Тень ликвидности

– Конверт на столе, – сказала она, когда дверь за ней закрылась. – Не трогала. Стикер – «спасибо за оптику». Парфюм – чужой. Водяной знак – их «семёрки». Это привет или ловушка.

– Ловушка, – спокойно сказал Лев. – Привет – звонит в дверь. Ловушка – уже внутри.

Алиса достала из маленького чехла пару тонких тканевых перчаток – не белых, серых: в сером меньше театра. Надела себе, вторую пару протянула Кире. Лев надел свои – привычно, без паузы. Так надевают аргументы.

– План, – сказал Лев. – Ты возвращаешься наверх, оставляешь двери открытыми для «случайного сквозняка». Мы – вдыхаем. Я посмотрю конверт не в кабинете – подальше от камер. Алиса – стягивает микрослои со стикера. Ты звонишь Шумскому и говоришь: «Конверт получили, спасибо». Он не должен знать, что именно «получили». Он обязан сделать вид, что не понимает.

– Это – не осторожность, – сказала Кира. – Это – игра.

– У нас музыкальный жанр, – сказала Алиса. – Кто-то поёт, кто-то держит ритм.

Кира кивнула и поднялась. Лев и Алиса остались у ворот для поставок: мычат грузчики, катится тележка, на резине – пыль. Никто никого не видит – всех интересуют коробки. Мир щадит людей, когда они похожи на вещи.

Кира вошла в отдел ровно в тот момент, когда на экране у Шумского вспыхнуло «набор номера». Она положила на стол локоть, чтобы чувствовать дерево, и ответила прежде, чем телефон успел добежать до слуха:

– Да, Сергей Ильич.

– Вы получили письмо? – голос был без эмоций, как вордовский шрифт.

– Получила. На стикере написано «спасибо». Люблю благодарности, когда они не требуют подписи.

– Прекрасно, – сказал он. – Это копия для архива. Коммуникации хотели, чтобы у вас был «актуальный экземпляр».

– Мне нравится, когда «актуальность» ходит без конверта, – сказала она ровно. – Копию – положу в дежурную папку.

– Разумно, – одобрил он. – И… Кира, – пауза, – завтра лучше возьмите день. Отдохните. Слишком много значений – вредно для зрения.

– Завтра у меня профилактика воздуха, – сказала она. – Возьму день, когда починят камеры.

Он хмыкнул – звук резиновый, неискренний.

– Вы остры, – сказал он. – Осторожней.

Связь оборвалась. Кира посидела ровно двадцать секунд – ровно столько уходит на внутренний «лог»: «сотрудник получил копию». Потом встала, вышла в коридор, оставив дверь чуть приоткрытой – на толщину визитки. Воздух делает вид, что он невиновен. В камере над коридором родинка пыли застряла на куполе – хорошая отметка: возвращаясь, узнаешь, что ничего не трогали.

Лев пришёл «с пиццей». Коробка была пустой – внутри лежал тонкий матовый конверт с пломбой, о которой не знают те, кто не нюхал химикатов. Он прошёл в отдел как курьер, который не знает, как найти «комнату отдыха». Охраннику у лифта достаточно было слова «доставка» и «Сергей Ильич». Мир любит уверенные существительные. В кабинете Киры он поставил «пиццу» на край стола, взглянул в угол – камера смотрит на коридор, не в комнату, – и сдвинул настоящий конверт внутрь коробки одним движением, как фокусник, который не любит зрителей. На стол положил другая бумага – точно такой же пустой конверт, купленный на углу у газетчика, со стикером, который Алиса вчера утащила с чьей-то презентации. Стикер пах иначе – и это было хорошо. Под столом коробка тоскливо вдохнула картон.

– Кофе? – спросил у двери голос. Светлая голова из коммуникаций – та самая «оптика» с парфюмом. На ней – белая блузка, на губах – цвет «дело без комментариев».

– Поздно, – сказала Кира спокойно. – Кофе работает утром.

– И совесть, – улыбнулась та, так что улыбка отразилась в стекле.

– Совесть работает всегда, – сказала Кира и закрыла дверь.

Лев уже вышел в коридор – с «пиццей». Он шёл спокойно, как человек, которого в этом коридоре слишком часто видели – курьер с надёжной статистикой. Охранник кивнул: «В следующий раз через служебный». Лев кивнул в ответ – у курьеров универсальная лояльность. Внизу, у ворот, Алиса уже ждала с маленьким рюкзаком, откуда торчал кусок старого «офиса»: лупа, простая УФ-лампа, нож с лезвием как у учителя труда.

– Сначала – не вскрывать, – сказала Алиса. – Сначала – поговорить с бумагой.

Они обошли угол, где на стене тянулся граффити-след: «слушают все». Лев придержал «пиццу», Алиса достала УФ-лампу и провела по поверхности конверта. На бумаге вспыхнули белые пылинки синим – дорожка вдоль края, где клей. Алиса улыбнулась чуть слышно.

– Порошок-«поцелуй», – сказала она. – Любимая игрушка охраны: кто откроет – светится. В кабинете, скорее всего, есть УФ-бокс. Они зайдут вечером, выключат свет и посмотрят. Если руки светятся – значит, любопытство. Привет дисциплинарному.

– Так и думал, – сказал Лев. – И ещё – микроперфорация по краю. Видишь? – он прижал бумагу к профилю металла и провёл ногтем: по кромке – крошечные наколы, не ровные. – Номер партии. Будет «сопоставлен» с внутренним магазином канцелярии. Если «утечёт» – найдут, кто брал «эту» пачку.

– То есть ловушка не просто привет, ловушка – отчёт, – подытожила Алиса. – Приятно, когда нас недооценивают без фантазии.

– Вскрываем – на воздухе, – сказал Лев. – Перчатки – на руках, фонарь – в кармане.

Алиса разрезала коротким движением клапан, туда, где клея меньше. Внутри лежала копия «DL-X-3.4» – как и обещал Шумский – с жирным кружком вокруг пункта 3.4 фломастером. На полях – «согласовано», «тональность ОК», «канал В – брать на себя». Внизу – светлая, почти водяная печать: «internal copy – 0047». Лев хмыкнул.

– «Сорок семь», – сказал он. – У них чувство юмора. Умрут от него же.

– Или кто-то оставил для нас подсказку, – сказала Алиса. – Люди любят строить лестницы из своих шуток.

Лев провёл пальцем по краю бумаги – очень легко. Бумага выдала едва заметную шероховатость – не от копира, от иглы. Он поднял лист к свету так, чтобы луч упал под углом. По диагонали, за водяным знаком, проступила цепочка точек – микропечать, которую ставят некоторые офисы «для контроля». Цепочка складывалась в «E-C-O-N». Алиса улыбнулась:

– «Эконом», – сказала она. – До смешного банально.

– Или «экономия на совести», – сказал Лев. – Забираем? Нет. Возвращаем «пустой конверт» наверх. Этот – в «подвал». Пусть их УФ-ящик увидит «ничего». У нас – «что-то».

Он аккуратно вложил внутрь коробки «пиццы» уже пустую обёртку: в конверт – обрезки белой бумаги, по весу – близко к исходному. Стикер – новый, без пудры. Лев поднял коробку, как человеку поднять привычки. Алиса паковала «настоящее» в матовый файл, который не любит отпечатков. Кира спустилась через пять минут – короткое «да» в телефоне: «готово». Лев вернул «пиццу» на стойку ресепшна с запиской «для к.». «К» заберут – и увидят, что клей чистый, руки чистые, УФ-меч ничего не поймает. В архивах любят чистые сказки.

– Теперь – «медиаконтур», – сказала Алиса. – Хочешь посмеяться? – показала на «внизу полей» новую приписку: «канал М – «тишина» – задействовать при внешнем шуме». – Они заранее назначают молчание. Нравится мне их вера в дирижёра.

– Дирижёр без оркестра – это метроном, – сказал Лев. – Теперь – к делу. Где Шумский?

– Ушёл «на встречу», – сказала Кира. – На самом деле – в стеклянную комнату с людьми, которые любят слово «оптика». Там кофе. Там нет воздуха.

– Хорошо, – Лев зарисовал на клочке картонной упаковки маршрут: «вход B», «лестница техника», «зона погрузки». – Андрей где?

– Видела у грузового входа. С кейсом NTP. Говорит «мы». На бейдже – «Ан…». Вечером либо уйдёт в «Колокол», либо останется, чтобы «согласовать утренний патч». Они любят середину ночи.

– Значит, сегодня – не «в лоб». Сегодня – ловим «эхо». Завтра – «Колокол». – Лев посмотрел на часы. – До закрытия офиса – сорок минут. Сейчас ты возвращаешься, Кира, и «находишь» у себя сообщение: «проверка УФ». Ты не читаешь. Откладываешь. Идёшь домой не по проспекту. Внизу – две куртки. Мы – за тобой, но не рядом.

– Поняла, – сказала она. – Если позвонят – что я «на связи». Они любят «на связи».

– Правильно, – сказал Лев. – Пускай под «связью» понимают провод. Мы – воздух.

Кира поднялась наверх. На столе действительно мигало новое сообщение: «Сделайте отметку о получении копии. Зайдите к УФ». Она набрала: «Приму к сведению». И закрыла ноутбук. В коридоре, на стекле кабинета коммуникаций, отражались два силуэта. Один – белая блузка. Второй – тонкий галстук, чужая вежливость. Она прошла не оглядываясь – стекло мстит тем, кто любит смотреть.

У выхода тот же дежурный остановил взгляд на секунду дольше – как будто кто-то попросил «провести глазами». Она улыбнулась – равнодушно. Сумку показала – пустая. Плащ – лёгкий. На шее – тонкая цепочка, которую никогда не снимает. На прощание дежурный сказал: «Сегодня – позно». Она ответила: «Завтра – рано». Всё честно.

Снаружи тянуло холодом. Луны не было, как будто её отправили на «профилактику». В переулке стояли две серые куртки. Они не попытались стать невидимыми. Они стали «фоном». Это хуже и лучше: фон легче обходить, когда знаешь его края. Кира пошла «направо-налево-направо» – ход «против интервью»: сначала уходи, потом думай, потом говори.

У «перехода без стекла» (старый подземный) она услышала шаги. Пара движется синхронно, как люди, которых учили маршировать быстро. Лев шёл где-то позади, не попадая в её ритм – правильно: если хочешь исчезнуть, не синхронизируйся. Алиса – другой траекторией, немного выше по улице, как капля дождя по стеклу, которая не смешивается с другой.

Внизу пахло влажной плиткой и тем, что рано или поздно становится морем. На стене – стояла дата «2019». Даже цифры стареют. Кира остановилась у автомата с билетами и разменяла монету, ту самую, что звякала на щеколде. Монета заскользила вниз, машина жёстко сказала «спасибо». Лишние звуки – хорошие заметки для того, кто слушает. Если кто-то за спиной, он запомнит «пинг».

Когда она вышла на поверхность, одна куртка исчезла. Вторая осталась – та, которая курит как часовой механизм. Она знала: в таких парах один «смотрит», другой «звонит». Пусть звонит. Пусть скажет: «вышла, идёт». Слова устают.

На перекрёстке «пиццерия с огнями» пылала, как глупость. Кира свернула под арку. В темноте кто-то шевельнулся – мышь, кот, человек, – неважно. Она прошла ровно, как по лезвию. Слева, во дворе, Лев коротко свистнул – это был не звук, это был знак «чисто». Алиса не свистела – её знак был отсутствие знаков.

Дома Кира закрыла дверь на два оборота и на третий – привычкой. Сняла плащ. Достала записную книжку и написала: «Конверт – ловушка. Бумага – «0047». Парфюм – белая блузка. УФ – ждёт. Воздух – на месте». В этот момент телефон заурчал – номер без имени, но с характером. Она подняла.

– Оптика в восторге, – сказал женский голос, эфирный и острый. – Спасибо за реакцию. Это важно – понимать тон.

– Тональность определяется ударом, – сказала Кира. – Вы выбрали УФ.

– Мы выбрали ясность, – сказала «оптика». – Вы – тоже. Приятно быть в одной тональности.

– Я не в тональности, – сказала Кира. – Я в размере.

И положила трубку. Воздух в квартире был тихим, как бумага, легшая правильно.

Через десять минут – короткий стук. Три удара: короткий, короче, длинный – их «код». Кира открыла. На пороге – Лев и Алиса, без коробок, без смешного реквизита. Только файлы и глаза.

– Внутрь – пять минут, – сказал Лев. – Потом – мы – тень.

Они сели за кухонный стол. Алиса разложила лист с «0047». Лев двинул к себе лампу, которую Кира держала для реанимации цветов на подоконнике. Свет пошёл под углом: по полю выползли лёгкие «волоски» волокон. Внизу, под диагональю «777», были ещё точки, маленькие, как солнце в пикселе. Лев сопоставил: «E-C-O-N», «0047», «канал М». На обороте – едва заметный штрих, как ногтем на полях: «ext.cons». Алиса взяла лупу. Протянула Кира.

– Видите? – спросила. – Они помечают, какие копии «видели» внешние.

– То есть эта копия – либо у «Паломника», либо у того, кто говорит от их имени, – сказала Кира. – И «они» благодарят «оптику».

– Хорошие новости, – сказал Лев. – Это значит, что «оптика» у нас – канал. Плохие новости – она любит парфюм и УФ. Значит, вечером может быть «визит доброй феи» к вашему столу. Надо, чтобы фея увидела «чистый» конверт. Мы это подстроили.

– Завтра «Колокол», – сказала Алиса. – На рассвете. До открытия. На дворовой стороне у них есть добрый сосед – грузовой рампа с ручным замком. Ты не идёшь – очевидно. Мы – идём. Наша задача – услышать дыхание – «-47». Если «портной» шьёт – мы почувствуем по температуре металла и времени калитки. У таких центров дверь «мигает», как сервер, когда его любят.

– Я дам вам имя, – сказала Кира. – Андрей. Улыбка – пустая. Слова – «мы». Бейдж – спрятан. Но он не скрывает одной привычки: когда говорит «корректировка», пальцем касается шрама на запястье. Там маленький рубец – будто от старых часов. Потянет рукав – увидите.

– Этическая деталь, – сказала Алиса. – Иногда лучше, чем цифры.

Лев сложил «0047» в матовый файл и положил в свой старый «чулан», где живут вещи, о которых никто не знает. Алиса вынула маленькую, но тяжёлую скрепку, сжала кончик и проткнула пустой конверт – тот, что они оставили наверху – в точно таком же месте, где у настоящего есть заводская перфорация. Мелочь. Но мокрый глаз УФ любит симметрию.

– Конфликт, – сказала Кира тихо. – У меня – не на бумаге. Между «мы» и «я». Между «оптикой» и «воздухом». Между «лояльностью» и «этикой».

– Конфликт – это энергия, – сказал Лев. – Важно – куда её пустить. Лояльность – это кому, этика – это зачем. От «кому» всегда есть начальник. От «зачем» – иногда только ты.

– В тексте это будет звучать пафосно, – усмехнулась Алиса. – В жизни – нормально.

Кира кивнула. В этот момент в телефоне вспыхнуло: «УФ готов. Приходите». Она набрала: «Завтра». И выключила звук.

– Сегодня – спим, – сказала она. – Завтра – «Колокол». И «мы». И «я».

Лев и Алиса поднялись. У двери Лев положил на прихожую полку монету – ту самую, что падала на щеколде. «На удачу», – сказал он, будто мир слушает такие жесты. Дверь закрылась тихо. Кира осталась в тишине, которая была не «каналом М», а её собственной. На столе лежала записная книжка. Она открыла пустую страницу и написала: «Если поют – ищи, откуда дует. Если дует – держи дверь. Если держишь – не отпускай».

За окном город делал своё – выбирал звук на завтра. В другом конце города «Колокол-2» мерно шёл своими сорока семью миллисекундами в такт. Кира выключила свет. Комната стала плоской, как документ без точки. И это было правильно: точка – завтра.

Кира долго смотрела на точки на потолке, будто это была карта, по которой можно уйти из дня. Точкам было всё равно. Она поднялась, налила воды в стакан, вернулась к столу. На кухонной доске лежала монета – та, что оставил Лев, – обычная, с затёртым гуртом. Она перевернула её дважды, не загадывая. Монеты не умеют обещать.

Телефон молчал. Это было неправдой, но полезной. Она включила настольную лампу и раскрыла записную книжку. Написала строчку не для протокола и не для суда: «Если бумага не молчит – не молчи за неё». Рядом – ещё одну: «Лояльность – это привычка, этика – решение». Прижала кляксу углом монеты – для памяти.

Через окно, как по ленте, проплыл чей-то поздний телевизор: беззвучные губы якоря новостей, бегущая строка. Он рассказывал о чём-то хорошем, придуманном для того, чтобы люди не слишком чувствовали собственные шаги. Кира выключила свет на кухне, оставила лишь настольную лампу – она любила, когда комната выглядит как остров.

На экране телефона вспыхнуло: «УФ – сейчас». Лаконично. Почерк «оптики». Она написала в черновиках, не отправляя: «Я – завтра». Закрыла. Если мир очень хочет проверок, пусть проверяет воздух. У него больше шансов сломаться, чем у неё.

В соседней комнате висело её старое пальто, в кармане которого хранилась карточка доступа к «Колокол-2». Кира коснулась подкладки – на ощупь, без глаз. Пальцы успокоились: карта лежала там, где ей быть. Завтра – рассвет, «двор «Колокола»», чужое железо, своя память.

Она подошла к окну. Внизу, во дворе, было пусто. Пустота – честнее одиночества. На подоконнике стоял кактус – смешной, любящий тишину. Она вспомнила, как Мария однажды спросила: «Зачем вам колючие растения в кабинете?» Кира пожала плечами, тогда не нашла красивого ответа. Сейчас нашла бы: «Чтобы помнить, что мягкость – это не всегда доброта».

Зазвонил домофон. Один короткий, как вздрагивание. Она подошла: «Да?» – «Кира Игоревна?» – мужской голос, вежливость со скобками. «Да». – «К вам консьерж. На первом – письмо, просили лично». Вежливость – любимая форма давления. Она спустилась не сразу. Сначала поставила чашку в раковину, протёрла стол, выключила свет – мелочи, которые дезаминируют страх. Вид в зеркало в коридоре – обычное лицо человека, который делает то, что выбрал.

На первом никого, кроме ночного дежурного: худой, в свитере, глаза – из тех, кто видит больше, чем должен. На стойке действительно лежал конверт – белый, без логотипа. «Под роспись», – сказал дежурный, смущённо. «От кого?» – «Не сказали. Оставили, когда вы уходили…»

Она расписалась – не потому что приняла, а потому что бумага любит порядок. Открыла конверт уже в лифте. Внутри – карточка, открытка из дешёвого набора: зелёные панели солнечной фермы, идеально ровные, идеальный голубой фон. На обороте – три слова и цифры: «Лояльность вознаграждается. 14:00. Ср.» Почерк – тонкий, решительный. Внизу – прилипшая к бумаге блёстка, как соринка. Кира усмехнулась. Открытка была нарочно глупой, как улыбка, которую долго репетировали. Она положила её в мусорку возле лифта, не мятая – пусть её красивость переживёт мусор. Дверь лифта захлопнулась вежливостью.

Дома она открыла окно. Холод прошёл по коже – как чужая рука. Кира закрыла глаза, произнесла вслух: «Мария». Имя прозвучало простой ноткой. Иногда ноты – лучше документов.

Ещё через пятнадцать минут телефон вспыхнул не сообщением – вызовом. «Шумский». Кира взяла, не давая трубке набрать силу.

– Да, Сергей Ильич.

– Вы дома? – спросил он, будто от этого зависел тикет.

– Дома.

– Прекрасно. Хотел убедиться, что вы отдыхаете. У нас с утра будет небольшой сбор – «утренняя планёрка» для финализации «окна П». – Он произнёс «окно П» так буднично, что буква не успела превратиться в символ. – Вас просили… – пауза, – не приходить. Мы не сомневаемся в вашей компетенции, но… вы понимаете.

– Понимаю, – сказала она. – Есть планы, которые лучше завершаются без лишних глаз.

– Благодарю за понимание, – сказал он. – И, Кира… – голос стал почти живым, – берегите себя. Вы – хороший специалист.

– Спасибо, – ответила она. – Постараюсь остаться человеком.

Она отключилась, не дожидаясь стандартной формулы. Положила телефон лицом вниз. «Не приходить» – это тише, чем «не вмешиваться», но дыхание у них одно.

В этот момент в стене – через кухню, через батарею – пробежал едва слышный электрический шёпот. Не звонок, не вибрация – город плюнул искрой. Кира взяла пальто, вышла на лестничную площадку, задержалась, прислушалась. Тишина отвечала тихо, но уверенно: «всё нормально». Она вернулась, закрыла на один оборот замка, второй оставила свободным. Иногда замок тоже должен иметь право на «опциональность».

Она включила ноутбук – не рабочий, личный, у которого нет друзей. Напечатала файл «для себя»: «Служебная записка (черновик, не отправлять)». Ниже – заголовок: «О рисках «опциональности» раскрытий в контексте СКЗ». Написала абзац о том, что «опциональность» – это распылённая ответственность, что «канал М» – эвфемизм молчания, что «корректировка NTP» под окна – материал для стендапа в суде. И под конец поставила маленькую фразу: «Я, Кира Л., не соглашаюсь задним числом». Сохранила файл на флешку цвета никому-не-нужного синего, вынула, положила рядом с монетой. Пусть лежат рядом: металл, пластик, бумага. Три состояния одной вины.

На экране появилась плашка «доступ к камере – запрошен приложением «микрофон и запись»». Она усмехнулась: совпадение. Нажала «отклонить». Закрыла. В мире, где всё просит доступ, «нет» звучит лучше любой молитвы.

В двадцать три тридцать две Кира надела плащ, взяла ключи, вынула из кармана карточку «Колокол-2» – просто чтобы почувствовать её вес. Потом убрала обратно. Вышла из квартиры. Лифт двигался медленно, с паузами – как будто думал о каждом этаже. На первом – дежурный уснул на стуле, дышал ровно, как сервер в холодном зале.

Она вышла во двор и прошла до угла, где начиналась линия, которую она называла «слышать». Здесь город был без стекла: кирпич, штукатурка, воздух. Под фонарём стоял силуэт – узкий, без широких жестов. «Алиса», – подумала Кира с облегчением, которое выдохнулось не в голос, а в шаг. Алиса кивнула – чуть, как метка в ленте.

– Готова? – спросила.

– Я – да, – сказала Кира. – Бумаги – спят. Оптика – бодра. Шумский – вежлив. Портной – в городе.

– Лев уже на другом конце, – сказала Алиса. – Собирает железо. Дёрнет у «Колокола» дыхание на рассвете. У тебя – дома ничего? Сообщения, «знаки внимания»?

Кира рассказала про открытку, про «лояльность», про «14:00». Алиса усмехнулась без смеха.

– У них коричневые открытки в голове, – сказала она. – С чистыми полями. Завтра их поля не спасут.

Они постояли молча. Внизу, под горлом города, трамвай стронулся и зазвенел один раз – как удар колокола в комнате для чужих голосов. Алиса посмотрела на часы.

– Я пойду, – сказала. – Нам всем лучше не быть рядом. Ты – спи. Серьёзно. Завтра понадобится лицо, которое не похоже на правду.

– Ладно, – сказала Кира. – Я потренируюсь.

Они разошлись без «пока». Когда всё на острие, слова становятся острыми.

Кира поднялась домой. Поставила чайник – не за чаем, за звуком. Открыла окно – за воздухом. Села к столу, где монета и флешка лежали рядом, как правильная пара. Написала ещё один пункт – просто чтобы рука не забыла: «Если придут – скажу «нет». Если позвонят – не возьму. Если попросят – повторю «нет».» Закрыла записную книжку. Подложила её под подушку – детская магия, которая работает лучше взрослых. Легла. Дышала.

Лев в это время собирал своё железо так, как другие собирают шахматные фигуры: каждая вещь – роль. На столе – старый ноутбук с чистой системой, рядом – маленькая коробочка времени: GPS-дисциплинированный генератор, под ним – батарея, чтобы не зависеть от города. Рядом – «щуп» для измерения задержек – примитивный, но честный: он не обещает, он показывает. Ещё – две камеры, одна внешняя, другая – для «рук», чтобы потом не спорить с собой, что было. Алиса – писала маркёрный план: «вход с двора», «рампа», «форточка», «слух». Они оба знали, что план – должен выжить в огне.

– «Сорок семь», – сказал Лев, как имя. – Запомни этот стук: тик—… – он сделал паузу, – —тик. – Пауза длиннее, чем должна. Если мы его услышим снаружи – это будет не бог, это будет портной. Нам нужен портной.

– Нам нужен шов, – поправила Алиса. – Портной мы видели. Шов – нет.

Лев проверил шуршащий кабель, хмыкнул.

– Завтра будет ветер. Хорошо. Ветер – лучший шум, – сказал он. – Он ест чужую «оптику».

На стене его «куста» висел старый лист – из тех, что кто-то когда-то распечатал: «Протокол Временных Окон (внутр.), черновик». Он заглянул в него лишь для ритуала. Нашёл «Часовню», отметил карандашом: «прожили». Ниже – «Звоны», «Крест». Он дописал: «Завтра – «колокол». И – «я».

В офисе «VitaEnergo» «оптика» и дежурный из службы безопасности стояли в полумраке отделения охраны. УФ-лампа светила не синевой – холодом. На столе – «пустой» конверт, оставленный Левом. Охранник в перчатках – не серых, белых – вёл лампой по краям, как лопатой по снегу.

– Чисто, – сказал он. – Смотрите. – Он провёл лампой по краям пальцев «оптики». Ничего. Он провёл по столу Киры – ничего. Поднёс к камере: в объективе, где обычно живут пылинки, засветилась крошка – клочок порошка из чужого конверта, когда они проверяли в прошлый раз не там, где надо. Ирония. Охранник выключил лампу.

– Всё аккуратно, – сказала «оптика». – Передадим копию в «ext.cons». Пусть знают, что у нас порядок. – Она подняла пустой конверт, вдохнула – бумага пахла ничем. – И ещё… – она задержалась на секунду. – Утро без Киры. Пусть отдохнёт. Слишком звонко.

– Слишком, – согласился охранник. – Звон – привлекает.

Они разошлись. Камера в потолке моргнула – не от хитрости, от усталости. Бумага на столе Киры легла спокойно. В «LexClerk» галочка «получено» прижалась к строке, как печать на письме, которое никто не прочитает.

Ночь ползла к рассвету. Кира заснула – наконец – на сорок минут. В этом сне не было лестниц. Были комнаты без стекла, двери с тяжёлыми языками, колокола с трещиной и воздух, в котором шёпотом было написано: «если поют – ищи». Она проснулась без будильника, в четыре двадцать. Окно было тем, как «канал М». Но внутри у неё было светлее, чем вчера.