Странные, страшные, плохие, хорошие. Стихи
- -
- 100%
- +
© А. Бражникова-Агаджикова, текст, иллюстрации, 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
Предисловие от художника и писателя Павла Пепперштейна
Мы все живем в тайном ужасе (и этот ужас относится к тем разновидностям ужаса, которые навязывают нам особенную нервозность). И что это за ужас? Этот ужас связан с брызжущим представлением о том, что подлинной поэзии больше нет. Причем ее больше нет вовсе не потому, что ее больше некому порождать, а потому, что ее незачем порождать. Иначе говоря, иногда возникает ощущение, что немалое количество талантливых людей способны порождать великолепную поэзию, но… она больше не нужна. И все же среди этого множества великолепных и талантливых людей встречаются великолепнейшие, талантливейшие (и к их числу, безусловно, относится Алена Бражникова-Агаджикова!), которым удается пробить омертвевшую печаль наших не вполне веселых времен своим пылающим словом, своей пылающей болью. И после «западного» слова «боль» пусть прозвучит глубоко восточное слово «сострадание». Буддийское сострадание! На первый взгляд, великолепный поэт Алена Бражникова-Агаджикова кажется автором протестантским, но мое сердце шепчет мне: нет, это неправда! Она не протестантский автор, она автор буддийский. Она посвящает себя состраданию. Она действительно помогает страждущим и несчастным (помогает не только как деятельный организатор, но и как поэт, как словесник), а не просто теребит края ран, как любят делать протестантские авторы. Она – автор буддийский, потому что она не только лишь теребит раны, но исцеляет их… или хотя бы стремится к этому. Поэзия сострадательная есть то, что чаемо нами в самой глубине наших невысказанных стремлений. Сострадание гнездится в словах и между словами, оно дает знать о себе то нервной пульсацией, то загадочными летаргическими замираниями… с чем мне сравнить этот неожиданный ветерок подлинной поэзии, прилетающий из ниоткуда в тот миг, в тот период, когда этого ветерка уже и не ждешь? Сравнил бы я его с той детской травмой. Но здесь возражу компетентным психологам, которые полагают, что травма всегда зиждется на «серьезных» проблемах. Настоящая детская травма отнюдь не такова, она не знает различения на «серьезное» и «несерьезное». Взять хотя бы ту травму (и эту травму я возвел бы в исток несравненной поэзии Бражниковой-Агаджиковой), которая коренится в такой процедуре, как заправление одеяла в пододеяльник. Все мы испытали это! Или не все? Может быть, вовсе не все мы это испытали… но я точно испытал! Я помню (и никогда не забуду) то мучительнейшее состояние в спальной комнате летнего детского сада, когда каждому ребенку вменяют в обязанность (прежде чем прилечь ради дневного сна) собственноручно заправить одеяло в пододеяльник. И что, господа психологи, вы станете с пеной на губах утверждать, что нужна смерть родителей в автокатастрофе или их предельная холодность в отношении возрастающего чада, для того чтобы сформировалась, созрела, налилась животворящим и ядовитым соком многоцветная детская травма?
Брызните навзничь, детские психологи! Достаточно простого заправления одеяла в пододеяльник, для того чтобы сформировалась травма в тысячу раз более страшная, чем могут вообразить черные архангелы. Ведь одеяло не уминается в пододеяльник! Оно сопротивляется! Там требуется трясти за уголки. Там такие требуются изощрения, что ими на долгие годы становится беременно фарфоровое сознание не взрослого. Как хотелось бы вытрясти из памяти эти одеяла, эти пододеяльники, эти железные кровати, эти пружинные матрасы. Но не получится. Как называется эта невозможность вытрясти все вышеперечисленное? Это называется – подлинная поэзия. И именно эту поэзию (восхитительную, пьянящую, отвратительную, беспомощную, виртуозную) дарит нам Алена Бражникова-Агаджикова.
Предисловие от автора
Во мне всю жизнь соседствовали две вещи: обостренное чувство несправедливости и крайняя восприимчивость к метафизике. Днем я могла работать над материалами о людях, которые подвергаются насилию или сильно болеют и им нужна помощь, а ночью подолгу смотреть в потолок и ощущать распирающее солнечное сплетение чувство. Чувство, что все люди и события связаны даже не невидимой, а красной нитью; что тени от проезжающих машин на стене – это не просто тени, а портал в мир, который я не вижу, но чувствую. Это чувство началось с детства, и его изначальной формой была благодарность Богу за то, что он создал мир таким невероятным. Я могла сидеть на подоконнике, смотреть на вереницу огоньков фар машин и плакать от того, как все невыразимо и благодатно, как вкусно пахнет воздух весной и чистым бельем, которое сушат на балконе соседи.
С возрастом это чувство притупилось, вера в Бога сменилась на веру в то, чего мы еще не постигли, но что совершенно точно есть. А к тридцати годам неожиданно восприимчивость к метафизике снова возросла, как будто заработал уже покрытый пылью старый термометр.
Стихи в этом сборнике писались на протяжении шести лет. Картины писались специально для сборника. Я не знаю, откуда родились некоторые образы стихов – иногда я засыпала, и в голове начинало крутиться слово, одно и то же слово, я перебарывала сон, вставала и писала, рука вела сама. Или в голове вился образ, например, мигающая красная точка, с которой начался один из самых странных и важных для моего сердца стихов, стих про мусорный полигон. А сколько стихов я в итоге проспала… но не жалею, спать я очень люблю.
Большую благодарность я хочу обратить к ряду людей. Режиссерам кино, которые снова и снова дарят мне портал в другую реальность. В особенности Дэвиду Линчу: он познакомил меня с таким жанром, как магический реализм, вдохновил на автоматическое письмо и научил чуткому обращению со своими снами. Художникам, чьи работы остаются моими проводниками в мир цвета и чувств. Музыкантам, чья музыка всегда наполняет мой дом, в особенности Гейру Йенсенну. Моим друзьям и моей семье за базис всей моей жизни, тем, кто жив, и тем, кого уже нет в живых, но кто перебрался в иное пространство. А также всем, кто нашел время, чтобы познакомиться с моим наиболее честным и невыразимым способом осмыслять реальность – какой бы ирреальной она порой ни была, – с моими стихами.
Перейди по QR-коду и посмотри цветной вариант картины
1
мне снится, ты крестишься дваждына водонапорную башню,внизу семенят самолеты,лежат в колыбелях пилотыи пальцы большие сосут.мне снится, ты стонешь во сне,ногами сучишь, как котенок,и нет под тобою пеленок(но ты ведь уже не ребенок),ты звездный пилот корабля.мне снится, что в этой вселенной,обтянутой кожей и тленной,меня быть не может и нет.тому, что есть я, светит светлучей колыбелей пилотов.крест-накрест раскрою ладони,пытаясь нащупать лицо.ты стонешь и просишь проснуться,ты видишь во сне мертвецов.
2
– всем привет, я – взрослый ребенокиз дисфункциональной семьи. если можно,я выскажусь. я много говорю об отце,я превозносил своего отца. хотя так, как ко мне,он не был жесток ни к кому. мы со спонсоромне можем решить, что выбрать мне высшейсилой: иногда приходим на мою могилуи топчемся в нерешительности.говорят, я воскрес. это правда.воскрешение – больнее, чем смерть.смерть – это быстро, а тут некуда деть лопатки,всасывающие крылья обратно,ни стоять, ни взлететь, ни сидеть.метаморфоза длилась три дня.отец меня отправил обратно.я не был уверен, что хочувидеть людей, меня убивших,издевавшихся надо мной,плюющих в меня.другого мира я, впрочем, не знал.отец прямо сказал —надо.молнии мечет, посохом бьет.а я смотрю вниз, мне страшно,и думаю —сам-то он что не идет?стало стыдно.прости, я спускаюсь, папа.падаю, делаю глубокий вдох,кричу:– поговорите с моим отцом!он – это я, я – это он.кричу:– поговорите с моим отцом!Толик, спонсор, приходит в ужас.– ты ведь знаешь, что такое абьюз?– я не знал, но теперь знаю.осудить не могу – боюсь.– в чем-то, знаешь, я сам виноват.и теперь уж как вышло, так вышло.у отца самого как таковой семьи не было, намтрудно его понять. ну вот каково быть тем, ктосам все создал? это, наверное, невыносимоодиноко. я бы просто орал.– разве на кресте ты не орал?Толик раздражающе хороший спонсор. вечноне в бровь, а в глаз.– это было всего один раз и быстро закончилосья знаю, что скажет Толик. его папа тожене сахар, алкоголик, плакал у семилетнегоТолика на коленках и просил называть мамушлюхой. есть в нашей с ним истории коечтообщее. мой отец говорил, что людибудут слушать меня, потому что я воскрес,дескать, он сотворил мной чудо. людиправда стали прислушиваться ко мнеи хотели быть ближе, но никто не хотелслушать меня по-настоящему. я нес себя,запертого во внутреннем саркофаге, гдепродолжал гнить вместе со своими эмоциямии желаниями. они разрастались вширь,но саркофаг было не проткнуть, так что я ходили ходил по пустыне, волоча тяжелую ношу,и рассказывал людям про крест. они падалипередо мной на колени, плакали, как толиковпапа, и рассказывали ужасные вещи.– по крайней мере, – усмехнулся Толик, выдуваядым, – у тебя были поклонники.я посмотрел на его физиономию и впервыев жизни засмеялся.– никогда не думал об этом с такой стороны.– а ты подумай. это друг тебе советует
3
я родился слепой невидимкой:моя мама не познала мучений,обрекающих на крик рожениц.я легко выпорхнул из ее лона,но, слепой, ударился о стекло роддома.но, невидимый, я так долго летал,прежде чем на груди примоститьсябесцветным калачиком,и все же мне удалось. и даже Онапочувствовала мое присутствие.ее тонкие теплые пальцыпроскальзывали сквозь то,что могло бы быть теплым телом,но я был – воздух,бесплотный, колыхаемый ветром,ветер также регулировал температуру моегосердца.ее живот был – как парус,раздуваемый мной изнутри.теперь он опал, но она не расстроилась,куда бы она ни шла,то придерживала калачик воздухана груди.мне нравилось вздыматьсяи опускаться.вздыматьсяи опускаться.как нежно колыхалось то,что могло быть моими кудрями,от ее теплого дыхания.когда она грустила, ее щеки холодели,когда радовалась – ее грудь вздымаласьбыстрее,когда влюблялась – что-то в ее нутреклокотало.она всегда знала,что я рядом.до последнего вздохазнала.вместе с нимя и был растворенво времени,в звездах,в дожде,в океане.и снова —во времени,в звездах,дожде,океане.и снова4
поливай богульник,он любит воду,обновляй воду,поливай богульник.под новый годкакая-то умница(или умник)хорошо придумали,а главное – вовремя.хлопаю стоя,стонем и хлопаем.дела в приоритете:не потерять себя,не потерять себя,себя не потерять.но для началадавай поедими починим кровать5
я бы если моглаобняла тишинуа она бы меняв ответ обнялашепнула на ухобез звуков словаслова ни о чемпокоя слова6
если вдруг ты умрешь,я возьму острый ножи отрежу себепалец.но дилемма получится сложной:без тебя жить нельзя,а без пальца,выходит, что можно7
на три этажа вышепанической атаки,похмелья,глаз, засыпанных песком,надрывается ребенок.пока не знает,что ничейный.узнает —замолчит8
налево – не Прага уже,налево – неясное мне,там светят огни на горе,гора утыкается в месяц.мы в доме живем деревянноми с садом на заднем дворе,сегодня послышалось мне,что сверху игра на рояле.но мне не послышалось,вправду – играет владелица дома.ты – голый напротив меня,и все в тебе очень знакомо.знакомые ребра и нос,знакомый лобок и соски,знакомые руки и брови,а взгляд вот почти не знаком.секс сексом, а это— серьезно.серьезно и страшно смешно.ты – голый, ногами схвативший,звучит то рояль, то затишье,и этот престранный моментзаказан для наших дыханийпод аккомпанемент.– с ума б не сойти! —хохочет в гробуэрик сати.старушка стучит по роялю.надеюсь, что стоны твоией либо не очень слышны,либохотя бырадостны9
мой личный кредит доверия —мокрый серый снег, тающий,как деревенское поверьев двадцать первый век.мои мысли бывают такими,что их точно нельзя печатать,а иначе должностные лицапосадят в клетку, как птицу.мой внутренний стержень,кажется,размягчается от любви.умри ты, ты умри, умри и ты,а я превращу всех в кашицу.моя усталость умножает силу.проживу еще лет двадцать пять —и замочу всех в сортире,покажу всем кузькину мать.моя боль – за себя и за бедных,за слепоглухонемых детей,мертвенно спящих птиц,свисающих с труб медных.мои стихи нескладные.я будто ем слова головой,а потом меня тошнит.но когда протошнишься,всегда становится легче,это истина взрослых,как одеяльник в пододеяло заправлять10
сколько съесть мелатонина,чтоб забыть про все тонины,выпитые мной?сколько безразличияв рамочки приличиянужно запихнуть?снится сонный паралич:на моей кроватилошадь и Ильич.ничего хорошегоне приходит с лошадьюв тусклом свете ночи.я жую стекло, крича,взорвалась, конечно,лампа Ильича.конь прозрачные осколкипьет из черной лужи —умирает тут же.я осколки достаю,пол заполнен кровью.
11
ты-то, может, и извернешься,погладишь санитарку по упругим косам,примешь таблетки, закуришь в толчке,но из себя изгнать дурку не так-то просто.ну, представь. вот дома, в них огни,где-то свет, где-то темень,за спиною шаркает что-тои дышит.кажется – может, все же листьяпровожают в последний путь?но дыхание нарастает,сила выдоха-вдоха крепнет,шаги настигают осенние ботинки.неоткуда, но хочется проснуться,посмотреть, кто настойчиво намереваетсязабрать у тебя что-то, хотя вроде пуст,и ты решаешь обернуться.зеленый куст с синим отливомрасшаркивается на ветру.надоедают социальные игры,я (ты/мы) бегу, отрываю ни в чемне повинные веточки.мой баллон наготове,но из куста вылезает рука.это моя рука.вот родинка.вот мама случайно ошпарила кипятком.я сажусь напротив, я страшно напуган,мне (который из кустов) нужна помощь.и я опять его вытягиваю.и я опять себя вытягиваю.и я опять себя насилую.и я опять себе доверяюсь.и я опять предаю сам себя.и я опять говорю, что диагноз – не я,но по правде я в это не верю/из цикла с Женей/
13
мне кажется ятогомне кажетсяя умираюмне говорятчто за жутьно ведь нетникогоотвечаюникогоникогоникогокто бы зналпро тот светхоть чуть-чуть.
14
голуби жадно жрутпотому что холоднодругого голубя.снег разлетается вбоккрасиво.зима в России15
мой умвсегдастремится в домКонец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.