Любовь служанки

1 ЧАСТЬ

ПРОЛОГ. Родное гнездо

Я выросла там, где земля знает меня по ногам, а небо – по голосу. Наша ферма стояла на краю деревни, где дорога разворачивалась в поле и терялась в полоске берёз у реки. Детство моё пахло сеном и парным молоком, утренним холодом и поздними летними яблоками – такими сладкими, что их хотелось прятать в карман и есть тайком. Рано вставали все: сначала петух, потом отец, затем мы. Мать уже развела огонь, и дом, словно живая печь, принимал нас в своё тепло.

– Спускайтесь, завтрак готов! – кричала она снизу, маня нас ароматом свежей выпечки и каши.

– Ты как всегда прекрасна, моя любимая, – говорил наш отец, обнимая мать за талию и целуя ее в висок. Это была его утренняя традиция.

Отец – Иван – был человеком великих, загрубевших ладоней и тихого смеха. Он учил меня заботиться о земле так же, как учил меня чтить слово: делать дело до конца и не бояться тяжести.

– Ты у нас, как Золушка. Работаешь с самого утра. Тебе не тяжело, дорогая?

– Мне не тяжело делать приятное любимым, – ответила моя мать, поцеловав отца в щеку.

Мать, Мария, была маленькой и быстрым движением могла уложить в косу целую историю: про наших предков, про лихое лето, про то, как не растворяться в трудностях. Она пела у колыбели и у коровника одинаково нежно, и я до сих пор слышу ту мелодию, когда закрываю глаза.

Я – Аполлинария, четвертый ребенок в семье. У меня еще двое братьев и две сестры. Старший, Сергей, был опорой и палкой у ворот: высокий, немногословный, первый на пахоте, но чаще всего с мягкой усмешкой, если речь заходила о моей шалости. Младший брат, Николай, был шутником; он умел развеселить любого, а когда смех исчезал, он первым приносил мне тёплый платок. Старшая Ольга, моя сестра, знала все рецепты и заговоры, носила на руках доброту и порядок; она учила меня шить и читать по ночам, пока отец напевал про столи. А Анна – самая младшая – была огнём: дерзкая, смелая, она срывала запретные ягоды и бросалась в баню первой. Мы были разными, но дом держал нас вместе как крепкая стропа: кто-то тянул за собой, кто-то держал, но никто не отпускал.

– Доброе утро, – сказали мы все хором, спускаясь и толкая друг друга на лестнице

– Не копошитесь. Осторожно, – с лаской проговорила мать, мягко высвобождаясь из объятий папы, чтобы наложить каждому каши. – Сегодня у нас много работы, так что ешьте досыта.

Соседи – это отдельная карта мира. Например, Петруха держал свинарник и мог рассмешить до слёз; Раиса, седая как бабье лето, знала все снадобья и приходила на крестины с пирогом и заговором на счастье. У Петровых были козы, у Лукиных – непробиваемая любовь к скандалам; на праздники мы обменивались радостью, а в плохую погоду – картошкой и зерном. Дорога к церкви шла мимо вишнёвого сада, где по вечерам старики отдыхали на скамье и вспоминали, как раньше все было иначе. Люди здесь были грубыми, но щедрыми, и даже самые злые могли подать руку тем, кто падал.

Решение уйти во дворец не родилось вдруг – это была маленькая искра, которую потушить не получилось. Впервые я увидела карету летом, когда торговцы ехали через нашу деревню, и внутри, в зеркалах, отражалось небо и другая жизнь. Потом на празднике приезжали музыканты: звуки были такими широкими, словно мир расширился до тех пор, что в нём поместились все наши мечты. Я начала замечать, что у меня есть желание не только держать дом и пахать поле, но и учиться, видеть других людей, быть полезной иначе – на виду, а не в тени. Во дворце можно было служить не только себе: можно было представлять родину, учиться ремеслам, которые мне были недоступны на ферме. Это желание было и страхом – страхом предательства корней, но сильнее была надежда.

Разговор с семьёй я помню как святое. Мы сидели все за столом, стаканы с чаем поблёкли, на окне – роса, и мама так тихо, что я боялась ошибиться, спросила:

– Ты и правда уедешь? Ты точно решила?

– Точно, матушка, – кивнула я, сжимая края платья от волнения. – Я хочу помочь вам. За все те годы, что вы так тяжело работали ради нас. Во дворце хорошо платят, я каждый месяц буду отправлять вам деньги.

– Мы никогда не голодали, дочка,– сказал отец, нахмурившись. – С чего вдруг появилось такое решение?

Я рассказала про музыку, картины, про то, что во дворце, может, я смогу научиться шить для самых важных людей, а значит – принести пользу нашей семье. Отец молчал, потом положил свою старую ладонь на мою голову и сказал:

– Иди. Но знай: дом твой всегда здесь и мы будем ждать тебя.

– Береги себя, милая, – добавила мама, благословив меня и поцеловав в лоб. Еще она дала мне свою ленту, ту самую, что держала её волосы в годы голода и радости. Она положила её в мои руки. – Пусть будет тебе тепло и светло. Помни, что мы всегда рядом.

Братья помогли материально: Сергей дал мне старое пончо и помог запрячь лошадь, Николай – два хлеба и карманный нож, Ольга – свои книги с записями и шитьё, а Анна тайком положила в сумку яблоко с глазурью.

– Это, чтобы не забывала нас, – сказала она.

– Не волнуйся, не забуду, – ответила ей я с улыбкой.

– И расскажи нам о придворных дамах! – с мечтательным взглядом добавила Ольга. Ее всегда интересовала светская жизнь.

– Смотри, не влюбляйся там в какого-нибудь барона, – шутливо погрозил мне Сергей.

– А если кто-то обидит, сразу пиши нам. Мы ему вмажем! – добавил Николай.

Их помощь была наполнена гордостью и страхом одновременно. Никто не пытался удержать, но все были готовы подставить плечо.

Я уходила рано, когда небо ещё было мягко-голубым, а туман стелился по полю. Дорога во дворец шла через знакомые и совсем незнакомые места. Сначала – старые колеи, запах свежеубранного сена, звон костей рогатого скота. Дальше – берёзовые перелески, где мне казалось, что каждая трещина в коре хранит чью-то историю. Я пересекала речушку по камням, слушала как вода шепчет: «Не забывай».

Солнце поднималось и менялось: сначала оно печёт, потом мягко ласкает кожу, потом даёт тень, а затем за горизонтом появляются первые холмы, и вдали я увидела купол – силуэт, который призвал меня вперёд.

Дорога была длинной не только по расстоянию, но и по смене состояний: от детской уверенности до взрослого трепета. Проезжали мельницы, в которых пахло тестом и мукой; проезжали постоялые дворы, где люди смотрели на меня с любопытством и расспрашивали о роде. Я шла с мешком, с материнской лентой и с отцовской молчаливой благословением в груди. Каждый шаг был обещанием: обещанием вернуться лучше, чем ушла, и обещанием нести с собой то, что дала мне ферма – честность, тепло и умение любить простые вещи.

Когда впервые увидела дворец совсем близко, он не показался сказочным. Он был просто большим зданием с множеством окон, а в каждом окне – своя жизнь. Но в груди моё сердце билось как никогда: я знала, что перешагнула порог старого и вошла в новое. И этот путь – от родного двора до ворот дворца – останется во мне всегда: как напоминание, что корни и крылья могут быть вместе.

ГЛАВА 1. Шелк и земля

Два года – как миг и как целая жизнь. Когда я думаю о начале, мне кажется, что прошло не более сезона: всё та же лента матери в сумке, те же шаги по колее. Но дворец изменил меня и приучил к другому счёту времени: здесь дни меряются не только рассветами и жатвой, но кривизной складки на манжете, временем подачи чая и степенью блеска на лампадах. Я уже не та девочка с поля, но корни мои никуда не убежали – они подкормливают каждую строчку, которую я вышиваю, каждое слово, которое я говорю тихо, чтобы не отвлекать служанок.

Король оказался добрее, чем мне рассказывали в деревне. Он не снисходителен – он требователен к долгу, но всегда справедлив. Мы говорим мало, но его взгляда иногда хватает, чтобы понять: он ценит честность в людях, а не словесную прилюдию. Мне, кто пришёл с землёй в сапогах, он дал уголок, где хранится моё понимание мира и возможность учиться ремеслам, которые раньше казались сказкой. Иногда он приглашает меня к себе, просит показать новые узоры, советуется в мелочах – и я чувствую, что причастна к чему-то большему, чем просто шитьё.

Лиза – горничная, с которой я встретилась в первый же месяц, стала моей опорой. Она знает дворец так, как я знаю каждый изгиб нашей избы: где лучше прятать кольцо, кто любит крепкий чай, кто не переносит запах лаванды. Мы делим маленькие тайны и большие тревоги. Она учит меня вести разговоры так, чтобы не зацепить корыстных ушей, а я – делюсь с ней хлебом и письмами от семьи.

– Почему ты вдруг пошла во дворец? – спросила я ее однажды, когда мы сидели в своей комнате за вязанием.

– Пришлось. Мать итак много работает, а моя младшая сестра сильно болеет. Нам не хватало денег на трав и матери пришлось просить милостыни. Я не хотела, чтобы она продолжала так жить.

– Понимаю. Мне очень жаль, что так произошло, – сказала я, мягко положив руку к ней на плечо. Она вздрогнула, но затем грустно улыбнулась.

– Благодарю тебя, Аполлинария.

Лиза смешит меня, когда кажется, что дома нет совсем, и плачет тихо, если слышит про моих братьев. С ней я могу быть самой собой – иногда необъятно простой, иногда упрямо серьёзной.

А вот принц…Александр…Он слишком холоден. Его присутствие в зале всегда почти физически ощутимо: короткая улыбка, если она появляется, редка, как снег весной. Он высокий, с чертами, от которых трудно отвести взгляд: оно спокойное и закрытое, глаза, как разрезы стали – видят далеко, но редко осмеливаются на мягкость. Он не верит в брак, по крайней мере так говорят. При первой нашей встрече он говорил мало; я шила для него мундир – ровные стежки, чтобы форма сидела так, как подобает престиже. Он принимал всё спокойно, почти без слов, и это молчание стало его печатью.

О принце ходят слухи разного сорта – словно пыль, поднятая ветром. Одни говорят, что он пережил большую утрату: юная невеста умерла, и с тех пор его сердце закрыто. Другие шепчут о клятве, которую он дал перед лицом государства; будто бы внутри него – долг важнее личного счастья. Бывали разговоры о болезнях, о ночных походах в старую библиотеку, о том, что он предпочитает книги людям. Кто-то приписывает ему жестокость к соперникам; кто-то – неожиданные доброты: кормит бродячих собак у дворцовых ворот, выдает лишний хлеб нищим. Мне кажется, истина где-то между этими крайностями: он строг к миру не из- за злобы, а из-за усталости служить ожиданиям других.

Работа моя стала тяжелее не только физически, но и по чувству ответственности. Здесь каждая строчка может быть замечена, каждый недостаток – обсуждением за завтраком аристократов. Я встаю ещё до света, готовлю материалы, выбираю нити так, как выбирала семена на ферме: с заботой и терпением. В день могу прошить десятки пуговиц, вычистить целый сундук с вышивкой, подремонтировать платье для бала – где, как мне кажется, от каждой складки зависит не только внешний вид, но и судьба. Ночи – мои вечера шитья и писем: я аккуратно вкладываю в свёртки деньги, привозные ткани и бумагу, чтобы отправить домой. Часто я устаю до дрожи в руках, но мысль о том, что от этих денег отец купит семена, а Ольга – мат—для шитья, поддерживает меня.

Как и обещала, я посылаю семье всё возможное: деньги – это главное, но не всё. Для Сергея удалось выпросить место при конюшне – он теперь учится у дворцовых конюхов и не возвращается к тяжёлой пахоте, Николай нашёл работу в кухне двора, научился обращаться с ножом и гордится этим. Ольга получила у меня ткань для подлинных платьев – она пишет стихи и шьёт, и скоро, говорит, откроет маленькую лавку в нашей деревне. Анна всё так же быстра, как прежде; я отправила ей книгу с картами и острые ножницы, чтобы она могла продолжать свои хождения по лесам. Мать присылает длинные письма о зиме и огороде, отец – короткие, с грубыми буквами, где каждая строчка – благословление. Их письма – моя земля под ногами, когда дворцовые полы скользки от лести и интриг.

Иногда мне снится наш яблоневый сад. Иногда я вижу принца, склонившегося над картой и одиноко держащего чашку – человек, который кажется недоступным, но, вероятно, так же одинок, как и я в первые ночи дворцовой службы. Я не знаю, изменит ли он своё сердце ради любви; я знаю только одно: моё место здесь – не для того, чтобы потеряться, а чтобы помнить, откуда я пришла, и использовать то, чему научили меня земля и люди дома. Пусть шёлк будет моим инструментом, а земля – тихим напоминанием о том, что даже в самых сверкающих покоях человеку нужна правда и хлеб.

ГЛАВА 2. Тень над садом

Я начала замечать его до того, как поняла, что это наблюдение стало для меня почти ритуалом. Принц появлялся там, где не ожидали: у северной террасы, где обычно сушили полотенца, в библиотечном зале, когда лампы уже гасили, на лестнице, ведущей к личным покоям. Он часто стоял с книгой в руках, но читая казался далеко: взгляд уходил вдаль, а пальцы медленно перебирали страницы, как будто искали правильное слово, которое могло бы вернуть ему что‑то потерянное. Его поведение казалось странным не в том смысле, что было странным само по себе, а в том, что оно не поддавалось общим правилам – он не следовал ритуалам, не играл лица придворных, не надувал маску для публики. Он просто был другим, и это «другое» притягивало меня не меньше, чем отталкивало других.

В тот день зал сиял: гости в мягких одеждах шептались, придворные выстраивали свои улыбки, а несколько молодых дам аккуратно демонстрировали лучшие стороны воспитания. Я стояла у дальнего окна, поправляя шторы, когда раздался шорох – не громкий, но достаточно выразительный. Принц встал с места, извинился, и в глазах его не было ни светской игры, ни желания осчастливить присутствующих. Он просто ушёл. Сначала это приняли за брезгливое странное поведение – может, нервные скачки или каприз. Но когда минута сменилась на пятнадцать, а затем на полчаса, король с хмурым лицом обратился к нескольким преданным, а в конце – ко мне.

– Аполлинария, ты знаешь его немногословность. Если найдёшь – приведи.

Я почувствовала, как внутри всё сузилось и расширилось одновременно: поручение от короля означало доверие, но одновременно – риск.

– Конечно, ваше величество, – поклонилась я и вышла в сад.

В те часы он был пустынен, идущие тени деревьев ложились полосами на тропинки. Аромат роз был густ и прилипал ко мне, как память. Я шла медленно, оглядывая клумбы, заглядывая в беседки. В самой глубине сада, у старой скамьи под кленом, я увидела силуэт, который знала давно, но почти никогда не видела в покое. Александр сидел, обняв книгу, но не читая её; глаза его были обращены к пруду, где легкие волны размывали отражения неба. Он наклонился так, что волосы на лбу едва прикрывали брови, и в этом движении было столько уставшей красивой решимости, что у меня защемило сердце.

Я стояла на расстоянии, наблюдала за ним, и понимала: это наблюдение давно переросло в нечто личное. Я была влюблена в него не один год – не той страстью, что рвёт мир на части, а тихой, как хлебный запах на заре: оно было постоянным и питало меня в трудные ночи. Но связь эта была невозможна: я – служанка, дочь фермеров; он – наследник трона. Мечтать можно, но нельзя требовать большего, и я знала это так же точно, как знала узор старой скатерти. Я стояла, держась в тени, и думала о том, как тяжело бывает любить человека, который не принадлежит тебе.

Он заметил меня не сразу. Когда же поднял глаза и увидел, кто стоит, выражение на его лице стало острым, как лезвие.

– Что ты здесь делаешь? – его голос был холоден, короток. – Тебе бы следовало заняться своими обязанностями, а не разглядывать меня.

– Простите, ваше высочество…– я могла бы сказать, что искала принца по приказу короля, но ответ пришёл раньше, чем я успела подобрать слова. Он отодвинулся от скамьи, словно защищая себя от вторжения.

– Выходи на свет, Аполлинария, – так сурово он произнёс моё имя, что я ощутила запах моей собственной крови в ушах. – И объяснись. Что ты хотела?

Вместо уклончивых слов я спросила прямо:

– Хотела узнать почему вы ушли, ваше высочество. Почему не остались с ними?

Его глаза, которые обычно не выдавали эмоций, на мгновение потухли и стали ещё глубже.

– Они пусты, – сказал он коротко. Казалось, что в этом слове – обвинение и признание одновременно. – Пусты – не в смысле глупы, а в смысле неживы для меня: слова, улыбки, ритуалы – всё это прошло мимо, как мода.

Я не знала, как отвечать. И он, будто читая моё замешательство, неожиданно изменил тон. Теперь в нём сквозило не холодное отстранение, а слабая, едва уловимая просьба:

– А ты, ты… ты не такая. Ты смотришь по‑другому, – он тяжело вздохнул, прежде чем продолжить. – В тебе нет холодного расчёта. Ты чувствуешь…по-настоящему.

– И все же, вам нужно вернуться. Его величество, он…– но не успела я сказать что-то еще, как он подошел ко мне. Слишком близко.

– Поцелуй меня, – он протянул руку, видимо, хотел коснуться моей щеки, но не решился. – Только на миг – чтобы я снова почувствовал, что живу.

Фразы и желания принца доходили до меня как из другого мира. Он просил поцелуя – не ради игры, не ради дерзости, а чтобы…заполнить пустоту. Я почувствовала тёплый ветер сомнения: это неправильно, незаконно, опасно. И в то же время… в самом центре сердца возникла другая правда – всё, что было истинным, часто рождалось вопреки правилам. Я колебалась: шаг назад – перед королём, перед честью, перед собственной совестью; шаг вперёд – ради чего? Ради мгновения? Ради человека, который, возможно, так и не захочет больше говорить?

Я подошла ближе. Его лицо стало прямо ко мне, и я увидела, что в нём нет насмешки. Руки его слегка дрожали. Я встала на носочки и поцеловала его тихо – не страстно, не по‑публичному, а мягко, как прикосновение к книге, когда не хочется помять страницу. Поцелуй был коротким, но он прожёг во мне столько света и печали, что мир на мгновение сузился до ритма нашего дыхания.

Когда я отстранилась, он всё ещё держал меня взглядом, словно пытаясь запомнить меня не как девушку из службы, а как что‑то большее – как доказательство, что в его мире ещё есть тепло.

Мы оба знали, что это было преступлением против порядка, и оба чувствовали вес будущих последствий. Но в ту минуту, в тени сада, между шепотом листьев и гулом дворцовой жизни, каждый из нас сделал выбор – он попросил быть живым хоть на миг, а я ответила на просьбу.

Что будет дальше – время покажет. Пока же мир казался ближе, и я не могла сказать, кто из нас в этот вечер более потерян, а кто – более найден.

ГЛАВА 3. Опасная игра

Когда он отстранился после поцелуя, глаза его были полны той же усталой решимости, что и прежде, но в них теперь мелькала ещё одна мысль – страх быть разоблачённым.

– Никому, – прошептал он так тихо, что листья клена донесли слово до меня скорее интуитивно, чем слухом.  – Никому не говори об этом. Это останется между нами. Поняла?

Я только кивнула; смущение сковало меня, и ноги сами понесли прочь от скамьи, через петли теней к выходу из сада. Я бежала, не посмотрев назад, как будто убегала не от принца, а от своего собственного сердца.

Вернувшись в комнату, я опознала себя в зеркале: румянец ещё тлел на щеках, волосы чуть выбились из прически. Но ни слова – ни одному другу, даже Лизе – я не сказала. Она спала на соседней кровати, её дыхание было ровным и привычным; я умела доверять ей почти всё, но теперь молчание казалось необходимым щитом. Чем меньше людей знало о том, что произошло, тем тоньше была вероятность, что дворец не превратит этот миг в слух и указ. Я спрятала свои чувства глубоко и сложила их в сундук вместе с нитками, стараясь не прицеплять к ним лишних мыслей.

Но тайна не осталась без следа. Принц стал обращать на меня внимание – не откровенно, а тонко, словно оставляя маленькие метки на расстоянии. Он задерживал взгляд на тех вещах, где я работала; иногда, проходя мимо, он чуть медленнее касался ткани, которую я держала; однажды я нашла аккуратно сложенный платок с вышитой по углу маленькой веточкой – и знала, что это знак. Эти мелкие жесты не были обещанием, но они нарушали привычный порядок и порождали в груди тревогу. Мне казалось, что весь дворец следит за моими шагами, хотя на деле никто не задумывался о девушке из швейной комнаты. Страх перед открытием рос медленно, как прилив: он незаметно поднимал уровень крови и заставлял каждую мысль звучать громче.

Весть о бале дошла до нас так, как доходит до людей, чья жизнь измеряется сменой послужных списков: глашатай зазвонил колоколом у ворот, вывесили указ; король объявил, что на предстоящем балу принц будет выбирать себе невесту. В зале разнеслись разговоры – кто-то строил планы, дамы меряли платье на внутреннем зеркале, а служанки шептались о нарядах и приглашениях:

– Вы слышали? Король лично устроил бал, чтобы познакомить с кем-нибудь принца! – шептала одна из служанок с рыжими волосами и ярко-зелеными глазами, от которых, казалось, ничего не утаить.

– Правда? Надеюсь, он выберет себе хорошую невесту. Не хотелось, чтобы нас тиранили, – ответила ей другая, поскромнее и осторожнее в словах.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.