- -
- 100%
- +
Он пролистал в середину, к странице, которую уже слышал внутренним ухом. Вырезка выглядела так, как и должна выглядеть в романе, который, к несчастью, пишется реальностью:
Дополнительное письмо к Соглашению инвестора X
пункт 3.4 (извлечение)
«Инвестор X вправе, но не обязан, осуществлять дополнительные раскрытия информации при наступлении СКЗ в рамках Протокола Временных Окон. Отсутствие раскрытия в окне и/или выбор альтернативного канала коммуникации не признаётся нарушением, если (а) публикация в media-contour «В» синхронизирована с buy-side контуром «С» и (б) лог-события инфраструктуры соответствуют параметрам согласования…»
Слово «опциональность» здесь было спрятано за «вправе, но не обязан». Легально, хладнокровно, безмятежно. Он коснулся ногтем поля и тихо постучал – раз, два, три – как будто страницы были живыми и устали молчать.
– А это? – он вынул тонкий лист с шапкой «Каналы и маскировка». Перечень: «канал А – публичный новостной; канал В – «финмедиа»; канал С – buy-side; канал D – внутреннее информирование; канал М – «тишина» (без активаций)». Напротив каждого – окошко с временным интервалом. Напротив D – пусто. Напротив М – «по усмотрению координатора». Внизу карандашом: «смотреть лаг».
Кира прикусила губу.
– «М» – это и есть «тишина», – сказала она. – Это не канал. Это согласованный сигнал «ничего не делать». Когда всё готово к «ничего не делать», можно делать что угодно. Я пыталась вымарать эту строку. Мне сказали, что это «терминология». Терминология – худшая из масок.
– Время? – спросил Лев. – «Ср 14:00» – только «Часовня»? Есть другие службы?
– Есть «Звоны» и «Крест». Звучит красиво. На деле – просто окна. «Звоны» – пятница 16:00, под американский хвост. «Крест» – понедельник 10:00, «на молитву» – чтобы каждый спросил себя, готов ли он к новому циклу. Фольклор. Но цифры – железные.
– «Колокол-2» любит фольклор, – сказал Лев. – У него трещина на сорок семь миллисекунд. Куда ты эту цифру вкладывала?
– Никуда, – сказала Кира, спокойно, как на допросе, где больше вопросов не будет. – Она просто есть. Её «забыли» починить. Я иногда думаю, что цифра любит быть нужной.
Алиса слушала, положив руки на край стола, вперёд подаваясь как бегун перед стартом – сдержанная, собранная.
– Мария, – сказала она. – Ты сказала, что она видела «SRN» в логах. Как? Ей это не по должности.
– По должности – не положено много чего, – коротко улыбнулась Кира. – У неё была привычка проверять «невозможное». Вчера она пришла ко мне с распечаткой: фотографии экрана, где в углу маленькая подпись. Не системная. Не наша. Я запросила техотдел на «объяснение аномалий». Мне прислали «плановое обслуживание». В двадцать три сорок две камера «случайно» выключилась. В двадцать три пятьдесят одну – «случайно» снова. В 00:01:12 «случайно» зафиксировали лаг по SIP. Наутро Мария… перестала задавать вопросы. Перестали и камеры.
Лев снова увидел цифры, всплывающие как рыбы с серебряными боками: 23:42:17, 23:51:09, 00:01:12. И ещё – «00:10:03 – корректировка -47 мс». Он положил пальцы на листы так, чтобы их не испачкать, и услышал, как в собственном дыхании отмеряются секунды.
– Смотри, – сказал он, обращаясь к обеим. – Здесь, – он вывел карандашом на полях, – «канал В: финмедиа». Ровно в «Часовню» их блоговые фабрики пойдут слушать свою песню. В это же окно на buy-side отправят «контур С» – письма с «разъяснениями» для «институционалов». В это же окно «колокол» сделает «корректировку». И в этот момент «Сирин», если он есть, будет петь в дарк-пулах главную тему. Всё сложится. А в ленте останется благочестивый след.
– Ты всегда говоришь «если»? – спросила Алиса.
– Чтобы не стать героем своей собственной теории, – ответил он. – Героизм – плохо оплачивается.
Он достал из внутреннего кармана карточку «Колокол-2», ту самую, с содранным QR. Положил рядом с листами. Рядом положил монету, чтобы она тихо звякнула – для порядка, для памяти. Кира смотрела на карточку так, как смотрят на ключи от квартиры, в которой больше нельзя жить.
– Её трекают? – спросил он.
– По NFC – теоретически. Я обернула фольгой с утра, когда поняла, что еду к вам. Но там главное – не карточка. Там люди. Они всегда важнее железа.
– Люди – шумные, – кивнул Лев. – Шум – иногда лучшая маскировка.
Снаружи где-то по бетону прошёл чужой звук – будто чья-то нога нашла пустую банку. Все трое замолчали. В паузе Лев услышал, как монета, которую он положил на стол, слегка сдвинулась от их дыхания. Он убрал её в карман.
– У нас мало времени, – сказала Алиса, но так, чтобы времени стало больше. – Что дальше?
– Дальше – держим две вещи, – сказал Лев. – Бумагу – у нас. Людей – тихо. Мы не вытаскиваем «Сирина» по имени. Мы вытаскиваем «маску» времени. Эти «-47 мс» – не номер квартиры, но это звонок. Я хочу увидеть, где в «Колоколе-2» портной перекрывает шов. Я хочу понять, кто у них «координатор». И – кто даёт право писать слово «опциональность» в документе, от которого горят лампы у пенсионеров.
– Кто – человек, – сказала Кира. – Такие подписи не ставит система. Их ставят руки. Я найду, – она посмотрела в сторону темноты, где кончался луч фонаря, – если доживу до завтра.
– Доживёшь, – ровно сказала Алиса. – Мы доживаем, когда нужно. У меня не было выбора – теперь есть.
Лев осторожно снял копии: старый сканер, без сети, печать на «неметящей» бумаге. Он не любил «цифровые чудеса». Он любил, когда новая вещь становится старой уже через минуту. Копии легли в отдельный файл. Оригиналы – в конверт, под двойную обвязку, с меткой «вода». Если конверт когда-нибудь вытащат, первое, что увидят – пустую картонку. Неохотный трюк, но трюки – ещё одна валюта.
– Слушайте, – сказал он, переведя дыхание на другую скорость. – Есть ещё одна деталь. Мелкая. Но именно мелкое – сосёт кровь. На вашей странице с окнами… – он подвёл лист поближе к свету, – в водяном знаке, видите? Микропечать. – Он протянул Алисе фонарь. – Ничего не видно, пока не знаешь, куда смотреть. А теперь – в эту линию.
Алиса прищурилась. Кира наклонилась.
– «777», – сказала Алиса. – Повторяется по диагонали.
– Подпись машин, – кивнул Лев. – Их шутка. Они думают, что если спрятать на микроуровне, это станет милым. Но люди, которые прячут числа, как дети прячут сладкое, редко меняют привычки. Ночью были семёрки. В воде – семёрки. На бумаге – семёрки. Я не люблю совпадения, когда они работают как оркестр.
Снаружи кто-то потянул дверь. Щеколда тронулась – монеты там не было, и звук получился новым, незнакомым. Алиса уже стояла спиной к стене. Кира, не меняясь в лице, отступила на шаг внутрь, в тень. Лев погасил фонарь так, как гасит матч, не обжигаясь. Тишина встала на носки.
– Техосмотр, – сказал чей-то голос у двери, вежливый, как чистые фары. – Проверка замков.
Лев прошёл вперёд, до половины, чтобы его силуэт видели, а лица – нет.
– Занято, – сказал он буднично. – Протекает. Мы сами. Наряд не вызывали.
– Поступила заявка, – сказал голос. – От жильцов. Запах.
– Запах – это от нас. Работает вентиль. Поднимайтесь завтра к девяти, у меня тогда руки будут. Сейчас – нет.
Секунда. Две. У двери что-то поскреблось, как кошка, проверяющая, не оставили ли щель. Потом шаги отошли. Сначала один. Потом второй. Лев слышал, как издалека рычит двигатель, раз, другой, как будто кто-то учился управлять машиной, которой уже научили.
Он включил фонарь. Алиса выдохнула так, как будто до этого у неё была другая жизнь. Кира стояла так же, как стояла. Только пальцы на правой руке стали белее.
– Они вернутся, – сказала она. – Вы же понимаете.
– Конечно, – сказал Лев. – Но с ними проще, чем с «тишиной». Тишина возвращается чаще.
Он разложил на ящике три предмета: карточку «Колокол-2», монету, листок с «Часовней». Это было как выложить на стол три ноты, чтобы понять, в какой тональности ты живёшь.
– План, – сказал он. – Сегодня – вы уходите разными дорогами. Оригиналы – у меня. Копии – у Алисы. Карточку – я перенесу сам. QR стёрт – верно. Я оберну её так, чтобы она не пела. Утром – мы проверим дворовую сторону «Колокола-2». Не запись. Ритм. Если там кого-то учили петь, его можно услышать по дыханию. В среду – «Часовня». До этого – короткие шаги. Я не люблю длинные.
Кира кивнула.
– Я не могу дать вам свои пароли, – сказала она. – Я могу дать вам только время. Сегодня у них совещание у «Паломника». Они будут заняты собой. Это как время дождя – можно пересечь улицу. Но не задерживайтесь под небом.
– Мы умеем, – сказала Алиса. – Мы коротаем небо.
Лев сложил папку, спрятал так, как будто это не папка, а бесполезная вещь – старый каталог запасных частей. В этот момент телефон в его кармане легонько дёрнулся, как рыба в сетке. Он не доставал. Сообщение само вырастет, если его не читать. Иногда – так лучше.
– Ещё одно, – сказала Кира на пороге. – Мария… – она остановилась, как будто у слова «Мария» был бугорок. – В её последней заметке был рисунок. Три стрелки. Вниз. Вбок. И наверх. Подпись: «если поют – ищи, откуда дует». Я не понимаю. Вы – поймёте.
– Пойму, – сказал Лев. – Потому что это – про воздух. Они закрывают воздух цифрами. Но воздух всегда находит щели.
Они вышли по очереди. Алиса – первой, лёгкая, как люди, у которых в руках нет ничего, хотя там всё. Кира – следом, с той же прямой спиной. Лев – последним. Он поднял монету и вернул на щеколду. Пусть будет лишний звук. Иногда единственное, что остаётся, – это лишний звук.
На улице вечер уже переставал быть вечером, становясь ночью. В переулке скопились лужи, как десктопы у людей, которые не любят наводить порядок. У ворот мелькнула серость – куртка, лицо без памяти. Он не ускорил шаг. Он шёл ровно, как рынок, который решил делать вид, что его не манипулируют.
В машине он наконец посмотрел на телефон. Сообщение было коротким: «00:01:12 – не твоя минута». Внизу – точка. Он удалил. Не потому, что испугался. Потому что не считал нужным хранить чужие песни.
Он поехал в сторону, где город становится чернее, и на секунду вспомнил колокольню. Звук, ударивший по металлу, не исчез. Он ехал вместе с ним, как с тенью. Он думал о женщине, которая вчера ещё была строкой в табеле и успевала приносить кофе. Он думал о чужих трёх буквах в углу экрана. И о своих трёх предметах на столе. В эту ночь у него было всё, что нужно, чтобы начать. И ничего, чтобы закончить.
Отрывок из «Протокола Временных Окон» (копия, выдержка):
«…Определение СКЗ (события коммуникационной значимости) включает: регуляторные объявления, аудиторские заключения, публикации независимых исследований (канал В), контр-коммуникацию (канал С). Временные окна: Пн 10:00 – «Крест»; Ср 14:00 – «Часовня»; Пт 16:00 – «Звоны». Допускается маскирование окон посредством внутренней корректировки временных меток в пределах технических допусков (см. Прил. Е).
Примечание: отсутствие коммуницирования при СКЗ не является нарушением при условии синхронизации с «тишиной» (канал М)…»
Он перечитал слово «тишина» и понял, что в этих документах оно звучит громче любого «заявляем». Он закрыл глаза, дал голове объединить линии. Семёрки. Сорок семь. Часовня. Опциональность. Мария. В этом наборе не было музыки. Но был ритм.
Когда он припарковал машину у своего «куста», на земле у двери лежал маленький квадрат бумаги, как вырезанный зуб. На нём – расплывшееся от дождя «SRN». Без точки. Без дефиса. Как в той ночи. Он поднял, посмотрел, сжал в ладони. Бумага расклеилась, оставила на пальцах крохотные белые крошки. Лев стряхнул их в урну и подумал, что бумага – действительно лучше умирает, чем живёт. Другие вещи – наоборот.
Он вошёл внутрь. Комната приняла его так же, как принимает цифры – без вопросов, с неточной жалостью. На столе лежали листы. Он положил сверху монету. Колокол ударил в памяти один раз. Он понял, что глава закончилась раньше, чем он это заметил. А история – началась позже, чем все успели испугаться.
Глава 2. «Сколько стоит твоя подпись»
Утро у Киры началось раньше города. Точнее, город ещё тянул одеяло ночи, а она уже стояла под тусклой лампой в ванной и смотрела, как вода стекала по белому кафелю тонкими линиями – будто строки в документе, где кто-то стер заголовок. Она давно научилась не задавать себе громких вопросов до кофе. Но сегодня вопрос не требовал кофе: «Сколько стоит твоя подпись?» Ответа не было. Было только металлическое послевкусие, которое оставляет любая длинная ночь.
Она пришла в офис «VitaEnergo» первой из своего отдела – охрана удивилась ровно настолько, чтобы это запомнить. Стекло холла было ещё невидимо для тех, кто любит оставлять на нём отпечатки. Карточка чиркнула по турникету как скрипка по струне, и зелёная галочка на секунду задержалась – будто спрашивала разрешения у кого-то невидимого. «Внутрь можно», – подумала Кира и улыбнулась сама себе этой смешной формальности.
В отделе комплаенса пахло бумагой и теплом от системных блоков. Она любила этот запах, потому что он напоминал, что даже там, где всё считают цифрами, всё ещё живут вещи, которые можно порвать руками. На столе мигала новая встреча в календаре: «14:00 – ЧАСОВНЯ – координация контуров». Название было шуткой отдела коммуникаций, но шутка держалась на чём-то более крепком, чем смех. Вчера, когда Мария ещё была строкой в расписании, а не в полицейском протоколе, «Часовня» была просто повторяющимся словом. Сегодня – стала гонгом.
Кира открыла свой «тонкий» ноутбук – тот, что ходил в сеть только через провод и только с разрешения. Подключилась к внутренней системе документов – «LexClerk». Пароль набрала так быстро, что пальцы не успели испугаться. В строке поиска осторожно написала: «Дополнительное письмо». Система подумала, как будто выбирала настроение, и выдала список, длинный как очередь к регистрационному окну: десятки допников к соглашениям – невинные, серые, обязательные. Она сузила фильтр: «инвестор X», «коммуникации», «раскрытия». В списке осталось три пункта. Второй – нужный. Шифр «DL-X-3.4». Автор – юридический департамент. Подписант – она. Внутри поднялось то тяжёлое чувство, которое не любит названий.
Она открыла документ. Серый PDF с неровной вёрсткой, как будто его собирали ночью на чужом ноутбуке. Заголовок – «Дополнительное письмо к Соглашению инвестора X». Слева – дата. Справа – «Приложение Е: Протокол Временных Окон». Она пролистала к пункту 3.4, потому что там лежало слово, которого не должно быть в бумагах, подписанных людьми, которые ещё умеют смотреть в глаза:
п. 3.4 (извлечение)
«Инвестор X вправе, но не обязан, осуществлять дополнительные раскрытия информации при наступлении СКЗ (события коммуникационной значимости) в рамках Протокола Временных Окон. Отсутствие раскрытия в окне и/или выбор альтернативного канала коммуникации не признаётся нарушением, если (а) публикации по каналу «В» синхронизированы с контуром «С» и (б) журнал событий инфраструктуры соответствует параметрам согласования».
Опциональность. Она пряталась здесь – как кот под кроватью, хвост видно, а слова «кот» в документе нет. Юристы любили формулы, которые моют руки сами. Коммуникации любили окна, через которые удобнее наблюдать за погодой. Комплаенс должен был любить процедуры. А Кира любила точность. Вчера её точность дала трещину, и трещина прошла через чужую жизнь.
Она распечатала три листа: титул, пункт 3.4, Приложение Е – на «неметящейся» бумаге, которую потом не отличишь от офисной. Принтер выдал листы послушно, не зажевал, не пискнул – как ребёнок, которому пообещали конфету за тишину. Она не скрепляла копии. Листы должны были остаться листами: скобы – следы.
В шкафу у стены, который числился «архивным», лежали настоящие оригиналы – те, что подписывали ручкой, от которых пахло чернилами и несостоявшимися спорами. Ключ от шкафа был у неё и у юриста отдела, Шумского, человека с ровным голосом и пустыми глазами часовщика. Сегодня Шумского ещё не было. Кира подошла к шкафу, открыла. Внутри пыли было меньше, чем ей хотелось. На второй полке – узкие папки с бирками: «LPA», «Side-letters», «VDR-рассылки». Она нашла нужную. Пальцы скользнули по картону, как по чужой щеке, которую нельзя трогать.
Оригинал «DL-X-3.4» лежал между двумя копиями – словно ребёнок между двух взрослых, которые делают вид, что ничего не происходит. Внизу – её подпись. Она помнила тот день. Помнила формулировки «что без этого не согласуют» и «что у инвестора особые требования к коммуникационной безопасности». Помнила, как сказала «я подпишу, если будет Приложение Е с чёткими окнами». Чёткие окна – отмычка, которой можно было объяснить себе, зачем. Тогда она ещё верила, что окна – это про свет, а не про тень.
Она вынула оригинал. Положила в свою серую папку. На его место вставила тонкий «макет» – пустые листы с заголовком и без содержания. Издалека – не отличишь. Изблизи – спасает только отсутствие любопытства. Комплаенс держится на том, что любопытство когда-то признали нарушением дресс-кода.
– Рано, Кира, – сказал за спиной голос, вежливый, как чистые фары.
Шумский стоял в дверях. Куртка, галстук, ровная прядь волос, взгляд, в котором всегда жила маленькая жалость к тем, кто всё ещё хочет правильно. Он держал в руке бумажный стаканчик с кофе, как трофей.
– Рано, Сергей Ильич, – ответила она. – Работа останется работой, если ей не мешать спать.
– Красиво, – кивнул он. – Вы умеете говорить красиво. Это опасно для комплаенса. У комплаенса оптика должна быть плоской.
Он прошёл к окну, постучал по стеклу – будто проверял, выдержит ли оно, если на него ляжет следующая неделя.
– Вчера был несчастный случай, – сказал он, глядя на город. – Печально. Нервы. Глупая лестница. Она была… – он поморщился, подбирая слово, – хорошая. И хорошая – это, увы, не должность.
Кира молчала. Внутри у неё треснуло что-то маленькое, как сахар в чайной ложке. Она потянулась за словом «Мария», но проглотила его – оно было слишком тёплым для этого кабинета.
– У нас в два часа «Часовня», – продолжил он. – Прошу быть. Коммуникации важны. Мы должны говорить ровно, когда нас слушают.
– Нас всегда слушают, – сказала она. – Особенно, когда мы молчим.
Он посмотрел на неё – не глазами, привычкой.
– Вы всегда были… – он опять искал слово, – точной. Это хорошо. Компания ценит точность. Компания не ценит… – он покрутил ладонью, – нравоучения. Мы живём в правовом поле. Всё, что мы делаем, укладывается в рамки. Если вы чувствуете себя неудобно – возьмите отгул. Отдых помогает оптике.
– Мне поможет бумага, – сказала Кира. – И прозрачно работающая камера на парковке.
Он не улыбнулся.
– Камеры чинят, – сказал он. – Нас починят тоже, если потребуется. И, Кира… – он повернулся к двери, – не трогайте архив без записей в журнале. У нас месяц без аудита, я бы не хотел, чтобы он начался сегодня.
Дверь закрылась мягко. Она осталась стоять с серой папкой в руках – как человек, который держит чужую жизнь и понимает, что у него нет квитанции на неё. Лояльность пахла кофе из бумажного стаканчика. Этика пахла пылью от шкафа. Она поставила папку на стол, вдохнула, выдохнула. Открыла свою записную книжку: «14:00 – Часовня». Ниже: «19:15 – место без стекла». Между двумя строками лежала история, которую она не хотела рассказывать в этом кабинете.
Телефон, старый, как страх, дрогнул одним сообщением из «домашнего» канала: «Подтверждение по встрече». Без имён. Без смайликов. Она написала в ответ: «Тяжёлая дверь». Алиса поймёт. Лев – поймёт молчание.
В 10:30 в «LexClerk» появился тикет: «Запрос внутреннего доступа: DL-X-3.4 (история редактирования)». Инициатор – «audit.queue». Студёная волна прошла по позвоночнику. Кто-то в системе – или вне её – захотел увидеть, когда и кто прикасался к документу. Журнал выдавал правду: месяц назад – редакции, подписи, «согласовано». Сегодня – «просмотр Кирой Левандовской». И – «просмотр Шумским». Всё в рамках. Но то, что тикет теперь живой, означало: на документ смотрят не только в этом кабинете.
Кира открыла «Приложение Е». Таблица окон была готова смотреть на неё без стыда: «Пн 10:00 – Крест», «Ср 14:00 – Часовня», «Пт 16:00 – Звоны». Внизу – «Допуск корректировки временных меток в пределах технических параметров (см. Прил. Z)». Она знала этот «предел»: «-47 мс» – тот самый перешив, который делает «Колокол-2» тем, чем его назвали. Пределы всегда кто-то выбирает. И всегда – люди.
Она распечатала ещё раз «Приложение Е». На обороте мелким почерком написала: «М. – «если поют – ищи, откуда дует»». Она не была сентиментальной. Она просто ненавидела, когда у людей забирают фразы.
В 11:15 ей позвонили из «техопса»: «Кира, вы запрашивали логи по камерам на парковке? Мы подтвердили «офлайн» с 23:42:17 до 23:51:09 из-за профилактики». Тот самый голос, который любит тёплую лживость «профилактики».
– Подтверждение у вас есть? – спросила она.
– Конечно, – сказал голос. – Тикет. Докладывали ночью. Всё в порядке.
– Тогда приложите к кейсу и укажите, что «корректировка NTP» прошла в 00:10:03. Я люблю, когда теги дружат между собой.
Голос замялся.
– Откуда… – он вовремя не задал вопрос. – Хорошо, приложим. Вам ещё нужно что-то?
– Честные камеры, – сказала она и положила трубку.
В 12:00 – «корзина» – общий звонок отдела. Люди в квадратиках на экране, спокойные, вежливые. За их спинами – одинаковые полки, одинаковые жалюзи. Шумский говорил о важности «выдержанного тона», юридический – о «рамках», коммуникации – о «контексте». Когда дошла очередь до неё, она сказала:
– Отдел комплаенса напоминает, что опциональность раскрытий – не право на молчание, а ответственность за выбор. И ещё: когда камеры выключены, это не обеспечивает прозрачности. Это обеспечивает легенду. Пожалуйста, учитывайте это при планировании «окон».
Квадратики на секунду замерли. Потом кто-то из коммуникаций улыбнулся – холодно, как утюг. «Кира, это всё понятно, спасибо за обеспокоенность. Мы на связи». Связь – слово, которое все любят, потому что оно ничего не обещает.
После звонка Шумский не позвал её. Это было хуже, чем если бы позвал. Она закрыла ноутбук, сложила документы в серую папку, сверху положила «макет». Изнутри вынула тонкий листок с водяной микропечатью – там снова, под диагональю, шли «777». Маленькие, как сыпь. Она провела по ним ногтем. Машины не знают, что у них привычки. Люди – знают и скрывают.
В 13:20 она спустилась на минус первый – туда, где копировальные задние, где курил когда-то техперсонал, где пахло тонером и никому не нужными календарями. Здесь было меньше глаз. Здесь любая папка выглядела скучной. Она открыла серую папку, переставила листы так, чтобы «пустой» макет оказался сверху. Оригиналы – вниз, под один старый инвойс, который никто не станет смотреть. Застегнула. Подошла к старому шкафчику с инструментами, где дверь закрывалась на прищепку. В верхней полке – пустая картонная коробка из-под ламп. Она сунула туда конверт со вторыми копиями – для Алисы. Вор не ищет коробку из-под ламп. Воры любят вещи, которые светятся.
На обратном пути она столкнулась с человеком, которого знала плохо. Финансы. Гладкий, как стол. Он улыбнулся без зубов.
– Кира, вы на «Часовне» будете? – спросил он.
– Буду, – сказала она.
– Хорошо. Нам важно, чтобы вы… поддержали общее настроение. – Он подобрал слово, как в галерее подбирают рамку. – Вы же понимаете.
– Я понимаю, – сказала она. – Что у настроения есть цена. И у молчания – тоже.
Он не нашёл, что ответить. Улыбка зависла. Кира пошла дальше, не оглядываясь. В груди, где обычно растёт логика, сегодня росла тишина – правильная, без «канала М».
В 13:58 она сидела в переговорной, где стекло не было окном. На экране появлялись лица, названия, логотипы. «Часовня» началась вовремя. Внутри неё люди с микрофонами произносили «согласовано», «выдержка», «посыл», «тональность». Коммуникации играли на клавишах, финансы поддакивали, юристы ставили аккуратные точки над словами. Кира не спорила. В споре важно желание. У неё желания не было. У неё была папка, тяжёлевшая на коленях, как кошка, которой доверили тайну.
В 14:17 она получила короткое сообщение с неизвестного номера: «Оптика в порядке». Она отключила звук и не стала спрашивать, чья оптика и зачем её успокаивают. В 14:30 «Часовня» захлопнулась, как крышка пианино. Все разошлись по своим коридорам. Тень от стекла снова стала стеклом. Кира поднялась, взяла папку и пошла вниз – в лифт, который не любит цифры, кроме этажей.
На первом её остановили. Дежурный с улыбкой «мы все тут друзья»: «Проверка сумок, Кира Игоревна. Новое распоряжение». Он сказал это так, словно просил прощения за чужую свадьбу.
– Конечно, – сказала она.
Она раскрыла пустую черную кожаную сумку. В ней лежал кошелёк, ключи, бальзам для губ и маленькая записная книжка. Серой папки там не было. Серой папки там и не должно было быть. Папка лежала вдоль бедра под плащом, зашитая с утра в ткань потайным карманом, сшитым вчера из старой подкладки. Бумаги любят карманы. Бумаги не любят сумки.