кладбища. Одно – все еще действующее, и постоянно пополняющееся новоселами, чьи даты рождения и смерти часто обнаруживали уход из жизни не естественным путем. Покойники в России в последние тридцать лет резко помолодели. Теперь уже не вызывали острого сожаления и удивления памятники на могилах 30-40 летних людей.

Рядом с действующим кладбищем, где светился купол недавно возведенной, по последней государственной моде православной часовни, приютилось еще одно. Оно пряталось за красной кирпичной стеной, выщербленной, и местами побитой временем, непогодой, и людьми. Но стена, сложенная полтора века назад, все еще стояла, разграничивая мир живых и мертвых. Здесь местная еврейская община погребала своих мертвецов. Причудливые памятники, семитская вязь, вырезанная на мраморе и граните, или отлитая на чугунных плитах, и даты рождения, начинающиеся с цифр 1 и 8 – вот как выглядит это кладбище. Почти все памятники разбиты, опрокинуты, изуродованы. Рядом с поруганными памятниками угадываются заросшие полынью и пыреем провалы в земле. После того, как евреи массово снялись с этих мест, жители кинулись раскапывать могилы – в обывательской среде ходило мнение, что в склепах полно золота и драгоценных камней. Этот слух был основан на том, что местные евреи относились к купеческому сословию. Никто не знал, что иудеи погребают своих усопших не только без всяческих украшений, а голыми, и завернутыми в одну только простынь, что бы те представали перед создателем в первозданном виде. Но пока это дошло до гробокопателей, кладбище было изуродовано. Крепкий кирпичный дом при погосте, где справлялись последние религиозные обряды, теперь занимала станция спутниковой связи и ретранслятор. Его красно-белая вышка стояла рядом, у картофельных полей. А за кладбищем рыжими клочьями возвышался сгоревший сосновый бор.

Я несколько раз бывал в этом городе мертвых, и рассматривал уцелевшие памятники, и надписи на могилах. Мраморные надгробья – массивные тумбы, или символические стволы деревьев с отрубленными ветвями, были тщательно отшлифованы. Они до сих пор выглядели так, словно только что вышли из-под резца каменотеса. Но все равно тут было тоскливо и тревожно.

Обедать я ходил в кафе у пристани, или, купив в ближайшем супермаркете что-нибудь из полуфабрикатов, готовил сам себе на кухоньке при гостинице. Народу тут обычно останавливалось немного – несколько приискателей, ожидающих теплоход, командированные мелкие чиновники, и дальнобойщики. Потому кафе при гостинице после завтрака обычно закрывалось. Зато тут часто устраивались поминальные обеды. За все время моего пребывания, таких обедов было уже три. А по пятницам и субботам случались отчаянные в своей местечковой разудалой ограниченности загулы. Тут отмечали дни рождения, свадьбы, или профессиональные праздники. Тогда далеко за полночь снизу ухала попса, слышалось шарканье ног, а во дворе матерились, пели и дрались. К рассвету все испарялись, как призраки, и гостиница опять занималась утренними уютными хлопотами.

Всякий день я, прогулявшись утром по набережной до автомобильного моста через реку, сидел в номере и, никуда не торопясь, записывал свои впечатления о прожитых последних нескольких годах своей жизни.

Когда–то я был полноправным жителем этого города. Я пытался объяснять в школе правила решения уравнений, и законы Ньютона. Но это было уже не в прошлой, а скорее – в позапрошлой жизни. Здесь я вел образ жизни среднестатистического жителя бывшей Империи, имел жену, и получил от муниципалитета двухкомнатную квартиру. Жена моя сперва работала рядом со мной, потом ее потянуло в коммерцию. Ей надоело обитание в полублагоустроенном малоформатном жилье, и она задалась целью заработать денег на жилье в краевом центре. Попытка предсказуемо закончилась нулевым результатом – все поляны и пятачки в местном малом бизнесе были уже заняты. А планомерно нищающее население несло свои скромные заработки в продуктовые магазины. На такую роскошь, как прически и маникюр, у местных женщин не было денег. Два десятка чиновниц, и какое-то количество жен офицеров не могли обеспечить даже арендной платы. Жена все чаще заговаривала о переезде в Читу. Я не возражал, но хотел довести до выпуска класс, который я принял пять лет назад. Это был мой первый выпуск. За время классного руководства мне удалось создать, если не отряд, о котором я мечтал в светлой юности, начитавшись книг Крапивина, то хотя бы прочное сообщество детей, сбегавших ко мне от семейного ежедневного кошмара. Родители, вымотанные напрочь круглосуточной гонкой на выживание, срывали все негативные эмоции на детях. Жена сперва смеялась над моими занятиями, потом ее это стало бесить. А затем она просто исчезла из моей жизни. Я стал замечать ее поздние возвращения домой. В итоге она – прямая и искренняя, какой была всегда, и во всем – от любви до ненависти, объявила, что уходит жить к настоящему мужику, который точно знает, чего хочет.

Настоящим мужиком оказался старший мичман местной пограничной флотилии. У него заканчивался многолетний контракт, и он с истинно украинской настойчивостью, сметливостью и практичностью обеспечил себе жилищные сертификаты, что бы присмотреть участок земли в Краснодарском крае. До развода жена еще жила в нашей квартире, а потом перебралась к нему в общежитие. Им оставалось пребывать в нем не больше полугода.

Я совру, если скажу, что меня не тронули такие перемены. Наш брак начался сразу после получения дипломов пединститута, и распределения в этот город. Тогда она была романтичной девушкой, не пропускавшей ни одного моего концерта. В те годы мы сходили с ума по недавно открытой для нас свободе, выраженной в рок-музыке. Кое-кому удалось собрать группу. Удалось и мне, с моим лучшим другом.

Уезжая в провинцию, мы строили планы на ежегодные походы по здешним местам, где есть и не исследованные пещеры, и заброшенные рудники, и на сплав по реке до Амура, а то и чем черт не шутит – до самого океана. Но все эти переливающиеся, как елочные игрушки, мечты со звоном и миллионами осколков, разлетелись, ударившись о чугунную задницу действительности. Уже умерла страна, в которой мы родились и выросли. А новое образование на трупе прежнего государства исключало всяческую романтику – от чувств до стремлений. Потому щелчок дверного замка, и заработавший под окном мотор машины мичмана, увозившего мою жену в будущий кубанский рай, стали логически оправданными финальными аккордами нашей семейной симфонии. И наступила тишина.

Те, кто уже знаком со мной, знают, что было потом. Была тяжелая, но денежная работа, очищавшая создание от всего ненужного ежечасной монотонностью. Обитая в тайге, в коллективе, где правила бытия были просты, как в казарме, я полностью поменял свой внутренний мир, оценил истинный вкус одиночества, и уже ни о чем не мечтал. Но это, как выяснилось, были иллюзии. Спустя несколько лет меня стало манить на запад, вслед за заходящим солнцем, в ту сторону, где небо вечерами сперва меняло оттенки – от золота до малины, а потом, на какое-то время, становилось зеленоватым. И я опять двинулся за… нет, не за счастьем, а за иной формой существования. Мне опротивели тайга, золото, и навязанные правила игры, которые ни в коем случае нельзя было нарушать. В общем, мне опротивел казарменный быт и примитивные устои быта старателей. И я уехал в Читу. А дальше вы все знаете сами. А если кто-то не знает (да, и, правда – кто я такой, чтобы обо мне знало хоть сколько-то значимое количество людей), то пусть прочтет, если будет интересно, две предыдущие книги. Я только сейчас понял, зачем их написал. Не потому, что мнил себя литератором – упаси бог! Я делал это для того, чтобы не сойти с ума. Когда со мной произошло все, что должно было произойти, я понял, что записывая в разбухшую от влаги старую тетрадь с картонной обложкой все этапы моего пути, я освобождаю свою память, словно выкачиваю на флешку информацию с жесткого диска.

Итак, я живу в гостинице и жду, когда разрешится вся необходимая и нудная процедура, привязывающая меня к обязательным правилам общества. Мне нужно было поменять паспорт, сняться с регистрации (оказывается, я все еще официально числился живущим в служебной квартире), и теперь уже навсегда распрощаться с умирающим городком.

Я не собирался опять становиться классическим членом социума. Но мне было сделано предложение, вполне устраивающее своими условиями. Мне предстояло вернуться в пригород Читы, и обустроится в качестве сторожа в дачном кооперативе на берегу Ингоды, чтобы там уверенно и спокойно дойти до момента ухода из жизни. Если в мой первый приезд в Читу мне помогал пустить корни на новом месте самый близкий друг из прошлого, то теперь такую миссию взял на себя бывший армейский командир. Мы пересеклись с ним вовремя борьбы за выживание, когда случайно встали поперек дороги спаянной группировки современных рабовладельцев. Ту войну мы выиграли, и мне предстояло перебраться из землянки, где я обитал в статусе лица без определенного места жительства, буквально за три километра – в правление кооператива. Там меня ждал добротный дом, и перспектива заняться земледелием для личных нужд. Что ж, такие правила меня устраивали. Во всяком случае, это было не возвращением в мир офисов, корпоративных законов, извращенных игр и жестких требований соблюдать чужие правила. А сторожить поселок, наблюдая смену времен года, и слушая тишину – это было то, что мне нужно. Это было просто и понятно.

И вот я живу в старинной гостинице на набережной в ожидании своей легализации. Ожидание заканчивалось – на следующей неделе я должен был навсегда развязаться с городком, и сесть в рейсовый автобус.

Вы спросите – на какие средства вчерашний лесной бомж живет в гостинице? Откуда у него деньги на общепит, и на все прочее? Что ж, это не секрет. После работы на прииске я привез с собой в Читу некоторое количество денег, которые догадался обратить в твердую валюту. В корпорации, куда пристроил меня мой друг, мне хорошо платили. Расходов у меня было мало – я чужд роскошествам и неоправданным тратам. Моя зарплата покрывала аренду жилья, и текущие потребности. О жилье, кстати, я жалею. Это была великолепная квартира в старинном доме, с древней, настоящей мебелью, высокими потолками и толстыми стенами, защищающими меня от звуков внешнего мира. Но когда я ушел из корпорации, то понял, что больше не хочу никуда устраиваться на работу. Меня тошнило от вида людей. Меня тошнило от необходимости вести длинные и неинтересные для меня разговоры. Потому я ушел жить в лес, а оставшиеся деньги… я просто приказал себе забыть о них. Я обеспечивал свое примитивное существование обычными способами бомжей – сбором металлолома, подработкой в забегаловке у знакомого таджика, и подобными занятиями. Оставшаяся от прошлого валюта хранилась у моего друга, который сыграл в спектакле, финалом которого был мой уход из мира людей, мерзкую роль. Но я не винил его. Он был вынужден следовать законам своего мира. Потому я отдал ему полиэтиленовую упаковку с деньгами на хранение. Это был мой «пенсионный фонд». В том, что друг эти деньги сохранит, я не сомневался. И даже не потому, что он чувствовал передо мной вину. Просто, вне законов своей корпорации, он был порядочным человеком. Конечно, можно было остаться жить в той самой замечательной квартире. Но тогда бы деньги рано или поздно закончились. А уйдя в бомжи, я сохранил свой резерв. И вот теперь он мне пригодился. К тому же цены в гостинице и кафе были тут весьма разумные. Я мог бы прожить так пару лет. Но только – зачем?

Сегодня четверг. Пассажиры теплохода уже собираются на пристань. Их всего трое – молчаливые, похмельные люди неопределенного возраста. Может, это механики, горняки или дизелисты? Какая разница? Вчера они шумно ужинали в своем номере, и громко обсуждали интимные приключения и будущие заработки. Я машинально собираюсь, и тоже и иду вслед за ними на пристань. Пора обедать.

Кафе на пристани – второе по счету в этом городке. В отличие от гостиничного, оно работает всякий день, и заменяет местной молодежи ночной клуб. Но днем тут пусто и тихо.

Кафе безлико, и больше напоминает недорогой офис, какие бывают у мелкооптовых компаний. Хозяева не захотели хоть как-то в интерьере отразить бывшее купеческое прошлое городка. Хотя кто здесь это оценит?

Мне дают рассольник и котлеты. Пока я ем, за окном, вспенивая мутную после недавнего половодья воду, отходит «Заря». Она вернется завтра, и будет стоять в затоне до понедельника. Это старый советский мелководный теплоход. У него толстая добродушная физиономия.

Как всегда, в таких вот маленьких городках новый одинокий человек вызывает интерес – город скуп на события и свежие лица. Я давно ощущаю на себе внимание женщины. Она тут и бармен, и официантка. Ей немногим больше тридцати, это полноватая высокая шатенка с быстрыми глазами, и красивой формой рук. Всякий раз она обязательно обменивается со мной несколькими фразами. Ей интересно – кто я, и откуда. Я прикрываюсь статусом командировочного, и держу ее на расстоянии. Хватит с меня внезапных встреч и привязанностей. У меня свой путь.

– Ну как? – спрашивает она меня, наблюдая, как я закачиваю обед.

– Замечательно! – отвечаю я. Речь идет о качестве еды. Котлеты, если честно, так себе. Но рассольник тут отличный.

– А вы бы и утром приходили! Что там у вас в гостинице – одна яичница. А мы и кашку сварить можем, и еще что-нибудь.

– Спасибо. Я как-то утром не обращаю внимания на то, что ем.

– А вот и зря. Завтракать надо полноценно.

Шатенка присаживается на противоположный стул.

– Вы у нас долго будете еще гостить?

– Думаю, что на той неделе уеду.

– А в музее нашем были?

– Был.

– А кладбище старинное видели?

– Конечно. Часто туда прогуливаюсь.

– Ой, что же вы мне не сказали! Я б вам там показала одну могилу интересную. Про нее даже в газете писали. На ней надпись есть, которую никто не может уже сто лет прочитать. Так вот, говорят, что там зашифровано, где клад спрятан. С золотом!

Внутренне я улыбаюсь. Такие легенды присущи каждому маленькому городку. С ними не так скучно жить.

– Вот вы зря не верите – шатенка все-таки разгадывает мою улыбку. – Этот купец был очень богатый. И оставил сыновьям наследство. А когда гражданская война началась, они пошли за красных воевать. Купец их проклял, и золото спрятал. И в завещании приказал сделать на своей могиле эту надпись. Вот бы найти это золото…

Шатенка мечтательно прикрывает глаза. Я знаю, о чем она думает. Новенькая машина. Норковая шуба. И квартира в Чите. На этом границы ее воображения закрываются. Впрочем, может она тоже мечтает о теплых южных регионах, и доме с садом? Но мне это неинтересно.

– А еще, говорят, в той гостинице, где вы живете, до сих пор призрак какой-то ходит по ночам. Тоже в газете читала. Сюда даже журналисты приезжали, изучали все. Там же часть комнат так и осталась с прошлого века пустыми. Какие-то конторы были. Потом все разрушилось. Вот в той пустой части он и ходит.

– А чей призрак? – ради приличия спрашиваю я.

Шатенка радостно оживляется.

– Какая-то женщина. Не то жена этого купца, не то дочка. Его многие видели, это правда. Вы даже можете в гостинце спросить, вам подтвердят.

Я обещаю спросить, и ухожу, не доводя разговор до совместной прогулки на кладбище. Я сам недавно был призраком. Только – в человеческом теле. И мне все эти разговоры тягостны.

Я возвращаюсь в гостиницу. В ограде, которая служит и охраняемой стоянкой для машин приезжих, стоит новенький, но грязный микроавтобус «Мерседес» с московскими номерами. Кто-то приехал, пока я ходил обедать. Но мне неинтересно – кто. Сейчас главное – договорится насчет душа. Весь городок 300 лет живет без канализации, и даже в гостинице туалет стоит на дворе, за синим забором из профлиста. В умывальной комнате есть душевая кабина. Но надо предупреждать дежурную о желании принять душ, чтобы она закачала воды. При этом душевая кабина тут современная, европейская, с разными режимами. Смотрится она тут странно и неуместно, как боулинг на чабанской стоянке.

Дежурной нет. Я иду к себе в номер. Забрав у друга свои деньги, я решил потратиться на ноутбук. Прежний мой компьютер остался в той самой старинной квартире – я про него тогда совсем забыл. Да и зачем он был мне нужен в лесу? А теперь я, сидя за столом у окна, и поглядывая на, кажется недвижную широкую реку, подбираю слово к слову, придавая воспоминаниям законченный вид.

Я сам подсмеиваюсь над этим занятием. Но, во-первых – это очищение памяти и чувств, о которых я вам уже рассказал. А во-вторых – надо же как-то занять время пребывания в городе из моего прошлого. Кроме того, тут есть интернет, и я понемногу изучаю, что происходило в мире, пока я жил вне информационного поля. Оказывается – много чего. В стране опять зрели крупные перемены. Потеряв статус углеводородного экспортера, страна мгновенно стала превращаться в банкрота, президент выглядел невнятно, а губернаторы, и прочая рать, рангом ниже, испуганно ждали – чем все закончится. В этой ситуации место сторожа в кооперативе был как нельзя подходящим. Даже если рухнет все, и дачники вымрут, как социальная группа, то у меня, хотя бы будет дом. Мой бывший командир сказал, что его можно будет постараться выкупить по бросовой цене. Так что я лишь меняю место жительства с землянки на избу. Но по-прежнему остаюсь бомжем. И это хорошо – по крайней мере, я не буду зависеть от лютых цен на коммунальные услуги, от правил и порядков грядущей эпохи, а она обещает быть весьма жесткой, от хаоса и разрухи, которые обязательно придут в большие города. Итак, я углубляюсь в запись своих опытов и хронологии своего пути. И день отлетает незаметно.

В коридоре, тем временем, стало шумно – как не было никогда за время моего присутствия здесь. Властный женский голос отдавал распоряжения. Скороговоркой, где явно слышались угодливые нотки, что-то торопливо объясняла дежурная. Потом по набережной проехал микроавтобус, который я уже видел на стоянке.

Я пошел в душ. Дежурная, увидев меня, тут же спросила: – Вы у нас до которого числа собираетесь жить?

– До следующего вторника.

– А, ну это хорошо. То есть, в во вторник утром съезжаете?

– Нет, утром у меня еще дела.

– Тогда до среды, значит. Автобус-то в шесть утра в город идет.

– Что-то случилось?

– Да. Делегацию ждем большую. Из Москвы. Туристы. Какой-то там у них особый туризм. Исторический, что ли. Сегодня представители фирмы приехали. Сейчас ужинать поехали к главе. Люди солидные, судя по всему. Все им не так, и не этак. Кафе не понравилось, туалет на улице – тоже плохо. Ну, а мы что сделаем? Скоро и гостиницы, наверное, не будет, если прииск закроется.

– А что, есть такие перспективы?

– Да, говорят, купить его хотят. Тоже москвичи. Все покупают. Ничего своего не остается уже. Идите, я воду закачала. Да потом придется еще раз для гостей качать.

– Много их?

– Пятеро. Женщина и четверо мужчин. Она, вроде как главная. Я ее во второй люкс поселила. Первый-то вы занимаете. А остальных – в общий номер. Тоже давай морщиться.

Услышав про какую-то приезжую женщину, про исторический туризм, я вспомнил сегодняшний разговор в кафе на пристани. И потому спросил дежурную:

– Говорят, тут какое-то привидение у вас обитает?

Дежурная даже отшатнулась и перекрестилась.

– Господи, помилуй! Вы то откуда знаете?

– Сегодня рассказали. В кафе, на пристани.

– А, это, поди, Катька? Высокая такая?

– Да, она.

– Вот язык без костей. Ляпнет, чего ни попадя. Ну, если честно – вы мужчина серьезный, я вижу – я вам скажу. Это я еще совсем маленькой была, и уже слышала про этот призрак. Вроде, как жена купца ходит тут, в неотремонтированной части. Там были ее комнаты, и детей. Дети погибли в Гражданскую. Она после этого и сама недолго прожила. А в доме у них тогда белые стояли. Они ей комнату одну отвели. Вот там она и померла. Так ее и похоронить–то некому было, по их обычаям, по еврейским. Так просто, отнесли, закопали. Даже не помянули. И вот, с тех пор, говорят – ходит она, все детей ищет. Я сама не видела. Но честно скажу – ночью в тот коридор, где дверь в те комнаты, не хожу. Звуки слышала несколько раз. Не то плач, не то песня какая-то. Вроде, колыбельная. Аж мороз по коже. А вот сменщица моя бывшая – та видела. Как-то года два назад жильцы пожаловались на шум. Он решила, что со двора шпана забралась. Там есть старый лаз из бывшего угольного склада. Ну, и поперлась туда с фонариком. Там света-то нет. Смотрит – а из одной комнаты в другую, через коридор, что-то белое так быстро – раз! – и прошмыгнуло. Ритка тогда баба была крутая. Она думала, что ее пугают. И в ту комнату. А там это белое в углу стоит. Ритка орет: – Давай-ка отсюда на выход! Сейчас полицию вызову! А это белое будто и не слышит. А потом – раз! И как растворилась. Вот тогда Ритка–то и уволилась. В церковь потом ездила, за святой водой. Но в гостиницу так войти больше и не смогла. И рабочие его тоже видели. Да одна женщина с администрации. Так что врать не буду – сама не видала, но слухи такие ходят.

Намыливаясь в душевой кабине, я уже мысленно записывал этот рассказ в ноутбук. Я коллекционировал такие рассказы. Легенда получалась складной и красивой. Учитывая близость заброшенного кладбища, она звучала особенно внушительно.

Я еще немного поработал, потом просмотрел новости, и меня потянуло в сон. Если бы не низкая мокрая облачность, было бы еще совсем светло. Но сейчас городок быстро окунался в вязкие сумерки. Темно-серые тучи с белыми проплешинами кочевали с востока. Опять шел дождь. От этого, наверное, и захотелось спать. Я хотел было почитать, но тут в гостинице погас свет.

Мне приснился короткий странный сон. Я видел себя, стоящим на Титовской сопке, ночью, над городом, наблюдая его огни. Внезапно по фиолетовому небу стали одна за другой разворачиваться какие-то яркие оранжевые ленты. Они возникали за горизонтом и уходили за горизонт. Потом эти ленты стали становится короче, и обозначали свои окончания уже не за горизонтом, а в районе городских окраин, и постепенно втыкались в поверхность земли все ближе к центру. Мне показалось, что весь город завопил от ужаса. Я хотел было кинуться вниз, но не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть. Чувствуя, что вот – вот закончится в легких воздух, я дернулся, и проснулся, задыхаясь. Такое со мной случилось впервые за три года. Три года я вообще не видел никаких снов.