- -
- 100%
- +
У обрыва он замер, ветер хлестнул в лицо, неся гарь и сырость. Взгляд упал в пропасть – бездонную, чёрную, где камни растворялись в тенях. Память ожила, горькая, как яд: крики рабочих, свист плетей, стоны брата, чьи кости остались там, внизу, раздавленные жёсткостью надсмотрщиков. Он видел его лицо – юное, разбитое, глаза, что молили о спасении, пока плеть не оборвала жизнь.
– Ты был слаб, брат, – шепнул он, голос дрожал, растворяясь в ветре. – А я? Разве я не их орудие?
Кулак сжался, ногти впились в ладонь, кровь проступила, но он не заметил. Нога ударила по камню у края – тот сорвался, загрохотал вниз, разбиваясь о скалы и эхо унеслось в пустоту. Фэн Шао смотрел, как он исчезает, грудь сдавило яростью и тоской, рвущие его изнутри.
Он поднял взгляд к стене – громадной, серой, её тень легла на лагерь, как лапа чудовища. Она пила кровь, пот, души тысяч, что гибли под её тяжестью. Голос его – хриплый, надломленный, пропитанный горькой желчью, вырвался из груди, словно эхо тоски, копившееся годами в тенях его сердца.
– Сколько ещё она выпьет? Сколько невинных сгинет в её пасти?
Из груди его вырвался тяжёлый вздох, что словно растворился в холодном воздухе, затем он медленно повернулся, и шаги его, глубокие и мерные, отдавались в земле мягким эхом, уводя к палаткам, что темнели в ночи. Между долгом и сердцем пролегла пропасть, с каждым днём разрастающаяся всё шире, но в этой беспросветной тьме теплился свет – Юн Линь, её тихий голос, нежный, как шёпот ветра, её руки, однажды спасшие его от края. Она была искрой, неугасаемой, единственным маяком, удерживающий его над бездной, готовой поглотить всё.
Ветер, холодный и яростный, обрушивался на лицо, пробиваясь сквозь пелену тумана, будто стремился вырвать его из цепких объятий воспоминаний. Он стоял у края обрыва, недвижимый, словно высеченный из камня, и смотрел в глубину, где серая мгла пожирала всё, что попадалось ей на пути. В груди его гнев и страх сплелись в тугой узел, став давним, почти родным спутником, не отпускающим ни на миг. Издалека доносились крики надсмотрщиков, резкие, но приглушённые расстоянием, звон цепей, холодный и неумолимый, и голоса рабочих – глухие, полные обречённости, – плыли из мрака, растворяясь в ночи. Он закрыл глаза, и память, острая, как лезвие клинка, ожила перед ним.
Брат возник перед взором – юный мальчишка, чьи тонкие руки дрожали под тяжестью камня, чья душа, чистая и хрупкая, не выдержала жестокости плетей. Лицо его, покрытое грязью и потом, смотрело с немой мольбой, но Фэн Шао – тогда ещё не генерал, а лишь солдат в бесконечной цепи подчинённых – не успел протянуть руку помощи. Удар хлыста, хруст костей, последний стон, слабый, как угасающий ветер, – всё это эхом звучало в его голове, отнимая сон, покой, остатки человечности, что ещё теплились в душе.
Горло сжалось, будто в тисках, кулаки задрожали, ногти впились в кожу, и кровь, тёплая и липкая, медленно стекала по пальцам, но он не замечал этой боли. Голос командира – долг, приказы, непреклонная воля императора – звучал в ушах, давил на плечи, словно цепи, сковывающие тех, за стеной. Шёпот сорвался с губ, слабый, пронизанный слезами, что так и не пролились:
– Прости меня, брат… Я не спас тебя, не остановил этот кошмар.
Он наклонился, пальцы сомкнулись вокруг камня, и, вложив в движение всю свою тоску, швырнул его в пропасть – тот полетел вниз, касаясь скал, и эхо, глухое, как сдержанный крик, разнеслось в ночи. Тишина опустилась следом, холодная и пустая, оставляя его наедине с болью, что не знала конца.
Взгляд его скользнул к стене – к рядам каменных блоков, сложенных руками умирающих, где каждый камень казался могильной плитой, хранящей чью-то угасшую надежду. В памяти вспыхнула Юн Линь – её глаза, чистые и тёплые, словно свет в сердце мрака, пробивали его тьму, даря миг покоя. Она была светом, ради которого он мог бы бросить вызов судьбе, что сжимала его в своих когтях.
– Юн Линь… – имя слетело с губ, мягкое, как молитва, унесённая ветром.
Но голос командира, резкий, словно удар гонга, разорвал тишину, вторгаясь в его мысли:
– Генерал Фэн Шао! Ко мне, немедленно!
Он обернулся, грудь сжалась от внезапного напряжения, но лицо его стало стальным, непреклонным, как подобает генералу. Шаги его, тяжёлые и размеренные, вдавливали землю, оставляя следы, будто высекающие путь судьбы, и он вошёл в палатку, неся за собой тень неизбежного. Командир стоял, мрачный, как грозовая туча, в руках его дрожал свиток с золотой печатью императора. Бросив его на стол с глухим стуком, он прорычал:
– Приказ от Ли Сы. Читай.
Фэн Шао взял свиток, пальцы дрогнули, едва коснувшись бумаги, и развернул его. Слова, выведенные чёрными чернилами, резали глаза: удвоить рабочих, ускорить стройку, не щадить никого – ни стариков, ни больных, ни детей. Стены палатки словно сомкнулись вокруг, воздух стал густым, удушливым, пропитанным запахом воска и судьбы. Он молчал, вглядываясь в строки, выжигающие душу, втайне надеясь, что они растают, как мираж, но буквы оставались – ясные, беспощадные, как воля императора.
– Ты понял? – голос командира, тяжёлый, как удар молота, прорезал тишину. – Забирай всех из деревень. Император не терпит провалов.
Фэн Шао поднял взгляд, в глазах его мелькнул протест, слабый, но живой, однако голос остался холодным, сдержанным:
– Это сотни жизней, командир… Они и так гибнут, не выдерживая.
– Император не спрашивает! – рявкнул командир, кулак его обрушился на стол, заставив свиток подпрыгнуть. – Мы – его руки, генерал. Исполняй или падай вместе с ними.
Тишина легла, тяжёлая, как цепи, звенящими за стенами. Гнев рвался изнутри, но долг давил, словно камень, прижимая его к земле. Фэн Шао стиснул зубы, выдавил, сдерживая бурю:
– Я понял, командир.
– Иди, – бросил командир, и взгляд его – ледяной, неумолимый, как зимний ветер над пустошью, – прорезал воздух, не оставляя места ни для сомнений, ни для тепла. – Не подведи.
Фэн Шао вышел, ноги дрожали от ярости, струящейся в жилах, но он сдерживал её, как реку за плотиной. Сердце кричало, но долг сковывал, не давая вырваться. У палатки он опустился на колени, пальцы вцепились в траву, вырвали её с корнем, и сок, горький и холодный, смешался с кровью на ладонях. Вопрос звенел в голове, тихий, но неотступный: сколько ещё жизней сломает эта стена?
Ночь опустилась на лагерь, мягкая и тяжёлая, как саван, укрывающий мёртвых. Небо затянули тучи, чёрные и густые, словно смола, стекающая с небес, звёзды скрылись, боясь взглянуть на землю, пропитанную болью. Ветер выл, низкий и протяжный, унося с собой запах сырости, гари и крови, впитавшуся в почву веков. Фэн Шао не спал – тьма в душе не давала глазам сомкнуться. Он вышел из палатки, шаги его, медленные и тяжёлые, словно шаги приговорённого, вели к краю лагеря, где сотни рабочих лежали в цепях, их тела растворялись в тенях, а дыхание – слабое, рваное – сливалось с шёпотом ветра.
Он остановился у громадного камня, торчащего из земли, как надгробие, молчаливый свидетель их страданий, и вгляделся в мрак. Свет костров дрожал, слабый и умирающий, выхватывая из ночи лица – впалые, измождённые, с глазами, давно позабывшими, что такое надежда. Цепи звенели, холодные и неумолимые, сковывая не только руки и ноги, но и души, что угасали под их тяжестью. Стоны, тихие и надломленные, плыли над землёй, словно шёпот призраков, что не обрели покоя. Кто-то молился, слова тонули в хрипе, кто-то лежал недвижимо, глядя в пустоту, где не было ни богов, ни спасения.
Фэн Шао сжал кулаки, ногти впились глубже, кровь стекала по пальцам, капала в грязь, смешиваясь с ней, как слёзы, что он не мог пролить. Юноша, худой, с рёбрами, проступающими под тонкой кожей, шепнул, голос его – ломкий, как сухая ветка, готовый сломаться:
– За что нас так? Чем мы заслужили эту муку?
Старик рядом, сгорбленный, с руками, изрезанными мозолями, ответил, голос его – пепел, оседающий на сердце, тяжёлый и сухой:
– Воля императора, мальчик… Мы – пыль под его пятой, сметённая без следа.
Слова эти вонзались в грудь Фэн Шао, глубже, чем могли бы плети надсмотрщиков, и он стоял, недвижимый, но внутри всё дрожало – гнев, вина, отчаяние сплелись в клубок, что душил его, не давая вздохнуть. Руки, что привыкли держать меч, что поднимали знамя империи, теперь казались ему липкими от крови – не с клинка, а с его собственных приказов, обрекающих других на смерть. Он видел их – сотни глаз, что смотрели из тьмы, не обвиняя, но моля о том, чего он не мог подарить: о свободе, о жизни, о милосердии.
Грудь сжалась, дыхание стало рваным, как у зверя, бьющегося в капкане, не находя выхода. Он опустил взгляд на свои ладони – сильные, натруженные, но дрожащие, словно не в силах вынести тяжесть вины, что легла на них. Кровь, что текла из-под ногтей, блестела в отсветах костра, алая и живая, и в ней он увидел кровь брата, рабочих, всех, кто пал под стеной, что он возводил. Пальцы разжались, трава, вырванная у палатки, упала в грязь, смешалась с ней, как его надежды, растоптанные и растерзанные долгом.
Юн Линь встала перед глазами – её взгляд, мягкий и чистый, как родник в выжженной пустыне, её руки, что касались его ран, её голос, зовущий его к человечности, к свету. Она была лучом, что пробивался сквозь эту тьму, но теперь он боялся, что этот свет угасает, что он сам гасит его своими руками. Губы шевельнулись, шёпот, слабый и полный тоски, растворился в ночи:
– Юн Линь… Спаси меня от этого мрака.
Он вспомнил мать – её слёзы, что текли, когда брат не вернулся, её руки, что сжимали его, моля беречь себя. Вспомнил рабочих – их крики, их лица, сливающиеся в одно, безымянное, но живое, пока стена не ломала их кости и души. Душа его стояла на краю, как у той пропасти, разрываясь между долгом – холодным и железным, что сковывал его, словно цепи этих людей, – и правдой, что кричала внутри, рвалась наружу, но не находила пути.
Голос его – хрип, что утонул в вое ветра, прозвучал тихо, но неотступно:
– Может ли долг оправдать эту боль, эти угасающие жизни?
Ответа не было. Ночь молчала, лишь стоны рабочих плыли над лагерем, как река, уносящая его всё глубже в бездну отчаяния. Он вытер пот со лба, холодный и липкий, пальцы дрожали, оставляя грязные следы на коже. Шаги его, медленные, как у старика, несущего свой крест, увели его к палатке, но тень сомнений следовала за ним, цеплялась за доспехи, за душу, становясь частью его, вечной, как стена, что он строил на крови.
Глава 3: Тайное убежище
Тёмная пелена ночи окутала деревню, скрывая её от чужих глаз под покрывалом мерцающих звёзд. Лишь тусклый свет далёких факелов, горящих у Великой стены, нарушал густую тьму. Юн Линь осторожно шла по узкой тропинке, которая едва угадывалась среди высокой, шелестящей травы. В руках у неё была плетёная корзина, наполненная свежесобранными травами и кореньями, из которых она собиралась приготовить целебный отвар.
Девушка двигалась медленно, внимательно вслушиваясь в ночные звуки и тревожно оглядываясь на огни вдалеке, которые напоминали ей о том, что опасность всегда была рядом. Сердце Юн Линь билось тревожно и неровно; она понимала, что солдаты императора не дремлют, и любое неосторожное движение может привести к беде.
Дойдя до берега реки, Юн Линь остановилась, глубоко вдохнула свежий ночной воздух, полный прохлады и запахов влажной земли, и опустилась на колени возле воды. Лунный свет мягко отражался в спокойных водах, и река казалась серебристой лентой, текущей вдоль тёмного леса.
Внезапный хруст ветки заставил её вздрогнуть и замереть на месте. Сердце забилось так яростно, словно пыталось вырваться из груди. Юн Линь инстинктивно потянулась к маленькому ножу, спрятанному под одеждой, и медленно повернулась, вглядываясь в темноту.
– Кто здесь? – спросила она тихо, но твёрдо, стараясь скрыть свой страх.
На мгновение наступила тишина, потом из тени деревьев появился знакомый силуэт. Юн Линь почувствовала, как её сердце ёкнуло от неожиданности и облегчения одновременно.
– Фэн Шао? – едва слышно произнесла она, опуская нож и делая шаг навстречу. – Ты? Что ты здесь делаешь?
Фэн Шао остановился в нескольких шагах от неё, и в свете луны она заметила, как напряжены его плечи и устало его лицо.
– Я должен был увидеть тебя, – тихо сказал он, избегая её взгляда. – Я… Я не мог уснуть. Меня преследуют мысли.
– Какие мысли? – осторожно спросила Юн Линь, чувствуя, как её сердце снова наполняется тревогой.
Фэн Шао поднял голову и взглянул ей прямо в глаза. Его взгляд был полон боли и отчаяния.
– Мысли о том, что всё это неправильно, – проговорил он сдавленным голосом. – О том, что долг, который я выполняю, причиняет слишком много страданий невинным людям.
Юн Линь почувствовала, как её дыхание перехватило. Она сделала шаг ближе и мягко коснулась его руки, желая поддержать, утешить, дать понять, что она понимает его боль.
– Ты не виноват в том, что происходит, – мягко сказала она, стараясь успокоить его. – Ты не выбирал такой судьбы.
– Я мог бы выбрать иначе… – его голос звучал мучительно и горько. – Но я боялся, боялся бросить вызов приказам, боялся стать предателем…
Она тихо вздохнула, сжимая его руку сильнее:
– Страх есть в каждом из нас, Фэн Шао. Главное – найти в себе силы преодолеть его и сделать правильный выбор, даже если этот выбор будет самым трудным.
Он молча смотрел на неё несколько мгновений, затем медленно кивнул, словно принимая её слова близко к сердцу. Они стояли в тишине, слушая шёпот ветра и тихое журчание реки, пока мир вокруг них словно замер в ожидании.
Наконец, Фэн Шао первым нарушил молчание, слегка улыбнувшись ей и сказав:
– Знаешь, я рад, что встретил тебя той ночью. Ты вернула мне что-то важное… что-то, что я давно потерял.
Юн Линь почувствовала, как тепло разлилось по её груди. Она улыбнулась в ответ и тихо произнесла:
– Значит, наша встреча была не случайной. Возможно, судьба приготовила для нас что-то большее, чем мы можем представить.
Они снова замолчали, глядя на мерцающую реку, словно пытаясь найти в ней отражение своих собственных судеб. И в этой короткой встрече, полной откровенности и тепла, они ощутили, как между ними незримо натянулась тонкая нить, связывающая их сердца и души сильнее, чем любые обещания и клятвы.
Юн Линь и Фэн Шао сидели на берегу реки, окружённые нежным шелестом ночной травы и тихим журчанием воды. Лунный свет разливался вокруг них серебристым сиянием, мягко обволакивая фигуры и придавая моменту какую-то неземную лёгкость.
Фэн Шао поднял небольшой камень и, задумавшись, бросил его в реку. Камень ударился о воду, оставив за собой мелкие круги, быстро исчезающие на поверхности.
– Почему ты рискнул прийти сюда? – тихо спросила Юн Линь, внимательно глядя на него и пытаясь разгадать его мысли.
Он молчал некоторое время, затем повернулся к ней, и взгляд его был глубоким и искренним:
– Потому что рядом с тобой я могу быть собой. Ты единственный человек, который не видит во мне только солдата и палача. Ты дала мне возможность увидеть себя другим, настоящим…
Юн Линь вздохнула, ощущая, как сердце болезненно сжимается от его слов. Она медленно сорвала лист с куста рядом, задумчиво перебирая его в пальцах, затем тихо сказала:
– Эта стена уже забрала слишком много… Когда-то у меня была семья. Отец был сильным, надёжным человеком, но он погиб там, у стены. Потом мама… Она не выдержала налогов и тяжёлой работы, которая ложилась на плечи крестьян. Она умерла, и теперь у меня не осталось никого…
Она замолчала, почувствовав, как слёзы подступают к глазам. Фэн Шао мягко коснулся её руки, предлагая поддержку и утешение:
– Мне жаль… – проговорил он тихо, искренне, с болью в голосе. – Я знаю, что такое потерять близких. Эта стена поглотила и моего брата. Я видел, как он упал под ударами плети, и ничем не мог ему помочь. С тех пор я живу с этим ужасным чувством беспомощности и вины.
Он отвернулся, напряжённо глядя на воду, и Юн Линь почувствовала, как его боль смешивается с её собственной. Она крепче сжала его ладонь, стараясь передать всю ту нежность и понимание, которые переполняли её сердце:
– Ты не виноват в том, что случилось с твоим братом. Это жестокость и равнодушие императора виновны в наших бедах.
Фэн Шао снова взглянул на неё, его взгляд был полон печали и благодарности одновременно:
– Но я часть этой жестокости, Юн Линь. Я был слеп, повинуясь приказам, и сейчас я не знаю, как искупить свою вину перед людьми, перед тобой…
– Ты уже искупаешь её, – тихо перебила она, улыбаясь сквозь слёзы. – Тем, что сомневаешься, тем, что видишь правду и не боишься признать её.
Фэн Шао глубоко вдохнул, словно её слова были тем самым воздухом, которого ему не хватало всё это время. Он сжал её руку крепче и прошептал:
– Я хочу найти другой путь, Юн Линь. Путь, на котором не будет больше страданий. Но мне страшно… страшно ошибиться.
– Ты не один, – прошептала она, мягко улыбнувшись. – Я с тобой. Вместе мы найдём дорогу.
Они снова замолчали, сидя бок о бок и глядя на мирную гладь реки, и впервые за долгое время оба почувствовали, что одиночество и боль отступают. Вместо них возникала новая сила, рождённая взаимным доверием и тихим обещанием стоять друг за друга до конца.
Вернувшись в хижину, Юн Линь ещё долго не могла сомкнуть глаз. Она сидела у небольшого очага, глядя на пляшущие языки пламени, отражавшиеся в её задумчивых глазах. Мысли девушки беспокойно блуждали, погружая её в воспоминания, которые мучили и не давали покоя.
В руках она сжимала маленький нож – простое лезвие с потрёпанной деревянной рукоятью, старинный подарок её отца, полученный ещё в детстве. Нож казался тёплым и живым, словно хранил память обо всех, кто когда-либо держал его в руках. Юн Линь осторожно провела пальцем по лезвию, чувствуя его холод и гладкость, и тяжело вздохнула.
Она вспоминала легенды, которые часто слышала от матери и стариков в деревне. В тех рассказах Великая стена была не просто каменным монстром, забирающим жизни, но и обителью загадочных духов, незримо охраняющих людей, возводящих её своими слезами и кровью. В детстве Юн Линь верила, что эти духи – защитники слабых, молчаливые свидетели несправедливости, готовые однажды выйти из тени и восстановить утраченную справедливость.
Но теперь, глядя на страдания людей и жестокость, царившую вокруг, девушка сомневалась, есть ли в этом мире хоть что-то способное защитить слабых. Она задавалась вопросом, существует ли справедливость вообще, или она лишь вымысел, придуманный людьми, чтобы облегчить тяжесть их сердец?
– Если вы действительно есть, духи стены, – тихо прошептала она, глядя на огонь, словно обращалась к невидимым слушателям, – почему вы молчите? Почему позволяете всему этому происходить?
Ответом была лишь тишина хижины и едва слышный треск огня.
Юн Линь закрыла глаза, чувствуя, как слёзы медленно скатываются по её щекам. Сердце девушки было переполнено болью и страхом за будущее. Но в глубине этой боли горела и другая, тихая и упрямая искра – надежда, которую подарил ей Фэн Шао.
Она снова увидела его лицо, ощутила тёплое прикосновение к своей ладони, и тепло от воспоминания разлилось внутри неё, вытесняя холод и страх. Он был её надеждой, её шансом на то, что мир ещё можно изменить.
– Если вы не придёте, духи, – прошептала она с новой решимостью в голосе, – мы сами станем теми, кто защитит справедливость.
Открыв глаза, девушка крепче сжала нож и поднялась. Она знала, что путь впереди будет полон опасностей и сомнений, но теперь у неё была причина бороться и верить – причина, имя которой было Фэн Шао.
Юн Линь подошла к окну, взглянула на далекие огни факелов у Великой стены и тихо повторила себе, словно клятву:
– Я не позволю этой стене забрать ещё хоть одну жизнь. Мы найдём способ остановить это.
С этими словами она отошла от окна, ощущая внутри новую силу и решимость, готовую встретить любые испытания, которые ждали её впереди.
Глава 4: Пламя среди камней
Солнце медленно поднималось над горизонтом, окрашивая небо в тяжёлые кроваво-красные оттенки. У подножия Великой стены уже кипела работа: сотни измождённых крестьян и пленных, скованные цепями и стянутые грубыми верёвками, тяжело волокли огромные каменные блоки к месту строительства. Их фигуры, согнутые от непосильного груза, казались тенями, которые беспощадно терзала земля и палящее солнце.
Фэн Шао стоял на возвышении, наблюдая за рабочими со сжатым сердцем и суровым выражением лица. Его пальцы судорожно сжимали рукоять плети, хотя внутри он ненавидел этот инструмент больше всего на свете. Сердце наполнялось стыдом и гневом, но внешне он сохранял маску беспощадного надсмотрщика, которую привык носить столько лет.
– Быстрее! – грубо прокричал он, стараясь звучать жёстко, но внутри ощущал нестерпимую боль. – Император не будет ждать, пока вы будете отдыхать! Работайте!
Один из рабочих, совсем молодой парень, дрогнул под тяжестью каменного блока и упал на колени, задыхаясь и опустив голову. Фэн Шао почувствовал, как его сердце сжимается от жалости, но знал, что солдаты и командир следят за каждым его шагом.
Он шагнул вперёд и с силой ударил плетью по земле рядом с упавшим рабочим, подняв тучу пыли.
– Вставай! Ты должен поднять этот камень, иначе пострадают все! – крикнул он, вложив в слова как можно больше твёрдости и жестокости.
Рабочий с трудом поднял голову, встретившись с Фэн Шао глазами, полными отчаяния и мольбы. Взгляд этот пронзил сердце мужчины, напоминая ему о собственном брате, который однажды упал так же, не выдержав непосильного труда и жестокости надсмотрщиков.
– Прости… – едва слышно шепнул Фэн Шао, так, чтобы никто не услышал, и резко отвернулся, чтобы не выдать своих истинных чувств.
Медленно, с дрожью в руках, парень поднялся и снова взялся за верёвку, натужно потянув камень вперёд. Другие рабочие, опустив головы и сжав зубы, последовали его примеру.
Фэн Шао отошёл в сторону и, словно потеряв терпение, с силой пнул ногой лежащий неподалёку каменный блок. Боль от удара пронзила его ногу, но это была та боль, которую он мог контролировать, боль, которая хоть немного отвлекала от душевных мучений.
Он бросил плеть на землю и закрыл глаза, пытаясь взять себя в руки. Снова и снова перед ним вставали образы прошлого и лица людей, которым он вынужден был причинять боль. Среди них неизменно возникало лицо Юн Линь – девушки, которая первой смогла увидеть его сердце сквозь маску безжалостного воина.
Он понимал, что больше не может так жить, что эта стена уничтожает не только жизни других, но и его собственную душу. Но пока что он не видел выхода. Вся его жизнь была скована цепями долга и страха перед последствиями неподчинения.
– Сколько ещё? – прошептал он сам себе, глядя на нескончаемые ряды камней, лежащие впереди, и на людей, обречённых таскать их до конца своих дней. – Сколько ещё я смогу это терпеть?
Но ответа не было. Было только небо, становящееся всё ярче и жарче, и бесконечная стена, которая безжалостно пожирала судьбы тех, кто строил её собственными руками.
Сгустившаяся ночная темнота медленно погружала деревню в тревожный, беспокойный сон. Лишь звёзды едва заметно мерцали в далёком небе, словно боялись потревожить тишину. Фэн Шао, стараясь оставаться незамеченным, тихо пробирался между деревьев и кустарников, направляясь к маленькой хижине Юн Линь, спрятанной на окраине деревни.
В руках он осторожно держал небольшой мешочек с рисом – скромную пищу, тайно взятую им из лагеря. Внутренний голос твердил, что это неправильно и опасно, но сердце, с каждой минутой бьющееся всё сильнее, заглушало все сомнения. Он понимал, что не сможет иначе – Юн Линь стала тем лучом света, который освещал мрачную реальность его существования.
Подойдя к краю деревни, он осторожно огляделся, убеждаясь, что поблизости нет солдат, и, собравшись с духом, одним движением перепрыгнул узкую траншею, разделявшую дома от леса. Его раненое плечо отозвалось болью, но он лишь поморщился, стараясь не обращать на это внимания.
Добравшись до хижины, Фэн Шао осторожно постучал в окно, стараясь не потревожить соседей. В его груди билось сердце, наполненное тревогой и нетерпением.
Вскоре внутри послышался тихий шорох, а затем окно приоткрылось. На мгновение их взгляды встретились, и Фэн Шао почувствовал, как напряжение, терзавшее его сердце, мгновенно отступает.
– Фэн Шао? – шёпотом произнесла Юн Линь, удивлённая и одновременно взволнованная. – Что случилось? Ты в опасности?
– Нет, не беспокойся, – тихо ответил он, протягивая ей мешочек с рисом через окно. – Я принёс тебе еду. Ты и так слишком много рискуешь, заботясь обо мне.
Юн Линь замерла, глядя на его подарок, и её глаза заблестели от слёз благодарности и беспокойства.