Тень ликвидности

Дежурный посмотрел поверх сумки, не видя. Герои маленьких коридоров – люди, которые знают, как не видеть.

– Благодарю, – сказал он. – Хорошего дня.

– Нам всем, – ответила Кира и вышла на улицу.

Воздух был сухим, как в комнате, где слишком давно обсуждают «тональность». Она выдохнула, медленно, чтобы воздух не заметил разницы. Серые куртки стояли у светофора – одинаковые, как решение в протоколе. Она не ускорила шаг. Она повернула налево – туда, где два квартала спустя начиналась её личная «колокольня»: место без стекла, без провода, без треска презентаций.

Телефон вибрировал коротко: «Тяжёлая дверь помнит». Это писал человек, который любит короткие метафоры. Лев. Она ответила: «Буду вовремя». Ни имён, ни цифр. Только привычки.

На перекрёстке она остановилась – не потому что горел красный, просто потому что внутри что-то захотело сравнить себя со временем. Машина с чистыми фарами медленно повернула направо, водитель вежливо не посмотрел на неё. Вежливость – такое же оружие, как стекло. Она перешла дорогу и подумала, что лояльность – это не про начальство. Лояльность – про людей, которые остаются живыми, когда документы заканчиваются. Этика – про то, что ты делаешь, когда никто не хлопает. И иногда эти два слова можно положить на одну строку. Если бумага держит.

До вечера оставалось слишком много времени, чтобы его не заметить. Она зашла в булочную, взяла чёрный хлеб и маленькую бутылку воды – вещи, которые не интересны системам. На полке рядом стояла рекламная открытка «Чистая энергия будущего» с зелёной стрелкой вверх. Она перевернула открытку лицом к стене. Иногда достаточно не смотреть.

Когда она вышла из булочной, небо стало на тон ниже. Пальцы нашли в кармане записную книжку. На первой странице – «Часовня – 14:00». На второй – «Мария». Ниже – пусто. Она написала: «Смелость – это не громко. Смелость – это тихо перенести папку». Положила книжку обратно и двинулась туда, где её ждали. Бумага – в кармане. Сердце – на месте. Стекло – позади.

И вдруг – короткая вибрация. Сообщение без имени: «Сорок семь – не забудь». Она не улыбнулась. Она просто убрала телефон и прибавила шаг. Вечером – тяжёлая дверь. А пока – город, который делает вид, что ничего не знает.

День полз – как лента в режиме «сейв»: вроде движется, а жизнь убрана в архив. Кира выбрала путь, где меньше стекла: дворики, дворовые арки, боковые лестницы. Город в этих местах старел честнее – штукатурка осыпалась без пресс-релизов. У пекарни на углу подросток рисовал маркером стрелку, сверху написал «сюда». Она поймала себя на том, что ищет в стрелке второе дно – как в любом указателе, которым злоупотребляют взрослые.

Перед подземным переходом – камера. Старая, с матовым куполом, который давно перестал быть прозрачным. Кира подняла воротник, не чтобы спрятаться, а чтобы перестать быть «картинкой». Бумага в потайном кармане лежала правильно – не шуршала, не резала кожу. Она запомнила это ощущение: бумага – как живое, когда у неё есть вес.

Телефон в кармане отозвался короткой вибрацией. Номер – тот, что в списке «молчать». Сообщение всего из двух слов: «Точки сменились». У коммуникаций всегда «точки». У людей – буквы. Она не ответила. Сжала ладонь, чтобы пальцы перестали играть на невидимой клавиатуре.

У остановки трамвая стояли две серые куртки. Та же расцветка, та же посадка плеч. Один курил так, как курят люди, у которых сигарета – это часовой механизм. Другой смотрел в телефон не глазами – привычкой. Кира прошла мимо, как мимо вывески: она не читает вывески, которые ничего не продают. Трамвай звякнул – настоящий, не метафорический. Она подумала о «Колоколе-2»: железо, звук, время. «-47 мс» – такая жалкая цифра, такая точная щель.

На перекрёстке она остановилась и не двинулась на зелёный. Пусть город делает вид, что командует. В отражении витрины увидела себя и не узнала – не потому, что изменилась, потому что перестала быть «сотрудником». Сотрудники – это восковые фигуры с пропусками. Люди – те, у кого карманы умеют хранить бумагу.

Она свернула к набережной. Вода была серой, как небесный экран перед поломкой. На перилах – наклейка с цифрой «777», угол оторван, клей выступил. Она коснулась наклейки пальцем – не чтобы сорвать, чтобы убедиться, что цифры всё ещё липкие. «Их шутка повсюду», – подумала она. – «Их шутка – их подпись».

В голове, как в хорошем архиве, сами собой открылись коробки с прошлым. День, когда она подписала «DL-X-3.4». Конференц-зал с идеальной акустикой, чтобы слово «ответственность» звучало как «процедура». Шумский читает пункты – не как человек, как метроном. Юрист из головного офиса, с улыбкой стоматолога: «Мы лишь формализуем существующую практику…» Коммуникации: «Ваша поддержка позволит избежать неправильной интерпретации». Финансы: «Иначе инвестор X уйдёт к менее требовательным контрагентам». Слово «требовательный» там значило «к миру». Она тогда сказала: «Приложение Е – только с чёткими окнами». Они принесли таблицу – аккуратную, как расписание молебнов. «Крест», «Часовня», «Звоны». Всё красиво, всё удобно. «Опциональность» спрятали под «вправе, но не обязан». Она поставила подпись – как ставят подпись под прогнозом погоды: если ливень будет, виноваты облака.

Память перескочила к Марии. Позавчера вечером. Мария стоит у её двери с бумажным стаканом чая и говорит шёпотом, хотя кабинет пустой: «Кира, можно вопрос про «журналы»? В углу иногда появляется «SRN». Это ярлык чей?» Кира тогда посмотрела, поняла, что у Марии – глаза человека, который не умеет не видеть. Сказала формулу: «Это не наш ярлык». И добавила то, чего не должна была: «Не смотри слишком глубоко в углы». Мария кивнула – не соглашаясь, а понимая, что сказала не всё. Через сутки лестница «помогла ей упасть». Сегодня её имя лежало у Киры в записной книжке, как маленький камень.

Она перешла на другую сторону улицы, где дома разваливались без комментариев, а окна были настоящими – с занавесками, коими пользуются люди, а не презентации. Здесь никто не знал слова «контур С». Здесь знали слово «осень». В переулке на подоконнике сушились яблоки. Рядом белела табличка «Осторожно, злая собака», под ней спала добрейшая дворняга. Любая система – про расхождения.

Телефон снова дрогнул. «Готово», – написал Лев. Дальше адрес – без названий улиц, а через ориентиры: «ворота с ржавой петлёй», «серый гараж с цифрой «12» на крыше», «спуск, где пахнет пылью». Она запомнила без труда – её память привыкла к запахам лучше, чем к сигнатурам.

До встречи оставался час, и этот час был длиннее обычных. Кира решила потратить его на месть, доступную комплаенсу: не речь, а взгляд. Она развернулась и пошла туда, где, как она знала, сегодня в 15:00 «Паломник» проводит свою узкую координацию с «VitaEnergo». Это не была «встреча» в календаре, это была «консультация». У «консультаций» нет протоколов, зато есть кофе на двоих и «вопросы по формулировкам».

Зал, где они любили «консультироваться», находился в бизнес-центре с зеркальными лифтами. Кира вошла в холл – как будто зашла погреться. Оглядеться – как будто потеряла номер. В лифте поднялась на этаж ниже. На площадке встала к окну и посмотрела на стеклянную дверь в переговорку. За дверью – два силуэта. Один – широкий, плечи будто нарисованы. Второй – тоньше, руки говорят больше рта. Она не услышит слов, но увидит мелодию. Широкий силует показывал пальцем в текст на бумаге, тонкий кивал. Несколько секунд широченный «случайно» повернулся к двери – взгляд скользнул поверх коридора, не увидел никого. Она отступила на шаг. Взгляды любят уверенность больше, чем правду.

В коридоре позвонили: «Кира Игоревна, вы где?» – Шумский. – «Нужны комментарии для проактивного релиза». «Я рядом», – ответила она. «Рядом» в комплаенсе означает «на подходе к тому, что не должно происходить». Она спустилась на этаж – на два – покинула стеклянный мир той же тенью, какой вошла.

На улице ветер поменял направление. Это мелочь, которую ценят только те, кто когда-то буровил воду лодочным винтом. Она пошла к точке – не по прямой, чтобы не быть линейной, а через два «зигзага»: старый двор с голубятней и пустырь, где трактор спал в плёнке. Голубятня была пуста, но перья – белые, чистые – прилипли к сетке. Она представила «Сирина» как птицу, которой придумали петь по расписанию. Глупая, опасная красота, у которой чужой клюв.

Двор перед «воротами с ржавой петлёй» был тише, чем следовало. Пауза – не тишина, а выученная поза. Кира остановилась на полшага, сдвинула плечо – бумага в кармане ответила правильным усилием. Дверь в котельню была своей – старой, без привычек. Она толкнула её сильнее, чем нужно. Дверь выругалась скрипом. Где-то звякнула монета.

Внутри пахло пылью и железом. Свет фонаря вылепил из темноты Льва. Он выглядел так, как должен выглядеть человек, который делает работу: скупо, точно. Алиса стояла справа, как второй глаз. Они оба на секунду стали для Киры не людьми – функциями: «видеть углы» и «слышать воздух». Потом опять стали людьми – и это было хорошо.

– Тяжёлая дверь, – сказала Кира, закрывая её за собой.

– Двери должны сопротивляться, – сказал Лев. – Иначе через них ходят голыми словами.

Алиса молча взяла у неё плащ и повесила так, чтобы на потолке не возникли лишние тени. Этот жест – мелкий – убедил Киру окончательно: она пришла туда, где умеют работать с паузами.

– Как мы? – спросила Алиса.

– У нас в календаре прошла «Часовня», – сказала Кира. – Они пели внутри. Снаружи – тишина. Я принесла то, что умею – бумагу. И – одну привычку. Не молчать там, где от молчания ломаются камеры.

Она вынула серую папку из потайного кармана так, будто доставала сердце. Положила на стол. Лев не торопился: взял листы, как берут у ребёнка острый предмет – благодарно и осторожно. Первый – титул. Второй – пункт 3.4. Третий – «Протокол Временных Окон». Четвёртый – «Исключения». Пятый – лист с микропечатью «777» по диагонали. Шестой – тот самый «лист каналов», где «М – тишина». Он не задавал вопросов, он ставил карандашные дыхательные знаки на полях. Алиса читала не глазами – слухом. Время в комнате изменило вязкость.

– Их «опциональность» – это право не сделать то, что обязаны, – сказал Лев, когда первый круг закончился. – Закон терпит, а рынок радуется.

– А лояльность? – спросила Алиса. – Ты – лояльна?

Кира не отводила глаз.

– Я лояльна к тем, кто не должен падать с лестниц, – сказала она. – К тем, кто не должен думать, что «тишина» – это «канал». К тем, кто от нас ожидает скуки. Я не лояльна к словам, которые делают вид, что управляют воздухом. – Она на секунду улыбнулась – почти невидимо. – И я не лояльна к своему прошлому, если оно не выдерживает «сегодня».

– Этого достаточно, – сказал Лев.

Он извлёк из кармана карточку «Колокол-2» – ту самую, с содранным QR – и положил рядом с бумажным «Е». Жёсткая карточка и мягкая бумага встретились, как два свидетеля на перекрёстном допросе.

– У нас есть щель времени и место, где её шьют, – сказал он. – Нам нужен «портной». Вы знаете его лицо?

Кира кивнула.

– Зовут по-разному. В тикетах – «tech.ops/ntp». В коридоре – «Андрей». На совещаниях – «вот наш коллега». Он не любит имён. Люди, которые не любят имён, любят кнопку «применить».

– Он связан с «Паломником»? – Алиса резала воздух по прямой, без кружева.

– Связаны все, кто привык к окнам. Когда знаешь, куда смотреть, окно и дверь – одно и то же, – сказала Кира. – Я видела его в лифте сегодня. Он ехал на «консультацию».

Лев перевёл взгляд на лист с «каналами».

– Значит, сегодня они «подпевали». Мелодию мы слышим. Ноты – на столе. Нам нужен ритм. – Он черкнул: «ср 14:00 – Ч; пт 16:00 – З; пн 10:00 – К». Ниже дописал: «офлайн камер – 23:42–23:51; лаг SIP +8; корректировка -47 в 00:10:03». – Сюда ляжет ещё одна линия: «медиаконтур В» и «контур С». Я погляжу, где они «дышат». Если совпадут, срежем канал «М». И тогда поют без микрофона.

– Не забывай, что они слушают, – напомнила Алиса. – «SRN» любит чужие голоса.

– Я помню, – сказал Лев. – Поэтому мы шёпотом. И по бумаге.

Кира увидела, как его пальцы обводят слово «опциональность», словно хотят стереть его трением. Она ощутила странную лёгкость – не как у бегуна, как у книги, которую отдают в правильные руки.

– Сегодня вы уходите первыми, – сказала Алиса. – Разными дорогами. Оригиналы – у нас, копии – у нас, макет – возвращается в архив. Вечером «портной». Завтра – двор «Колокола-2». – Она подняла взгляд. – Ты в это время где?

– Там, где мне больше всего не верят, – сказала Кира. – В отделе, где «оптика в порядке». И в месте, где нет стекла – на случай, если «оптика» решит посмотреть в меня. – Она взяла плащ. – Лояльность – это кому-то одному. Этика – всем сразу. Сегодня я выбираю «всем».

Лев кивнул – коротко, как ставят галочку в поле «принято». Он передвинул монету с края стола ближе к папке – лёгкий звук, которым заканчивают корректную сделку.

– Тогда – по маршрутам, – сказал он. – И помните: если воздух изменит направление, это не ветер. Это вы.

Они открыли тяжёлую дверь так, чтобы она успела подумать, закрыли – так, чтобы никто не услышал. В коридоре пахло пылью и той свободой, которая не знает больших слов. Кира вышла первой. У ворот с ржавой петлёй она на секунду остановилась: самоконтроль – не роскошь, а профессия. Серых курток не было. Были люди. Это – всегда шанс.

Она пошла к остановке – не к той, где её ждут, к другой, где никто не ждёт никого. Трамвай подъехал пустой. Она села у окна – не у стекла, у занавески. Город покатился мимо, как лента, которой вернули кадры. В кармане бумага лежала уже иначе – легче. Лёгкость была неправильной. Правильной будет тогда, когда на «Приложении Е» останется только грязь с её пальцев, а не чужие «опциональности».

Телефон молча загорелся. Сообщение от неизвестного: «Лояльность вознаграждается». Кира усмехнулась коротко, беззвучно. Она набрала ответ и стёрла, не отправив: «Этика – тоже». Потом положила телефон экраном вниз. Разговоры – потом. Сегодня – шаги, углы, бумага и люди, которые не должны падать с лестниц.

Кира вернулась в офис не по проспекту, а по дворам – дорожка, где асфальт знает твой вес, а не табель. Сумерки ещё не наступили, но лампы уже примеряли свет. Внутри холла – стекло, привычный холод. Турникет загудел, как нехотя. «Добрый день», – сказал охранник с лицом правильного человека. «Добрый», – сказала она и пошла в лифт для техперсонала: там не разговаривают, там двигаются.

Первой остановкой был минус первый. Комната с копираторами была пуста, как склад для ненужных звуков. Кира достала «макет» – те самые пустые листы с заголовком – и положила в прозрачный файл. Рядом – липкая полоска с расплывшимся штампом «копия». Пускай будет. Архив любит иллюзии.

В архивной кладовой она открыла шкаф, где у бумаги – своя температура. Папка «Side-letters» стояла там, где стояла всегда. Журнал – на цепочке. Она заполнила строку коротко: «DL-X-3.4: проверка комплектности». Поставила время, без двух минут не круглое: 18:28. Лёгкое отклонение от ритуала. Макет вернулся на полку. С виду – всё правильно. На ощупь – пусто. Она закрыла шкаф, повернула ключ, сделала вдох. Ключ в карман. Путь наверх.

В лифте – двое. Один – в форменной жилетке техопса, второй – в сером пиджаке без признаков владельца. Жилетка держала в руке пластиковый кейс с наклейкой NTP. Пиджак держал тишину.

– Добрый вечер, – сказал техопс в зеркале.

– Добрый, – ответила Кира.

– Вы нас сегодня вспоминали, – он улыбнулся профессионально. – Про «корректировку» писали. Мы поправили. Всё в рамках.

– Какая величина? – спросила она, как будто ей всё равно.

– Незначительная, – сказал он. – Минус сорок семь миллисекунд. – И подмигнул, будто назвал пароль в старом клубе.

Сорок семь ударило, как кулачком в стекло. Смешно и страшно. «Тот», подумала она. «Портной». Имя на бейдже было спрятано под складкой ремня. Только «Ан…». Остальное растворилось в вежливости.

– А вы – Андрей? – спросила она ровно.

Он не удивился.

– Я – мы, – сказал он и показал на кейс. – Время – коллективный труд.

Лифт распахнулся мягко, как подушечка обручального кольца. Они вышли втроём. Пиджак остался на площадке, сделал вид, что ждёт кого-то ещё. Андрей пошёл направо, к серверной. Кира – налево. В спине у неё зазвучало: мы. Это слово любят те, кто не любит «я».

В отделе комплаенса было неярко. Шумский сидел у окна, как человек, который любит правильный свет. На столе – два бумажных стакана. В одном – кофе. В другом – разговор.

– Кира, – сказал он, – присаживайтесь. Нам нужно считаться с оптикой. Коммуникации благодарят за выдержанную позицию на «Часовне». И… – он поднял глаза, – просят вас впредь воздерживаться от терминов, которые могут быть двусмысленными. Например, «легенда», «маскирование», «тишина». Мы живём в век значений.

– Значения живут сами, – сказала она. – Их не надо кормить.

Он улыбнулся усталым ртом.

– Мы же одна команда, – сказал он. – Лояльность – это не лозунг. Это метод выживания. Вы талантливы. Но талант без лояльности – риск.

– А лояльность без этики? – спросила она.

Он отвёл взгляд на минуту – как будто внизу проехал трамвай.

– Этика – предмет учебный, – сказал он. – Комплаенс – предмет прикладной. Не путайте.

Он протянул ей папку. Внутри – распечатка письма из коммуникаций: «Благодарим отдел комплаенса за «синхронизацию» и корректную тональность». Внизу – мелкие квадратики пикселей, если прищуриться – по диагонали в водяном знаке шли 777. Маленький смех.

– Вы к чему? – спросила Кира.

– К тому, что вас видят, – сказал он. – И вы видите слишком много. Возьмите выходной завтра. Восстановитесь.

– Завтра у меня дела, – сказала она. – Прикладные.

Он не стал спорить. Просто кивнул в сторону двери.

– Будьте осторожны, – сказал он. – Осторожность – вид лояльности к себе.

В коридоре было пусто. Пустота – честный декор. Кира ушла к себе, закрыла дверь, поставила на стол серую папку без содержимого – для вида. Открыла ноутбук. В «LexClerk» уведомление: «Audit.queue: запрос на перечень пользователей, обращавшихся к DL-X-3.4 за последние 24 часа». Ниже – список. Её имя. Имя Шумского. «system». И ещё одно: «ext.cons». Внешний консультант. Без фамилии. «Паломник», подумала она. «Или тот, кто у «Паломника» отвечает за слова».

Она сняла гарнитуру со стойки, надела, чтобы не слышать коридор. Набрала короткое сообщение в «домашний» канал: «Иду к окну. Воздух сухой. Сорок семь – официально». Ответ пришёл сразу: «Принято. Портной в доме. Вечером – двор».

Она выключила гарнитуру. Посидела. Взяла записную книжку. Написала: «Этика – это кто рядом. Лояльность – это кто за спиной. Выбираю «рядом»». Закрыла. Встала. Взяла плащ. Пошла.

На выходе её снова остановили – тот же дежурный, та же улыбка.

– Ещё раз проверка, – вежливо сказал он. – Указание по всем сумкам, вы же понимаете.

– Понимаю, – сказала она.

Сумка снова была пустой, предметы – скучно честными. Дежурный кивнул. Этот театр был для камер. Камеры – для истории. История – для людей, у которых нет выбора.

Снаружи воздух действительно был сухим, как в серверной перед громом. Кира пошла не домой. В дворе у соседнего бизнес-центра, где не любят вопросы, она увидела Андрея. Он стоял у грузового входа и разговаривал с мужчиной в тёмной куртке. Куртка держала руки в карманах, лицо – без волокон. Она не слышала слов – и не нужно. Андрей сделал рукой движение, как если бы подравнивал край шторы. Куртка кивнула. Они оба посмотрели на небо. Там – ничего. На земле – всё.

Кира прошла мимо. На асфальте – маленький белый прямоугольник. Фонарик телефона высветил карандашную надпись: «Ср 14:00». Чужой почерк. Чужая привычка оставлять ничто. Она подняла бумажку и бросила в урну у шлагбаума. Пусть «Часовня» пойдёт по мусоропроводу.

Она села в автобус – не в трамвай, чтобы сбить ритм. В автобусе пахло канифолью, помятым плакатом и чужими жизнями. На сиденье впереди кто-то оставил детскую тетрадь. В клетку. На полях – корявый кораблик. Она посмотрела и улыбнулась – невесело. Корабли любят воду. Документы любят сухо. Люди – где-то между.

Телефон ожил. Неизвестный номер: «Ваша работа замечена. У нас общие цели». Никаких «кто». Никаких «где». Она набрала ответ: «У нас разные методы». И стёрла. Дежурная мысль: «не кормить». Она смотрела в окно: фасады, вывески, окна, люди, цифры. Город – как сводка. Но сводка не знает, что у неё внутри.

У «ворот с ржавой петлёй» она вышла. Пахло дождём, которого не было. В кармане бумага шевельнулась, как живое. Она вошла в коридор, где стены знают всех, кто здесь был, по звуку каблуков. Навстречу – Лев. Алиса – следом. «Пятнадцать минут», – сказал он. «Десять хватит», – сказала она.

– «Макет» вернула, – сказала Кира. – Журнал – с отметкой. Audit.queue смотрит шире, чем нужно. Внешний консультант висят на документе как примечание. Андрей – здесь. Кейс NTP. Говорит «мы». Сорок семь – его шутка.

– Шутки кончаются, когда звук попадает в стекло, – сказал Лев. – План тот же. Сегодня – «портной», но не в лоб. Завтра – периметр «Колокола-2». Нам нужно его дыхание, не название.

– Название он понесёт на бейдже, – сказала Кира. – Но не сегодня.

Алиса вынула маленький диктофон – пустой, без батарейки. Фетиш. Положила на стол.

– Маркер для памяти, – сказала она. – Мы ничего не пишем. Но память любит предметы.

Кира кивнула. Из папки она вынула тонкую бумагу – не документ. Фотография. Размытая, чуть кривая. Лестничная площадка парковки. В углу – табличка «не прислоняться». Ни крови. Ни людей. Тишина, снятая со штатива. На обороте – дата и время: 23:43. Руки Марии. «Я нашла её у нас на общем сервере, в папке, которую любят забывать, – сказала Кира. – Метка файла – «tmp». Кто-то сохранил «на минуту». Минуты у нас длинные. Я думаю, Мария пыталась по-честному. У неё в голове не было «окон». Она видела – и записала».

Лев взял фотографию так, как берут небезопасные письма: двумя пальцами, за край. Посмотрел долго, потом положил обратно.

– Мы тоже видим, – сказал он. – И запишем. Но так, чтобы бумага не умерла зря.

Снаружи под дверью – шаги. Не уверенный удар каблука, а скольжение подошвы. Монета на щеколде слегка подпрыгнула и успокоилась. Алиса тихо повернула рычаг фонаря, свет ушёл в сторону, как вода в канаву. Кира села ближе к стене. Лев приблизился к двери, не задавая вопросов.

– Проверка, – сказал голос. Тот же вежливый баритон из прошлой ночи. – Течёт.

– У нас всё по плану, – ответил Лев. – Завтра будем сухими.

Шаги отступили. Тишина разровнялась. Алиса усмехнулась одними ресницами.

– Им нравится слово «план», – сказала она. – Они думают, что план – это то, что пишут они.

– План – это кто его читает, – ответил Лев. – Читатели сильнее авторов.

Кира впервые за день позволила себе минуту тишины для себя. Она достала из кармана маленькую записку – собственную – и прочитала: «Смелость – тихо перенести папку». Отложила. Посмотрела на людей напротив. Один – про углы. Другая – про воздух. Она – про бумагу. Этого было достаточно на сегодняшний вечер.

Когда они вышли, город уже делал вид, что ему хочется спать. И всё же на её рабочем столе светился маленький прямоугольник – конверт, белый, чужой, без маркировки. Она вернулась в отдел, открыла. Внутри – копия «DL-X-3.4» с обведённым пунктом 3.4 и наклейкой «копия для архива». На стикере – «Спасибо за оптику». Почерк – женский, аккуратный. Водяной знак на бумаге – тот же, с диагональю 777. Стикер пах парфюмом, которого в их отделе не носят.

Она села. Положила лист на стол. Рядом – монета из котельной, тихо перекатившаяся в кармане и выпавшая, пока она доставала записку. Монета стукнула – мягко. Кира посмотрела в окно. В отражении – её лицо. Без сюжета. С историей.

Телефон дрогнул. Сообщение от Шумского: «Зайдёте?» Она закрыла конверт. Встала. Положила монету в карман. Папку – на стол. «Зайду», – написала она и стерла. Не отправила. Она выбрала другое. Она набрала коротко, в «домашний»: «Оптика – у меня на столе. Чужой стикер». Ответ Льва пришёл без задержки: «Не трогай. Мы идём».

Она положила конверт обратно. Выключила лампу. Комната стала плоской, как документ без подписей. Она улыбнулась невидимо и подумала, что иногда лояльность – это остаться на месте, когда от тебя ждут движения. А этика – это движение, когда от тебя ждут места.

В коридоре, на стене, торчал криво прибитый указатель «Эвакуационный выход». Стрелка указывала вверх. Она пошла вниз.

Лев и Алиса пришли быстро – так ходят люди, которым не нужно объяснять, почему «сейчас». Они не поднимались в отдел – стекло любит лица. Они стояли внизу, в тени каштана, у подъезда для поставок, где дует, пахнет картоном и нет ресепшна. Кира спустилась по лестнице для персонала, ступени отдавали сухим звоном, будто внизу была не разгрузка, а сцена.