Геллертская падаль

– Эй, привет! Как ты? – заметив на дальней стойке второго этажа коллегу, Лео изобразил дежурную дружелюбность. Аккуратно но настойчиво мужчина продирался сквозь плотную толпу посетителей.

Мишель, разрумяненная, то ли от вина, то ли от оживлённой беседы, восседала на высоком табурете, окружённая мужчинами и женщинами.

– А, Лео! Привет! – по правилам неформального этикета дважды коснулась его щёки своей напудренной. – Это Лео, – представила она.

Видмайер лениво пожал несколько протянутых рук. Представители венгерской медийной среды показались ему самодовольными и высокомерными юнцами – юнцами не по возрасту, а по развитию. Впрочем, блогеры, стримеры, контент–мейкеры и прочие пиарщики мало отличались от немецких, французских или американских коллег. Такую публику Лео знал слишком хорошо. Одна из его ранних методичек в Институте как раз и была посвящена взаимодействию с подобными «специалистами».

– Лео мой давний знакомый, – продолжала Мишель. – Кто–нибудь из вас знает что такое копирайтинг?

В ответ раздались смешки.

– Этот парень, – сказала она, кладя ладонь на плечо Видмайера, – кое–что в этом понимает.

– Да что ты, Мишель, – отмахнулся Лео. – Я всего лишь складываю слова в предложения. Честно говоря, не всегда уверен, что даже буквы расставляю верно. Если бы не автоматическая проверка орфографии…

Опять кто–то хмыкнул.

– Не скромничай. Здесь скромнягам не наливают.

– Ну ладно, – улыбнулся Лео, взял со стола бутылку рислинга и отхлебнул прямо из горлышка.

Компания одобрительно загудела. Сделав несколько глотков, Видмайер поднял бутылку над головой и громко сказал:

– Официант! Принесите еще парочку таких же бокалов.

Воззвание понравилось новым знакомым. Некоторые потянулись к бутылке чтобы чокнутся. Другие подлили себе вина. Спустя несколько минут неловкость от присутствия новичка развеялась. А ещё через десять минут Лео уже лишь мягко направлял беседу в нужное ему русло.

– Цвет, – настаивал изрядно захмелевший парень с лихо закрученными вверх усами. – Говорю же, цвет, тот самый элемент, который радикально меняет восприятие текста.

– Уау! – съехидничал толстяк в клетчатой рубашке. – Приз в студию! Элек сделал прорывное открытие…

– Заткнись, придурок! – осадил его усач. – Дело не просто в цвете. Вся соль в сочетании оттенков. Тогда смысловое восприятие усиливается…

– Тексты это прошлый век, чуваки, – перебила его девушка с ярко–розовыми волосами и готическим макияжем. – И если игра оттенков ещё что–то значит, то только в видео. В клипах, честно говоря, важно всё, любая мелочь.

– Ещё скажи про двадцать пятый кадр, – хмыкнул интеллигент в очках.

– А почему бы и нет? – удивилась девушка.

– Секунду, коллеги! – вмешался Видмайер. – Всё, о чём вы говорите, лишь инструменты. Ну, как молоток: каким бы древним он ни был, он актуален, если подходит под задачу. И текст, и цвет, и аудио–видеоряд это всего лишь средства.

– Хочешь сказать, – подыграла Мишель, – главное это месседж?

– Главное, моя дорогая, чтобы заказчик остался доволен, – пошутил Лео. Присутствующие лениво усмехнулись. – А доволен он будет только тогда, когда информация попадёт в аудиторию. Возьмём, к примеру, старушку Морелли… хотя зачем так далеко. Ваш премьер. Точнее, его пиарщики. Вы ведь тоже к ним относитесь?

Компания снова усмехнулась.

– Ну согласитесь, – продолжал Лео, – это же гениально! Так чётко и доходчиво гнуть своё, да ещё наперекор мейнстриму! Кто–нибудь может объяснить, как такое возможно? Только не говорите, что всё дело в автократии.

– И в ней тоже, – после паузы сказал толстяк в клетчатой рубашке. – Орбан популист. Он говорит то, что люди хотят слышать, и делает то, что удерживает его у власти. Если бы он думал о будущем мадьяр, не дружил бы с русскими. Покупая у них дешёвый газ сегодня, он продаёт завтрашнюю независимость…

– Кто о чём, а вшивый о расчёске, – интеллигент поправил очки. – Наш новый друг говорит не о месседже, а о подаче. О пропаганде. Отчасти Пам прав: секрет успеха пиар–кампании Орбана – в популизме. Впрочем, может, никакой кампании и нет: просто никто из нас не хочет много платить за газ сегодня. А завтра… завтра устроим этим русским ещё один пятьдесят шестой год.

– Или они нам, – заметил толстяк и отхлебнул вина.

– Секундочку, – Лео тоже пригубил вина, зеркаля жест собеседника, – наша работа, коллеги, информировать. Помните, пару лет назад Илон Маск отказался от услуг рекламных агентств? Громкое заявление: «Совершенный продукт не нуждается в рекламе». Но реальность такова, что даже о совершенстве должны узнать. С вашим премьером то же самое: какими бы совершенными ни казались его шаги, всё равно образуется информационный вакуум. Я бы назвал это обратной тягой. Если его не заполнять…

Лео запнулся. Дыхание перехватило, сердце забилось чаще. Первая мысль – галлюцинация. Та, что утром засела в мозгу, потом явилась во сне, теперь преследует его в виде призрака. Нет, это не галлюцинация. Это была она.

– Ну? – мужчина в очках, да и не только он, ждал продолжения.

– Да, да, – Видмайер постарался взять себя в руки. – Извините. У нас прибавление?

Присутствующие проследили за его взглядом. За широкими плечами парня в клетчатой рубашке стояла она – рыжая нахалка, а рядом немолодая дама с короткой стрижкой и в худи цвета хаки с надписью GAP.

– О–о–о! – обрадовалась Мишель. – Клара! Беатрис! Я уж думала, сегодня не увидимся.

Она обняла сначала одну, потом другую, расцеловав обеих в щёки.

– Падайте! – пригласила их к стойке профессорша. – Извини, Лео! Ты как раз говорил об информационном вакууме, вызванном излишней убедительностью пропаганды.

Пытаясь унять внезапную сухость в горле, Лео сделал глоток вина.

– В принципе, я всё, – сказал он изменившимся голосом. – Гашение этой самой обратной тяги я и считаю гениальностью пиарщиков Орбана.

– Думаю, никакой гениальности нет, – заговорил усач, не обращая внимания на вновь прибывших дам, должно быть, давно и хорошо знакомых ему. – В правительстве нет никаких суперпиарщиков. В лучшем случае привлекли родственников или любовниц. Так, для формы. Всё идёт само собой.

Лео, как ему казалось, незаметно взглянул на рыжеволосую. Её лицо стало ещё привлекательнее: в глазах – больше жизни, в манерах – больше уверенности. От этого ему сделалось не по себе. Волна стыда накрыла его. «Не надо на меня дрочить, – прозвучало в голове. – Никогда!» На секунду показалось, что она всё знает: о сне, о фантазиях, о подростковом рукоблудии. Но почему? Она ведь даже не посмотрела в его сторону. Всё дело в её манерах, в той уверенности, с какой она держалась. Женщины чувствуют, когда нравятся мужчинам, и умеют использовать мужскую страсть на все сто.

Словно подслушав его мысли, рыжеволосая резко повернула голову и впилась в него вызывающим, зеленоглазым взглядом. Не отрывая его, она спросила у Мишель:

– Подруга, это кто? Сидит, ладошки потеют.

– А–а–а! – оживилась профессорша. – Это Лео. Мой друг.

– Друг–друг? Или как? – девушка всё так же не сводила с него глаз. Лео казалось, что он провалится сквозь землю от стыда. Усилием воли он удержал себя на месте, хотя всё внутри рвалось: вскочить и сбежать из этого проклятого паба.

– Или как, – отмахнулась Мишель. – Тем более, у него вроде есть дружок в Германии.

– М–м–м… – протянул Видмайер, мысленно благодаря своего психолога за изнурительные тренинги по подавлению гнева. Если бы не они, бутылка вина уже летела бы либо в стену, либо, что вероятнее, в чью–нибудь голову. – Ничего, что я вообще–то ещё здесь и всё слышу?

– Ты нам не мешаешь, – спокойно отрезала рыжеволосая, поднимаясь. Её реплика вызвала несколько смешков. Самолюбие Лео болезненно заныло. Девушка шагнула к нему и протянула руку. – Я, Беатрис. Эй, Денеш, – обратилась она к интеллигенту в очках, сидевшему рядом с Лео. – Пересядь куда–нибудь. Или у вас, мальчики, другие планы?

Мужчина в очках поднялся:

– У тебя, Беа, талант всё опошлить, – сказал он, пересаживаясь. – Ничего святого! Подумать только: лик Девы Марии, кормящей младенца, для тебя…

– …инцест, возведённый педофилами от религии в святыню, – бодро подхватила девушка. – Чтобы веками можно было безнаказанно глазеть и вожделеть. Это он, – пояснила она Лео, выхватывая у него бутылку вина, – из моего вчерашнего эфира.

Не смущаясь, Беа приложила горлышко к пухлым губам и сделала несколько добрых глотков. Её полная грудь оказалась прямо перед лицом Лео, и он невольно представил, как под тонкой тканью водолазки розовеют соски. Отстранившись от бутылки, она оживлённо продолжила:

– М–м–м! А как вам морда того гнусавого проповедника, когда я сравнила эстетику античности с БДСМ–фантазиями Средневековья? На, держи. – Она вернула Видмайеру бутылку и уселась на высокий табурет. – Охренеть, да?

– Костёр по тебе плачет, – сухо заметил интеллигент.

– Да пошёл ты, – отрезала девушка и с хрустом раздавила арахис, закинув в рот орешки.

– И всё–таки, Лео, – вмешалась Мишель, возвращая разговор в прежнее русло, – ты считаешь происходящее в медийном пространстве пиаром?

Видмайер замер, уставившись на бутылку. Со стороны казалось, он обдумывает ответ. Но в действительности думал о другом: секунду назад её губы касались этого стеклянного горлышка. Если он сделает глоток – это станет их поцелуем. Он хотел этого и боялся. Боялся, что не сможет остановиться. Боялся, что тело его предаст. И чем больше он об этом думал, тем сильнее наливался его член.

– Лео, – осторожно окликнула его профессорша. Действительно, пауза затянулась.

Он решился. Приложил горлышко к губам и глотнул кисловатого вина.

«Глупости, – мелькнуло в голове. – Это не поцелуй. И быть не могло».

– Мишель, – начал он, стараясь собраться, – медийное пространство и есть пропаганда. Нас, если вернуться к началу спора, интересует лишь эффективность. Что думаете об этом, коллеги?

Во взгляде профессорши мелькнул укор. Подобной публике вопросы так прямо не задают. И она, и Видмайер это прекрасно знали.

– Ну, – почти сразу откликнулся толстяк в клетчатой рубашке, – выгляните в окно, и вы увидите ответ. Пропаганда Орбана чертовски эффективна!

– Соглашусь, – добавил, заплетающимся языком, усач. – Популистская риторика эффективна ап… априори. И это даже не пропаганда, а оглашение мнения большинства. Что–то вроде эффекта Барнума.

– И на этой почве любая чушь из уст фюрера прорастает буйным цветом, – поддакнул толстяк.

Лёгкое дыхание пощекотало Лео ухо.

– Ты реально пидор?

Шёпот Беа был похож на шелест осенней листвы. Лео повернулся – её лицо оказалось совсем рядом. Сердце вздрогнуло, ладони сжались в кулаки, сдерживая импульс: схватить её за плечи, прижать, утонуть в обжигающих поцелуях.

– Всё сложно, – едва слышно выдавил он.

– Парфюм тебе твой дружок выбирал? Хороший вкус, – прошептала она. – По утрам я обычно в Сечени.

И уже громко, под общий шум, добавила:

– Предлагаю выпить за популистов!

Журналисты застыли в недоумении.

– Чего? – удивилась Беатрис. – А–а–а! Эншульдигунг! Нынче мы не такие!

Извинения не возымели эффекта. Наоборот: даже изрядно набравшийся усач обиженно поставил бокал на стойку. Но девушку это ничуть не смутило.

– Как хотите, – она выдернула бутылку из рук Лео, сделала несколько глотков и вернула обратно. – Что плохого в том, чтобы угадывать ожидания? А? Вот ты, Денеш, – она ткнула взглядом в интеллигента, тот тут же нервно поправил очки, – знаешь, чего хочет твоя жена? Нет. А будь ты популистом, помчался бы домой и порадовал Гизи первосортным куни.

Блогеры прыснули от смеха. Мишель восторженно захлопала.

– Ага! – не унималась Беа. – Лизуны все популисты. Точно. И наоборот. И что тут такого? «Пропаганда, фюрер!» – передразнила она толстяка. – Представьте: приходит Денеш домой и начинает вещать Гизи, что «еще не время», что «морально она не готова»… или вообще, что «для куни она слишком… ну как бы это сказать… большая, что ли». Что если она не сядет на диету, Денеш опять вылижет не ту складку.

Компания взорвалась. Клара схватилась за живот. Усач чуть не свалился с табурета. Девушка с розовыми волосами прикрыла лицо руками. Толстяк откинулся назад и трясся от хохота всем телом. Лео Гизи никогда не видел, но по реакции понял: у жены интеллигента формы – ещё те.

– Это уже слишком! – протестовал мужчина в очках. – Мне кажется, Беа, ты…

– Ладно, ладно, – девушка подняла ладони, словно усмиряя толпу. – Всё, ни слова о Гизи. Вот Лео. Ну? Что ты предпочтёшь: многочасовые объяснения о том, что минет – аморально, неэтично, «неплодотворно»… или старый добрый отсос? Хотя, в твоём случае, «аморальность» и «неплодотворность» можно смело вычеркнуть.

Теперь публика лишь хихикнула, но улыбки не исчезли.

– Блин, – спохватилась Беатрис. – Пример неудачный. Твой случай особый. Для вас, геев, ведь важно, кто у кого… ну…

Смех прокатился по компании.

– Ладно, – она щёлкнула пальцами. – Представь. Я становлюсь на колени, расстёгиваю ширинку, достаю твой член и, как в микрофон, говорю: «Дорогие сограждане! Мы не должны покупать дешёвую энергию, потому что тем самым поддерживаем агрессора. Мы, как сознательные европейцы, обязаны покупать газ дорого – у своих же олигархов, которые закупают его у агрессора дёшево!»

Беа поднесла к губам сжатый кулачок–«микрофон», выпятив губы в вызывающем поцелуе.

Лео вздрогнул. В воображении кулак превратился в его член, а её губы уже касались головки. Он будто чувствовал дыхание, чувствовал, как капли слюны падают на напряжённую плоть. Волна шла по телу. Ещё чуть–чуть – и он кончит прямо здесь, в зале.

– Извините, – прохрипел он, резко поднялся и быстрым шагом направился к туалету, стараясь прикрыть вздыбившиеся брюки.

За спиной донеслось перешёптывание:

– Кажется, ты его обидела.

– Да и чёрт с ним, – беззаботно ответила Беатрис. – Популисты, в отличие от элитариев, хотя бы называют вещи своими именами. И главное – не прячут свои интересы за мифическими благами. Если уж расстегнули ширинку – то отсасывают, а не читают морали.

Смех снова взорвался, но Лео его уже не слышал. В голове звенела пустота.

Кончив, Лео еще долго не мог прийти в себя. Ему было стыдно, и, как это часто случалось, стыд лишь усиливал желание. Страсть превращалась в безумие. Он сделал это еще раз – сначала в туалете паба, потом дома. И каждый раз перед мысленным взором вставала Беатрис. Обнажённая, до неприличия сумасшедшая – если у сумасшествия вообще бывают границы приличия.

Проваливаясь в беспокойный сон, Лео почти был уверен: проснется другим. От подростковой страсти останется лишь тупая ноющая боль в паху. Прежде пережитых фантазий ему хватало с лихвой. Возможно, так бы и случилось, если бы не сон. Странный, абсурдный сон.

Они лежали на медвежьей шкуре. Мрак каменного зала разрывал лишь свет огня в камине. Лео ласкал девичье тело, с трудом сдерживая желание войти в него. Когда наконец решился, Беа резко сжала его яички и властно сказала: