- -
- 100%
- +
И, может, именно совесть, а, может, и какое другое чувство пригнали его пару дней назад к дверям квартиры Бориса.
В тот день он пришёл домой с работы чуть раньше. Но, едва переступив порог, услышал знакомые голоса: высокий мальчишеский и тонкий, звенящий – Ники. Этим двоим было весело, легко, как бывает всегда, когда ты юн и здоров, и весь мир лежит перед твоими ногами.
Павел не стал проходить дальше, постоял в прихожей, прислонившись к стене, против воли ловя игривые нотки в голосе дочери, звуки подозрительной возни и испытывая противоречивые чувства. Где-то в глубине души он отказывался признавать, что его маленький рыжик повзрослел, и он, увы, перестал был единственным мужчиной в жизни своей дочери. И чувствуя свою неспособность справиться с этим раздираемым изнутри противоречием, Павел решил уйти. Однажды он привыкнет к этому вновь возникшему обстоятельству в лице чужого девятнадцатилетнего мальчишки, а пока… пока надо постараться просто не мешать.
Стараясь не думать о том, чем сейчас занимается дочь со своим дружком Кириллом, Павел спустился вниз. Хотел было пойти прогуляться в парке – бездумная ходьба по извилистым, тщательно проработанным дизайнерами Башни ещё сто лет назад дорожкам, успокаивала и приводила мысли в порядок. Но вместо этого, постояв какое-то время перед входом в зелёную зону этажа, перед ровно постриженными кустами и разбитыми в фальшиво-хаотичном порядке цветниками, Павел вздохнул, развернулся и направился в обратную сторону, медленно двигаясь широким коридором. «Может, перекушу в ресторане», – мелькнула мысль, и Павел был уже почти уверен, что так и сделает, но ноги сами собой вынесли его к дверям Борькиного жилища. Очнулся он, собственно, на пороге квартиры бывшего друга, почти нос к носу столкнувшись с Татьяной Андреевной, мамой Бориса.
Невысокая, хрупкая, с сухими и усталыми глазами, она смотрела на Павла без ненависти и злости. Более того – в её глазах Павел увидел сочувствие и, как бы это абсурдно не звучало, понимание. В этой женщине, малообразованной и когда-то вульгарно и неприлично красивой, которую судьба случайно забросила с нижних этажей в хрустальный мир избранных, до сих пор было то, что Павел всегда подсознательно искал в своей матери. Искал всю жизнь. И не находил.
***
Пашке было невероятно стыдно. И перед Аней, хотя та уже привыкла к выходкам его матери, и перед его, вернее, теперь уже перед их новым другом, Борькой.
После кино они завалились к нему домой, Пашка надеялся, что отец дома, а своим отцом он гордился и не без основания. Хотел похвастаться перед новым другом, какой у него отец, крутой, всезнающий. Но отца дома не оказалось, зато была мать.
– Здравствуйте, – Аня с Борисом поздоровались с Пашкиной матерью почти одновременно, но та не удостоила их ответом.
– Мы ко мне, – буркнул Пашка, потянув недоумевающего Бориса за рукав.
– Павлик!
От этого сухого, безэмоционального оклика Пашка внутренне сжался, залился краской от стыда и от злости: он терпеть не мог, когда она называла его Павликом, да ещё таким казенным тоном (это отец так говорил про казенный тон), да ещё перед друзьями.
– Павлик, – повторила мать с каким-то нажимом и явным удовольствием, глядя в его нахмурившееся лицо. – Кто этот мальчик?
Задавая свой вопрос, она даже не сделала попытки повернуть голову в сторону Борьки, который, оторопев, покраснел так, что даже уши запылали.
– Это Борис, мой друг, – Пашка ещё больше насупился.
– А фамилия у твоего нового друга есть?
– Моя фамилия Литвинов, – Борька освободился от державшего его за рукав рубашки Павла и сделал шаг вперед, вскинув голову.
Мать даже не поглядела в его сторону. Она по-прежнему буравила глазами Пашку.
– Я тебе вопрос задала, Павлик.
– Слышала же, – Пашка постарался подавить ненависть в голосе. – Литвинов его фамилия.
– Мне кажется, Павлик, тебе надо лучше выбирать себе друзей. Мне сегодня звонила Зоя Ивановна…
– Мама, мы пойдём, – перебил он её.
– Павлик!
Но он уже не слушал. Схватил упирающегося Борьку за руку и почти силком потащил за собой. Слышал только, как Анна пискнула за его спиной матери: «До свиданья, Елена Арсеньевна», да звук хлопающей двери.
Пашка летел так, словно за ним гнались – Аня с Борисом едва за ним поспевали. Опомнился только на какой-то скамеечке в парке, злой и растерянный.
– Не обращай на мою мать внимания, – Пашка старался не смотреть в сторону Бориса. – Она всегда такая.
– Да, всегда, – подтвердила Аня.
– А чего это она? – Борька перевел взгляд с Анны на Пашку.
– Да ну её, – Пашка отвернулся.
– Чего-чего… Змея наверняка уже напела, что ты с нижних этажей. А Пашкина мать она такая… очень много внимания придаёт условностям. Я тоже Пашке не ровня…
– Ну хватит глупости-то говорить, – Пашка вспыхнул. – Просто дура она. И вообще достала уже. Зато у меня отец хороший.
– Отец у него хороший, – опять подтвердила Аня.
– Да ладно, расслабьтесь, – Борька пожал плечами. – Это вы ещё моего отчима не видели. О, кстати, он же сейчас на работе, у него смена. Пошли ко мне. У меня дома одна мама.
И, произнеся слово «мама», совсем по-особенному, по-другому, не как Пашка, Борька, поймав несчастный Пашкин взгляд и мгновенно всё поняв, опять покраснел, закусил губу и замолчал. Спасла всех Анна.
– А точно! Давай пойдём к тебе!
***
Она действительно была особенной, Борькина мама. И дело было даже не в её простоте и естественной, природной доброте, которая сквозила во всём: в тёплой улыбке, в словах и жестах, дело было в любви – той материнской любви, которой были лишены они оба, и он, и Анна. Потому что Аннина мама умерла, а его… его мать, если и любила, то какой-то своей, иной любовью.
И потому, не случайно и Пашка, и Анна инстинктивно, ведомые природной детской потребностью пусть в чьей-то, пусть в чужой ласке и нежности, потянулись к этой женщине, а она, не столько по причине широкой своей души, сколько повинуясь древнему материнскому инстинкту (наверно, так делает самка любого животного, видя чужое брошенное дитя), приняла их и согрела.
***
Звук льющейся в душе воды стих.
Павел вздрогнул, с усилием прогоняя из своей головы образ невысокой и как-то очень быстро постаревшей женщины в чёрном траурном платье, смотревшей на него с горьким сочувствием, сердито поморщился и непроизвольно сжал кулаки.
– Пашка! – донёсся из глубины квартиры крик Марата. – Ты мне рубашку чистую обещал!
– А? – Павел обернулся на звук голоса и поднялся. – Погоди. Уже несу…
Глава 8. Кир
Несмотря на то, что работы в больнице всегда было много, а Анна Константиновна постоянно его шпыняла, работать здесь Киру нравилось. Однажды поймав себя на этой мысли, Кирилл Шорохов удивился и даже немного растерялся. В его прежней жизни словосочетание «любить свою работу» вызвало бы у Кира припадочный смех, смешанный с презрением, но так это в прежней жизни.
Вряд ли Кирилл понимал, как он изменился – в стремительном калейдоскопе дней ему некогда было остановиться и задуматься, да он и не хотел. Ветер перемен подхватил его, закружил, увлёк за собой, подарив ему незнакомое доселе чувство, название которого Кир так и не решался произнести вслух.
– Неужели остепенился пацан, повзрослел… даже не верится.
Кирилл вернулся с полдороги за ключами, которые забыл дома. Заскочил, схватил висевшую здесь же в коридоре на крючке связку, но остановился, услышав, что родители обсуждают его. Они ещё не ушли на работу, это Кирилл теперь убегал раньше всех – смена в больнице начиналась рано.
– Как подменили нам сына, Люба.
Мать негромко вздохнула.
– Ну опять завздыхала, – рассердился вдруг отец. – Да, влюбился парень. И что? Радуйся, что не в шалаву какую-то. Приличная девушка, да ещё и какая!
– Вот именно – ещё и какая. Ровню, Ваня, себе надо искать, ровню. А так… Ну вот зачем он ей, а? Зачем?
Кир неожиданно разозлился. Выскочил из дома, не желая дослушивать, что там мать скажет дальше, нарочито громко хлопнул дверью – пусть знают, что он всё слышал!
Конечно, то, что озвучила мать, так или иначе всплывало и в его голове. Оставаясь с Никой наедине, зарываясь лицом в её пахнущие цветами мягкие волосы, ощущая руками её жаркое тело и получая от неё даже больше, чем то, на что рассчитывал, его иногда всё же охватывал безотчётный страх, что всё это происходит не с ним. Что её руки, губы и голос не более, чем сон, химера, болезненный сладкий кошмар, который вот-вот разлетится на миллион острых, впивающихся в сердце осколков.
Но то, что мать сейчас произнесла вслух те слова, которые его подсознательно тревожили и не давали покоя, вывело Кира из себя.
В больницу он примчался злой и почти сразу же наткнулся на Нику. Она умело распоряжалась, направляя прибывших ребят по местам. Организаторскими способностями бог её не обделил. Она договорилась с учебным руководством и всё волонтерское движение сумела построить так, чтобы в больнице постоянно время кто-то был. Поэтому и сейчас, несмотря на будний день и ранний час требуемая группа студентов была доставлена, и Ника негромким, но чётким голосом зачитывала составленные старшей медсестрой разнарядки.
Увидев Кира, Ника радостно замахала ему рукой. Её большой рот растянулся в счастливой улыбке. Кир, всё ещё злясь то ли на слова матери, то ли на самого себя, не ответил на приветствие девушки, отвернулся и зашагал в раздевалку.
В раздевалке он быстро разделся, стянул с себя футболку, и, сердито пыхтя, принялся натягивать форменные штаны. И уже застегнув молнию на ширинке и пытаясь просунуть, чертыхаясь вполголоса, пуговицу в несоразмерно маленькую петлю, он вдруг почувствовал, как кто-то, подойдя сзади, обхватил его за талию горячими руками.
– Кирка, ты чего сегодня какой злой? – Ника, а это была она, уткнулась холодным носом в его голую спину.
– Здесь, между прочим, мужская раздевалка и сюда нельзя, – сказал он, не оборачиваясь.
– А мне можно.
Она ещё крепче прижалась к нему, и он против воли почувствовал поднимающееся откуда-то изнутри желание.
– Ника, – сдавленно прохрипел он.
– Ага.
Её руки заскользили по его животу, опустились ниже. Не в силах больше бороться с самим собой, Кир резко обернулся, притянул девушку к себе, нашёл губами её смеющийся рот и жадно впился.
– Ты хоть раздевалку изнутри закрыла? – прошептал он, на минуточку отрываясь от неё.
– Не-а, – и поймав его испуганный взгляд, заливисто расхохоталась. В серых глазах запрыгали хитрые смешинки. – Конечно, закрыла, дурачок…
***
Они шли по больничному коридору, держась за руки. Кир уже забыл про подслушанные утром слова матери, они не имели никакого значения, вообще никакого, ведь Ника была с ним. Ни с одной ещё девчонкой на свете ему не было так хорошо, настолько, что хотелось петь и орать что-нибудь дурацкое во всё горло.
Он обернулся и столкнулся с её счастливым взглядом. Ника и Кир сами не понимали, как так получается, что они почти всегда, не сговариваясь, поворачивали свои головы друг к другу разом, одновременно. Этот факт их необычайно забавлял, и каждый раз они громко и от души смеялись, словно не было в мире ничего смешнее, чем внезапно натолкнуться на взгляд другого – взгляд, полный восторга и нежности.
Они засмеялись и на этот раз, и Кир крепко сжал рукой её маленькую горячую ладошку.
– Хватит уже меня смешить, – сказала она, притворно выдёргивая руку.
– Я? – деланно удивился Кир. – Очень надо.
Он отвернулся, шутливо наморщившись, и почти сразу же его глаза выхватили из стоявшей поодаль стайки ребят человека, которого он уж никак не ожидал здесь увидеть.
– А этот гандон что тут делает? – Кир остановился, словно наткнувшись на невидимую преграду.
– Кто? – Ника тоже притормозила, инстинктивно поворачивая голову в ту сторону, в какую смотрел Кир. – А… это… Пришёл вместе со всеми, волонтёром.
– Волонтёром? Он носа сюда не показывал вообще ни разу, а тут вдруг волонтёром.
– Кир, ну чего. Сердишься что ли? – Ника смущённо посмотрела снизу вверх.
– Да очень надо… из-за какого-то дерьма. Сейчас пару раз туалеты помоет, сам отсюда свалит, а ещё лучше… – Кир отпустил Никину руку и решительно двинулся навстречу высокому худощавому блондину, который топтался чуть в стороне ото всех остальных, явно смущаясь и не зная, чем себя занять.
– Погоди, Кир, ты куда?
Ника забежала вперёд и встала, преградив ему путь.
– Пойду скажу, чтобы сваливал отсюда по-хорошему. Ему тут не рады.
– Кирилл, – Ника потопталась на месте. – Кирилл. Это я его позвала.
– Ты? Какого…
– Так получилось. Когда он к нам пришёл…
Кир злился. Молчал, старался не смотреть на Нику и на этого… на этого тоже. Но его глаза помимо воли раз за разом утыкались в Никиного бывшего, слизняка Полякова. Тот отошёл ото всех остальных и встал, чуть облокотившись спиной о стену. Кир видел, Поляков тоже старался не смотреть в их сторону. Казалось, он уже успокоился, перестал топтаться на месте, то засовывая руки в карманы брюк, то снова доставая их, и лишь небольшой румянец на его бледных щеках выдавал его нервозность и растерянность.
– И этот ещё сегодня сюда по кой-то фиг припёрся, – громко, не заботясь о том, что её услышат, а может и желая быть услышанной, заявила Вера Ледовская, проследив за взглядом Кирилла. Она с Марком и братьями Фоменко тоже были здесь – вся их компания старалась приходить в больницу вместе.
– Вера, не начинай, – жёстко перебила её Ника. Эти стальные нотки – отцовские – нет-нет, да и прорывались в её голосе.
– Чего не начинать? Вы о чём?
Это подошла Катя, медсестра. Она, как обычно улыбалась, и ямочки на её круглом лице становились ещё заметнее и веселей.
– Так, – Ника махнула рукой.
– Ну раз так, то… – Катя не договорила, уткнувшись в папку, которую держала в руках. – А кто тут у вас Поляков? Мне Ирина Александровна сказала, что это новенький, поэтому надо его в курс дела ввести для начала.
– Вон этот урод стоит, – Вера презрительно мотнула головой в сторону Саши Полякова. Разговаривали они громко, и, несомненно, тот всё слышал.
– Где? – завертела головой Катя.
– Вон, справа. Гнида бледная.
– Вера, ну ты… может, правда, хватит? – Марк Шостак растерянно оглядел друзей. Стоявший рядом Лёнька презрительно ухмыльнулся, а Митя покраснел, как краснел всегда – от смущения или от несправедливости.
Вера, делая вид, что не замечает Марковых слов, схватила Катю за рукав, почти силком развернула её в сторону Сашки.
– Видишь? Стоит стенку подпирает. Вот он твой новенький. Только учти, Катя, это такая тварь, не уследишь – он мигом на тебя донос накатает.
– Какой донос? – Катя непонимающе округлила и без того круглые голубые глаза.
– Обыкновенный! – отрезала Вера. – Уж прямо и не знаю, как он здесь в больнице будет утки мыть, он же у нас по части доносов.
Сашка, который всё слышал, медленно залился густой бордовой краской…
***
До конца первой половины дня Кир Нику больше не видел. В голове билась лишь одна мысль: как она могла? Зачем она позвала этого мудака? Хотя… она сказал, он приходил к ней… Обуревавшая его ревность не давала мыслить логически, картины, которые он рисовал себе, были одна абсурднее другой.
Кирилл ожесточённо делал свою работу, не отвлекаясь на перерывы, а когда закончил то, что ему поручила старшая медсестра, сразу же прибежал к ней за следующим поручением, чем изрядно удивил и поднапугал суровую Ирину Александровну.
– Ты, часом, не заболел, Кирюша?
– Нет, – буркнул он. Хотя то чувство, которое терзало его с самого утра, действительно больше напоминало болезнь.
Ближе к обеду Кирилл точно очнулся, испугался вдруг, что опять сам всё портит, и бросился искать Нику, но выяснилось, что она уже ушла. «Ну и ладно. Ну и не больно-то и хотелось», – совершенно по-детски подумал он, покраснел, и, с трудом отдавая себе отчёт в том, что делает, отправился к Наташке Щербаковой, вспомнив, что та звала его пить чай в сестринскую.
***
Домой Кир возвращался совершенно разбитым, уставшим и вконец измотанным ревностью. Абсурдная мысль «она его простила, этого гада, и они опять вместе» перечёркивала даже то, что было между ними утром, в мужской раздевалке. Иногда Кирилл, очнувшись, думал, какой же он дурак, и что теперь делать, и, не найдя ответа на этот одновременно простой и такой трудный вопрос, снова погружался в пучину обиды, убеждая себя, что именно так бесславно и должно было всё закончиться.
Кирилл медленно поднялся по лестнице, вспомнив некстати, как они шли этой же дорогой тогда, после той кровавой стычки на КПП, где были убиты Вовка и два охранника. Странно, он почти не вспоминал об этом, а тут так ярко и чётко встало всё когда-то случившееся перед глазами, что хоть плачь.
У себя на этаже он ещё покрутился между жилыми отсеками, а, вывернув за угол, чуть не нос к носу столкнулся с Татарином.
– Куда прёшь? – Татарин инстинктивно дёрнулся, его по обыкновению злое лицо перекосило от бешенства, но, узнав Кира, он сдал назад, осклабился. – А это ты, Кирюха.
Он хотел ещё чего-то добавить, но передумал. Отодвинулся в сторону, пропуская Кирилла. Шорохов заметил рюкзак на плече Татарина, плотно забитый чем-то. Скорее догадался, чем понял, что в рюкзаке самогон – теперь после прикрытия лавочки с наркотой Татарин перешёл на подпольную торговлю бодягой, которую гнали у них на этаже или чуть ниже.
Дома Кирилл хотел сразу пройти к себе в комнату, но мать, которая уже пришла с работы, остановила его.
– Кирка…
– Ну чего тебе? – вопрос прозвучал грубо, но Киру было не до церемоний. Больше всего хотелось забраться к себе, залечь на кровать лицом в подушку и лежать так хоть целую вечность.
– Кирка, гостья у тебя.
– Какая гостья? Кто?
Но он уже всё понял, чуть ли не бегом бросился в спальню, распахнул дверь и застыл на пороге.
Она сидела на кровати и даже не поднялась при его появлении. Только смотрела долго и укоризненно. Он тихонько закрыл за собой дверь, встал, прислонившись спиной к дверному полотну.
– Тебе ведь, наверно, уже говорили, что ты дурак? – поинтересовалась она, по-прежнему не вставая с кровати.
– Ага.
И его рот сам собой растянулся в глупой и счастливой улыбке.
Глава 9. Кравец
– Да я вас понял, понял, Антон Сергеевич. Вы не нервничайте так, прошу вас. Может, воды? Вот, пожалуйста.
Человек, напротив которого сидел Кравец, резво поднялся со своего места, быстро и как-то даже услужливо схватился за графин с водой, налил воду в стакан, почти до самых краёв. Всё это он проделал сноровисто, но при этом аккуратно, не пролив ни капли воды на простой канцелярский стол, стандартный, безлико-серый, словно вчера вышедший из 3D принтера. В этом кабинете стандартным было всё: полки, стеллажи, заставленные офисными папками, неудобные пластиковые стулья. Да и сам владелец кабинета был под стать – среднего роста и такой же средней, не лишённой приятности внешности. Говорил он ровным голосом и улыбался так же ровно, и в мягких карих глазах не было ни злости, ни раздражения, а только вот эта вежливость со смесью учтивого участия – не деланного, а абсолютно искреннего.
Была ли это маска или нет – на этот вопрос не смог бы ответить даже такой прожжённый психолог человеческих душ, как Антон. А если и была, то настолько умелая и вросшая в самую сущность этого человека, что содрать её можно было лишь с кожей и мясом.
После падения Литвинова, когда Антон метался, не находя себе места и отлично осознавая, что ходит по краю пропасти, этот человек пришёл к нему домой в сопровождении Юры Рябинина, окинул спокойным взглядом Кравцовскую гостиную, воплощение неброского шика, который позволяли себе чиновники средней руки с намётками на неплохой карьерный рост, и с лёгкой ноткой сибаритства, которую позволял себе сам Кравец. В глазах человека, от которого зависело его будущее (а Антон это знал, чувствовал отточенным за долгие годы звериным чутьём), не отразилось ни удивления, ни насмешки, ни любопытства. Так смотрит человек на что-то давно и хорошо знакомое, и такой взгляд говорил о многом. Этот человек понимал Антона, видел его изнутри, знал, чего Антон ждёт, и готов был предложить ему это.
Предлагаемая помощь, как, собственно, и всё на свете, имела свою цену и не малую. На такую цену не стоило соглашаться, но Антон паниковал. Его тогдашняя жизнь представляла собой череду допросов, на которых менялись лишь лица следователей, типичных легавых из вышколенной своры Ледовского. Пару раз в следственный изолятор самолично являлся сам Савельев. Вопросов не задавал, но слушал внимательно, не сводя с Кравца жёстких, холодных глаз.
Могли ли они его зацепить? Наверняка, могли. Тем более, что Антон тогда слажал, причём слажал хорошо так, качественно – не оценил масштабов и фанатизма Савельева. С ходу, сдуру предложил ему своё искреннее и добровольное сотрудничество. Но в отличие от Литвинова Савельев в услугах Антона не нуждался. Отказался. Демонстративно поморщился. Побрезговал. А зря.
А вот человек, которого привёл Юра Рябинин (тот самый Юра Рябинин, с которым Кравца связывали нехитрые махинации), брезгливость изображать не стал, отлично понимая, что такие люди, как он, Антон Кравец, могут быть весьма и весьма полезны. Вот только цена, предложенная этим человеком, Антона смущала. Но разве у него был выбор?
– Вот, пожалуйста, – человек участливо протянул Кравцу стакан с водой. – Выпейте и успокойтесь.
Он внимательно проследил за тем, как Антон пьёт, и только после того, как Антон отставил стакан в сторону, мягким тоном произнёс:
– Постарайтесь сейчас изложить только факты, без эмоций и догадок. Мы понимаем, что ситуация, откровенно говоря, очень эмоциональная и стрессовая, но мы вас ни в чём не виним. Это случайность, вы в ней не виноваты, и мы это понимаем.
Он говорил «мы», он всегда так говорил. Была ли это такая манера общения, или за ним действительно стоял ещё кто-то, какие-то таинственные «мы» – Кравец не знал. Удивительное дело, он вообще плохо понимал этого человека. Не считывал его. Но, видимо, Юра Рябинин понимал ещё меньше, потому что как-то так получилось – и Антон это видел – но из них двоих ведущую роль всё же отдали ему. И это не радовало, а скорее тревожило. В сегодняшней ситуации Антон предпочёл бы остаться в тени, но увы.
Сейчас он выступал связующим звеном между Рябининым и этим наглухо застёгнутым на все пуговицы человеком, докладывал, сообщал, получал короткие и чёткие распоряжения. Без особой надобности он сюда не заглядывал – ни к чему, но иногда обстоятельства вынуждали. Вот как сегодня…
Как бы это не выглядело смешным, но дело касалось Полякова, мальчишки, для которого, по мнению Кравца, даже презрения было много – так, мелкая душонка, настолько трусливая, что припугнуть его ничего не стоило. А уж убедить молчать на допросах и не говорить о причастности его, Кравца, ко всему, что так или иначе касалось Ники Савельевой, а именно – Сашкиных доносов, задержания девчонки на том злополучном КПП и подброшенных наркотиков – так и вообще была пара пустяков. Поляков согласился, уж больно хотелось мальчику удержаться наверху. И это было в общем-то вполне предсказуемо. Равно как и то, что Савельевские легавые приставят пацана к нему. Стандартная многоходовочка.
И вот теперь эта многоходовочка дала сбой.
***
Девчонка, горничная Рябининых, оказалась действительно хороша. Юное, упругое тело, запах вчерашнего детства, лёгкий страх, заставляющий её чуть трепыхаться под ним, и в то же время мягкость, уступчивость – девочка быстро поняла, что ему нужно, и, если и переигрывала, то совсем немного. Он верно разгадал её, все эти нехитрые желания и стремления бедной золушки, отчаянно жаждущей зацепиться за хрустальный мир поднебесья. Наивная дурёха, в чьём распоряжении был только такой капитал, как молодость и свежесть – товар весьма сомнительный и скоропортящийся, за который (Кравец это знал) недорого дают. Но девочка надеялась.
Что ж, наивность и глупость для того и существуют, чтобы ими пользоваться.
Антон лениво смотрел, как она торопливо одевается.
– Не суетись, – сказал насмешливо, в глубине души упиваясь своей властью над ней.
От его окрика девчонка вздрогнула, да так и застыла с наполовину надетыми трусиками. Он довольно рассмеялся, глядя на её чуть согнутые в коленях ноги и на всю эту нелепую позу испуганной дикой птички.
Трусики у неё тоже были ничего – Антон обратил на это внимание, ещё когда она раздевалась, медленно, как он и приказывал, расстёгивая чуть подрагивающими руками пуговицы на блузке, нервно дергая зацепившуюся застёжку бюстгальтера. Он заметил, что девочка принарядилась, нацепила на себя не обычную дешёвую синтетику, продаваемую в магазинах на нижних уровнях, а «элитное» контрабандное нижнее бельё, на которое тратились дурочки с нижних этажей, свято веруя, что местные спекулянты предлагают им действительно то, что носят дамочки из поднебесья. На самом деле это была всё та же синтетика, разве что слегка облагороженная, украшенная нелепыми кружавчиками, наверняка к тому же и неудобная. Но было забавно осознавать, что девочка ради него постаралась.