Тень ликвидности

Глава 1. «00:01:12»

Ночь честнее дневной ленты. После полуночи рынок перестаёт разговаривать с толпой и отвечает лишь на прямые вопросы. Лев сидел перед мониторами, с кружкой остывшего кофе, в котором отражались бегущие строки, как в чёрной воде – редкие бликующие крошки света. На втором экране бежал поток сделок по «VitaEnergo Green 28» – эмиссия, ещё вчера скучная, размеренная, почти учебник. Сегодня – не учебник.

В 00:01:12 на ленте появилась волна. Ровная, как бетонная плита: пачка пересечений строго по шагу цены, все в узком коридоре спрэда, будто кто-то пальцем проводил по линейке. Лев щёлкнул горячую клавишу – заскринил тайминг, снапшот стакана, тиковую последовательность. Он любил аккуратность: всё по полочкам, всё с метаданными. Снизу, тонкой серой полосой, мигнуло «SIP lag: +8 ms». На локальном индикаторе – «Direct feed aligned». Система шептала то, что он привык слышать: несовпадение между публичной лентой и прямым каналом. Несущественно? Ночью – оглушительно.

Его скрипт на Python прокрутил кластеризацию по времени и размеру лотов. Мелочь отсеялась. Остались «семёрки». 777, 1554, 2331 – кратные с отклонением не выше 1%. Алгоритмы любят простые подписи так же, как графологи любят косые буквы. Лев знал: люди прячут намерение, машины прячут случайность. Здесь случайности не было.

Он подвёл зум на минуту «00:01». Пять айсбергов, вытащенных ровно верхушкой. Десять пересечений в дарк-пулах с минимальным импактом. На поверхности – тишина, внизу – метан. Он стучал пальцами по столу, выстукивая ритм окна, которое запомнилось ещё со времён работы на HFT-деске: 23:57–00:03. В это окно нервные системы рынков расслабляются, литовские и британские узлы синхронизируются, коммутаторы в дата-центрах кашляют и выравнивают очереди. Если нужно просунуть крупный объём без следа, ты выбираешь моменты, когда всё похоже на никого.

Лев подвигал мышью, чтобы снять собственный сонливый импакт с комнаты. На третьем мониторе – карта маршрутизации: кто и куда уводил ордера. Линии – тонкие, стеклянные. Несколько – утолщённые, как вены на руке бегуна после горки. Он видел привычные имена внутренних хабов, где собирались заявки, и чужие, не подписанные. Рядом с одним таким узлом, как засечка штангенциркуля, мигнула подпись в уголке: SRN.

Он не моргнул. Первым делом – выключил автозатемнение, чтобы экран не погас от зевоты. Вторым – сделал ещё один скрин. Подпись могла быть чем угодно: аббревиатура маршрутизатора, короткое имя для кастомной таблицы, маркер пакета. В этой подписи было слишком много совпадений с тем, что когда-то писали его пальцы. Сирин. Они называли проект «Сирин», чтобы обманывать собственный страх: что музыка ведёт к краю, а ты – первый, кто должен туда заглянуть.

Лев открыл блокнот, тот самый, бумажный, с квадратными клетками. Писать туда он начал после того, как понял: память – такая же лента, только с задержкой и потерями пакетов. На первой строчке вывел цифры: «00:01:12». Ниже: «семёрки», «айсберги», «SIP +8 ms», «SRN». Рука послушно чертила прямые линии, как будто пыталась поставить ограждение вокруг ночи. Ночь всё равно протекала сквозь пальцы.

Он любил наблюдать за облигациями. Люди думают, что облигации – скука: купоны, ковенанты, переговоры юристов. Скука – только на официальных фотографиях. Настоящая жизнь – под обложкой, в строках мелким шрифтом, где слово «опциональность» может стоить жизнь. «VitaEnergo» продавала себя миру как чистую, «зелёную» энергию, как если бы мыли руки в перчатках. Её зелёные бонды разошлись по фондам, которые обещают пенсиям бабушек устойчивое будущее и умеренный доход. Он не верил в устойчивые будущие. Он верил в шум.

В 00:02:03 пошла вторая волна. Чуть крупнее лоты, тот же ритм. Он переключил вид на офф-тейпы – сделки вне биржевого полотна. В дарк-пулах пульсировала жизнь: крошечные белые клетки загорались и умирали. В одном из пулов протёк большой объём с нулевым сдвигом цены, как будто контракты заранее подогнали под притирку. Кто-то или очень аккуратно разгружал риск, или очень аккуратно накручивал видимость объёма. Разница – в намерении. Намерение узнают по следам, а следы оставляют цифры.

Он прокрутил историю сделок на час назад. Ничего особенного. Днём – тоже. Относительное спокойствие, спрэды «дышат». Вечером – скромная активность. И только сейчас, в тёмном стакане, кто-то расправил плечи. Это не hedge-фонд, играющий на мелочи. Это – длинная рука, привыкшая к перчаткам.

Лев поднялся и прошёлся до окна. В стекле – дворы, тёмные, словно чужие экраны ожидали, пока их позовут по имени. София ночью была похожа на серверную: равномерный гул города, редкие вспышки фар. Он коснулся стекла ладонью и вернулся к столу. Открыл консоль с кодом, вытащил сохранённые за прошлую неделю паттерны по «VitaEnergo». Наложил текущий след на старые отпечатки. Совпадений не было – кроме того, что совпадения казались намеренно отсутствующими. Так бывает, когда алгоритм избегает самоповторов, как вор избегает камер. Тебе оставляют ровно столько, чтобы ты думал, будто сам догадался.

Он вспомнил, как много лет назад они спорили о карамерной слежке в лентах. Кто-то предлагал оставлять однотипную подпись, чтобы запутать конкурентов, кто-то – беспорядочные «грязные» отпечатки, чтобы не поймали форензикой. Лев предложил третье: подпись, которая исчезает, если на неё смотреть. Принцип наблюдателя для рынков. «Сирин» тогда ещё был словом на доске. Потом – прототипом. Потом – чем-то, о чём лучше молчать. Он ушёл раньше, чем проект стал живым. Или думал, что ушёл.

Он открыл локальные заметки и написал: «если это Сирин – он слушает». В паранойе есть утешение: ты рисуешь вокруг себя круг, в котором правила – твоё. Он переставил клавиатуру так, чтобы вентиляция ноутбука не перекрывалась – привычка, родившаяся из тысяч ночей вокруг бликующих экранов. Кружка с кофе коснулась запястья. Кофе был холодным и правильным.

В 00:03:00 волны оборвались. Лента стала скучной, как телефонная книга. Лев пустил скрипт «снятия отпечатка»: сбор всех микрособытий в окно, поиск повторяющихся связей маршрутов, запись переменных в локальную БД. Внизу всплыло «Complete». Он нажал ещё один хоткей – отправка себе же на зашифрованный ящик и в электронный «чулан» на внешнем диске, который не подключался к сети. Вероятность потерять – меньше. Вероятность, что кто-то привыкнет к твоей осторожности – больше. Но он был не из тех, кто искал удобства.

Он прислушался к дому. Ничего, кроме тихого писка БП и дыхания системы охлаждения. Иногда Лев думал, что сервера и город дышат в унисон. Он переводил взгляд между экранами, как хирург между двумя мониторами во время операции: лента и диагностика. На диагностике осталась ещё одна мелочь: странный сдвиг временных меток в одном из пулов, как будто кто-то откалибровал часы на третьей цифре миллисекунд. Мысль отметилась карандашом: «дрейф таймера? намеренный фазовый сдвиг?»

Телефон завибрировал у локтя. На экране – имя, которое будило его реже, чем совесть, но чаще, чем будильник: Алиса. Он не успел взять. Звонок оборвался. Сразу пришло сообщение: «Ты у компа?» Он ответил: «Да». Три точки – как три свечи на графике, которые обещают движение. Она позвонила снова.

– Ты видишь «VitaEnergo»? – спросила Алиса без приветствия. Голос сухой, как у врача, привыкшего сообщать новости.

– Вижу. Они гладят воду в дарках. У тебя что?

– У меня труп, – сказала Алиса. – Комплаенс. Женщина. И документы, о которых никто не должен знать.

Слова свалились на стол так же тяжело, как падает плотный том проспекта. Лев ощутил, как рука по привычке тянется ставить закладку – там, где нужно остановиться и вернуться позже. Но в живых историях закладок не бывает.

– Где? – спросил он.

– Внизу, у их офиса. Скажем, упала. Скажем, «с лестницы». Я не верю в такие лестницы. Мне позвонили через третьи руки. Я уже еду.

Лев открыл ещё одну заметку: «комплаенс – гибель – одновременно с волной». Карандашная линия была неровной. Он остановился на секунду, посмотрел на подпись «SRN», как на маленькое пятно на белой рубашке. Пятна бывают случайными. Бывают – родимыми.

– Что ты от меня хочешь, Алиса? – спросил он, чтобы удержать голос в рамке.

– Чтобы ты посмотрел на это так, как умеешь. Я думаю, что внизу, под этой водой, кто-то двигает камни. И там есть… бумага. Дополнительная. Та, которую не показывают в презентациях.

– Side-letter? – спросил он.

– Не говори это слово по телефону, – отрезала Алиса. – Просто будь готов.

Она отключилась. Три коротких сигнала, как три точки в конце неоконченного уравнения. Лев положил телефон на стол и посмотрел на ленту. Тишина выглядела прилизанной. Он перевёл взгляд на окно. Где-то внизу, в ночи, машина Алисы резала асфальт. Где-то в другой ночи кто-то вытирал с перил невидимые следы.

Он вернулся к коду. Снял дополнительно «портрет» маршрутизатора с подписью SRN. Выстроил цепочку: входной хаб → анонимный мост → несколько дарк-пулов → встречный поток, который «чудом» совпадает по объёму и времени. Это не чудо. Это работа. Он отметил, что один из анонимных мостов имеет странную манеру отрезать хвосты временных меток – как будто кому-то было важно, чтобы миллисекунды не болтали лишнего. Слишком аккуратно для случайного совпадения.

На бумажном листе он поставил маленькую птицу – графический знак, который привычно рисовал, когда встречал старые тени. Сирин. Это не доказательство. Это память.

В дверь постучали – тихо, дважды, как будто стучались не к нему, а к соседней квартире, но перепутали. Он замер. В два часа ночи стучатся либо те, у кого беда, либо те, кто предпочитает темноту. Лев подошёл на цыпочках, посмотрел в глазок. В коридоре – пусто. Тихая полоска света от лестничной лампы. Он постоял, пока тепло от тела не пропитает металл дверной ручки, и вернулся к столу.

В ленте вспыхнуло уведомление: «Offtape block matched: 00:09:41». Он разжал пальцы. Новая волна? Нет, отголосок. Но в углу – опять это короткое, как щелчок, имя: SRN. Он сделал третий скрин за ночь и понял, что утро будет длинным.

Он подумал о том, что когда-то ушёл из мира, где ты стреляешь из пушки по миллисекундам, потому что каждая попадает кому-то в сердце. Он хотел тишины. Он получил тишину. В ней стало слышно, как слышишь своё дыхание в подвале. И где-то под этим дыханием теперь была чужая, оборванная фраза – женский голос, который не закончил последнюю страницу отчёта.

Он выключил верхний свет. Комната стала похожа на корабельную рубку, где сквозь приборы виден открытый океан. Волна в тёмной воде прокатилась и ушла. Он понимал, что это не последняя. И что он видел её не просто так.

Утро не началось. Оно просто в какой-то момент перестало быть ночью, как график перестаёт быть ростом и становится боковиком. Лев не ложился. Никакого смысла. Кофе стало достаточно, чтобы держать руки точными, голову – холодной. На столе – две записки: «SRN» и «комплаенс». Между ними – пустое место, которое ещё предстоит заполнить фактами.

Он поднял архив по «VitaEnergo» за последние три месяца и прогнал сквозь него свой старый модуль «ухо» – так он называл функцию, которая ищет повторяющиеся, но едва заметные шумы. «Ухо» ловило микросдвиги в поведении спрэда, несинхронность откликов в разных пулах, до- и послесвечные шорохи. Машина фыркнула, как зверёк, довольный найденной тропой, и выдала три кластера, достойных внимания. Первый – неделя назад, поздним вечером, когда Европа уже спала, а Америка смотрела на котят в соцсетях. Второй – вчера днём, но в меньшем масштабе. Третий – ночь, только что, с «семёрками» вместо привычной дрожи.

Он наложил эти кластеры друг на друга. В двух из трёх – одинаковое окно 23:57–00:03. В двух из трёх – едва заметная «лесенка» в размерах лотов, как будто кто-то отучал себя от равных долей. В одном – старый знакомец, «SRN», но замаскированный как «SR-Н» с дефисом и кириллической буквой. Он улыбнулся уголком рта: шрифт – тоже инструмент. Кто-то не хотел, чтобы обычный фильтр по латинице зацепил метку. Детские хитрости. Опасно именно то, что они детские: значит, кто-то уверен, что взрослые всё равно не смотрят.

Лев открыл новости по эмитенту. Заголовки были хорошо выбриты: «VitaEnergo подтвердила курс на устойчивое развитие», «Независимые исследователи высоко оценили климатическую прозрачность», «Поддержка регулятора в части зелёных проектов не обсуждается, она – необходимость». Он скроллил вниз, к мелким ресурсам. Там, где запахи менее отфильтрованы. Несколько блогов почти синхронно публиковали заметки с одинаковыми диаграммами, словно слепленные из одного шаблона. Он сохранил картинки, заглянул в метаданные. Камера, которой «снимали» диаграммы, оказалась одной и той же виртуальной камерой. Это смешило и тревожило. Смешило – потому что небрежно. Тревожило – потому что небрежность зачастую демонстративна. Как небритость актёра в рекламе бритв.

Он отметил: «медиаподогрев?», «ESG-мираж». Напротив написал «позвонить А.» – как будто не разговаривали ночью. На телефоне висело её непрочитанное сообщение: «Жива». Одно слово. Никакой точки. Он почувствовал, как мышцы плеч расслабились, будто они все это время держали невидимый груз. Потом снова натянулись. Слова не меняют факты, только звук.

Он переключился обратно к потокам. Сегодняшний рынок просыпался лениво, как кошка, которой в тепле хорошо. Дневная ликвидность делала привычные движения. «VitaEnergo» вела себя пристойно. Но в подложке под этой пристойностью он видел следы: как в паркет забивают новые гвозди – и по ним можно пройти. Он написал небольшой скрипт для сравнения «дыхания» спрэда в контрольные дни и сегодня. Дышит иначе. Слишком ровно. «Сирин» любил ровность. Ровность – это способ усыпить чувствительность.

Он открыл свою «кухню» – набор заметок, в которых хранил правила, годные в любых делах. «Повторяемость малых чисел – не случайность, а рутина алгоритма». «Подпись – это не имя, это привычка». «Если видишь окно 23:57–00:03 – ищи длинную руку». Он добавил новое: «Если «SRN» – значит, кто-то слушает». И ещё: «Помни о собственных фантомах». В этой последней строке не было техники. Была профилактика.

В 09:11 Алиса написала: «Через час у «VitaEnergo». Придёшь?» Он ответил: «Да». Слова легли на холодную кастрюлю и не зашипели. Он не любил офисы корпораций: там пахло стеклом и страхом. Но он понимал, что теперь это – не его выбор.

Пока час закрывался, он решил ещё раз пройти по ночной ленте в режиме «лупа». Перемотал в «00:01:12». Сосчитал расстояние между сделками – не в секундах, в дыханиях. 84 дыхания. Это шутка мозга. Он сбросил романтическую чушь и вернулся к цифрам. Интервалы между тиками были непрекрасными, как комната после ремонта, где осталось четыре криво забитых гвоздя. Здесь интервал 47 миллисекунд повторялся чаще, чем должен. Почему 47? Техническая задержка в одном из маршрутизаторов? Принудительная «соль» для того, чтобы сбивать чужие модели? Он записал «47». Числа иногда говорят голосом тех, кто их когда-то любил. Он пытался не слышать этот голос.

На стол лёг звонок. Тот, который не прерывает мысль, а аккуратно подталкивает её дальше. Алиса.

– Ты на месте? – спросила она.

– Через сорок минут. Что у тебя?

– Имя. Без фамилии – пока. Её звали Мария. Младший комплаенс-аналитик. Два года в компании. Вчера оставалась допоздна. Охрана говорит, что ушла в двадцать три тридцать. Камеры говорят, что не ушла. Камеры – сломались.

– Где нашли? – просто, без украшений.

– Во дворе у парковки. «Упала». Мы уже слышали эту гравитацию.

– Бумага?

– Сначала – слух. Теперь – намёк. Сказали «дополнительное письмо». Но никому нельзя произносить это вслух. Даже мне было неприятно. Я не суеверная. Просто есть слова, после которых в коридоре становится холоднее.

Лев молчал три удара сердца. Потом сказал:

– «SRN» был на ленте. Ночью. В их бумаге будет слово «опциональность». Её не должно быть. Если оно там – мы знаем, куда смотреть.

– Ты всерьёз думаешь, что это твой «Сирин»? – спросила она так, будто не хотела слышать «да».

– Я думаю, что кто-то очень похожий умеет петь. И выбрал подходящий берег.

– Хорошо, – сказала Алиса. – Через сорок минут у входа. Не стой близко к стеклу. Там отражаются люди.

Он собрал рюкзак: небольшой ноутбук, блокнот, тонкая куртка. Положил флешку в внутренний карман – та самая, на которой хранились зашифрованные «портреты» маршрутизаторов и ленты. Выключил верхний свет, провёл рукой по выключателю, как будто гладил животное. Дверь закрылась тихо. В коридоре пахло пылью и чем-то ещё – как будто кто-то только что прошёл и оставил после себя невидимый след. Лев хотел, чтобы это оказалось его фантазией. У фантазии красивые ноги: она уходит бесшумно.

У «VitaEnergo» было слишком много стекла. Фасад, похожий на выставочный аквариум, где рыбы всегда улыбаются. На ресепшене – растения, которые поливают регулярно. В охране – люди, которые по инструкции не имеют права пропускать посторонних, но по жизни – знают цену знакомства. Алиса стояла у колонны, в сером пальто, с волосами, собранными в пучок. Её лицо было менее привычно для дневного света, чем для диктофона. Лев кивнул. Она ответила коротким движением головы – как люди на перроне, когда поезд ещё не приехал, но его уже слышно.

– У нас мало времени, – сказала она. – Они не рады чужим взглядам.

– Никто не рад чужим взглядам, – сказал Лев. – Особенно те, у кого стеклянные стены.

– Я говорила с её коллегой, – Алиса не отвлекалась на витрины. – Он сказал то, что говорят всегда: она была тихой, увлечённой, без конфликтов. Вчера она принесла в отдел кофе. И улыбалась. Нормальное кино.

– Улыбка – не улика, – сказал Лев, потому что ненавидел обыденные трагедии, в которых улыбаются за час до падения.

– Я знаю, – отрезала Алиса. – У нас есть уголок парковки, где охрана не любит, когда туда смотрят. Мы посмотрели. Там чисто. Слишком чисто. Даже для места, где никто не курит.

Они прошли вдоль фасада, будто туристы, которые не знают, что искать. Лев смотрел не на стекло – на отражение. В отражении двигались люди. Некоторые – слишком синхронно. Он отследил двоих: одинаковый шаг, одинаковая пауза на полуслова. Внутренние. Не агенты – просто люди, которые получили короткую инструкцию: «Если придут незваные, будьте рядом».

– Покажи место, – сказал он.

Алиса повела его к боковому проезду, к наклонной площадке, откуда открывался вид на ту самую парковку. Никаких лент, никаких цветов. Это не кино. Это будни. Он присел и посмотрел на асфальт. Вода от недавней мойки легла тонкой плёнкой. На границе лужи – пыль, как тонкая линейка. Чисто. Но в чистоте всегда остаётся один комок. Он нашёл его возле стока: крошечный кусочек силикона, похожий на обломок от мягкого набойки. Он не знал, зачем это записывать. Он записал.

– Тебе не кажется, что мы выдумываем? – спросила Алиса.

– Нет. Мы просто слишком серьёзно относимся к случайным вещам. Иногда это полезно.

– У тебя что с лентой? – вернула она тему туда, где он чувствовал грунт.

– Ночью было окно. Волна. Семёрки. И – подпись SRN. Или её тень. Это значит, что кто-то либо хочет, чтобы я это увидел, либо не знает, что я ещё умею видеть.

– Мне не нравится второй вариант, – сказала она. – Но первый – ещё хуже.

Они молчали, как люди, которые не хотят расплескать невидимую воду. Лев поднял голову: в окне третьего этажа на секунду показалась женщина в очках. Слишком короткая пауза для любопытства. Слишком длинная – для случайного взгляда. Он не стал записывать. Некоторые вещи лучше помнить, а не фиксировать: записи иногда узнают.

Назад они шли медленно. Охранник на входе провёл глазами – не цепляя, не задерживая. Профессионал. На улице воздух был как чистый график: сухой, без случайных всплесков. Алиса достала телефон.

– Мне нужно в одно место, – сказала она. – Там ждут документы. Не у «VitaEnergo». По дороге я скажу, кто ждёт. Если нам повезёт – это будет копия. Если не повезёт – это будет ловушка.

– Ловушки – тоже информация, – сказал Лев. – Я еду.

Когда они разошлись по машинам, телефон Льва зумканул. Сообщение от неизвестного номера: «Не пой. Песню слышно». К нему прикреплён скрин – кусок ленты, обрезанный до неузнаваемости, но всё равно узнаваемый: «00:01:12». В углу – крошечная, почти невидимая подпись: SRN.

Он почувствовал старое, разбудившееся внутри чувство – не страх, не азарт. Что-то между стыдом и правом. Он знал, что в такие моменты нельзя писать в ответ, нельзя звонить. Нужно делать то, что всегда спасало: вернуться к цифрам, как к берегу. И всё же он посмотрел на небо, тонкое, дневное, и подумал, что иногда песни слышит не тот, кто поёт, а тот, кто давно перестал слушать.

Он сел в машину. На панели мигнуло «Навигация готова». Он нажал «отменить». Он не любил, когда за него выбирают маршруты. На коленях – блокнот. На первой странице – «00:01:12», «семёрки», «SIP +8 ms», «SRN». Он добавил новую строку: «Мария. Комплаенс. Лестница». Между этими строками по-прежнему зияло место, где должен был лежать смысл. Смысл – вещь необязательная. Её можно собрать по ходу.

Он завёл двигатель. Взгляд зацепился за трещину на стекле – крошечную, как пробел между двумя словами. Он применил к себе то, что всегда применял к рынку: не верь первому объяснению. И не верь тишине. Тишина – тоже объяснение.

Дорога была прямой, как график без идей. Лев не включал навигатор – он не любил, когда чужая карта подсовывает готовые маршруты. Город дышал выхлопом и ранними кофейнями. На перекрёстке двое в одинаковых серых куртках стояли рядом и одинаково смотрели на зелёный. Такое «одинаково» случается либо в форме, либо в инструкциях. Он запомнил место – угол у светофора – и переключил внимание на двигатель: ровный шум, хороший звук для мыслей.

Кофейня, куда позвала Алиса, была из тех, что держат ради стабильного вай-вая тех, кто не любит офисный свет. Внутри медью пахли трубы, на стенах висели старые карты – якобы исторические, на самом деле изысканный декор. Алиса сидела у дальнего окна, за столиком, к которому не подойдёшь нечаянно. Перед ней лежал чёрный плоский конверт, похожий на пустую фотографию.

– Это оттуда? – спросил Лев вместо приветствия.

– Это не оттуда, – сказала Алиса. – Это оттуда, откуда туда попасть нельзя. Если верить тем, кто врет лучше всех.

Она толкнула конверт к нему. Он не взял сразу. Он посмотрел на конверт как на реку: сначала – течение, потом – мост. Мост – люди. Он поднял конверт. Внутри была флешка, дурацкая, рекламная, с логотипом какого-то ивента и наклейкой «777». Приятная ирония.

– Где взяла? – спросил он.

– «Мёртвый ящик». Газетный киоск на углу у стадиона. Там теперь кофе и лотерейные билеты. Человек оставил под журналами. Другой человек забрал, передал третьему. Третий вспомнил обо мне. У него свои причины – и своя совесть. Я не стала лезть в обе.

– Кто знает, что ты её взяла? – Лев не любил, когда ответы приходят без вопросников.

– Никто, кто умеет держать язык, – сказала она. И добавила: – А кто не умеет – тот умеет другое.

Он достал небольшой ноутбук, тот, который не видел сети с дня покупки. Пальцы сами проверили маленькие детали – клавиши не болтаются, крышка закрывается плотно, карта памяти на месте. Он вставил флешку, иконка вспыхнула робко, как уличный фонарь в тёмном дворе. На носителе было три файла: «plan.pdf», «img_001.png», «log.txt». Названия – унылые, как протокол совещания.

– Сначала – картинка, – сказал он, словно можно начать с чего-то другого.

Картинка оказалась диаграммой – той самой гладкой, пастельной, где зелёный цвет стремится доказать, что у людей есть совесть. По крайней мере у тех, кто выбирает цвета для отчётов. Лев щёлкнул свойства. EXIF вывел знакомое: «VirtualCamera v3.2», «Template: ESG_2025_master». Смешное – повторялось одно и то же поле: «Author: VitaComms». Никаких подрядчиков, никаких консалтингов. Только коммс. Сам себе журналист.

– Ты видишь то, что я вижу? – спросила Алиса, не подглядывая.

– Я вижу, что они делают отчёт сами. И печатают в нескольких местах одинаково. Я вижу, что это картинка, которая родилась мёртвой. Это не улика. Это фон.

Он закрыл картинку, открыл «plan.pdf». Файл проснулся, как человек, который делал вид, что спал. На экране – небрежная верстка: список пунктов, маркированный круглыми точками. Вверху – «План коммуникаций к решению Регулятора», без шапки и логотипа. Ниже – «Дата окна: ср, 14:00 EET (ориент.)», «Столб А: финмедиа», «Столб Б: ESG-нарратив», «Столб В: buy-side». Простые слова, которые не любят задающих вопросы. И ещё одна строка, маленькая, как приписка врачу: «Координация: Паломник». Без кавычек. Без «Capital». Просто – слово, которое кочует по городу, как паломники по старым дорогам.