Пропавшее кольцо императора. II. На руинах империи гуннов

Глава I. Смерть Аттилы

Взобравшись на самый зенит, полуденное солнце нещадно жарило. Вконец изнуренные стражники искали спасения от его жгучих лучей. Они втискивали свои бренные тела в малейшую появившуюся на высоких вышках и прочных стенах тень, на глазах укорачивающуюся и стремительно уменьшающуюся.

– О, Аллах! – взмолился начальник стражи. – Пошли нам тучку!

Тяжело пыхтя, толстущий караулбаши, обливаясь крупными каплями пота, обильно стекавшего с низкого лба, с крючковатого хищного носа, противными тонкими струями затекавшего за шиворот, совершал обход.

Не выдержал он, остановился, в изнеможении опустился на корточки, прикрыл глаза, стянул с головы кожаный шлем. Ну и жара! Если так дело пойдет и дальше, то до вечера он не выдержит.

– Посижу, – пробормотал караулбаши, покачиваясь на усыпляющих волнах Морфея, – подремлю, время скорей побежит…

Поклевывающий носом, разморенный стражник, стукнувшись лбом об столб, моргнул и открыл ошалелые глаза, перед которыми вдалеке размывчато замелькало приближающееся облачко пыли.

– Не спи, дружок! – подбодрил он сам себя. – Службу проспишь!

По скорости, с которой двигался небольшой отряд, стражник легко определил, что к ним кто-то сильно спешил. Может, это приближаются к городу гонцы? Что везут они с собой?

– С худой ли вестью скачут к нам верховые улакчи, – вслух начал размышлять воин, – или же они спешат сообщить о чем-то хорошем?

Пока он лениво раздумывал, всадники настолько приблизились, что вот-вот и скоро подъедут они к Внешним воротам.

Разморенный страж тяжело вздохнул. Пора ему, пора уже поднимать осевшего вниз и расплывшегося бесформенной грудой караулбаши.

Случись что, его же, бедолагу, запросто и сделают опосля крайним, мигом обвинят в лени и нерадивости…

– Тревога! – стражник стукнул деревянной колотушкой по колоде.

Начальник стражи очнулся, очухался, быстро подскочил и принялся суматошными движениями нахлобучивать на голову кожаный шлем и поправлять сбившееся снаряжение, едва в его затуманенное сладкими видениями сознание проникли беспокойные слова караульного.

– Чего раньше молчал, бездельник? – заволновался караулбаши.

Он живо припал к смотровой щели, вгляделся и немного успокоился. Впереди небольшого отряда скакали Ахмед-бек и его красавица-жена, привезенная молодым беком из их дальнего похода на Великий Устюг русская княжна Настенька, переименованная в Насиму.

– Ложная тревога! – обрадовался начальник стражи.

Смахнув едкую слезинку, выступившую от сильной рези в глазу, караулбаши облегченно выдохнул. На этот раз пронесло. От этих людей ожидать больших неприятностей особо не стоило.

И все-таки он неожиданно резво для своей тучной комплекции сбежал вниз и у въезда в ворота встречал важных гостей.

– Береженного сам Аллах бережет! – приговаривал главный страж.

Каждый и всякий, глухой и слепой в их в городе знал, что красавица-жена бека приходится Суюм-Хатун названной сестрой, сам он пользуется особым расположением к себе как булгарского эмира Габдуллы Юсуфа ибн-Салима, так и его сестры.

– Растяпа! – вспомнив, что упустил крайне важное, страж побледнел. – Чуть я не забыл! Следует немедленно послать во дворец гонца, чтобы известить эмира о прибытии наместника Сувара…

Оставив мужа одного ожидать появления эмира в огромной зале для приемов, Насима сама отправилась на другую половину дворца.

– Я к сестре… – кратко пояснила она.

По-простому и без объявления неслышно вошла она в гостиную, где расположились почтенный странник-дервиш, на протяжении нескольких дней ведший увлекательный рассказ о поисках княжичем Глебом, братом названной сестры Суюм-Хатун, следов предков булгарского народа, и его благодарные слушатели.

Боковым зрением заметив мелькнувшую в дверях тень, Хаджи Хасан приподнял голову, и его больше не отпускало ощущение того, что он уже где-то видел вошедшую к ним молодую женщину.

Но не мог он вспомнить, когда, где и при каких обстоятельствах. За свою жизнь он побывал в стольких местах и стольких людей повидал, что времена и события иногда начинали причудливо накладываться друг на друга, и тогда приходилось ему искать кончик ниточки, за которую потом почти всегда удавалось вытянуть всю цепочку той или иной истории.

– Мир этому дому! – поклонилась Насима. – Да ниспошлет Великий Аллах благополучия всем, живущим под его крышей!

– Мама! Анай! – радостно вскрикнул мальчишка, подбежал к матери.

Недовольно всколыхнулись пушистые реснички Суюм. Укоризненно прищурились ее блеснувшие глаза. Но ни одного словечка не сорвалось с ее красиво очерченных уст.

– Кто он? – шепотом спросила гостья.

– Мама… – удобно устроившись на женских коленках, затараторил мальчишка, – этот путник пришел в наши края издалека! Он исходил столько стран, столько всего знает, рассказывает такое! Он, оказывается, встречался где-то с дядей Глебом!

– Что?! – сердце у Насимы на мгновение замерло и пустилось вскачь.

Давненько уже далеко внутрь загнала она все думы-думки про своего пропавшего брата. Глеба послала ее названная сестра Суюм на поиски следов, которые оставили на жизненном пути народы, поселившиеся на берегах Камы и Волги. Она не надеялась когда-нибудь вновь увидеть его. Что толку постоянно думать об этом и только бередить душу напрасными надеждами и никому не высказанными упреками.

– Странник всякого поведал нам!

– Что-то, Улугбек, – женские глаза печально моргнули, – случилось с твоим дядей? Я угадала?

Только теперь, связав все вопросы их гостьи, Хаджи Хасан вспомнил, где он мог видеть это лицо.

Женщина, так по-свойски вошедшая в покои, была очень похожа на Галиба, своего брата. А вот сын ее Улугбек нисколько на нее не похож.

Пристально глядя то на Насиму, то на ее сына, то на хозяйку, он все больше приходил к выводу о том, что мальчик больше всего похож на Суюм-Хатун, хотя разумных объяснений этому сходству не находил.

– Скажи, почтенный путник, что с моим братом? – спросила Насима, немного спустя. – Мы знаем, что он, объехав полсвета, побывал у нас, в Болгаре, оставил пространственное послание. Что случилось с ним после того, как они покинули Болгар?

– Я расскажу со слов самого Галиба после того, как доскажу историю про вождя хуннов Аттилу и ушедшие с ним в поход племена булгар…

…Немало ходило по их свету самых различных слухов об истинной причине кончины великого вождя…

…Темник Иштуган, внук темника Тугана, стоял и угрюмо смотрел на поднимающиеся огромные языки пламени, пожирающего тело умершего повелителя хуннов, и мучительно думал. Еще дед говорил ему, что эта война со всеми и против всех ни к чему хорошему не приведет. Когда-то этому безумию придет конец. И тогда весь мир ополчится против них.

Мрачные предчувствия окружили и захватили его. Он не услышал, как кто-то подошел сзади, и очнулся только после того, как почувствовал на своем плече тяжесть чьей-то властной руки.

– Это ты, Дулу… Прости, я не заметил, как ты подошел, – Иштуган почтительно приветствовал прославленного военачальника.

Дулу был одним из главных вождей союза племен булгар, савиров и барситов, составляющих одну из основных сил хуннского войска.

Отважный Аттила сумел своим мечом и авторитетом объединить многих тех, кто искоса поглядывал, как на самих хуннов, так и на кое-кого иного. Прежние враги вроде и не ссорились, но руки для крепкого пожатия друг другу никогда не протягивали, словно чего-то дожидались.

Вот и дождались…

– Что задумался, темник, какие черные мысли гложут тебя?

Неспроста задал свой вопрос старый военачальник. Хотел прощупать одного из своих командиров. Хорошо понимал, что время для принятия окончательного решения уже пришло. Если накануне мыслить об этом считалось рано, то завтра, может быть, станет и поздно…

– Я думаю, Дулу, – с кривой усмешкой ответил Иштуган, поднимая, не пряча свои огромные черные глаза, бездонные, как два омута, доверху наполненные горьким сожалением и досадным непониманием, – о том, что произойдет со всеми, когда наступит неотвратимое похмелье…

Слишком веселые поминки устроили хунны для своего безвременно ушедшего вождя. Словно они хотели забыть нечто, что связывало их всех вместе, после чего начнут они старательно ворошить прежние обиды.

– Тяжелым оно будет, темник, тяжелым, – вождь булгар нахмурился. – Я думаю, что нам следует уходить до того, как оно начнется, чтобы не участвовать в заглавной роли в очередном буйном празднике смерти.

– Я дал команду своему тумену готовиться к походу, – глухо обронил темник, напряженно ожидая, что скажет на это старый военачальник.

Отрешенно глядя на то, как веселится, орет и поет толпа, скачущая вокруг поминального костра, Дулу медлил с ответом, размышлял.

Видно, это последняя ночь, когда они все еще вместе. Уже завтра их мечи и копья начнут искать новые жертвы и, скорее всего, отыскивать их среди прежних соратников…

– Это правильно, – наконец, его губы разлепились. – Пора выступать. Ты решил, Иштуган, куда поведешь своих людей?

– Мой дед говорил мне, что на слиянии двух великих рек Итиль и Чулман-су жили наши предки. Оттуда уходили наши воины в поход. Я должен вернуть их детей и внуков домой.

– Счастлив тот, кто имеет Родину… – старый полководец незаметно вздохнул. – Хорошо, когда есть, куда идти, есть, к чему стремиться…

Да и они когда-то ушли не с самых плохих земель, расположенных возле Кара Денгиза. Только там уже, верно, поселились другие племена, которые вряд ли просто так захотят потесниться…

– Что будешь делать, темник, – неожиданно спросил Дулу о том, что ему и самому не давало покоя, – с теми, кто не вашего роду и племени, кто пристал к вам по дороге войны?

Знал он, давно уже стало непреложной истиной, что насильно ни для кого мил не будешь. Насильно таща за собой всех многочисленных и разноплеменных людишек, прибившихся к продвигавшемуся на страны заходящего солнца войску хуннов, где сознательно, а чаще всего, по принуждению, не так уж далеко и до мелких вспышек обидчивых ссор и возникновения куда более глубокого и серьезного раздора.

– Неволить я никого не стану. Пусть, – Иштуган широким взмахом повел рукой вправо от себя, – каждый сам выбирает для себя дорогу. Хватит им быть слепыми исполнителями чьей-то воли. Пора подумать и выбрать дорогу, по которой они хотят идти. Чтобы потом, опомнившись через много-много лет, не искать себе виноватых в своей показавшейся им обидно неудавшейся судьбе.

То ли осуждая, то ли одобряя его решение, Дулу покачал головой. Дело, святая обязанность каждого их воина – исполнять любой приказ своего командира. Но, может, тут Иштуган прав. Собираясь в дальний путь, не стоит брать с собой и весь приставший к ним по дороге мусор. Возможно, пришло время очисть свои ряды от всякой ненужной шелухи перед дальним походом, чтобы потом не возиться с нею.

– Зерно разума в твоем решении есть. Однако оно расплодит бродяг. Немного времени пройдет, и все они начнут грабить на дорогах. Пусть несогласные с твоим решением воины со своими семьями переходят ко мне. Я приму всех. У меня им тоже найдется дело по душе. Когда вокруг живет непрекращающаяся война между народами, трудно оставаться в стороне от нее. А все они, прежде всего, воины, и их жизнь – это война…

– Куда ты, Дулу, собираешься повести свои тумены?

– Мы, – не сразу, быстро оглянувшись по сторонам, понизив голос, ответил военачальник булгар, – пойдем к Румскому императору Льву.

– Лев ждет тебя? – усмехнулся Иштуган и испытывающе посмотрел на старого полководца.

Насколько ему помнилось, прежде они все время только и делали, что довольно успешно воевали с императором Рума и его союзниками.

– У нас со Львом давно, – улыбка, нет, тень улыбки скользнула по обветренным губам, – существуют определенные договоренности.

– Ты, Дулу, – не сильно удивляясь услышанному, спросил Иштуган, – вел переговоры за спиной нашего верховного вождя?

В стороне от них снова усилился шум. Один из сильно подвыпивших удальцов с размаху швырнул в огромный костер толстый и узловатый сук. К небу взметнулся дрожащий и рассыпающийся тысячами ярких и моментально гаснущих звездочек сноп золотистых искр. Мгновенно же раздался восторженный всплеск дико орущих пьяных голосов, и старый воин ответил не сразу.

– У нас в этой жизни у каждого своя дорога. Аттила шел по своей дороге, а мы старались найти свой путь. В последнее время наши мысли частенько не совпадали. Наш правитель уже на пути к небытию, а нам еще жить. Тот, кто живет одним днем, плохо кончит…

Чуть погодя Дулу высказал давно выстраданную мысль про то, что если бы Аттила послушался их всех и не отвернул от Рима, отдал приказ взять его штурмом, все могло бы сложиться немного иначе или совсем по-другому. Если бы он не тащился в постель к девке Ильдико, как его и ни отговаривали от этой свадьбы.

Затаив в своей усмешке недосказанное, Иштуган произнес:

– Удачи вам всем, Дулу. Помните, что там, куда мы пойдем, живут ваши сородичи. Если вам станет совсем худо, идите к нам.

– Я запомню, темник, – военачальник булгар кивнул головой. – Ты знаешь, что я держу в руке? – в отблесках играющего пламени тусклым светом блеснуло чудное кольцо.

– Это, – Иштуган удивленно приподнял брови, – кольцо императора с таинственными надписями великого Соломона…

Проговорился он, и тут же укорил себя за поспешную болтливость. Но столь велико было его изумление при виде диковинного перстня, про который ходили многочисленные легенды.

Но то, что его все время носил на своем пальце вождь хуннов, было ведомо немногим, только избранным.

– Я знал, – Дулу негромко рассмеялся, – догадывался, что ты в курсе истории этого перстня. Твой пращур, скорее всего, узнал от Турая.

Прославленный во многих сражениях полководец Турай, ведущий свой род от одного из булгарских племен, был очень близок к правителю хуннов Маодуню. С той поры прошло много-много веков, а память о тех великих днях всегда бережно передавалась от отца к сыну, от деда к внуку и почти в неизменном виде дошла до них.

– Откуда оно у тебя? – осведомился Иштуган, прекрасно понимая, что это кольцо случайно в руки булгарского вождя попасть не могло.

Несомненно, как мнилось ему, этому предшествовало нечто, что пока никак не укладывалось в его голове.

– Наш канувший в лету вождь сам перед своей смертью отдал его мне. И ты первый, кто об этом знает…

– Зачем он отдал тебе? – темник непонимающе прищурился. – У него есть прямые наследники. Он должен был отдать свое кольцо самому достойному из них. Или я что-то не пойму…

Усмехнувшись, Дулу коротким взглядом показал на беснующихся рядом с поминальным костром вождей хуннов. Среди них находились и наследники ушедшего в иной мир отца.

– Аттила предчувствовал, что конец его близок. Говорят, нагадали ему, что он умрет в постели белокурой красавицы. Видно, он испугался, что его многочисленные сыновья прямо на похоронах устроят кровавую резню из-за права носить перстень на своей руке. Вызвал меня к себе и тишком всунул. Но сначала мы долго с ним говорили…

В какой-то момент Дулу уже пожалел о том, что раскрыл тайну перед темником, и не стал распространяться о том, что Аттила распорядился отдать впоследствии кольцу тому, кто сможет объединить все племена и народы, какого бы роду-племени он бы ни оказался…

– Аттила, – неожиданно спросил Иштуган, меняя тему разговора и уходя в сторону от кольца, – он не сказал тебе, почему он не разрушил Рим? Победа ходила от него всего в двух шагах…

Этот вопрос, подобно мечу в ножнах, уже много дней не давал ему покоя. Наверное, этот же вопрос невидимой клинописью был выбит на каждом камне Вечного города. Город городов Рим по-прежнему жив, и продолжает жить, устремленный в вечность, назло всем их пожеланиям.

За что пощадил его вождь хуннов? Почему после не выигранного, но и ничуть не проигранного сражения на Каталаунских полях он не отдал приказ и не стал преследовать отходящие войска Аэция?

Нет, не может считаться победителем тот, кто не разрушил столицу государства, против которого пошел уничтожающей войной.

Извечный закон всех войн. Страна, превращенная в жалкие руины, но сохранившая свою столицу, может пережить горечь своего поражения.

Наслоения лет погребут под слоем пыли нетленной истории самую досадную истину, через столетия летописи исправят и перепишут в угоду очередному правителю. У времени удивительно короткая память…

И потому до потомков доживают лишь легенды – они героические и величественные…

Признать свое поражение – самое мучительное испытание…

Идти к новой победе под знаменем предыдущего поражения – удел сильного народа…

– Аттила часто вспоминал про тот пир…

Шумный пир был в самом разгаре.

В глубине полутемного зала за длинным столом восседал Аттила. По правую руку от него расположились его самые старшие сыновья Ирнек, Дингиз, Иллак, рядом с ними – сыновья королей разных стран. Слева от Аттилы пристроились его жены, самые любимые и…

В середине зала на самой освещенной открытой площадке под звуки тихо льющейся мелодии танцевали полуобнаженные наложницы.

Легкие, как незримое дыхание теплого степного ветерка, страстные и соблазнительные движения прекрасных дев, плавные покачивания гибких юных тел, матово мерцающих сквозь дымчато-шелковистые шаровары и короткие туники, сопровождались нежнейшим звоном серебреных монет, украшающих их длинные косы и тонкие изящные запястья.

На мужественных, с хорошо различимыми следами усталости лицах мужчин легко читалась радость жизни. Их мечи, вложенные в ножны, еще хранили на себе пьянящий запах крови.

Аттила привел с собой на Каталаунскую равнину около ста тысяч хуннов и союзные германские и кельтские племена. С ним пришли гепиды, словены, бургунды, тюрингцы…

Во главе армии противника стоял благородный Аэций. С ним пришло около сотни тысяч римлян. Остальное его войско составляли наемники из германо-кельтских племен. Были франки, хорваты, македонцы, этруски, черногорцы, сиракузцы, забывшие своих древних предков – скифов…

До самого захода солнца равнина оглашалась скрежещущим звоном затупившихся мечей, свистом жгуче жалящих стрел, короткими, как всплеск боли, вскриками и протяжными стонами людей. Земля и сама словно содрогалась в болезненных конвульсиях.

Обе армии потеряли бесчисленное количество своих воинов. Но ни одна из них не уронила наземь свое знамя, и страшный бой закончился ничем: не было проигравшего, и победившего не было…

К исходу дня Аэций приказал своей армии отступить. Догнать и растерзать отступающую армию ничего не стоило, но…

Аттила не стал преследовать. Почему он не сделал этого, почему? Он, кому такое понятие как нерешительность никогда не было присуще…

Что не позволило Аттиле сделать тот самый шаг, который мог запросто изменить весь дальнейший ход истории? Но он не отдал приказ, а потому события пошли по иному пути.

Тяжелые думы бороздили усталое лицо вождя, отбрасывали на него сумрачную тень. Между тем пир был уже в разгаре. Карачи разливали в серебряные кубки высоких гостей огненное вино – кровь солнца.

Лишь перед Аттилой стояла чаша из обыкновенного сандалового дерева – не пристало ему, стоящему выше всех, преклоняться серебру да злату, подавая дурной пример своим подданным.

Не один и не два раза взор вождя останавливался на дальнем конце стола, где велась весьма оживленная беседа, старательно укрываемая от гостей, сидящих за другими столами.

– …Что скажешь мне, друг Визигаст? – пригнувшись к уху соседа, прошептал король Ардарих.

– То, что я могу тебе сказать, – сквозь густую бороду ответил король ругов, – хорошо известно всем нам. Гнет хуннов невыносим. Он никого не слушает. Я просил его выступить в поход против Рима, но он мне ничего не ответил. Когда же, наконец, его свергнут?

– Когда его свергнут Боги, – вмешался Гервальт.

Король Ардарих задумчиво молчал.

– Ты храбр и горд, как весь твой благородный народ. Должен ли я напомнить тебе о том, что ты сам знаешь? И терпишь все подобно нам? Хунн господствует повсюду. Ни Рим, ни Византия не дерзают сами один на один выйти против него! А страшного Гейзерита, бича морей, он называет своим братом. Он покорил все народы от Византии на востоке до Янтарных Островов Северного моря. И каково его господство? Один произвол! Иногда, по прихоти, он великодушен, но вместе с тем никто другой, как хунн, не отличается жестокостью, насилием, святотатством… Ни короли, ни поселяне, ни бедные женщины не могут считать себя в безопасности от его прихотей и желаний. Но из побежденных им народов только с нами поступает он безжалостнее всего, с нами, белокурым и голубоглазым племенем, считающим своими предками Асгардов… Нас, германцев, как прозвали нас римляне, он стремится не только подавить, но и перед всеми опозорить. И так он поступает со всеми…

– За исключением меня и моих гепидов, – слегка выпрямившись, прикрыв ладонью непонятную усмешку, произнес король Ардарих.

Сильно уязвленный откровенными словами короля гепидов, Дагхар выдавил из себя, оглянувшись в сторону верховного вождя:

– Это сущая правда. Тебя да еще остгота Валамера он называет своим копьем и мечом. Вас он уважает. Но за какую цену! И в награду за что?

Осторожный в своих мыслях и словах король гепидов молвил:

– В награду за нашу верность, юный королевский сын.

– Но неужели, друг Ардарих, – заговорил король Визигаст, – ты не жалеешь своих соплеменников, соседей друзей? Да, доселе он щадил права гепидов и остготов и соблюдал договоры с ними…

Но как же мы, все остальные? Мои руги, скиры Дагомута, герулы, лангобарды, квады, маркоманы, тюринги, твои швабы, Гервальт. Разве он не считает своей величайшей радостью произвольно нарушать всяческие договоры, даже с теми из нас, что всегда оставались ему верны?..

Вас он почитает. Вас награждает богатыми дарами, отдает вам долю в добыче, за которую вы даже не сражались. А нас он только угнетает и отнимает у нас нашу собственность. Как ты думаешь, разве все это не возбуждает ненависть и зависть?

Разглаживая седую бороду, Ардарих тяжело вздохнул:

– Конечно, это неизбежно. Для того чтобы управлять такой огромной державой, порой приходится действовать и поступать не всегда праведно.

– И он поступает грубо, – с горячностью продолжил король ругов, – с той целью, чтобы довести нас до отчаяния и восстания.

– Чтобы вернее уничтожить вас, – печально подтвердил Ардарих. – Чем слабее мы все станем, тем легче держать нас всех в узде…

– К этому хунн еще добавляет оскорбления и позор. Так, в придачу к ежегодной дани тюрингов он потребовал прибавку из трехсот девушек… И все эти юные девы непременно изопьют всю чашу позора, розданные в наложницы знатным хуннам и приближенным Аттилы.

– Я убью его! – глаза молодого Дагхара налились кровью.

– Т-с-с-с… И так на нас уже стали обращать внимание пирующие с соседних столов.

– Не удастся, – Гервальт скептически пожал плечами. – Ты и близко не подойдешь к нему. Его хунны с ним повсюду и всегда окружают его тесной толпой, как пчелы улей в лесу. Каким бы отважным и умелым ни слыл бы выступивший против Аттилы, он сто раз успеет умереть от их длинных мечей и острых ножей.

– Надо выступить против него сообща…

– А храбрые тюринги согласны? – прищурившись, спросил Ардарих.

Вот и он решил прощупать почву для готовящегося заговора.

– Они согласны, – кивнул Визигаст, – я узнавал. Они в негодовании. Неужели все наши жертвы зря? Течение реки остановила масса трупов, и волны ее залили берега кровавым потоком.

– Все до сих пор стоит перед моими глазами, – выдавил из себя стон Ардарих. – Двенадцать тысяч гепидов легли на поле битвы…

Король стиснул зубы. Погибли их самые лучшие отряды, брошенные неумолимой рукой верховного вождя хуннов в самое пекло сражения. Не скоро его обескровленное войско сможет обрести прежнюю силу…

– И после всего этого мы должны отступить?

– Мы своей кровью залили все поля…

– Пока не все! – буркнул Визигаст. – Его намерение на следующую весну гибельнее всех прежних. Он уже отдал приказ созвать все свои народы, а их несколько сот, из обеих частей света.

– Кому на этот раз грозит беда? – спросил Гервальт. – Востоку?

– Или, – усмехнулся Дагхар, – или Западу?

Заговорщикам хотелось знать, куда на сей раз обратит Аттила свой меч, не знающий пощады. На Константинополь или на Рим?