- -
- 100%
- +
– Ника, ты здесь?
Он наткнулся на неё внезапно. Прошёл в один из отсеков, который встретил его зияющим проёмом вместо двери, пересёк проходную комнату, окна которой выходили в общий коридор и были задёрнуты серой и пыльной тряпкой, заглянул в маленькую комнатушку и, запнувшись обо что-то, растянулся бы, если б не чудом сохранившийся здесь шкаф. Стёпка чертыхнулся, оторвался от рассохшейся дверцы шкафа, за которую уцепился рукой, и присел на корточки, пытаясь рассмотреть в темноте то, обо что споткнулся. Свет из коридора сюда не доставал, потому, так ничего и не углядев, Стёпка протянул руку и коснулся, провёл ладонью по чему-то мягкому, голому и гладкому. До него не сразу дошло, а когда он понял, что это, то резко отпрянул, не удержался и упал спиной на шкаф, больно стукнувшись затылком о распахнутую пластиковую дверцу.
Ноги. Теперь Стёпке стало казаться, что он даже различает их. Две ноги, голые, зловеще белеющие в обступившей темноте, женские, наверно, женские, и вдруг мозг взорвался страшной мыслью – это Ника!
От страха он даже забыл, во что она была одета – в широкие светлые брюки и просторную рубашку-блузу, летящую, полупрозрачную, сквозь которую угадывалась её стройная фигурка, от которой захватывало дух и кружилась голова, она любила просторную, не сковывающую движения одежду, – и в висках бешено стучало только одно: Ника, Ника, Ника…
Ему стоило большого труда оторваться от пола и снова не подойти – подползти к тому или к той, кто лежал перед ним (а то, что это был человек, и что человек этот мёртв, он понял быстро), провести рукой по уже неживому телу, нащупать гладкую ткань одежды, длинные мягкие волосы, слипшиеся от крови и опять вскрикнуть, отшатнуться, чувствуя, как на глаза накатывают слёзы.
Стёпка вытащил тело в проходную комнату, здесь можно было рассмотреть, кто это, перевернул её на спину (он уже видел, что это была девушка), и из его груди вылетел протяжный стон облегчения. Это была Лена Самойлова. Не Ника! Слава Богу, не Ника!
***
– Понимаешь? Они ушли вдвоём, а теперь эта Лена мертва. Её убили. А, значит, и Ника… Ника может быть в опасности.
Стёпка закончил свой короткий рассказ и посмотрел на Полякова. Тот слушал внимательно, и, хотя всё это время глядел себе под ноги, было понятно, что он ловит каждое его слово.
– Почему ты не сказал об этом Павлу Григорьевичу? – Сашка наконец поднял на него глаза.
– Я пытался. Но ты же сам видел – им всем было не до меня. Даже отец меня слушать не стал. А потом… я растерялся, когда увидел тут Павла Григорьевича. Я же думал, что он мёртв.
Он замолчал, поняв, что оправдывается. И перед кем? Перед Поляковым? Понимать это было мучительно, но в этом новом мире, внезапно перевернувшимся с ног на голову, больше обратиться было не к кому, и потому мнение Полякова вдруг оказалось важным. Но Сашка молчал, и вообще было непонятно, о чём он думает.
– Послушай, надо, наверное, обратиться к коменданту, – продолжил Стёпка. – На шестьдесят девятом никого нет, но на семидесятом… Там есть пост. Сообщить о трупе. И о том, что пропала Ника. Они же должны организовать поиски?
– Нет, нельзя, – вдруг резко произнёс Поляков. – Нельзя обращаться ни к каким комендантам.
– Почему?
– Неужели ты не понял, что тут происходит? – немного удивлённо спросил Сашка.
Стёпка разозлился. Потому что, да, он ни черта не понимал. Он не понимал, почему Савельев вдруг оказался в больнице, да ещё и в такой странной компании, с приговорённым преступником. Не понимал, какое отношение имеет ко всему этому его отец? Не понимал, куда все рванули в разные стороны с озабоченными лицами. Но больше всего он не понимал, как в этом оказался замешан Сашка, и почему ему все доверяют. После всего, что было? Глаз у них нет что ли?
– Нет, не понял, – Стёпка почувствовал, что краснеет, и от этого разозлился ещё больше. – Меня как-то забыли в известность поставить. Я же не такая важная птица, как ты или этот твой Шорохов.
Прозвучало это глупо, по-детски, и, что было самым отвратительным, Стёпка прекрасно отдавал себе отчёт, как это выглядит со стороны. Как будто он обиженный маленький мальчик, которого не посвятили во взрослые тайны.
– Знаешь, – вдруг сказал Сашка. Сказал просто и даже как-то устало. – Я бы тоже предпочёл всего этого не знать. Но… так получилось. Просто… в общем, кто-то затеял переворот. Там наверху. И всё это устроил – убийство Вериного деда, покушение на Павла Григорьевича. И сейчас этот кто-то пытается удержаться у власти. Вот поэтому нам нельзя сейчас ни к комендантам, ни к охранникам – непонятно, на чьей они стороне, и что будут делать с информацией о том, что Ника пропала. Может, они даже в курсе.
– Почему в курсе? – глупо спросил Стёпка.
В ушах всё стояли Сашкины слова о перевороте, и это простое слово «переворот» окончательно добило его. В памяти всплыли уроки истории, где вместе с этим словом обязательно было что-то про зверства, убийства, стрельбу. Какие-то обрывки старых фильмов, люди с автоматами и ружьями, штурмующие какие-то здания, крики, кровь. Всё это странным образом переплелось со страхом за Нику, с предчувствием чего-то нехорошего, с голыми ногами этой Лены, мёртвой Лены, торчащими из-под короткой и неприлично задранной юбки. Но хуже всего было то, что он, Стёпка, был так напуган и подавлен, что совершенно не знал, что предпринять и куда бежать. Когда он, сломя голову, мчался сюда на пятьдесят четвёртый по одной из лестниц, мчался, перепрыгивая ступени и почти не держась за перила, пару раз споткнувшись так крепко, что только чудом не загремел на этой лестнице, не скатился вниз, пересчитывая все ступени, – наверно, в этот момент его вела только одна мысль: там, в больнице, отец, и он обязательно поможет.
Но отец не помог, и теперь Стёпка стоял перед всеми презираемым Поляковым и растерянно моргал глазами.
– Что же нам делать? А? – он сказал «нам», даже не задумываясь, может быть, потому что сейчас здесь были только они: он и Сашка Поляков. А ещё он вдруг испугался, что Поляков уйдёт. Оставит Стёпку одного, с его паникой, беспомощностью и абсолютной неспособностью чего-либо предпринять.
– Я не знаю, Стёп.
Вид у Сашки был не то, чтобы равнодушный, скорее, его волновали какие-то другие мысли, что-то своё, что было для него сейчас важнее. И Стёпкины заботы и тревоги его не касались. Они ведь даже друзьями никогда не были. С чего бы ему вникать в Стёпкины страхи. И всё-таки Сашка не ушёл, поднял голову и ободряюще улыбнулся.
– Послушай, может быть, Ника уже дома. Ты к ней заходил? Ну после того, как она ушла?
– Не заходил, – Стёпка покачал головой. – Да она бы и не успела вернуться. Я тебе говорю, она с этой Леной пошла, потому что та ей наплела чего-то про Шорохова. Что он её ждёт внизу.
– Ну так, может, она с Киром. Кира дома точно нет, я минут пятнадцать назад к нему ещё раз бегал, – Сашка осёкся, в глазах мелькнуло что-то, похожее на сочувствие, хотя Стёпка уж совершено точно не нуждался в сочувствии Полякова. – Извини, – пробормотал Сашка, опуская голову. – Я понимаю, что тебе это может быть неприятно, но они… Ника и Кир, они и правда могут быть вместе.
Ревность опять полоснула Стёпку, звонко хлестнула по лицу, и в глазах потемнело – а что, если Поляков прав, а он, как дурак, а они просто… И обида, от которой он, казалось, смог отделаться, вернулась снова, закружилась вокруг него, воздух наполнился злыми и презрительными насмешками. Неудачник. И кому уступил? Гопнику необразованному. Который двух слов связать не может. Который…
Нет!
Нет. Стёпка нашёл в себе силы остановиться. Это уже было. Ещё какой-то час назад он сидел у себя в комнате и жалел себя, как последний кретин. Предавался страданиям из-за неразделённой любви, думал только о себе. Идиот. Вместо того, чтобы удержать Нику, чтобы пойти с ней, да хоть просто за ней. И теперь вот…
– Хорошо, – Стёпка взял себя в руки и почти спокойно посмотрел на Полякова. – Пусть так. Может, ты и прав. Ну… что они вместе. Даже пусть так и будет. Только… только какого чёрта Шорохов тогда эту Лену послал. Почему он не к тебе обратился? А?
– Ну, во-первых, я на учёбе был в это время, – голос Сашки звучал ровно и неторопливо, и Стёпка с удивлением отметил по себя, что в способности сохранять спокойствие и трезвость ума Полякову не откажешь. – А, во-вторых, – тут Сашка чуть запнулся. – Во-вторых, Кир вообще очень непредсказуем. Мог и эту Лену попросить. А, в-третьих…
– А, в-третьих, – перебил его Стёпка. – Я труп её нашел на шестьдесят девятом. Вот уж совпадение так совпадение.
– Ну может и совпадение.
– Ты рехнулся совсем? Да? – Стёпка почувствовал, как лицо заливает краской, кулаки непроизвольно сжались. – Ты видел, что там, на этом шестьдесят девятом? Там какие-то катакомбы загаженные, мусор, грязь, вонь. Ты там вообще когда-нибудь бывал?
– Нет, – Сашка пожал плечами. – Но мне и не надо там бывать, чтобы представлять, что там может быть. Это же притон для всей местной гопоты. Там всегда по вечерам и выходным собираются, я это знаю. Ну… для разных там делишек. Наркотики, драки. И убийства, наверно. А Лена эта, она же с Татарином встречалась, ну проводила Нику к Киру, сама пошла к своему дружку, может, не поделили они чего, и Татарин…
Сашка вдруг замолчал, резко, словно ему кляп в рот сунули, и побледнел.
– Татарин…
– Татарин? Какой ещё татарин?
– Он же… – Поляков опять замер, потом махнул рукой. – А! Всё-равно это уже не секрет. Татарин – это отморозок один, кличка у него такая, но не суть. Это он в Павла Григорьевича стрелял. Он и подельник его – Костыль. А их кто-то нанял. Сверху. Савельев с Литвиновым здесь две недели это выясняли. А Лена Самойлова… она же…
– Горничная Рябинина, – закончил за Сашку Стёпка.
Они уставились друг на друга, молча, переваривая то, что только что вдруг дошло до обоих.
– Не мог Кир эту Самойлову попросить, – хрипло выдохнул Сашка. – Шорохов хоть и чокнутый, но такое уж точно не стал бы делать. И Ника… как она-то согласилась с ней пойти?
Поляков окончательно стряхнул с себя полусонное спокойствие, которое уже начало раздражать Стёпку, отринул какие-то свои, одолевающие его мысли и теперь собрался, закусил губу и что-то лихорадочно обдумывал.
– Она, Лена эта, Нике фотку показала, – вдруг вспомнил Стёпка. Нащупал в кармане тонкий пластик, вынул и сунул Полякову под нос. – Вот. Сказала, что ей Кир это дал.
При виде фотографии Сашка напрягся и ещё больше побледнел. А потом медленно проговорил:
– Кир сказал мне, что он… что он Никину фотку спёр из кабинета Павла Григорьевича, ну в тот раз, когда мы приходили. А потом он её потерял. На станции, где в Савельева стреляли. Он мне говорил. Я, конечно, не знаю, та это фотография или нет, Кир сказал – маленькая фотка, как на документы. А эта…
– На документы и есть, – растерянно проговорил Стёпка.
– Чёрт! – Сашка взъерошил светлые волосы. – Ты, наверно, прав. Ника в опасности. И Кир… Кир тоже. Скорее всего, они оба попали в ловушку. Пошли!
Стёпка удивлённо смотрел на Полякова. И в голову полезли совершенно неуместные в этой ситуации мысли. Он вдруг подумал, что Сашка – красив. Что у него правильные и приятные черты лица, он хорошо сложен. Странно, но Стёпка Васнецов, всегда обращавший внимание на внешность, никогда не думал о Полякове с этой точки зрения. И если бы его кто-то спросил ещё вчера: «А что, этот Поляков, симпатичный?», Стёпка бы, не задумываясь, презрительно фыркнул. Слизняк, с вечно опущенными глазами и сжавшийся от страха – симпатичный? Нет, конечно. И вроде бы ничего не поменялось – те же волосы, глаза, подбородок, те же пухлые, как у девочки, губы. И тем не менее, перед ним сейчас стоял другой Сашка. Спокойный и решительный. И этот новый Сашка был именно красив.
– Ну что ты?
– А… ну да…
Они быстро зашагали по коридору к лестнице. Сначала шли молча, потом Сашка заговорил:
– А там, на шестьдесят девятом, ты много успел осмотреть?
– Не знаю, – честно признался Стёпка. – Я – дурак, надо было хоть как-то отметить, с какого места я начал, но я даже не подумал. А потом, когда нашёл… труп, ну в общем, сразу побежал к отцу.
– Ладно. Там на месте разберёмся.
По лестнице вверх они побежали споро, ни одному из них даже в голову не пришло идти к лифту и ждать следующего по расписанию. Теперь они торопились, боялись не успеть, но, преодолев несколько пролётов, Сашка остановился.
– Чёрт. Стёп, я тоже дурак. Не надо нам на шестьдесят девятый.
– То есть как не надо? Ты чего?
– Понимаешь, я же тебе говорил, там, на этаже этом по вечерам вся местная шпана собирается. Сейчас сколько времени? Уже четыре? Скоро они туда набегут, ну не сейчас, а через час-два. Никто не будет там Нику прятать.
– Погоди, – остановил Сашкины рассуждения Стёпка. – Этаж большой и пустой, с кучей отсеков. И потом Кир же с Никой там прятались, ну тогда.
– Тогда, да, прятались, – согласился Сашка. – Прятались. Потому что Киру было негде больше спрятать Нику. Но сейчас, если её действительно заманили в ловушку, по-настоящему, то это такие люди, которые по мелочам не размениваются. И не будут они закрывать Нику там, где на неё может случайно кто-то наткнуться.
– Ну да, если это Рябинин, – протянул Стёпка.
– И Кравец.
– Кравец? – фамилия была знакома, он недавно слышал её, только не мог никак сообразить, где.
– Это мой начальник по стажировке. И тот разговор, про убийство генерала, который я подслушал. Это же именно Кравец говорил с Рябининым. И потом, когда Нику пытались похитить в прошлый раз…
– Так в прошлый раз это Литвинов был, это же все знают, – не выдержал Стёпка. Он снова запутался.
– Ну да, Литвинов. Но исполнителем был именно Кравец. Я это точно знаю, потому что я… – Сашка смутился, опустил взгляд. Но быстро справился с собой. – В общем, этот Кравец такая сволочь, ты даже не представляешь. Просто он сейчас работает на кого-то другого. А вот где он может держать Нику…
И вдруг Стёпка вспомнил, где он слышал фамилию Кравца. Только что слышал. И как он сразу не сообразил.
– Тридцать четвёртый! – выпалил он.
– Что «тридцать четвёртый»? – переспросил Поляков.
– Только что Савельев и этот, Литвинов… Они говорили с кем-то по телефону, а я в дверях стоял, пытался всё им сказать. Они упомянули эту фамилию – Кравец. И этот мужик, Литвинов, сказал, что надо посмотреть на тридцать четвёртом, что там какое-то место, специальное, и Кравец знает про это место…
Сашка наморщил лоб, прикусил губу. Он явно о чём-то думал.
– Саш, слушай, может, они, Савельев и Литвинов, пошли как раз туда, на тридцать четвёртый? И если Ника там…
Стёпка уцепился за эту мысль, как за спасительную соломинку. Но Сашка его надежды не разделил. Он отрицательно качнул головой.
– Нет, они пошли не на тридцать четвёртый. Они пошли ниже, на нулевой. На АЭС.
– А это что? Ты о чём? – в который раз за последние полчаса Стёпку сбила с ног новая информация, и никогда он ещё не ощущал себя таким дураком.
– На нулевом есть резервная атомная электростанция, её сейчас как раз запускают. И там какие-то проблемы. Мне Катя сказала, только она сама толком не поняла, – на Сашкино лицо снова наползла тень. – В общем, Савельев, Литвинов и Анна Константиновна с Катей пошли туда. А вовсе не на тридцать четвёртый.
– Тогда… а что теперь… – Стёпка понимал, что выглядит круглым дураком. Да он таким себя и чувствовал. – Получается, что же… на тридцать четвёртый?
– Да, – просто сказал Сашка. – На тридцать четвёртый. Пошли, только быстро. И нам надо на Северную лестницу, там как раз сейчас охраны на КПП нет. А по дороге я тебе всё расскажу, – Сашка был взволнован, но всё же нашел в себе силы улыбнуться. – И про АЭС, и про всё остальное…
Глава 2. Борис
– Стоять! Сюда нельзя! – навстречу им выступил военный, уже в возрасте, высокий, худой, с резкими чертами лица. – Пропуска предъявите!
На КПП их было трое. Тот, который вышел к ним, сжимая в руках автомат, явно главный, и ещё двое молодых ребят. Они переминались позади командира, с тревогой поглядывая на их группу. Особенно на десятерых солдат, которых привёл с собой Долинин.
Сразу за спинами военных, за КПП, начинался военный этаж – практически один огромный холл с несущими колоннами, подпирающими высокие потолки, и какими-то помещениями в центре, наверняка, укреплёнными. Что ж, организовано умно. Если кто-то прорвётся через первый блокпост, на открытом пространстве их будет легче перестрелять. При мысли о перестрелке Борис слегка поёжился и инстинктивно отступил на шаг назад, прикрывая собой Анну и Катюшу.
– Пропуск! – повторил военный.
Павел, стоявший чуть впереди Бориса, молчал, даже не предпринимал никакой попытки заговорить или что-либо сделать, подчёркнуто держался в тени, но Борис хорошо знал своего друга – Пашка оценивал обстановку, не выказывая никаких признаков торопливости, но в то же время быстро и чётко. Прошло не больше минуты, и вот Савельев едва заметно кивнул, и на передний план выступил Долинин.
Надо было отдать Павлу должное: в выборе соратника, за которым стояло пусть и небольшое, но всё-таки войско, он не ошибся. Владимир Долинин, крупный и мощный мужчина, с седым ёршиком волос, волевым подбородком и умными, проницательными глазами, был примерно их ровесник. Он уступал генералу Ледовскому в уме и хитрости, чувствовалось, что Долинин прямолинеен и в чём-то более резок, но он был предан Павлу, и эта преданность в их ситуации с лихвой окупала и недостаток изворотливости, и отсутствие гибкости.
– Полковник Долинин, – Долинин достал из кармана своё удостоверение и предъявил его военному, который преградил им путь. – Вы старший?
– Так точно, товарищ полковник! – военный вытянулся и козырнул. – Сержант Мадянов. У меня приказ – никого не пропускать без особого распоряжения капитана Алёхина или полковника Рябинина.
На лице старого солдата проступила решимость, и без того острые черты лица заострились ещё больше. Такие, получив приказ, будут стоять насмерть, а вот молоденькие парнишки, что топтались за спиной своего командира – с этими, возможно, не так трудно будет справиться. «А что? – в голове Бориса мелькнула шальная мысль. – Сейчас сила на нашей стороне, людей у нас больше, в крайнем случае этих троих можно и положить». Но он тут же отмёл эту мысль. Пашка прав. Силовое решение – крайняя мера. Да и открытое пространство, где их всех можно легко взять на мушку, тоже не добавляло оптимизма.
Пока они спускались в лифте, Павел коротко обсудил ситуацию с Долининым. Затевать перестрелку нельзя. Даже если они каким-то чудом и прорвутся внутрь, в административный сектор, кто может предположить, как пойдут дела дальше. Если исходить из того, что там человек сорок, то шансов совсем немного. А значит, надо пытаться договариваться.
– Капитан Алёхин – честный парень, – сообщил им Долинин. – Он понятия не имеет, что натворил Рябинин, но, судя по голосу, ему всё это не слишком нравится. Я попробую его убедить, чтобы он хотя бы пустил нас.
– Попробуй, Володя, – Павел покосился на Анну, стоявшую у противоположной стены лифта рядом с верной Катюшей, и помрачнел. – Попробуй. Жертвы нам не нужны. Сейчас главное – продолжить работы и помочь Руфимову.
И сейчас Долинин, уже после того, как они спустились с первого уровня на нулевой по Северной лестнице и столкнулись с людьми Рябинина на КПП, действовал в соответствии с решением Павла, то есть, пытался договориться.
– Товарищ сержант, свяжитесь с капитаном Алёхиным! – распорядился Долинин. – Доложите, что я жду его здесь, у северного входа. Выполняйте.
Мадянов медлил. Он бросил взгляд на военных Долинина, оценил обстановку, потом нехотя потянулся к рации.
– Сержант Мадянов, северный вход, – проговорил он, не сводя тяжёлого взгляда с Долинина. – У меня тут группа вооруженных людей, десять человек во главе с полковником Долининым и четверо штатских – двое мужчин и две женщины. Полковник требует вас лично.
Сквозь треск прорвался чей-то молодой, звонкий голос, вероятно, капитана Алёхина.
– Сейчас буду.
Треск прекратился, и рация замолчала.
– Ждите, – процедил сквозь зубы Мадянов, не двигаясь с места.
Все напряженно застыли.
– Что будем делать, если этот Алёхин окажется не таким уж честным, как нам бы хотелось? – прошептал Борис Павлу почти в ухо.
– Убеждать, Боря, – так же тихо ответил Павел. – Убеждать, пока не убедим. И ты в этом нам и поможешь. Лучше тебя никто не сумеет.
Борис невесело хмыкнул и уставился на сержанта, одной рукой всё ещё державшего рацию, а другой сжимающей автомат. Убеди такого, попробуй. Типичный солдафон. Есть приказ, и он не обсуждается. На таких людей слова не действуют, хоть тут Борис ему три часа соловьём разливайся. Если и капитан Алёхин окажется таким же, плохо дело.
К счастью, капитан Алёхин солдафоном не был. Это Литвинов понял с первого взгляда – как только тот в сопровождении двоих людей появился из недр яруса, приблизился к ним лёгкой, пружинистой походкой, лихо козырнул Долинину и повернул к ним с Павлом открытое мальчишечье лицо. Лицо, а не каменную маску, как у сержанта Мадянова.
Алёхину было не больше тридцати, среднего роста, подтянутый, тёмно-каштановые волосы острижены чуть длиннее, чем по уставу, не сказать, чтобы красавец, но женщинам такие нравятся – всё это Борис отметил как бы вскользь, быстро оглядывая капитана и тут же в уме просчитывая, как лучше себя с ним вести, если уж придётся. Впрочем, сразу вступать Борис не спешил, вполне возможно, что Долинин и без него справится с задачей, полковник производил впечатление неглупого мужика, умеющего говорить с людьми.
– Товарищ полковник. Я не могу вас пустить. У меня приказ, – щёки Алёхина зарделись румянцем. – Никто не должен покидать станцию или входить сюда без особого распоряжения. Извините, товарищ полковник.
– Пойдём, капитан, отойдём в сторону на пару минут, – голос Долинина потеплел. Было видно, что эти двое хорошо знакомы и симпатизируют друг другу, несмотря на разницу в звании и в возрасте.
Алёхин бросил быстрый взгляд на Мадянова, потом вздохнул и подошёл к полковнику, они вместе отошли в сторону. Борис стоял ближе всех и мог уловить обрывки их разговора.
– Да не могу я, Владимир Иванович! Никак не могу. Вы же понимаете, – доносился до Литвинова расстроенный голос капитана.
– Погоди, Максим, послушай меня. Раненые там, а у нас врачи, – терпеливо увещевал Долинин.
– Да хоть режьте, Владимир Иванович, не могу. Под трибунал же пойду! Рябинин орал так, что у меня уши заложило. Вы бы сами с ним… пусть он распорядится, и я запущу врачей. Это все, что ли, врачи, все четверо?
Долинин обернулся к Павлу. Тот понял, едва заметно кивнул и сделал шаг вперёд.
– Меня зовут Савельев, Павел Григорьевич. Я – Глава Совета. И я требую, чтобы нас пропустили на станцию, капитан.
Голос Павла прозвучал чётко, все замерли – и солдаты, охранявшие КПП, и военные Долинина, до которых, по-видимому, тоже не донесли всю информацию.
– Кто? – переспросил Алёхин, удивлённо уставившись на Савельева, и в его лице проступило что-то детское.
– Савельев, – повторил Павел.
– Максим, это действительно Савельев, – Долинин положил руку на плечо Алёхина.
– Но Савельев мёртв. Его убили.
– Не убили, капитан, как видите.
Капитан в замешательстве застыл. Потом упрямо тряхнул головой.
– Нет. Откуда мне знать, что вы – Савельев? У вас есть пропуск?
– Максим, это Савельев, – проговорил Долинин, но Алёхин снова покачал головой.
– Извините, Владимир Иванович…
– Ты мне не веришь?
– Если это действительно Савельев, – упёрся Алёхин. – Если это он, то что он тут делает? Почему не наверху? И почему сам не свяжется с Рябининым и не уладит всё через него? А?
– Послушай меня, капитан. Ты отдаёшь себе отчёт, куда именно вы влезли, и что там находится?
– Отдаю теперь. Просветили меня тут… некоторые. Все уши прожужжали и реактором, и атомной электростанцией. Она чем меня только не пугала. Только я не инженер, я – военный. И у меня приказ. Который я не то что нарушить не могу, даже обсуждать – и то права не имею!
– А если тебя просветили, капитан, то, значит, должен понимать, чем это грозит – не тебе или мне, а всей Башне, всем людям, которые тут живут.
На лице капитана отразилась борьба. Он посмотрел на Долинина. Потом перевёл взгляд на Павла. Снова покачал головой.
– Не могу я. Связывайтесь с Рябининым. Если вы действительно – Савельев, то Рябинин должен вас послушать.
Разговор явно заходил в тупик. Этот парень, Алёхин, по-своему был прав, и то, что станцию сейчас держал именно такой человек, а не кто-нибудь типа того же Рябинина, трусливый и безвольный, было в чём-то даже хорошо. Осталось только переубедить его, ведь чёрт его знает, как там всё дальше сложиться, и лучше уж иметь этого молодого капитана в друзьях, чем во врагах. Борис вздохнул и наконец подал голос.