Хозяин подземелья

Хорошая ночь

Резкий холодный свет ламп дневного света резал чувствительные глаза Кира. Вытертая старая клеёнчатая скатерть в нелепый красный горох противно липла к рукам, поэтому он старался не касаться её. Пластиковый стол, на который он опирался локтями, покачивался и едва слышно скрипел. Как и стул, на котором Кир сидел.

Посетителей в этой забегаловке на окраине Тыага, одной из двух на весь посёлок, и так было немного, а с наступлением темноты зал опустел окончательно, лишь милая девушка сидела и вдумчиво пила чай за столиком неподалёку. Поэтому звук стучащего по разделочной доске ножа говорил о том, что повариха старается ради него, Кира.

Она готовила еду, которую Кир не может съесть.

Кир сидел в самом тёмном углу крохотного зала, если в освещённом этими ядерными лампами зале вообще можно было найти тёмный угол. Капюшон его чёрной застиранной вытянутой кофты был надвинут глубоко на лицо. Нечего пугать народ его внешностью. Да и от света немного защищает.

В свои сорок пять выглядел Кир на двадцать три года, на тот же самый возраст, в котором видел солнце в последний раз. Мода на безумные цвета волос среди школьников и студентов немного облегчала его существование в последние годы, он всё ещё мог сойти за одного из них. Он почти мог слиться с толпой. Почти.

Если бы он мог появляться на улице в сумерках, то его можно было бы принять за очередного субкультурного парня. Но Кир мог выходить только в глубокой чернильной темноте ночи, и его белая кожа и белые волосы вызывали у людей оторопь и тревогу. Как и обсидиановые радужки.

Да и готов и рокеров в маленьком сибирском посёлке было целых полтора человека, которые свою непохожесть выделяли разве что чёрными шмотками и самодельными браслетами с шипами. Кир на их фоне выглядел белой вороной. В прямом смысле этого слова.

Слишком много странностей в одном флаконе, чтобы люди легко списывали их на эксцентричные предпочтения в моде. Пусть люди и не были Видящими, но миллионы лет эволюции всё же учили их выживать в мире, где в ночи водились хищники пострашнее волков и медведей. Очень многие кожей чувствовали, что Кир опасен.

Все, и молодые, и зрелые, обходили его стороной. Да и он тоже старался не слишком высовываться и привлекать к себе внимание. Незачем. Лишнее внимание к таким, как он, ведёт к ненужным проблемам.

Кир жил один. К сожалению, его Братья и Сёстры имели непозволительно специфическую внешность, делавшую их непохожими на других сородичей и людей. Двое белокожих абсолютно седых мужчин привлекали бы слишком много внимания, и он расстался со своим сеньором семнадцать лет назад. Семнадцать лет он был один.

Со временем Кир привык жить в тени и одиночестве и даже смог убедить себя, что его это не тяготит. И тем не менее, он всё равно иногда выбирался из убежища и вот так выходил к людям. Наверное, просто не хотел забывать, как звучит живая человеческая речь.

– Ваш стейк, пожалуйста, – сказала женщина, ставя перед ним тарелку с куском мяса.

Кир приподнял голову так, чтобы глаза не показались из-под капюшона, улыбнулся ей одними губами и кивнул. Он старался не говорить с людьми, его голос, шелестящий, как ветер в скалах, мог показаться им странным.

Когда он приходил в такие места, он всегда заказывал что-то такое, что можно разрезать и растащить по тарелке. Легче создать иллюзию того, что он что-то съел. К тому же, стейк пах для него приятнее салата. Иногда он забирал растрёпанные остатки пищи с собой и оставлял где-нибудь для бездомных животных. С раннего детства он сохранял уважительное отношение к пище.

Кир взялся за столовые приборы и начал пилить стейк, раздумывая, не лизнуть ли кусочек. Иногда он пробовал еду, которую ему приносили, естественно, и не думая о том, чтобы её глотать. Наверное, это можно было бы сравнить с тем, как люди нюхают цветы: пахнет приятно, но неаппетитно.

Тело его больше не могло переваривать обычную пищу. Разве что, он иногда пил немного воды, когда тело этого требовало, а требовало оно крайне редко. Питаться теперь Кир мог лишь одним – человеческой кровью. И вот в оттенках её вкуса он стал настоящим специалистом.

Сладкая кровь диабетика, кислая, воняющая ацетоном – худеющей фифы, бедная – у малокровных… Теперь это было для него единственным доступным букетом аппетитных вкусов и ароматов.

Когда-то ему было интересно, каким образом его тело технически может переваривать кровь, если она по всем законам жанра в его желудке должна свернуться и превратиться в комок. К тому же, как на этой крови работают его мозги, если у него не бьётся сердце, и, соответственно, нет кровотока?

Во время редких контактов с сородичами Кир узнал, что некоторые из их племени пытались вести исследования в этой области, но толку было мало. Живые индивиды от вскрытия почему-то решительно отказывались, а от мёртвых тел сородичей толку не было никакого.

Для начала потому, что его сородичи являлись условно бессмертными. То есть, погибали они в основном от неестественных причин, что часто было связано с обширными повреждениями. К тому же, тела сородичей очень быстро разрушались, гораздо быстрее, чем человеческие, что делало их изучение невозможным.

Был, правда, род, знавший о теле вампиров если не абсолютно всё, то уж больше всех остальных сородичей – точно. Правда, с внешним миром этот род почти не контактировал ко всеобщему счастью.

Впрочем, интерес Кира со временем прошёл. Что толку от знаний, которые ты никогда и никуда не сможешь применить? Вынужденная изоляция вообще сильно уменьшает интеллектуальные аппетиты. Ну, или по крайней мере, значительно их меняет.

Всё время пребывать в одиночестве было утомительно, к сородичам Киру путь был заказан, но к людям он иногда выбираться мог. Такие вот вылазки в «светлый мир», как его называл Кир, были глотком свежего воздуха, который он потом вспоминал и анализировал месяцами.

Иногда ему даже удавалось урвать небольшой кусочек живого общения и… кое-чего ещё более приятного. И, похоже, сегодня у него будет удачная ночь. Девушка, что сидела за соседним столиком, пила чай уж очень медленно. От Кира не укрылось то, как она несколько раз бросила на него заинтересованный взгляд, полагая, будто густые тёмные волосы, падающие на лицо, могут это скрыть.

Кир успел рассмотреть её в деталях. Невысокая, аппетитная, во всех смыслах, пышущая жизнью девушка лет двадцати пяти, весьма приятная и располагающая к знакомству внешность. Избегать её внимания Кир ни за что не станет.

Он, не скрываясь, посмотрел на девушку и задержался на ней взглядом чуть дольше, чем это было прилично. Если она не сбежит, то Кир обязательно подойдёт познакомиться. Тем более, что ему неплохо было бы поохотиться, а тут наклёвывается такая возможность сделать процесс обоюдно приятным.

Интимность момента разбила высунувшаяся в зал повариха, она же официантка и, видимо, хозяйка заведения.

– Извините, можно, я телевизор включу? – спросила она.

Кир кивнул, девушка – тоже, женщина вышла в зал и ткнула кнопку на пульте.

– … аномальная засуха, – заверещал телевизор так, что Кир поморщился. – МЧС объявило оранжевый уровень опасности в связи с угрозой возникновения лесных пожаров. Региональные власти сообщают о локальных очагах возгорания вблизи малых населённых пунктов. В данный момент все их удалось оперативно отследить и предотвратить глобальные пожары. Напоминаем вам о строгом запрете на разведение костров, пал травы, сжигание мусора и любые другие действия, способные привести к возгораниям!..

Кир скривился. Каждый год одно и то же! Девяноста три лесных пожара из ста происходят из-за дураков, которые выкинули окурок в сухую труху, разожгли костёр в лесу или намеренно подожгли траву. Вулканы, молнии, падение метеоритов – всё это не порождает и десятой доли лесных пожаров, и это кое-что говорит о людях.

Для вампиров пожары были особенно опасны. По какой-то неведомой Киру причине их тела горели, как пропитанная маслом ветошь. Если на них попадала искра, они вспыхивали, и сбить пламя было уже очень трудно. Даже мимолётный контакт с огнём мог унести вампира за Грань.

Кир представить себе не мог, как жили сородичи во времена, когда освещение и отопление были исключительно от живого открытого огня. То, что вампиры не мёрзнут – чушь собачья. Вмёрзнуть в лёд – это очень больно, Кир пробовал. С тех пор он предпочитал тепло.

Лесной пожар, подбирающийся к большому городу, мог сильно помешать сородичам, задымив город, а уж в посёлке, где он запросто мог перекинуться на жилые дома… Словом, Кир обратил внимание на экран.

Он окинул взглядом карту с обозначением очагов возгорания и хмыкнул. Обычная привычка журналистов из мухи делать слона. Ушастое чудовище незаконно пересекло границу страны и взяло в заложники законопослушного крокодила.

Словом, на карте он увидел то, что случалось в Сибири почти каждый год. Мелкие возгорания вблизи человеческого жилья, с которыми спасатели прекрасно справляются. Ничего необычного.

Хотя, может, и было, из-за чего насторожиться. Лишняя бдительность никогда не повредит.

Но, одёрнул сам себя Кир, стоило отметить, что в этом году засуха была и правда слишком уж сильной. Необычной. Тучи клубились над землёй, не в силах пролиться дождём. Тайга хрустела и потрескивала сухим опадом и валежником, а города были наполнены пылью.

Пыль скрипела на зубах, оседала в глотке, норовила запорошить глаза. Это ощущение тончайшего слоя пудры на лице Кира бесило, как и непрестанный вкус земли на языке. Кир чувствовал, что животные гибнут от голода.

И эта сушь под хмурым небом не нравилась Киру. Заставляла тревожиться. Его заставляло тревожиться всё необычное, в этом был залог его выживания. Тот, кто живёт в тени, обязан быть осмотрительным.

Кир закончил издеваться над стейком и попросил стоявшую рядом женщину:

– Заверните остатки, пожалуйста.

Женщина вздрогнула от звука его голоса, но послушно пошла на кухню за контейнером. Ночь не бесконечна, а Кир планировал провести её за гораздо более приятным занятием, нежели сидение за столом над бесполезной для него тарелкой еды.

Девушка подняла на него удивлённый и чуть обиженный взгляд, но тут же потупилась и грустно уткнулась в свою чашку. «Подожди, милая, конечно же я не оставлю без внимания твой интерес, совсем скоро», – подумал Кир и улыбнулся девушке одними губами, не показывая клыки. Она этого не увидела.

Кир вышел из забегаловки, отошёл подальше от света и открыл контейнер. На вкусный запах тут же вышли две кошки. Собаки вампиров почему-то недолюбливали. Кир погладил рыжую тощую разбойницу. Даже такой тактильный контакт был ему приятен.

Он втянул ноздрями воздух, ощупывая своё окружение с помощью всех своих возможностей, которые не демаскируют его. Неподалёку миловалась какая-то парочка, подвыпивший работяга шёл домой. Может?.. А впрочем нет, не стоит. Кир может ограничиться одной девушкой. Стоит ли истощать свой лан?

Лан… Старые слова приживаются в лексиконе тех, кто живёт столетиями. Вампиры до сих пор называли так свой «надел», хотя времена феодов давно прошли. Тыаг был ланом Кира, пусть он и не имел возможности объявить об этом во всеуслышание. И он берёг его. Как мог.

Он ждал в тени, не утруждая себя тем, чтобы смотреть на дверь кафе. Он услышит и учует, когда девушка выйдет. Долго ждать ему не пришлось. Хлопнула дверь, из неё вышла понурившаяся девушка и, не глядя по сторонам, пошла куда-то вправо. К удовольствию Кира фонарей там было меньше.

Кир скрылся в тени и мгновенно нагнал её.

– Простите, пожалуйста, – заговорил он, когда они отошли на достаточное расстояние.

Девушка взвизгнула и подпрыгнула на месте, резко оборачиваясь. Её сердце заколотилось, как сумасшедшее, и это отозвалось приятным теплом в животе Кира. Запах девушки усилился.

– Прошу прощения, что напугал Вас, – продолжил он мягко, подпуская в голос самую малую кроху силы.

Он знал, что ему не потребуется слишком сильно зачаровывать её, чтобы расположить к себе, он просто искренне не хотел её пугать. До сих пор он не приобрёл снисходительно-утилитарного отношения к людям, присущего его сеньору. Он уважал людей и хорошо помнил, что когда-то был одним из них.

Девушка перестала судорожно цепляться за свою сумочку, будто пытаясь заслониться ей от Кира, но взгляд её оставался напряжённым.

– Я Кирилл, – Кир намеренно называл более привычное имя. Это казалось людям более безопасным и вызывало меньше вопросов. – Я видел Вас в кафе и… Как Вас зовут?

– Со-соня, – чуть споткнувшись ответила она.

– Очень приятно, Соня, – ответил Кир, склоняя голову к плечу и делая едва заметный шаг в сторону девушки. – Можно, я провожу Вас домой?

Кир ещё немного дохнул на неё силой, смывая остатки тревоги. Это подействовало. Зрачки девушки расширились, дыхание стало чуть более частым, запах изменился. Как только она поверила, что Кир не причинит ей вреда, на смену страху пришло возбуждение.

Девушка заворожённо кивнула. Кир намеренно смотрел ей в глаза, не отрываясь. Сейчас он не применял к Соне никакой силы, Кир её привлекал, и это льстило. Губы её чуть приоткрылись то ли от удивления, то ли от того, что ей не хватало воздуха.

Кир подошёл почти вплотную к ней, Соня не шарахнулась, и Кир, не скрываясь, бросил взгляд в её вырез. Она не смутилась, и Кир снова вперился взглядом в её лицо. Он подчёркнуто галантно подал ей локоть, и Соня его приняла.

Посёлок был крохотным, и они очень быстро в полном молчании добрались до дома Сони, стандартной пятиэтажки, построенной в советское время. Соня неуверенно посмотрела на Кира, когда они подошли к двери подъезда, и отчаянно покраснела.

Кир не стал мучить её и снял с неё груз моральных терзаний, предписывавших ей сделать совсем не то, чего ей хотелось. Он приобнял девушку за талию и начал медленно склоняться к её губам. Соня смотрела на него, как заворожённая.

– Ты пригласишь меня, Соня? – спросил он, почти касаясь её губами.

Она не смогла ответить, только шумно сглотнула и коротко кивнула. Другого приглашения Киру не требовалось. Он поцеловал её ещё в прихожей, не позволив даже разуться. Кир мягко преодолел её стыдливость и неуверенность, распаляя Соню безо всякой силы.

В глубокой темноте её спальни, непроницаемой для неё и прозрачной для его чувствительных глаз, он долго и вдумчиво показывал ей, насколько она привлекательна для него, заглушая её протяжные стоны ладонью. Под его умелыми пальцами она решилась на такие вещи, которые, Кир был уверен, никогда не пробовала, и это ей понравилось. Ему – тоже.

Он нежился в её объятиях, купался в них. Он так редко ощущал чужие прикосновения, что всё то, что делала эта Соня, вызывало в нём чувство острейшего наслаждения, и ему хотелось ещё и ещё. Он не давал ей спать несколько часов кряду.

Перед самым рассветом он, пресыщенный и полностью ублажённый, с грустью покинул крепко спящую с лёгкой улыбкой на губах девушку, убедившись, что на её нежной коже не осталось ни одного следа от укусов, которые она не запомнит. Он ушёл, чтобы вернуться в своё убежище и спрятаться от солнца в чернильной темноте, в которой он обречён прожить остаток своих дней.

Милосердие

Вера прислонилась лбом к оконному стеклу и тяжело вздохнула. На оконном стекле образовалось запотевшее пятно, заслонившее ей вид на ночную улицу. Безлюдный парк под окнами центральной Братинской больницы был скупо освещён фонарями и напоминал лабиринт фавна.

В отделении было темно по случаю отбоя, и Вера отлично видела всё, что происходит за окном, а вот её собственное отражение в стекле казалось зыбким и призрачным. Будто она была прозрачной, эфемерной на фоне недвижимой реальности.

Она прикрыла саднившие глаза. Господи, в них будто песка насыпали! И голова раскалывалась неудержимо. Не мудрено! Она уже две ночи на ногах. Она бесконечно устала. Двое суток дежурства – настоящее испытание.

Выглядела Вера соответствующе. Её ярко-рыжие волосы свалялись в мочалку, медицинская форма превратилась в грязную тряпку, но привести себя в порядок не получалось. Всех комбустиологов вызвали в больницу по тревоге, но явились не все, и на плечи отозвавшихся легла страшная нагрузка. Вера старалась не думать о том, куда могли деться те, кто не прибыл в больницу.

За двое суток она и словом ни с кем не успела перекинуться, не ела и не спала толком. Она бегала от пациента к пациенту, прилагая все усилия к тому, чтобы помочь, а потом падала без сил на какие-то горизонтальные поверхности, будто сознание теряла. Время сна даже не откладывалось у неё в памяти, и дежурство превратилось в одну бесконечную наполненную стонами боли ночь.

А началось всё мгновенно. Никто не ожидал, что лесные пожары раскинутся на такую площадь. В новостях только и было, что один сюжет, призывающий людей не разводить костры. Такие у них крутят каждый год. А потом, за один день, в одночасье, огненный кошмар накрыл половину Сибири.

Никто даже не успел осознать, что произошло. Говорят, люди выбегали из домов, не успев одеться. А некоторые и выбежать не успевали. Ни дым, ни вонь – ничто не предупредило о пожаре. Только внезапно всполошившиеся животные насторожили жителей некоторых сёл, чем спасли их всех.

А дальше – темнота и неизвестность. Огонь отрезал Братин от внешнего мира, оборвал электричество, и люди сидели по домам перед мёртвыми без питания телевизорами, страдали над потухшими телефонами не в силах узнать, выжили ли их близкие, жившие неподалёку.

Огромная глобальная трагедия, состоявшая из тысяч таких же огромных, но личных трагедий. Кто-то потерял имущество, кто-то – дом, кто-то – близких, кто-то – здоровье и даже жизнь.

Тайга вокруг Братина полыхала – ад для ожогового отделения. Чудом выживших грибников и сельчан десятками доставляли в больницу вертолётами, автобусами и машинами спасательных служб. Счастливчики те, кто пострадал не слишком сильно, ибо у них появился шанс на спасение. Несчастны те, кто обгорел сильнее, ибо их мучения многократно продолжатся.

Мужчины, женщины, старики, дети… Их лица начали сливаться для Веры в сплошное перекошенное болью и страданием лицо. Коридоры больницы наполнились тихим плачем и молитвами. Кошмарный, рвущий душу неизбывный шум, который Вера никак не могла заглушить, как ни пыталась.

Устала, она бесконечно устала. Вера устала настолько, что сознание милосердно начало уплывать от тела, превращая всё происходящее вокруг в какую-то нереальную анимацию с максимальной детализацией. Чувства просто выключались.

Пару часов назад, когда в город снова подали электричество, она пыталась дозвониться коллеге, но её телефон выдавал только долгие гудки. Витя не отвечал, а значит, ей придётся остаться на третьи сутки. Вера и злилась, и боялась увидеть его среди поступивших в отделение пациентов. С чего бы ещё ему так пропасть?

Говорят, сейчас из города можно выбраться разве что вплавь, да и то опасно – даже на корабле или лодке посреди Великой Ангары можно было задохнуться от дыма. Так что, все, оставшиеся в Братине люди, были заперты здесь на неопределённый срок.

Как и она была заперта в этой больнице пожаром. Пусть огонь и не подступал к стенам здания, но всё же именно он не позволял ей вернуться в свою уютную светлую квартиру из этого тёмного ада.

Вид больницы, и днём наводивший уныние, ночью становился попросту жутковатым. Вера долго привыкала к выложенному чёрно-белой плиткой полу, здорово смахивавшему на гигантскую шахматную доску, к облупившейся краске на стенах, к проложенным прямо по поверхности проводам, к жужжащим и мигающим под потолком лампам. Шаги, голоса и стоны пациентов в коридорах отдавались гулко и теперь, в условиях экономии электричества, в темноте, этот эффект вызывал безотчётную тревогу.

Грохнула дверь лифта. В перечерченной шепотками и всхлипываниями тишине ночной больницы отразившийся от стен металлический лязг казался громоподобным. Вера подпрыгнула на месте и обернулась. Усталая дремота мигом слетела с неё.

Из лифта бегом выкатили каталку. Бегом – значит, всё плохо, а мест в реанимации больше нет. Вера помчалась за ней.

– Что там?! – крикнула она.

Ей не ответили, это было и не нужно. Мужчина, за сорок, если судить по тому, что осталось от его лица. Большая часть его кожи представляла собой кровавое жареное месиво, сквозь которое там и тут проглядывали чёрно-жёлтые кости. Третья и четвёртая степень ожогов.

Ноги были относительно свободны от ожогов, но перетянуты жгутами у самого паха. На бинтах, покрывавших голени и колени, обильно проступила кровь. Видимо, мужчину придавило чем-то. Груз спас кожу от жара, но перебил кости и сосуды. Беда.

На глаз площадь поражения – только спереди ладошек двадцать. Очень плохо. Обгоревший безгубый раззявленный рот страшно скалился, из него вылетали нечленораздельные звуки. Единственный уцелевший глаз мужчины бездумно вращался, не останавливаясь ни на чём. Руки и ноги едва заметно подёргивались.

Господи боже… Он до сих пор был в сознании. Пусть в спутанном, но в сознании. Вера надеялась, что он не чувствует боли. Надеялась и не верила. Она видела его страдания, едва ли не чувствовала их сама.

Вера даже замерла в нерешительности на долю секунды, она знала – спасти этого мужчину она не сможет. И никто не сможет, даже имея под рукой полностью готовую к работе операционную, полный штат свежих хирургов и ассистентов и реанимацию наготове.

С такими повреждениями не выживают. Не тогда, когда через рёбра насквозь видна выстилка грудной полости. Как он пережил путь до больницы?! Это было попросту невозможно. Душа должна была уже давно богоугодно покинуть это тело, но оно ещё не осознало собственного конца и продолжало упорно гнать остатки крови через спёкшиеся сосуды, цепляясь за ускользающую жизнь.

Это был конец. Этот человек был уже мёртв, хоть и дышал. Судя по мрачным лицам медсестры и санитаров, это понимали все. Самым гуманным будет ввести ему мощную дозу бупренорфина и оставить наедине с судьбой. Что, конечно же, было незаконно. Хоть и честно и, по мнению Веры, совершенно правильно и милосердно.

Вера не любила обсуждать это во врачебной среде, но чувствовала всем сердцем – продлевать бессмысленные мучения было противно её сердцу. И она их не продлевала. Она всеми силами пыталась помочь людям, даже если эта помощь не всегда равнялась борьбе за сохранение их жизней.

В последние двое суток ей часто приходилось принимать такие решения. Гораздо чаще, чем ей хотелось бы. Но смотреть, как мучаются те, кому всё равно не суждено выкарабкаться, было выше её сил. И она не смотрела.

И никто не сказал ей ни слова. Все до единого врачи, медсёстры и санитары делали вид, что ничего не замечают. Но ни один не остановил её. Вины за собой Вера не чувствовала. Всем своим сердцем она ощущала облегчение, которое приходило и к её пациентам.

Вера вбежала в палату вслед за каталкой. Палата была заполнена, оставалось одно свободное место. Пациента не стали перекладывать на койку, санитары просто сняли её с тормоза и выкатили в центр палаты, а каталку поставили на её место.

Медсестра уже втыкала в порт систему подачи кислорода. Зачем? Его лёгкие должны быть так обожжены, что кислород лишь усилит его боль и страдания. Впрочем, Вера знала, зачем. Протокол. Отойти от него значит взять на себя огромную ответственность, умышленно отступить от буквы закона, поставить себя под угрозу получения реального тюремного срока. Никто на это не решался. Никто, кроме неё.

Санитары попятились из палаты вместе с койкой, будто в ужасе перед тем, что вскорости здесь, без сомнения, произойдёт. Медсестра склонилась над мужчиной и пробормотала:

– Господи, куда катетер-то?..

Она кое-как приладила шипящую кислородную маску к лицу мужчины, не решаясь натягивать резинку на обгоревший лысый череп. Сделав это, она выбежала из палаты, наверняка, за системой и физраствором. Устранять обезвоживание, вызванное нарушением гидрообмена в следствие поражения кожи. Ага.

Они остались с пациентом наедине, не считая спящих медикаментозным сном соседей. Мужчина страшно хрипел и, казалось, не осознавал, что происходит вокруг него. Он был всё ещё в аду пожара и умирал, умирал, не в силах выбраться из полыхающей геенны.

В палату бесшумно вошла низкорослая пухлая пожилая санитарка с простынкой в руках и в нерешительности остановилась. Бедная женщина не знала, стоит ли вообще укрывать эту живую рану тканью.

Вера тяжело сглотнула и на ватных ногах вышла из тёмной палаты. Запах жареного мяса намертво въелся в слизистую её носоглотки. Не давая себе времени одуматься, она шла к посту, рядом с которым была дверь в процедурный, где стоял шкаф с препаратами.

Она оставила бегающей где-то медсестре записку с указанием списать две дозы обезбола и набрала полный шприц, не вычисляя допустимую дозу. Шприц дрожал в её руке, когда она шла к умирающему. Санитарка всё так же мялась у каталки, не зная, как подступиться к этому человеку.