Глава 1
ЧАСТЬ 1. ЛЮДМИЛА
– Людка! – поздно вечером в хату Кошкиных вбежала соседка Галина Ивановна. – Что ж ты дотянулась до последнего? Алёшку надо было ко мне прислать! Я б пораньше прибегла!
Людмила лежала на кровати и тяжело дышала. Потирая бока огромного живота, она вздыхала, охала и ждала, когда ненавистный ребёнок появится на свет. Зажжённые свечи, потрескивающие на столе, источали неприятный аромат, который душил и заставлял слезиться глаза. В доме было тихо, потому что дети вместе с мужем изгнаны к соседям, чтобы не мешали естественному процессу. Люда стонала, выгибалась и что-то шептала себе под нос, задирая подбородок к потолку.
– Фу, вонь какая! – поморщилась Галина, показывая на свечи: – Зачем они тебе? Неужто молишься?
– Молюсь, – простонала Люда, переворачиваясь на бок. – Всю беременность молюсь, чтоб мёртвый родился.
– Тьфу, дурында! Ты что такое несёшь? Не гневи бога, Людка, – соседка встала у кровати и осмотрела роженицу с головы до ног. – Мокрая вся. Тебе переодеться надо. Давай помогу.
– Отстань, – махнула рукой Люда, – пускай дьяволёнок в грязи рождается.
– Глупая ты баба, – Галина села у ног Людмилы. – Разве ж ребёнок виноват?
– Да замолчи ты!! – закричала Люда и перевернулась на спину. Согнув ноги в коленях, она задрала подол платья по самую шею. – Делай своё дело! Никто об этом знать не должен. Принима-а-ай! – скорчив ужасную гримасу, женщина начала тужиться.
– Так, так, – залепетала соседка, поднеся руки к промежности роженицы. – Ещё, ещё. Да не заталкивай ты его обратно. Забыла, что ли, как рожать надо?
– Тяни-и-и, – протяжным голосом завыла Людмила, зажмурив покрасневшие от натуги и многочасовых мучений глаза. – Тян-и-и его. Больше суток, чертяка, кочевряжится. Не могу уже…
– Вот так! – воскликнула соседка, подхватив молчаливого новорождённого. – Дочка у тебя, Люда. Ой, какая славная!
– Девка значит? – Людмила повернула голову и взглянула на дрожащий красный комочек.
– Ага! – кивнула Галина.
Людмила повернулась на бок и принялась гладить свой опустошённый живот. Потом вдруг потребовала:
– На улицу её отнеси! Пусть её ветерком прохватит. Может, сдохнет побыстрее.
– Людка! – ахнула Галина. – Да ты что? Как можно? Это ж живой человек! Зачем так Бога гневить? Сдурела ты совсем!
– Я сама всем скажу, что она мёртвая родилась, – настойчиво повторила Людмила, а потом заговорила горячо, торопливо роняя слова: – Давай, Ивановна, давай, убери её отсюда скорее, чтоб глаза мои не видели эту погань. А я тебе за это лучшую свою козу отдам. И кур с десяток. У меня все они хорошие, несушки. Завтра же заберёшь. Только избавь меня от этого куска. Ну, сама подумай! У меня в семье и без неё столько ртов. Четверых детей Бог послал, а эту – дьявол. Вытравить хотела, не получилось, по животу себя била, думала, что в утробе помрёт, а она – вот тебе, полюбуйтесь. Христом Богом тебя прошу, Ивановна, унеси ты её отсюда, чтоб мои глаза её не видели!
– Не бери греха на душу, Людмила, – испуганно зашептала Галина. – Дитё и так молчит, авось сама помрёт… Задохнётся и все. Плёнка там у них во рту какая-то бывает, врачи достают её.
– Не доставай! Не смей! – потребовала Людмила и застонала от резко скрутившего её спазма.
И в это время скрипнула входная дверь.
Галина вздрогнула от испуга и чуть не выронила из рук всё ещё молчавшего младенца. Бледная, утомлённая Людмила приподнялась, увидела мужа, и тут же откинулась на подушку, протянув разочарованно:
– Лешка-а-а… Что тебе?
– Ну как вы тут? – Алексей замер на пороге, глядя на жену. Потом перевёл взгляд на Галину и его губы растянулись в довольной улыбке: – Родила, значит? Вот и слава Богу!
– Уйди, – попросила его Людмила, с трудом бормоча слова. – Потом тебя позову. А ты, Ивановна, делай, что я сказала. На улицу неси её, на землю кинь…
Замолчав на полуслове, Людмила провалилась в тяжёлый, липкий сон.
– Чего это она? – удивился Алексей, осторожно принимая у Галины ребёнка. – Про какую улицу говорит?
– Бредит жена твоя, – отмахнулась от него Галина. – Роды очень уж тяжёлые были. Пусть теперь поспит, ей сил набираться надо. Давай я лучше помогу тебе дочку обмыть, да в пелёнки завернуть. Воду горячую приготовил?
– А как же! Вот, на печке стоит. Корыто там же, и полотенца.
Алексей подошёл к лавке и положил на неё малышку. Девочка как-то странно дёрнулась, захрипела, а потом вдруг раскричалась на весь дом громко и надрывно.
– Ишь ты, горластая какая! – рассмеялся Алексей. – В Людкину породу, пошла, значит. Мои-то все тихони были.
Потом они вместе с Галиной обмыли ребёнка, и Алексей поднёс малышку к груди матери.
– Ишь ты, сосёт как, – невольно восхитилась Галина. – Жить, видать, хочет. Двое суток наружу рвалась, мать чуть на тот свет не отправила, а теперь вон ест, довольная. А Людка и не слышит ничего.
– Да, намаялась она, бедная, – Алексей взглянул на жену и покачал головой.
***
Первых ребятишек Людмила родила быстро и много времени на эту бабскую «работу» не затрачивала. Так, Андрея, старшего сына, она явила на свет Божий прямо в поле, куда пришла с мужем ворошить сено, чтобы оно лучше просохло.
– Говорил же, не надо было тебе в поле со мной идти, – покосился тогда на жену Алексей, заметив, как она выпрямилась, тяжело оперлась одной рукой на вилы, а другой схватилась за поясницу. – Сидела бы дома, а я тут сам бы управился.
– Ещё чего! Я тебе что, фифа городская, что ли? Плохо ты меня, значит, знаешь, Алёшенька! – вскинула на него лихорадочно блестевшие глаза Людмила и затянула любимую песню сильным грудным голосом:
Запели песни, заиграли
Мои подружки по весне,
А я одна, одна в печали
С тоской своей наедине…
Глаза закрою, вспоминаю,
Как шла к тебе, струной звеня,
И вот живу, а всё не знаю,
За что покинул ты меня?
Сл. – А.Софронов, Муз. – Б.Мокроусов
Алексей с восхищением посмотрел на свою красавицу жену, похожую на стройное деревце, и принялся с удвоенной силой ворочать пласты недавно скошенной травы.
Только через три часа, когда солнце, поднявшееся на самую середину небосвода, принялось нещадно жарить, сжигая своими лучами обветренную, ничем не защищённую кожу, Алексей усадил жену на мягкую траву возле прошлогоднего, полуспревшего стожка.
– Ох, чую, к вечеру опростаюсь, – проговорила Людмила, стягивая с головы белую косынку и вытирая мокрое от пота лицо. – Давит что-то, прям невмоготу.
– Поешь может? – спросил её Алексей. – Или простокваши выпей, охолонись немного.
– Нет, не хочу, – Людмила подняла глаза к сияющему небу и глубоко вздохнула: – Хоть бы ветерок какой. А ты, Алёша, поешь и отдыхай. Ничего, со мной все хорошо будет. Не волнуйся. Доля у нас такая, бабья…
Слушая неторопливую речь жены, Алексей наскоро перекусил краюхой хлеба, варёным яйцом и молодым, хрустящим огурчиком, потом сделал пару глотков прохладной простокваши, и, убрав остатки еды в узел, привалился головой к плечу жены, закрыв глаза.
В траве стрекотали кузнечики, убаюкивая разморённого тяжёлым трудом Алексея разноголосым треском. Мысли о том, что вечером нужно сделать по хозяйству ещё много дел, кружили голову и, сам того не заметив, Алексей уснул.
А когда открыл глаза, даже вскрикнул от неожиданности:
– Ох ты ж, Господи! Как же это?
А улыбающаяся жена, все в той же позе сидит и ребёночка грудью кормит. Не слышал Алёша ни звука бабьего, ни крика младенческого. Так родился их первенец, Андрюша.
Следующей была Сонька, дочка. Она появилась на свет морозной темной ночью и сразу давай вопить на всю избу. Алексей спросонья сначала и не понял ничего, а когда подскочил и разглядел, что между ног у жены копошится новорождённый ребёнок, только ахнул: сама по себе девчонка наружу выбралась, а мать спит и не чует ничего.
– Людка! Людка! – принялся толкать жену Алексей. – Да ты что, маковой воды, что ли, обпилась? Да проснись же ты, тетёха, дитя принимай!
Кое-как Людмила разобрала, что произошло, и только руками всплеснула, проговорив растерянно:
– Надо же, а я ещё сплю и слышу, щекотит меня кто-то…
Алексей расхохотался:
– Ну ты даёшь! Другие бабы мучаются, по докторам бегают, а ты детвору как икру мечешь. Дочку проспала, эх ты, мамаша!
– Ладно тебе, – отмахнулась от него Людмила, пеленая уже обмытую дочку, – скажи лучше, как назовём её?
– Соня, – продолжал смеяться Алексей. – Как же ещё? Пусть это будет тебе напоминанием на всю жизнь, как ты ребёнка проспала!
Долго потом ещё Алексей припоминал жене этот случай, а она краснела от злости и стыда: ну как можно было так крепко спать и схваток не почувствовать. Хотя, какие там схватки, за день так намашешься, что в постель без рук без ног валишься и тогда тебя хоть на кусочки режь, только не буди.
Когда Людмила забеременела в третий раз, Алексей потребовал от жены, чтобы на этот раз был сын.
– Хватит девок рожать. Девка – чужое сокровище, а мне помощник ещё один нужен, чтоб хозяйство во всю силу вести. Нам с Андрюхой за всеми вами не успеть, ещё рабочие руки нужны.
Но Люда родила ещё одну дочку, причём, по своему обыкновению, безо всякой к тому подготовки, во время работы на колхозном капустном поле.
– Сдурела ты, баба! – говорили ей другие колхозницы. – Чего ты пластаешься тут с таким-то пузом? Тебе ли тяпкой махать? Поди, родишь не сегодня-завтра. Шла б ты домой, всех денег всё равно не заработаешь!
– Ну, вот если вам деньги не нужны, так и сидите дома, – беззлобно огрызалась на них Людмила. – А рожать мне не скоро, через неделю только. Так что я и родить, и подзаработать кое-что успею.
Договорить не успела, как охнула и повалилась на тугие, налитые спелостью кочаны капусты. Женщины закричали, бросились к ней, кто-то помог ей лечь поудобнее, задрал подол, а оттуда уже головёнка выглядывает.
– Ну, здравствуй, доченька, – приняла её на руки Людмила и улыбнулась, – а вот и ты. Мне, значит, помощница, а не папке. Ну да чтоб он на нас за это не сердился, Александрой тебя назовём, Шуркой, значит.
Алексей не сердился и только руками развёл:
– Что за мода у тебя, не пойму? Одного в стоге сена родила, вторую и вовсе проспала, а эту в капусте нашла. Не по-людски как-то всё у тебя. А девчушка славная и имя хорошее ты ей дала – Шурка.
– Следующий парень будет, – пообещала мужу Людмила, прислоняясь головой к его плечу. И вдруг спросила с беспокойством: – Али не хочешь?
– Чего уж, давай! – улыбнулся Алексей. – Мы с тобой ещё молодые, что нам… Надеюсь, хоть сына ты мне нормально родишь. А то всё людям на смех.
Вскоре Людмила и в самом деле забеременела. Как и с первыми детьми, беременность нисколько не мешала ей ни работать, ни веселиться и накануне сельского праздника Люда принялась наглаживать нарядную одежду для себя и мужа.
– Ты что это? – удивился Алексей. – Неужто идти собралась?
– А то как же, – кивнула она в ответ. – Ты знаешь, как я всё это люблю. И петь и плясать. Да и не заразная я, чтоб мне на люди нельзя было показываться.
– Люда, ты же говорила, что до воскресенья ребёнка родишь. Куда тебе отплясывать? – всплеснул руками Алексей, с недоумением глядя на свою неугомонную супругу.
– Сегодня только суббота. Вот погуляю от души, а завтра и разрожусь, – заявила она ему, заканчивая разговор.
Разродилась Людмила едва ли не на площади, среди всего честно́го народа. Как и все, она пела и танцевала, притопывая ногами, когда почувствовала, что по бёдрам побежала тёплая струя.
– Ох ты ж, зара́зить тебя-то! – выругалась Люда и, просунув подол между ног, потопала по улице. Когда Алексею сказали, что приключилось с его женой, и он помчался домой вслед за ней, Людмила встретила его с Гришей на руках.
– Вот, сынок у нас, как я и обещала, – виновато улыбнулась она мужу. – Смотри, просто копия твоя!
Но Алексею было не до улыбок:
– Ты мне зубы не заговаривай! – прикрикнул он на жену. – Дурында какая! Говорил же тебе, чтоб дома сидела. Нет, потащилась! Смотри мне, Людка, чтоб это было последний раз, поняла? – пригрозил он ей пальцем. – Хватит с нас и детей, и нервов таких. Фу-х, как же меня перетрусило! Люди мне говорят: «Рожает твоя, подол подоткнула и домой потащилась! Гляди, как бы чего не вышло!» Я так и обомлел! А если б дитё на дорогу вывалилось? Об этом ты подумала своей тыквой?
Рассерженный, Алексей не взглянул даже на сына и молча ушёл из дома. Людмила не побежала за ним и оправдываться не стала: что уж говорить, коль сама виновата. Но вечером, когда муж вернулся домой, подошла к нему со спины и неловко прижалась к плечу щекой:
– Лёш, ну прости меня, бабу глупую. Не повторится такого больше. Слово даю.
– Слово она даёт, – проворчал Алексей, потом повернулся к жене: – Ну, давай уже, показывай мальца. Ишь ты, глазастый какой. В мою породу. Хорошо!
Алексей всегда был доволен тем, что дети, и сыновья, и дочери, были похожи на него, а не на Людмилу, и даже посмеивался над ней:
– Не видел бы сам, как ты их рожаешь, решил бы, что они у тебя все приёмные. Совсем от тебя ничего не взяли. Видать, моя кровушка посильнее твоей будет.
***
И вот теперь, глядя на новорождённую дочку, Алексей с недоумением качал головой:
– Странная она какая-то. Лобастая и рот большой, как у лягушонка. Нет, что-то в этот раз Людмила напутала. Совсем не наша девка народилась. У нас в роду никогда ещё таких не было.
– Да Бог с тобой, Петрович, – пожала плечами Галина. – Выправится, перерастёт. Ещё любимицей станет. Дитё же, своя кровь. Ладно, раз у вас уже всё хорошо, побегу я. А ты дочку под бок матери положи и пусть поспят. Тяжелёхонько им в эти дни было. Отдохнуть надо. Старшеньких твоих сейчас пришлю, пока они у меня спать не улеглись. Только пусть не шумят, скажешь им.
Алексей молча кивнул, укладывая дочку рядом с матерью и не замечая, каким долгим пронзительным взглядом посмотрела на него Галина. А та тихонько прошептала себе под нос:
– Ишь ты, сразу догадался, что не его дитё. Ох ты ж, Господи, хоть бы беды не было…
Глава 2
Знала Галина страшную тайну своей соседки и давней подруги Людмилы.
Знала она, сама Люда, и ещё один человек, Ванька Серый. Так все его звали в той деревне, откуда Людмила была родом, в Касьяновке. Да и в округе другого прозвища у него не было.
Поначалу Серым его прозвали за то, что в детстве любил в золе печной изваляться. Откуда у него такая тяга была – никто не знал. Почистит мать печь, золу на грядки вынесет, а Ванька тут как тут. Плюхнется животом на горку древесной пыли, ручки оттопырит и делает вид, будто по реке плывёт. Мать его прутом отгонит, в корыто посадит и давай отмывать. Но как только выпустит, он опять к золе бежит, барахтается в ней и смеётся.
Зинаида сына воспитывала одна, может потому и не смогла дать ему ума. Какое уж тут воспитание, прокормить бы. А мальчишка рос и год от году становился всё наглее и завистливее на чужое добро. Сначала в соседских садах деревья обносил, кусты обламывал, не жалея, лишь бы ягодой полакомиться. Потом стал по погребам и сараям лазать.
Много раз деревенские говорили Зинаиде, чтоб она образумила своего сыночка, сами колотили его даже, но на Ваньку ничего не действовало. Показалось ему, что дармовым жить проще и слаще, а потому ничем парень не гнушался и воровал в своей деревне и по соседству всё, что плохо лежит. Потом и за скотину принялся. То барана у кого-нибудь ночью зарежет, то телёнка из база выгонит, бывало и свиньёй не побрезгует. Да всё так ловко провернёт, что животинка и голоса не подаст. А сколько кур с насеста Ванька перетаскал, тому и счёта нет.
И стали люди в его прозвище «Серый» другой смысл вкладывать.
– Волки только так делают, – жаловались друг другу сельчане. – Карауль – не карауль, из-под носа живность унесут. Так и Ванька, как серый волк. Совести нет у вора проклятого, последнее у людей забирает!
Поймали как-то люди его в чужом сарае. Милицию вызвали, показания дали. А потом очень обрадовались, что Ванька Серый в тюрьму угодил. Два года окрестные деревни спокойно жили, а потом он вернулся, ловко поигрывая ножиком в руках, и всё началось сначала. Ещё пару раз его отправляли в тюрьму, но это его нисколько не пугало. Теперь Ванька ещё опаснее стал, боялись его все и связываться с ним не хотели.
Была у Ивана и другая слабость. Едва ус у него прорезался, принялся он по вдовам бегать, да просто одиноким бабам. Поднаторел в этом деле, во вкус вошёл. И подвернулась ему как-то Людмила, совсем тогда ещё девчонка, лет пятнадцать ей, может было, не больше. А его годы уже к тридцати приближались.
– Чья это ты такая славная? – усмехнулся он, столкнувшись с ней у колхозных амбаров. А потом дёрнул к себе и крепко прижал к стенке: – А ну-ка, дай-ка попробую тебя на вкус, может, моя будешь, если мне понравится.
Людмила была не робкого десятка и потому принялась отбиваться от него, хлеща ладонями направо и налево:
– Пусти! А ну-ка пусти! Ишь, что выдумал!
Иван с трудом удерживал разбушевавшуюся девушку, которая налимом едва не выскользнула из его рук, но все-таки скрутил её и прижался губами к губам. А в следующую секунду, вскрикнув от боли, выпустил Люду и схватился рукой за насквозь прокушенную губу.
– Ах ты ж гадючка! – крикнул он в спину убегавшей девушке. – Ну ладно, запомни это, а я не забуду! Всё равно моя будешь!
С тех пор Ванька не давал ей проходу, и Людмила чувствовала себя спокойной, только когда он в очередной раз садился в тюрьму. Зинаида от такого позора быстро в могилу ушла и их старый дом, нелюдимый и потихоньку разваливающийся, сельские по привычке обходили стороной, жил там Ванька или нет.
Спокойной почувствовала себя Люда только когда вышла замуж за Алёшу Кошкина. Молодой муж забрал её из Касьяновки в свою деревню Зарю и зажили они там хоть и не богато, но дружно. Четверых детей завели и не думали, что когда-нибудь их спокойной жизни придёт конец.
***
В обход, от Касьяновки до Зари километров десять наберётся, а по прямой, через овраг да лес и пяти не будет. А потому местные, сокращая путь, напрямик ходили друг к другу по своим надобностям, не боясь густой лесной чащобы. Бабы и ребятишки обеих деревень ещё любили грибы и ягоды собирать, коих тут всегда была настоящая пропасть. И не страшны им были ни волки, ни медведи.
Людмила тоже обожала грибной промысел, а потому однажды на рассвете стукнула в окошко соседки Галины:
– Просыпайся, Галка! Айда по грибы, пока все спят. До обеда управимся.
– Ага, сейчас, – широко зевая, отозвалась та. – Подожди минутку, только оденусь.
Три часа спустя, уже с полными корзинами грибов они вышли на ягодную полянку и Людмила, перехватив поудобнее свою ношу, сказала Галине:
– Пойдём со мной в Касьяновку. Тут ведь рукой подать. Мать моя прихварывать начала, я ей грибочков отсыплю, да ягодок оставлю. Невмоготу уже старой по лесам ходить.
– Нет уж, ты иди, а я тут тебя подожду, – отмахнулась от неё Галина. – Передохну как раз. Ноги гудят как телеграфные столбы. Сил нет.
– Я быстро, за полчаса управлюсь, – кивнула Людмила и, подхватив лукошко, скрылась в ближайших кустах.
Галина уселась под дерево на мягкую траву, сняла с головы платок и накрыла им лицо, решив в ожидании подруги немного вздремнуть. Не прошло и пяти минут, как она провалилась в глубокий сон. А Людмила, подойдя к дому матери, с трудом достучалась до неё в запертую калитку.
– Ты что это на засовах? – удивилась она, когда та выглянула в окно. – Открывай уже, я всю руку отбила, пока тебя дозвалась.
– Тише ты! – цыкнула на дочь Анфиса Яковлевна и кивнула в ту сторону, где стоял покосившийся домишко Ваньки Серого. – Вернулся, ирод! Неделю уже пьянствует, Тимофеевича избил, помереть старик может.
Испуганно обернувшись, Людмила скользнула в дом матери. Ни она, ни Анфиса не заметили хищный взгляд Ивана, который, притаившись за чужим плетнём, не сводил глаз с красивой, статной женщины.
Побыв у матери совсем немного, Люда с опаской выглянула улицу:
– Ладно, мам. Побегу я. Там, в лесу меня Галка ждёт. Да и домой уже надо, время вон уже сколько. Мои, поди, проснулись все.
– Дай я сначала посмотрю, не видать ли Ваньки, – удержала дочь Анфиса, потом махнула рукой: – Иди, нет никого. И не шастай сюда одна, пока он здесь. Мало ли что у него на уме…
Людмила кивнула и быстрым шагом направилась к лесу. Ей оставалось пройти до Галины всего-то с полкилометра, когда кто-то зверем кинулся на неё и сбил с ног. Охнув, Людмила упала на спину, а в следующую секунду крепкое мужское тело подмяло её под себя, дыша на отвратительным перегаром.
– Отпусти! – закричала она, узнав ненавистного Ваньку Серого, но он только расхохотался, а потом зажал ей рот крепкой, шершавой ладонью.
– Давно я поджидал тебя, сладкая моя. От судьбы не уйдёшь, слышала такое? Вот я твоя судьба и есть. Что хочу, то с тобой и делать буду.
Людмила принялась вырываться, но Ванька и не думал церемониться с ней. Сильным ударом он снова опрокинул её навзничь, а когда она отключилась, стащил с головы платок и разорвал его пополам. Одной половиной связал своей жертве руки, вторую затолкал ей в рот, а потом полез под подол.
Когда Людка пришла в себя, то сразу поняла, что происходит. Но ни кричать, ни отбиться, ни пошевелиться не могла и только горькие слезы текли по её щекам. Долго, чуть ли не целый час Ванька измывался над своей жертвой и лишь когда откуда-то со стороны послышался голос Галины, звавшей подругу, не спеша поднялся и стал приводить свою одежду в порядок.
– Ну вот я и насытился, Людок. Сладкая ты, баба, хоть и поношенная уже. Ну да это ничего, мне, такие как ты, всегда нравились. Повторить захочешь, сама приходи, знаешь, где я живу. А расскажешь кому, всем твоим спиногрызам головы отверну, как курятам. И муженька, при случае, подкараулю и на нож посажу. Мне терять нечего. Ты это помни.
Договорив, он смачно сплюнул на землю и ушёл, ни разу не обернувшись. Скрючившись, Людмила тихонько заскулила, как побитый щенок. Такой её и нашла Галина.
– Ох ты ж, лишенько! – вскрикнула она, вытаскивая изо рта подруги кляп, потом принялась развязывать ей руки: – Людка… Кто это тебя?!
– Ванька Серый, – всхлипнула Людмила и завыла надрывно: – Подстерёг… ирод проклятый! Всю истерзал, изломал… Нелюдь!
– В милицию надо! – заявила Галина. – Быстро его за это дело упекут, куда надо. Айда сейчас же!
– Нет! – испуганно закричала Людмила, вспомнив угрозы Ваньки. – Замолчи! И не дай тебе Бог сказать об этом кому-нибудь. Не надо, слышишь?
Галина с удивлением взглянула на подругу, а та повалилась к ней в ноги и принялась рыдать, обхватывая её руками:
– Никто не должен знать про мой позор, Галя! Семья же у меня, муж. Алёша не простит, слышишь? Галя! Христом Богом тебя прошу, молчи!
– Да какой же тут позор, ты ж не сама, – проговорила растерянная Галина.
– Узнает кто, руки на себя наложу, – тихо сказала Людмила, поднимаясь и глядя подруге прямо в глаза. – Смерть моя тогда на твоей совести будет. Этого хочешь? Подумай. Ты меня знаешь, я что сказала, то и сделаю. Не отмолишься тогда от такого греха, вместе со мной в аду гореть будешь.
Галина отшатнулась от подруги, которая показалась ей сейчас такой страшной.
– Ладно-ладно, делай, как знаешь, – пробормотала она. – А я что? Я молчать буду. Может, оно, и вправду, так лучше будет. Забудь о том, что произошло и всё.
Людмила кивнула. Но забыть о случившемся не смогла. Как-то она, бледная и растрёпанная, ввалилась в дом Галины и, простонав, упала на стоявшую у стены лавочку, громко рыдая.
– Людка, что с тобой? – испугалась Галина. – Ты чего?
– Нету, – простонала та. – Второй месяц уже нету … и тошнит сильно по утрам.
– Понесла?! – ахнула Галина. – Да как же так, Людочка…
– Лёгкая я на это дело, – билась в истерике Людмила. – Раза достаточно, чтоб подхватить. Вот и опять…
– Слушай, так, а может, Алёшка это постарался? – Галина присела рядом с подругой и принялась поглаживать её по плечу.
– Нет, Галя. Высчитала я все. Не было у меня тогда с мужем ничего чуть ли не две недели. Он то в полях пропадал, домой добирался и падал без задних ног. То приболел немного. Вот в тот момент ирод проклятый меня и подстерёг.
– Посадили его опять, слышала? – вздохнула Галина. – Старика он какого-то избил. Тот помаялся, помаялся, да так и умер от побоев. Серого и закрыли. Суд, говорят, скоро будет. Теперь надолго упекут.
– Мне-то что с того? – Людмила подняла на подругу злые, мокрые от слёз глаза. – Легче что ли? Пусть его хоть сгноят в той тюрьме! Что мне с этим делать?
Она с силой ударила себя по животу.
– Сдурела?! Что ж ты так лупишь-то по нему? – ахнула Галина. – Хочешь избавиться, иди к врачу. Или вон к старой Макаровне, что в Калюжном, напротив мельницы живёт. Она тоже таким делом промышляет.
– Нельзя, – простонала Людмила. – Узнают. Мне бы по тихому как-то надо.
– Погубишь ты себя, Людка, – покачала головой Галина. – Признайся лучше Алёшке во всём, покайся. Я свидетелем буду. Он поймёт, если любит. И простит. Вот увидишь.
Молча поднялась Людмила со скамьи и, бросив на подругу тяжёлый взгляд, ушла домой. А там, забравшись повыше на чердачную лестницу, плашмя упала вниз. Сильно ушиблась Людмила, продышаться даже не сразу смогла, но нужного не добилась. Тогда она решила выпить отравы, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы вызвать выкидыш.
Неделю после этого пластом пролежала в кровати, похудела так, что одни глаза остались. И испуганный Алексей не знал, что ему делать с заболевшей женой. Хотел к врачам отвезти, но она такой крик подняла, что он не решился больше тревожить её. Но потом, намучившись с ней, он всё-таки вызвал местного фельдшера.
– Анатолий Васильевич, помогите. Извела меня уже упрямая баба. Плохо ей, а от чего, не говорит.
– Не волнуйтесь так, голубчик, – сказал тот, – если понадобится госпитализация, мы обязательно сделаем это. – И добавил, осмотрев больную: – Симптомы вашей жены очень похожи на отравление. Но её жизни ничто не угрожает. И жизни ребёнка тоже, сердечко бьётся, я его слышу. Ну, почему вы скрываете свою беременность, дорогуша?
Вместо ответа, Людмила горько заплакала.
– Людка, тетёха ты бестолковая, – всплеснул руками Алексей, проводив фельдшера. – Что ж ты молчала?!
– Боялась я сказать тебе, Алёшенька, – рыдала она, вздрагивая всем телом. – Думала, что не захочешь ты его…
– Дурёха, – он обнял её, крепко прижав к себе. – Разве это плохо, что нас, Кошкиных, ещё больше станет?! Четверых воспитываем и пятого воспитаем. Какие наши годы?
Так и пришлось Людмиле смириться со своей беременностью. Только в этот раз она носила ребёнка по-другому. Тяжело, плохо, с постоянным недомоганием и головными болями, которыми никогда раньше не страдала.
– Видать, отрожала ты своё, мать, – говорил жене Алексей. – Раньше вон как легко носила, а теперь одни мучения с тобой.
– Помолчи ты, – просила его Людмила. Ненависть к зародившейся в ней жизни стала выплёскиваться наружу и характер всегда весёлой, неунывающей женщины стал злым и сварливым. – Господи, сил моих уже нет. Хоть бы скорее конец…
Алексей, качая головой, смотрел на жену, будто не узнавая её.