Тень ликвидности

– Это их? – Алиса наклонилась ближе. – Или чей-то черновик о них?

– Это чей-то черновик, написанный человеком, который знает их привычки, – сказал Лев. – И не хочет попасть на формальную подпись. Слишком много общего и слишком мало деталей, по которым можно ткнуть.

– Ладно, – сказала она. – Тогда «log.txt»?

Он открыл текстовый файл. Он ожидал сухость: даты, времена, строки служебной системы. Он получил ровно это. «23:42:17 – DL-камера парковки: offline (техобслуживание). 23:51:09 – DL-камера парковки: offline подтверждено. 00:01:12 – Оповещение: интеграция внешнего фида (SIP) – временной лаг превышен.» Ещё несколько строк системной каши: ID задач, инициатор «tech.ops», «Комментарий: плановые работы». В комментариях было слишком много планов. Ниже – «00:09:41 – Оповещение: offtape block matched. 00:10:03 – Синхронизация времени: корректировка -47 мс». Он дочитал до строчки, в которой его собственная ночь смотрела на него из чужого протокола: «00:01:12». Он почувствовал то отношение к миру, которое бывает у человека, случайно нашедшего своё имя в старом списке.

– Мариа могла это видеть, – сказал он. – Если у неё был доступ. Или если ей показали. Комплаенс смотрит в два окна: в тексты и в мир. Если она увидела и то, и другое – её стало слишком много.

– Её стало достаточно, чтобы на лестнице появилась гравитация, – сказала Алиса тихо. И погладила пальцем край стола, будто там было что-то живое. – Лев, мы не успеем оплакать её за эту книгу. Нам нужно успеть понять, что она пыталась сказать.

– Мы не пишем книгу, – сказал он и тут же понял, как странно прозвучал этот оборот. – Мы собираем последовательность. Музыка – потом.

Он выделил строки, где встречались цифры, которые любили повторяться в его ночи: «00:01:12», «-47 мс», «offtape». Сохранил копию «log.txt» в локальный контейнер, который не умел говорить ни с кем, кроме него. Флешку отсоединил, положил в конверт, конверт – в карман. С места у окна видна была улица. У стекла стоял тот же серый седан, что и у стадиона? Или другой, такой же? Одинаковость любит экономить средства.

– Ты заметил? – спросила Алиса.

– Заметил, – сказал Лев. – Они умеют ходить парами.

– Мы тоже, – сказала она. – Традиционно.

Официант принёс им два эспрессо, как доказательство, что у мира всё ещё есть простые вещи. Лев выпил свой, как укол. Горько и полезно. Внутри стало тише, как в комнате после того, как перекрыли воду.

– Смотри, – сказал он. – Здесь, в «plan.pdf», строка «Координация: Паломник». Это может быть просто слово. Это может быть название отдела. Это может быть человек. Мне не нравится, что это слово есть. Мне нравится, что оно не объяснено.

– Мне всегда нравится отсутствие объяснений, – сказала Алиса. – Пока я не понимаю, кто его придумал. У меня есть имя и номер. Люди, которые верят, что тот, кто подписывал допник, любит скрытые окна в календаре. Но я не буду говорить, пока мы сидим у стекла.

Лев кивнул. Они встали почти одновременно, как люди, у которых с детства метчиками разбили в одно отверстие резьбу. Выходя, он заметил в витрине двоих – те же куртки, тот же шаг. Он не стал менять маршрут. Он просто стал точнее.

Во дворе, где не видят витрины, они замедлили. Алиса заговорила так, как говорят, когда нельзя перепутать согласные:

– Есть женщина. Кира. Фамилию пока оставим. Умная. Директор по комплаенсу у них. Она не самоубийца и не святая. Она – на работе. Кто-то надавил. Она подписала бумагу, которая позволила одному фонду – знаешь название – получить, скажем, опциональные преимущества в части раскрытия. Если верить людям, которым приходится верить, она попыталась остановить – поздно. Мария что-то нашла. Я не знаю, знала ли Кира о Марии. Я знаю, что Кира живёт теперь как человек, у которого ноги в цементе, а берег далеко.

– Side-letter, – сказал Лев, обижая воздух словом, которое Алиса предлагала не произносить. – «Опциональность». Ладно. Мы не будем это повторять, пока не увидим бумагу. Но в логике всё складывается.

– Завтра она может… – Алиса запнулась, и Лев впервые за утро увидел в ней не журналиста, а человека. – В общем, завтра она не сможет. Сегодня – может. Очень рано вечером. Локация не в офисе. Не в кафе. Лучше – там, где люди из стеклянных зданий чувствуют себя неуютно. У тебя есть такое место?

– Есть, – сказал Лев. – Места, где нет стекла. И где нет сменных камер. Но до вечера нам нужно прожить. Тихо.

Телефон Льва затрепетал, как лист под кондиционером. Сообщение, снова без имени: «Слышно лучше в тишине». Он не показывал. Он просто убрал телефон во внутренний карман и на секунду прижал ладонью. В кармане был конверт с флешкой. Он почувствовал, как две вещи в одном кармане начали жить в одном ритме.

– Поедешь со мной? – спросила Алиса. – Или сам?

– Сам, – сказал он. – Мы уже утроили вероятность заметности. Дальше – хуже. Дай мне час. Я хочу посмотреть кое-что, пока у меня ещё есть привычка не спешить.

– Час, – сказала она. – Потом – на точке. Я напишу адрес в тот канал, который ты не любишь.

– Я люблю вещи, которые не любят меня, – сказал Лев. – Мы с ними честны.

Они разошлись. Лев сел в машину и поехал не домой и не в офис, которых у него не было, а туда, где было то, что он называл «кустом»: маленький кабинет в подвале старого дома, где шум улицы звучит как морской прибой на плохой записи. Он снимал это место на наличные и на привычку – две валюта, которые до сих пор принимают в мире с плохой памятью.

Внутри было прохладно. Он сел, разложил на столе блокнот, флешку, распечатанную задержкой ночь. Вытащил из шкафа старый монитор, подключил к нему ноутбук. Экран загорелся тускло – хорошо. Он снова открыл «log.txt» и «plan.pdf». Увеличил строку «корректировка -47 мс». 47 – не случайность. Это не «около пятидесяти». Это – 47. Он знал один дата-центр, где скрипач однажды сказал ему, что у них «дрейф» на сорок семь, потому что кто-то однажды запомнил эту цифру на тренинге и принес её в прод. Называть людей скрипачами – старая привычка кванта: каждый играет свою партию. Дата-центр назывался «Колокол-2». Он отметил в блокноте: «Колокол? Дрейф 47?»

Он открыл «plan.pdf» ещё раз, на верхней строке «ср, 14:00». Сегодня – четверг. Значит, окно – на следующей неделе. У них есть время. Но в финансовых делах «есть время» – это просто другой вид риска. В углу листа он нарисовал маленькую птицу. Для памяти.

С улицы донёсся короткий автомобильный гудок – как точка в конце чата. Он поднялся, подошёл к двери, слушая тишину. Тишина ответила тишиной – та редкая порода, где нет второго дна. Он вернулся к столу и достал из конверта флешку снова. Переписал всё на чистую карту. Флешку сломал пополам, без драматизма, как палочку для суши. Положил половинки в разные карманы мусора. Простые вещи – лучшее противоядие от хитрых.

Он проверил вторую вещь: свою ночь. Открыл ещё раз скрин с «SRN». Увеличил угол, где жили маленькие буквы. Пиксели расползлись, как лёд по весне. Но сигнатура осталась целой: SRN. Без точки. Без дефиса. Как в старых записях, которые он когда-то прятал от себя. Он положил рядом два изображения: своё – и то, что прислали. В одном угол заваливался вправо, в другом – влево. Две разные руки. Два разных шрифта. Одна подпись. Музыка – одна, инструменты – разные. Это плохо. Значит, поют хором.

Он закрыл всё, кроме блокнота. В блокноте было то, что могло пойти с ним на улицу, не выдав его ноутбук. Он взял ручку и написал: «Сегодня: встретить К. (не называть), проверить «Колокол-2» по людей, сопоставить лаг 47 с ночью; выяснить, кто и как трогал камеры. Мария – не лестница. Лестницы не убивают, если их не подталкивают».

Он поднял взгляд. На стене висела старая, случайно оставшаяся в подвале табличка: «Не входить без стука». Самая ненужная табличка в мире. Но иногда таблички работают – не тем, что написано, а тем, что вспоминается вовремя. Он проверил часы. До вечера – время. До вечера – тишина.

Он выключил свет. Комната стала плоской, как лист, где слова держатся друг за друга. Уходя, он услышал, как в глубине дома щёлкнул выключатель – не его. В таких домах всегда есть кто-то ещё. Он не ускорил шаг. Он просто пошёл ровно, как человек, который умеет тратить себе на встречу столько же времени, сколько тратит на уход.

На улице во дворе стояла тень – возможно, от трубы, возможно, от человека. Лев не смотрел на неё прямо. Он посмотрел на асфальт между собой и машиной. Этот метр – всегда самый длинный. Он его прошёл. Машина приняла его, как собственный жест. В зеркале заднего вида он увидел на секунду знакомую серую куртку – или просто серую куртку. Он завёл двигатель. Музыка из радио была чужой. Он выключил.

Когда он выехал на улицу, телефон дрогнул ещё раз. «Пение – вредная привычка». Он улыбнулся – не ртом, а где-то между ключицами. И подумал, что хуже вредных привычек – только полезные, если их придумывает кто-то другой. Впереди – вечер и место без стекла. А между – те же семёрки, те же цифры, те же люди, которые ходят парами. И где-то под всем этим – женщина, которую звали Мария, и ночь, в которой в 00:01:12 началось то, что любит начинаться именно в это время.

Фрагмент служебной записи (копия без подписей):

23:42:17 – DL-камера парковки: offline (техобслуживание)

23:51:09 – Подтверждение «offline»: тех.опер.

00:01:12 – Оповещение: SIP лаг +8 мс (порог превышен)

00:09:41 – Offtape block matched

00:10:03 – Синхронизация времени: корректировка -47 мс

Лев провёл пальцем по строчкам, как по шрамам на старой коже. И вышел на свет.

Место без стекла – редкость. В городе, где всё завешано отражениями, Лев выбирал колокольню у старой церкви на холме. Там стены дышали известью, воздух пах металлом, пылью и чем-то древним, как если бы звук мог оставлять осадок. Деревянные ступени скрипели выдачей чеков за каждый шаг. Наверху – тесная площадка под балкою, где лежали два маленьких колокола и один большой с трещиной, похожей на линию судьбы.

Он пришёл раньше. Проверил подходы. Ни одной «глаза» на фасаде, только гвозди, которые пережили чужие войны. Внизу, на дороге, мелькнули две серые куртки – может, другие, может, те же. Здесь, наверху, серость расползалась, теряя инструкцию. Лев достал блокнот. На новой странице – «Колокол», как маркер собственного юмора над «Колокол-2». Ни стекла. Ни сетей. Ни предикатов.

Алиса поднялась через семь минут. Она дышала, как человек, который умеет планировать дыхание, и улыбнулась только глазами.

– Хорошее место, – сказала она. – Иногда хочется, чтобы звук возвращался сразу, а не через отчёты.

– Здесь звук – честный, – сказал Лев. – И медленный.

Они стояли у балки, спиной к люку, лицом к тёмному металлу. Если смотреть на город отсюда, он был набором прямых углов и чужих окон. Алиса провела пальцем по кромке колокола.

– Она придёт, – сказала она. – Без сумки. С телефоном старше меня. И с глазами, которые боятся не падения, а того, кто смотрит, как падают.

Кира пришла без сумки и с телефоном, которым никто не умеет смотреть ленту. Пальто простое, волосы собраны, взгляд – прямой и экономный. Она остановилась, словно проверяя, не звенят ли ступени от чужих шагов. Её голос был тихим, уверенным, как у человека, привыкшего говорить формулировками, которые выдерживают суд.

– Меня зовут Кира, – сказала она. – Это всё, что вам нужно знать до вечера. Остальное – опасности без необходимости.

– Мы не пишем протокол, – сказал Лев. – Мы слушаем.

– И не записываем? – спросила Кира.

– Не записываем, – сказала Алиса. – Здесь нет стекла. И камер. Только пыль и мы.

Кира кивнула, глядя на распятую на балке верёвку от старого языка колокола.

– Тогда быстро. Вчера в нашем отделе одна женщина перестала быть строкой в штатном расписании и стала строкой в полицейском отчёте. Её зовут Мария. Она делала свою работу, без героизма, без лишних вопросов. Героизм в комплаенсе – плохо оплачивается.

Она достала из внутреннего кармана тонкий пластиковый прямоугольник – карточку доступа. На белом поле – логотип провайдера, три буквы, стёртая кромка QR.

– Это пропуск в дата-центр, – сказала Кира. – «Колокол-2». Он у нас на обслуживании – часть инфраструктуры потоков и резервирования. У меня есть формальный доступ как у лица, которое должно понимать, где и как хранятся журналы событий. QR – стёрт. Это сделала я. Вчера.

Лев взял карточку, не касаясь пальцами её пальцев. Карточка была тёплой. На обороте – номер, который нельзя запомнить, но можно узнать. Он записал «колокол-2». Рядом – «QR стёрт: нести по воздуху нельзя». И: «дрейф 47?»

– Вы слышали про сорок семь миллисекунд? – спросил он.

Кира моргнула.

– Вы много слышите, – сказала она. – Да. Внутри «Колокола-2» есть «особенность». Их инженеры называют это «корректировкой». Я называю это «портной». На рубидиевом генераторе пару лет назад была калибровка. Кто-то сделал «патч» в NTP с фиксированным сдвигом. В отчёте это выглядело, как забота о согласованности с основной тайной. В практике – как удобная щель между двумя мирами. Если очень хочется, через эту щель можно протолкнуть что-нибудь мимо чужих глаз. Например, чтобы публичная лента думала, что она совпадает с прямыми каналами, пока внутри идёт своя музыка. У нас это называется «timewash». В тикетах – «-47». Без лишних слов.

Лев кивнул. Цифра упала на ту же строку, где уже лежала прошлой ночью.

– Вчера в девять десять наш технарь подтвердил «офлайн» камеры на парковке, – продолжала Кира. – Это правда: камера ломалась. Но не правда – время. Там, где должна быть секунда, – дырка. Я люблю дырки в документах меньше, чем дырки в стенах.

– Кто давил? – спросила Алиса. – Вы не обязаны отвечать. Но вы уже пришли.

Кира посмотрела вниз, туда, где город крутил свои тихие валы.

– Давили не на меня, – сказала она. – Давили на цифры. На формулировки. На «как лучше». У нас был документ – дополнительное письмо к соглашению фонда. Я его видела. Я на нём поставила подпись. Это моя работа – ставить подписи под тем, что прошло проверки. В письме было слово, которое не должно было быть там. «Опциональность». С ним всё становится возможным и ничего не обязано становиться реальным. «Опциональность раскрытий». «Опциональность уведомлений». «Опциональность» – как выключатель. У фонда с красивым названием появилась возможность делать так, чтобы то, что должно быть видно, оставалось видимым… иногда. А иногда – нет. В рамках закона. С условностями. В интересах «коммуникационной безопасности».

– «Паломник», – тихо сказала Алиса.

– Я не буду произносить это слово, – сказала Кира. – Но вы можете. Мы все всё понимаем.

Лев посмотрел на телефон Киры. Старый моноблок, перелившийся на краю света. Он понимал смысл: старые вещи не предают. Они просто ломаются.

– Мария? – спросил он. – Она видела письмо?

– Она видела не письмо, – сказала Кира. – Она увидела следы. Её задача – сравнивать бумагу с миром. Вчера вечером она пришла ко мне с вопросом, который нельзя было задавать вслух. «Почему у нас в логах в одном и том же уголке иногда мерцает три буквы?» Я спросила, какие. Она показала скрин. – Кира посмотрела на Льва. – SRN. Маленькое. Как если бы кто-то оставил подпись, которой не должно быть в журнале маршрутизатора.

Воздух сжался, как металл, который собираются бить. Лев положил карточку на балку и кончиком ногтя подвёл её к краю. Края – полезны: на них легко понимать, где ты.

– Это внутренний ярлык? – спросил он, делая вид, что спрашивает как дурак.

– У нас нет внутренних ярлыков, – сказала Кира. – У нас есть внутренние привычки. И внутренние шутки. Иногда – страшные. Я слышала это слово раньше. Не в документах. В разговорах людей, которым нравятся греческие и славянские мифы. «Сирин». Птица, которая поёт и ведёт к воде. Некоторым кажется, что если сказать вслух, то музыка перестанет быть опасной. Они ошибаются.

– Вы подписали письмо, – сказала Алиса так, как говорят по диагонали, чтобы не ранить прямой линией. – Потому что иначе оно бы подписалось само. Или потому что вам показали, насколько тонко стекло.

– Потому что я решила, что контролирую ситуацию, – сказала Кира просто. – И потому что мне хотелось, чтобы в этом городе не было ещё одной трещины. Вот эта, – она коснулась пальцем губы колокола. – Её видно. А трещины в бумаге – видят только те, кто их делает. Мария не делала. Она увидела. Это – разное.

Лев вдохнул пыль и вкус железа. Он вспомнил свои строки: «подпись – привычка». И: «если «SRN» – кто-то слушает».

– Вечером, – сказал он. – Вы говорили – «сегодня». Что вы принесёте?

Кира посмотрела на него с легкой усмешкой, в которой не было ни торга, ни жалости.

– Я принесу то, что нельзя сохранить в телефоне. Вырванные страницы. Черновые пометки в полях. Индекс-лист, где вместо номера написано «список исключений». Это вещи, которые живут на бумаге, потому что на бумаге легче умирать. И – ещё кое-что. Маленький список временных окон. Для внутренней координации коммуникаций. Если вы соедините его с вашей ночью – вы услышите, где пели.

Снаружи ветер толкнул створку, и колокол коротко присел, звякнув так, будто оправдал своё существование. Лев отметил секунду. Инстинкт. 14:00. Следующая среда. Это было в «plan.pdf». Он хотел спросить, но не спросил. Спросить – значит показать.

– У вас есть люди? – спросила Алиса. – Те, кто смогут закрыть вам дверь, если её начнут ломать.

– У меня есть цифры, – сказала Кира. – И у меня есть привычка не спать. Иногда это лучше людей. Иногда – хуже. Сегодня вечером мне понадобится два человека, которые умеют видеть углы. Не больше. И ещё – место, где нет стекла.

Лев кивнул. Ему нравилась эта геометрия.

– Будет, – сказал он. – Приходите без телефона. Возьмите ключи от чего-нибудь старого. Мы обменяем на другие старые ключи.

Кира улыбнулась – почти незаметно.

– Я знала, что вы предложите ключи, – сказала она. – Я тоже люблю двери, которые открываются руками.

Она достала из кармана маленький листок. Нечёткая печать «внутренний», подпись-черкяш, три строки цифр. «Ср 14:00 EET», «В – медиаконтур», «С – buy-side». И внизу – слово, от которого Лев ощутил старый холод на спине: «Часовня». Внутренний код. Они называли окно «Часовня». Красивая шутка для тех, кто любит ритуалы.

– Почему «Часовня»? – спросил он.

– Потому что в это время все делают вид, что молчат, – сказала Кира. – И потому что на вторую минуту после часа всегда есть благословение для «согласованных публикаций». Не спрашивайте меня, кто придумал. Люди любят водить бесов за руку и давать им красивые имена.

Алиса свернула листок так, словно складывала кораблик. Положила в карман.

– Вечером, – сказала она. – В том месте, где не любят стекло.

– Вечером, – повторила Кира. – Если я не приду – это будет означать только одно. Не ждите второй раз.

Она повернулась и пошла к люку. Плечи – ровные, шаг – без паники. Так ходят люди, которые давно знают чужие коридоры. Алиса стояла, глядя ей в спину, пока шаги не растворились в дереве. Лев заметил, как на гвозде в углу блеснул маленький кусочек фольги – может, от леденца, может, от зажигалки. Он взял его и выбросил. Простые вещи – лучший мусор.

– Она не лжёт, – сказала Алиса, когда тишина вернулась.

– Она живёт, – сказал Лев. – Это сложнее.

Они спустились. На последней площадке лестницы Лев остановился и приложил ухо к стене. Камень был тёплым. Звук – как шипение радио на частоте, где никто давно не передаёт. Он вспомнил «SRN» и подумал, что музыка иногда живёт в стенах так же, как в цифрах.

Снаружи город делал вид, что у него всё по плану. Возле калитки стояла машина с чистыми фарами – слишком чистыми для этой пыли. За рулём – мужчина, у которого плечи не помещались в сиденье. Он не выглядел заинтересованным. Он выглядел вежливым. Это хуже.

– Дальше – отдельно, – сказала Алиса. – Встречаемся внизу, где не помнят, как пишется слово «приглашение».

– Внизу, – сказал Лев. – Я заеду сделать одну вещь. Она – не про нас. Про них.

Они разошлись, как люди, которые не договаривались о прощании. Лев пошёл не к машине, а к боковой аллее, где трава растёт из трещин. Достал телефон. Сообщение от того же безымянного номера: «Колокол не звонит дважды». Он улыбнулся чужой попытке цитаты и не ответил. Фразы без математики – воздух.

По дороге вниз Лев зашёл в мастерскую, где латали обувь и чинили ремни. Там пахло кожей и клеем. Он попросил сделать две вещи: переложить содержимое одного кармана куртки в другой – шов-карман, который виден только при хорошем освещении. И прошить изнутри небольшой чехол под карточку. Мастер не задавал вопросов. Таких людей почти не осталось.

На выходе Лев поймал себя на желании позвонить – не Алисe, не Кира. Себе. Тому, который сидел с ночной лентой и думал, что тишина – это выбор. Он не стал. Вместо этого спустился в переход, где пахло варёной кукурузой и тем, что давно хотело стать морем. На стене висела старая афиша концерта колокольных звонов. Дата – три года назад. Внизу – номер телефона, из тех, что никто больше не запоминает. Он провёл пальцем по цифре «7». Кожа на пальце знала, что это – любимое число машин.

К вечеру небо опустилось. Город включил жалюзи. Лев переехал через два квартала на машине, которую любили только за одно – она не умела быть новой. В зеркале дважды промелькнули серые куртки. Это было вежливо. Это было неаккуратно. Он свернул туда, где навигаторы считают тупик, а люди – двор. Там, за гаражами, начиналось место без стекла, второй уровень – подземные коридоры старой котельной. Вход – через невысокую дверь с облупленной краской. Ключ – простой. Замок – старый, честный. Лев открыл и оставил на щеколде монетку – если кто-то зайдёт, монета упадёт. Удобная глупость.

Внутри было тихо, как внутри выключенного прибора. Он включил фонарь. Пыль поднялась и опустилась. На стене – мелом «не входить». Таблички иногда помогают, если их писать для себя.

Он проверил время. До точки – двадцать семь минут. Он сел на деревянный ящик и открыл блокнот. Написал: «Кира – живой ключ». «Сорок семь – шью по краю». «Часовня – ср 14:00». «Опциональность». Подвёл черту. Ниже: «Вечер – не испортить». В этот момент в кармане лёгким ударом отозвалась карточка «Колокол-2». Он вынул её и провёл пальцем по стёртому QR. Стёртая часть пружинила, как шрам.

Снаружи послышалось короткое гудение, как от электровоза, который никогда не приедет. Монета на щеколде дрогнула, но не упала. Лев встал. Свет фонаря залипал на пылинках. Ему казалось, что он слышит музыку. Не мелодию. Раскладку. Паузы между долями. Иногда именно в паузе живёт самое важное.

Телефон завибрировал. Одно сообщение. От Алисы: «Будем через пять. Она – одна. Скажи, что дверь тяжёлая, пусть толкнёт сильнее». Лев улыбнулся. Он любил двери, которые требуют усилий.

Он положил карточку в новый, прошитый карман. Проверил монету. Посмотрел на часы. В «00:01:12» он впервые увидел волну. Теперь – «19:14:47». Он улыбнулся ещё раз – уже не себе. Если где-то в городе пели, то сегодня музыку придётся слушать вместе.

Фрагмент из внутреннего допсоглашения (перевод, выдержка):

«…Инвестор X вправе, но не обязан, осуществлять дополнительные раскрытия информации при наступлении Событий Коммуникационной Значимости (далее – СКЗ) в рамках согласованных временных окон. Опциональность раскрытий не считается нарушением стандартных требований уведомления при условии соблюдения Протокола Временных Окон…»

Лев провёл глазами по слову «опциональность» и понял, что оно звучит как пустой колокол: форма есть, звук – зависит от того, кто ударит первый.

Дверь действительно была тяжёлая. Когда Алиса с Кирой толкнули её, монета на щеколде звякнула, закачалась и упала, как маленький колокол – коротко, с последним звуком, который сообщает лишь одно: «внутри кто-то есть». Лев подхватил её ладонью, чтобы грохот не прокатился по коридору. Свет фонаря резанул по пыли, и пыль выглядела как снег, переживший чужую зиму.

– Закрой за собой, – сказал он. – Щеколда потом.

Кира вошла первой. В полутьме её лицо стало ровнее, чем в стеклянном дне. Она держала в руках серую папку, обычную, канцелярскую, от тех, что не помнят, сколько в них трагедий. Алиса – за ней, шаг осторожный, как у человека, которому доверили огонь в бумажном мешке.

– Здесь слышно, – сказала Кира, опуская папку на деревянный ящик. – И здесь никто не слышит.

– Хорошие места всегда умеют оба эти трюка, – отозвался Лев.

Он развернул папку. Внутри – нечто бесхитростное: листы, вырванные из блоков. Пальцем чувствуешь – вырванные, не снятые. Края с заусенцами. Некоторые строки зачёркнуты тонкой линией – не для секретности, для ритма. Сверху – прозрачный файл с четырьмя листами «индекс-листа»: колонки, нумерация, заметки в полях. На первой странице – «Протокол Временных Окон», на второй – «СКЗ: события коммуникационной значимости», на третьей – «Исключения и право на молчание», на четвёртой – «Координация каналов». К почерку приложилась рука: небрежная надпись «Часовня – ср 14:00».