Неслучайные встречи

Корректор Сергей Ким

Дизайнер обложки Софья Галаганова

© Евгения Борисова, 2025

© Софья Галаганова, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0068-4563-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

SOS

После смерти мужа Надя сначала вообще не спала. Проводила ночи, лежа с закрытыми глазами. Отсчитывая тонкий писк часов на кухне, провозглашающий завершение еще одного часа. Становилось еще ближе к утру. Это была вроде бы бессонница, но какая-то странная, неоформленная. Надя часами лежала неподвижно, как в очень глубоком сне, двигать руками и ногами было тяжело, веки невозможно было разомкнуть. Но безутешное серое вещество внутри головы не переставало пульсировать ни на минуту. При этом невозможно было сказать, чем был занят Надин мозг, о чем думал. Он не думал ни о чем конкретном, вяло перематывал события последних месяцев в произвольном порядке, но упрямо не отключался.

После таких ночей дни превращались в серый полупрозрачный кисель, когда каждое движение давалось с едва заметным усилием. Словно воздух был чуть плотнее, чем обычно. Этот странный воздух проникал внутрь, затормаживал, голова кружилась. И так-то жить приходилось с усилием, а тут и вовсе невыносимо стало. И весь день Надя мечтала, как упадет вечером на кровать и заснет мертвецким сном на много часов подряд. И она падала и застывала в своей широкой кровати, под своей половиной тяжелого одеяла. Но реальность не отпускала ее.

Через два месяца такой жизни в полусне, после нескольких серьезных ошибок в рабочих документах, потерянной в транспорте шапки и дважды не закрытой на ключ квартиры Надя пошла к врачу. Сначала к терапевту, потом к неврологу, потом к психотерапевту. Эти долгие, отнимающие силы походы в поликлинику стали как будто частью сна наяву.

Психотерапевт выписала таблетки – белые и голубые. И Надя начала спать. Но не высыпаться. Вечером она словно медленно погружалась во мрак, в тяжелую липкую жижу, лежала под толщей этой жижи до утра, а под звон будильника никак не могла из нее выбраться. Каждое утро она словно восставала из мертвых, но как-то не окончательно. Днем в голове было яснее, но тело сопротивлялось таблеткам, его тошнило, трясло мелкой дрожью, и Надя впервые поняла, что такое «скованность движений».

Психотерапевт заменила одни белые таблетки на другие, тоже белые. И вот с ними Наде постепенно стало хотеться снова жить. Она перестала казаться себе деревянной марионеткой, снова можно было вдохнуть полной грудью и даже улыбаться. Таблетки удивительным образом сделали воздух свежее, краски начинающейся весны ярче, а звуки, раньше отдававшиеся в голове, как в пустом колоколе, наоборот – приглушили. Засыпать Надя стала как раньше, как нормальный человек – в одни дни дольше, в другие – едва коснувшись подушки.

Потом началось другое. Каждое утро Надя начала просыпаться в 5.05 утра. Щелк – и сон словно выключали, она открывала глаза и смотрела на большие светящиеся цифры часов у изголовья. Пять ноль пять. И ни минутой больше. Сначала Надя недоумевала, потом ее даже заинтересовал новый виток чудачеств собственного организма, и она со смехом рассказывала о нем коллегам за утренним кофе.

Но в один из дней, когда сон закончился особенно резко и Надю словно вытолкнули из какого-то мира в другой – грубо, неаккуратно, – она посмотрела на часы, и тревога вдруг заполыхала в ней. На часах было написано SOS. Именно так выглядели эти две пятерки и ноль между ними. В предрассветной серости яркими оранжевыми буквами часы кричали ей: SOS. «SOS! SOS!» – каждое утро. А она и не замечала.

– Может, я с ума сошла? – спросила себя Надя вслух.

В этот момент часы переключились на 5.06, призыв спасать кого-то пропал, но тревога осталась. Чуть затерявшись среди размеренного течения одиноких будней, она с новой силой вылизывала Надины ребра изнутри в 5.05 утра. Каждое утро начиналось с немого вопля кого-то невидимого. «SOS!!!» – кричала Вселенная. Спасите? Спасайтесь? Куда бежать? Как понять это все?!

Коллега посоветовала гадалку – проверенную, с картами и опытом. И Надя пошла. На удивление обычной женщине с неровно подведенными глазами и непрокрашенными седыми корнями волос зачем-то рассказала все, как будто покаялась: один аборт, три выкидыша, муж обижал, терпела, потом вдруг умер от инфаркта – молниеносно. И вроде жили плохо, ругались-мирились, приняла его обратно после похождений налево, а вот умер он – и пустота. И сначала депрессия, бессонница, а теперь вот это SOS каждое утро. И что все это значит?

Гадалка карты раскладывала молча, переворачивала неторопливо, смотрела в них как-то недоверчиво, словно приценивалась. Наговорила в итоге белиберды. Какие-то дураки, маги, виселицы и колесницы, башня и звезда. Из плохого Надя запомнила про потерю энергии, из хорошего – обновление и неожиданную радость. Но ничего из того, что она услышала, не объясняло, что делать с ежеутренним пробуждением в 5.05 и кого спасать.

– Разберешься, кого спасать, – устало сказала гадалка и ловким и точным движением собрала потрепанную колоду со стола.

На следующее утро Надя впервые не пыталась «доспать» после своего пробуждения в 5.05, а встала и сварила себе кофе. В голове было ясно. Хотелось хорошенько подумать над тем, как разбираться с этими знаками Судьбы и с чего начать. Надя не особенно верила в метафизику, но понимала, что Знаки игнорировать нельзя, тем более такие навязчивые. Мысли перетекали от одной к другой, ничего конкретного в голову не приходило. Надя стояла у окна и вдруг поняла, что смотрит на рассвет. Небо раскинулось перед ней розовым шелковым платком с переливами, становилось все ярче, и даже дух захватило от такой красоты. Май, утренняя заря.

Надя открыла окно, в сумрачную тихую кухню хлынули свежесть утреннего города, уютный звук проезжающих вдалеке редких машин и близкая перебранка воробьев. Она простояла так несколько минут, втягивая в себя воздух и удивляясь любви к запаху влажного асфальта. Потом солнце дотянулось первыми лучами до Надиной кухни, брызнуло прямо в глаза. И тут же безжалостно просветило: окна были не мыты с прошлого лета и солнечный свет пропускали приглушенно. В тот день перед работой Надя вымыла кухонное окно, а вечером – остальные два.

Следующие утра были похожими: проснувшаяся все так же в 5.05 Надя пила кофе на кухне, любовалась рассветом (через помытые стекла! – с особым удовольствием) и размышляла. С вопросов о том, кого ей нужно спасать, мысль непременно скатывалась к вопросам «как жить?».

Казалось бы, после смерти мужа, такой внезапной и оттого по-прежнему невероятной, течение жизни Нади не особенно изменилось. Она все так же вставала утром, пила кофе, шла на работу, работала, приходила домой, ужинала, смотрела телевизор, ложилась спать. Когда был жив Слава, то все было примерно то же самое, разве что ужин она готовила на двоих – муж никогда не завтракал, а обедал на работе. Выходные он проводил «на объектах», и лишь за несколько недель до его смерти выяснилось, что это были за «объекты». Надя в эти дни обычно спала до обеда, потом лениво завтракала, смотрела телевизор, гладила белье, драила и без того негрязные полы, перемывала посуду, чистила ковры и коврики, иногда ходила на рынок.

Мужа Славы почти не было в ее жизни, виделись они пару-тройку часов в день, часто ругались и даже дрались. Но когда его не стало – совсем, физически, – Надя не ощущала ничего, кроме пустоты. И все ее простые и до сантиметра выверенные ежедневные действия словно потеряли вес, смысл, значение. Так часто она хотела развестись со Славой, потому что ощущала свою ненужность и одиночество. Но теперь оказалось, что ее жизнь держалась на муже, вращалась вокруг него, мысли, дела, стремления и мечты – все было связано с ним. Вместе с ним умерла и та часть Нади, которая стремилась к лучшему, верила в то, что однажды все наладится. Раньше ей казалось, что она буквально умирает оттого, что нелюбима своим мужем. Сейчас же она понимала, что все эти годы угасания их брака она была жива, очень даже жива. Она ждала, она надеялась, она чего-то хотела. В те дни, когда организм включался в одно и то же время каждое утро, по-настоящему она не хотела ничего. Разве что разобраться – что значит все это.

И вот теперь, разглядывая из глубины своего одиночества приход в город лета, Надя неосознанно желала опереться на мысль о будущем. Представить свою дальнейшую жизнь, понять, для чего и зачем все это.

В одно из утр – оно было особенно яркое и красивое – Надя бросила недопитый кофе, достала из шкафа старинный спортивный костюм, впрыгнула в кроссовки – и побежала на улицу. Было воскресенье, начало шестого утра, зачинался длинный никчемный день, и она порадовалась самому импульсивному желанию – выбежать из дома в эту утреннюю свежесть. И побежала. Когда-то в юности она бегала и даже участвовала в соревнованиях района, и сейчас тело тяжело, но благодарно встряхивалось от каждого шага. Долго бежать не получилось, дыхание сбилось, икры одеревенели. Но радость движения и единения с теплым ароматным утром захлестнули Надю. Она перешла на шаг, и шла, шла, шла, пока были силы. Домой вернулась к 8 утра и впервые за много месяцев с аппетитом поела. Даже так – сожрала глазунью из трех яиц!

Надя начала бегать. Каждый день, в любую погоду. Похудела, посвежела, купила путевку на август в санаторий в Пятигорске, начала дышать полной грудью и улыбаться. Но каждое утро она просыпалась в 5.05 – ни позже, ни раньше. Все тот же SOS. И – Надя признавалась себе во время пробежек – «спонсором» ее активностей было именно это обстоятельство. Она мечтала проснуться хотя бы в 7 утра. Ну, хотя бы в 6.30. Да ладно, хотя бы в 5.10 – лишь бы не видеть этого пугающего слова на своих цифровых часах. Однако жизнь настойчиво что-то говорила ей, но что – невозможно было разобрать.

Была середина июля. Половина седьмого утра. Надя бежала привычным маршрутом – от дома через парк, потом вдоль проспекта Ленина, потом сворачивала у цирка – и в обратную сторону. И тут музыка в ушах (а Надя начала слушать музыку!) стихла – разрядились наушники. Она с досадой вытащила из ушей гарнитуру и дальше бежала, вынужденно прислушиваясь к звуку своего дыхания и – к просыпающемуся летнему городу.

И вдруг услышала странный звук откуда-то из-за низких колючих кустов. Сипение, кряхтение и писк – все слилось в один отчаянный вопль, тихий, но пронизывающий до самых костей. Надя пошла по мокрой от росы траве, полезла в кусты, и оттуда, из-под колючих прутьев, извлекла коробку – старый, трухлявый картон, влажный и податливый. Внутри лежали три комка слипшейся шерсти и вопили, переходя на обезвоженный сип. Надя даже не сразу поняла, что это крошечные котята, сначала подумала, что мыши.

Потом она прижимала эту грозящую развалиться в руках коробку к себе, шла в сторону дома быстро, но по возможности аккуратно. Котята то затихали, то принимались пищать и вопить с новой силой. По дороге увидела вывеску – круглосуточная ветеринарная клиника – и свернула туда. Дверь была закрыта, пришлось тарабанить, чтоб услышали, открыл сонный взлохмаченный мальчишка, но при виде коробки тут же проснулся, пропустил Надю внутрь, побежал надевать перчатки.

– Только у меня нет денег, – крикнула ему в спину Надя.

– Понятно! – с готовностью ответил тот, появившись на пороге уже совершенно настоящим врачом-ветеринаром.

Котятам оказалось несколько дней от роду. Два мальчика и девочка («Но пока это не точно!» – сказал мальчишка-врач и засмеялся). Здоровые, чистые, но обезвоженные и продрогшие.

– Кошка кормящая есть? – спросил ветеринар деловито.

– Нету, – призналась Надя.

– Выкармливать будете?

– Буду!

Врач вручил новоиспеченной хозяйке трех слепых комков листок бумаги. В нем значилось: купить заменитель кошачьего молока, пипетки или специальные бутылочки («Господи, чего только не бывает!» – не сдержала изумления та), еще какие-то незнакомые названия – и схема кормления.

– Каждые два часа? – переспросила Надя, заглянув в исписанный на удивление понятным почерком листочек.

– И днем и ночью, – безжалостно кивнул врач.

В этот момент котята на пеленке зашевелились и запищали еще активнее, как бы подтверждая свои потребности.

– Надо так надо, – прозвучало больше беспомощно, чем решительно, и молодой врач поддерживающе улыбнулся.

Она шла домой, прижимая к себе все ту же грязную коробку, и думала – быстро, четко, на перспективу. Отпуск в августе отменяется, две недели надо взять сейчас, чтобы кормить малявок по графику. Позвонить начальнице, она поймет. Зайти в магазин за смесью для кошачьих детей. Там же посмотреть что-то, чтобы сделать гнездо им – теплое и уютное.

Уже через час она купила им маленькую уютную лежанку с высокими бортами, там они жались друг к другу и продолжали сипло пищать, пока она, боясь и чертыхаясь, не накормила каждого по очереди из обычной пипетки. Они уснули, а Надя осторожно гладила их по крошечным головкам. Черных мальчишек назвала Чуком и Геком, а серую девочку Соней, она была самая маленькая и тихая, даже пищала как-то деликатно. Потом они проснулись, и она снова их кормила и гладила, потом еще раз, и еще, и перед тем, как лечь спать – в два часа ночи, – покормила своих тепленьких слепых подопечных еще раз. В начале пятого проснулась от тоненького писка, Чук проснулся и разбудил брата с сестрой, они беспокойно копошились, и она снова их покормила и уснула рядом с лежанкой, прямо на ковре.

Надя проснулась, когда уже было светло, котята ворочались, но не пищали. Она погладила их, пошла на кухню, поставила турку на плиту и посмотрела в окно. На улице было непривычно шумно, обычно утренний кофе выпивался в спокойном созерцании просыпающегося города. А сейчас ездили машины, уже куда-то деловито шли люди. Надя заглянула в спальню, посмотрела на часы – 7.55. Почти восемь утра!

– Эй, ребята, – Надя опустилась на колени перед тремя своими найденышами, – похоже, кто надо – спасен?

Соня лежала тихонько, перебирая лапками, Чук уже пытался поднять тяжелую голову. Гек тыкался носом в бок брата и был, кажется, доволен происходящим. Надя осторожно погладила между ушами каждого, легонько пощекотала Сонино серое пузо, подивилась, какие большие лапы у Гека – видно, будущий богатырь.

На кухне, еле слышно шипя, сбежал из турки кофе.

Эх, Семен Семеныч!..

Муж Анны – Семен Семенович Сергеев – был человеком серьезным и даже жестким. Данный природой характер соединился с десятью годами начальствования на нескольких крупных предприятиях, и когда-то хмурый и сосредоточенный мальчик Сема превратился в Семена, а потом уж и в Семена Семеновича. И не было в нем ничего от добродушного киношного Горбункова, хотя фраза «Эх, Семен Семеныч!» – была в семье в ходу.

Впрочем, Анна видела в муже все того же худого молчаливого студента в нелепых больших очках. Того Сему, который предложил ей как-то после лекции пойти в кафе-мороженое, и шея его в этот момент предательски заполыхала такими неровными красными пятнами, что было сразу и все понятно.

Довольно быстро разглядев главное о своем новом кавалере, Анна взяла процесс в свои руки. Первая поцеловала его, первая пришла знакомиться с его родителями, сделала предложение тоже сама. Ну как предложение, просто сказала:

– Сема, может, поженимся? А то нас распределят в разные города.

Рациональные аргументы Семен всегда слышал, понимал, легко соглашался. В ответ на предложение Анны он кивнул, поправил очки и лишь потом улыбнулся – тепло, интимно. Эту улыбку строгого, сдержанного человека видела она одна во всем мире. Никому больше он так не улыбался – словно какой-нибудь морской моллюск высовывался из раковины, сразу становясь беззащитным, уязвимым, но настоящим, без панциря. За эту улыбку Анна и полюбила своего Семена.

В год, когда Сергеевы планировали отметить двадцатилетие со дня свадьбы, Семену Семеновичу предложили возглавить небольшой, но очень значимый для области опытно-механический завод. Это предложение было из разряда тех, от которых не оказываются. И в один из апрельских дней Семен Семенович получил новое место, новый кабинет, новый вид из окна и – секретаря. Секретаршу. Фигуристую блондинку Злату с небрежным узлом на затылке, крупными серьгами, высокими каблуками и трогательными ямочками на щеках, которые словно делали ее младше и проще. Собственно, серьги, каблуки, а также декольте и красную помаду Семен Семенович заметил несколько позже. Ямочки первыми бросились ему в глаза, когда девушка вскочила из-за стола в центре большой неуютной приемной, воскликнула: «Добро пожаловать!» – и улыбнулась.

Так сложилось, что у Семена Семеновича никогда не было молодой симпатичной секретарши. Последние десять лет он работал с Тамарой Ивановной, грузной, неторопливой, но невероятно работоспособной, внимательной и дотошной женщиной. Она не только работала самоотверженно, не допуская ошибок, а любую оплошность воспринимая как личную трагедию, но и опекала своего начальника почти по-матерински. Оберегала его обеденное время как святыню, а в отпуске отбивала, как оруженосец, все попытки со стороны подчиненных написать, позвонить, связаться, решить. В общем, за своим секретарем Семен Семенович был как за каменной стеной. Но со свойственной ей точностью Тамара Ивановна ушла на пенсию строго в соответствии с трудовым кодексом. Несколько месяцев до перехода на новую работу осиротевший Семен Семенович терпел в приемной дочь главбуха, которая училась «на заочке» делопроизводству и практиковалась, получается, под его началом. Она пропускала письма и ошибки в словах, не умела принимать факс и постоянно жевала жвачку. В общем, с девицей Семен Семенович простился без сожаления.

Злата как секретарь оказалась чистое золото. Если бы Семен Семенович упражнялся в сочинении каламбуров, до этого словосочетания он додумался бы в первые недели своей работы. Но он и не думал, голова была занята вниканием в дела завода, раскручиванием странных клубков действий предыдущего директора. Он просто приятно удивлялся тому, как четко и быстро девушка выполняет поручения, не забывает, не переспрашивает и предлагает кофе именно тогда, когда он только собирался подумать, что хорошо бы выпить кофе. Ну, и постепенно все увидел, конечно: и талию, и стройные ножки, и линию шеи, и выразительные глаза. Увидел, но не осознал. Не привык он думать о женской красоте и идентифицировать ее. Просто каждый раз, когда Злата улыбалась, ямочки словно немного согревали его. Хорошие ямочки, почти детские, милые.

Через три месяца слаженной работы – без неожиданностей и эксцессов – Злата вдруг позвонила вечером Семену Семеновичу. Срывающимся голосом сказала, что завтра не сможет выйти на работу, извинялась. Он из вежливости спросил, что случилось и не нужно ли помочь. Нет, сказала она, все нормально – и разрыдалась. Десятилетие как минимум Семен Семенович не видел и не слышал женских слез. Брак с Анной был счастливым и ровным, как плывущая по Волге в солнечный день баржа. Плакала жена когда-то в молодости, да и то редко – один раз, когда сильно порезалась, а второй – когда сын их Лева упал с велосипеда и лежал на асфальте с отрытым переломом голени. И больше, кажется, Анна не плакала никогда.

Поэтому от Златиных слез Семен Семенович опешил. Он терпеливо и с искренним участием слушал, как девушка рассказывала ему, что ее мама в соседнем городе попала в больницу, и нужно ехать, решать с операцией, и это как минимум на несколько дней… Семен Семенович слушал и почему-то представлял, как слезы стекают по щекам Златы и заливают собой ее милые ямочки.

Потом Златы не было. В приемной цокала каблуками офис-менеджер Татьяна, миловидная брюнетка, шумная и громкоголосая. Слишком шумная и слишком громкоголосая, раздраженно думал Семен Семенович. И кофе приходилось просить.

На третий день он позвонил Злате сам. Спросил, как дела, как мама. Девушка разговаривала с ним, как с близким родственником, искренне и непосредственно. Операция прошла, через пару дней заберет маму домой и оставит на попечение младшего брата. И вернется.

– Как дела на работе? – спросила Злата совсем с той же интонацией, с какой спрашивала его вечерами жена.

И он на автомате ответил:

– Все нормально, – а хотел сказать: «Злата, возвращайтесь быстрее, без вас все как-то не так».

Через два дня она позвонила ему и сказала, что вынуждена еще на несколько дней задержаться, у мамы осложнения после операции.

– Но все эти дни в счет отпуска возьму, конечно же, – обеспокоенно сказала она.

Семен Семенович рассердился, но ответил:

– Конечно, все понятно, здоровья маме.

А на следующий день позвонил ей, чтобы она напомнила ему, куда отправлять корреспонденцию. Поболтали. А еще через день она позвонила ему, чтобы сказать, что маме лучше и скоро выписка. Еще поболтали.

Летним субботним вечером Анна обнаружила своего Семена сидящим на просторной террасе их дачного дома с трубкой телефона, прижатой к уху. Говорил он негромко, посмеивался, что-то спрашивал. Анна удивилась не содержанию звонка, а тому, каким голосом муж говорил. Более низким, чуть ли не ласковым. Анна вышла в сад и недоуменно перебирала в голове всех знакомых, выискивая среди них тех, с кем бы Семен мог бы так… ворковать? Именно это слово пришло на ум. Хотелось себя похлопать по щекам и убедить, что показалось. Но Анна была человеком здравомыслящим и честно сказала себе: нет, не показалось. Однако муж не прятался, не смутился, когда она вошла на террасу – значит, скрывать ему нечего. И это хорошо. Но все же странно.

– Кто звонил тебе? – спросила она за вечерним чаем на той же террасе прямо, но мягко.

– Злата, – так же прямо и просто ответил он.

– Твой секретарь?

– Да.

Тут Анна поняла, что ничего не знает о той женщине, которая работает каждый день бок о бок с ее мужем. Не знает, сколько ей лет, замужем она или нет, как выглядит, как живет. Впрочем, короткий допрос, завуалированный под приступ искреннего интереса, показал, что и Семен не в курсе личной жизни и подробностей биографии своей секретарши.

– Ну, какая она хотя бы? – смеясь, спросила Анна.

– Симпатичная, – просто ответил муж, но потом поспешно добавил: – Обычная, в общем.

Этот разговор с женой встревожил и самого Семена Семеновича. Он вдруг обнаружил, что в разговорах о маме и ее здоровье, о рабочих ситуациях, о прочитанных книжках и просмотренных фильмах он ничего не выяснил о самой Злате. И даже в вопросе про возраст не мог определиться: он никогда не был силен в этих межполовых играх, никогда не мог угадать, сколько женщине лет, по лицу. А как давно и прочно женатому человеку, верному мужу и отцу этот навык был ему без надобности. И именно жена Анна словно толкнула его в направлении этих размышлений. И он подумал: действительно, а сколько ей лет?

Когда Злата наконец появилась на работе, чуть осунувшаяся, но по-прежнему улыбающаяся, Семен Семенович по возможности прямо и без дополнительных смыслов спросил ее про возраст и семейное положение. Просто чтобы быть в курсе.

– Мне почти тридцать. В разводе. – Злата смотрела прямо и улыбалась, ослепляла шефа ямочками на своих щеках и не могла не видеть красные пятна, выглядывающие из-за ворота его белой рубашки.

С этого момента их разговоры, как губка, напитались каким-то особенным настроением, стали чуть дольше, чуть откровеннее, не утратив, впрочем, делового оттенка и должной дистанции. Иногда они вместе пили чай в кабинете Семена Семеновича: больше говорила Злата, а ее собеседник просто смотрел, кивал, иногда улыбаясь той улыбкой, которую его жена втайне от всего мира считала своим личным сокровищем даже через двадцать лет совместной жизни.

В последующие месяцы Анна время от времени обнаруживала своего мужа воркующим по телефону. Другого слова подобрать она по-прежнему не могла. И хотя он никогда не задерживался по вечерам, все выходные проводил вместе с ней на даче, и в целом она всегда знала, где он, и в жизни ничего не изменилось, все равно эти разговоры нервировали. Особенно лишало Анну равновесия то, что Семен не скрывал своего общения с секретаршей, но факт воркования отрицал.

– Анна, ты придумываешь какую-то чепуху! Я обсуждаю рабочие дела со своим секретарем в рабочем порядке, совершенно обычно! Что на тебя нашло?! – чеканя слова, раздраженно говорил он в тот вечер, когда она все-таки не смогла сдержать своего недоумения и вслух усомнилась, что такой тон уместен в разговорах о работе.

Не слышит и не понимает сам, поняла Анна. Мягко подошла к сидящему в кресле мужу, обняла его голову, поцеловала в макушку:

– Прости, Семен, мне показалось. Извини меня.