Бестиарий

Часть I. Подростки

Лёвка

Котёнок был похож на город, на улице которого он оказался в луже в конце ноября, в оттепель. Ранее выпавший снег всмятку размесили тяжёлыми сапогами и ботинками. В Сибири это зимний месяц, никто не переобувается, если немного потеплело. Котёнок выглядел как кусок старинного купеческого салопа на меху, когда-то богатого, но истёршегося о время. Сам город был такой: с купеческим бесшабашным размахом домов, которые строили по проектам столичных архитекторов, но со скупыми на ширину улицами. Не пожалеем рубль на пушнину, но сэкономим копеечку на карманах. Весь город был такой, и многие жители его – тоже.

Лёвка шёл из магазина, стараясь почаще залезать в жидкое снежное крошево. Он не хотел выходить из дома, потому что в ноябре жизнь подростка становится совсем невыносимой. Особенно когда нежданное тепло сопровождается отсутствием солнца. Но мама, чтобы социализовать сына, раз в неделю отправляла его в магазин с небольшим заданием. Хлеба купить или молока. Промокшие ноги стыли. В арке, ведущей во двор его дома, в лицо Лёвке подул почти тёплый ветер. Послышался писк. Крыса? На краю лужицы сидел маленький мокрый котёнок, на загривке топорщилась густая чёрная шерсть. Он поднял голову с большими ушами и повелительно пискнул. Лёвка чуть не поскользнулся, когда попытался взять котёнка: оставил в сторону полупарализованную левую ногу, которая почти не сгибалась, и осторожно наклонился. Котёнок сам шагнул в ладонь. Лёвка, с трудом выпрямившись, расстегнул здоровой рукой куртку и запихал котёнка за пазуху. Белая футболка мгновенно промокла и испачкалась. Лёвке это понравилось: найдёныш уже оставил след в его жизни.

В квартире котёнок освоился быстро, будто жил там долго, просто выходил погулять и вернулся. Лёвка первым делом налил ему молока и смотрел, как котёнок его нюхает, трогает лапой, а потом отворачивается, как показалось Лёвке, презрительно. Ладно, решил он, добуду что-нибудь другое, но сначала – помыть. Он знал, что кошачьи не любят воду, кроме тигров, но зверёк сам запрыгнул в таз и замурчал, по воде пошли волны. Котёнок плавал и резвился, шерсть облепила его, и Лёвка увидел нечто необычное. Во-первых, у него были перепонки между пальцами. Во-вторых, на хвосте шерсть была очень короткая и редкая, хотя остальное тело покрывал густой мех. Лёвка пощупал хвост и понял, что он плоский и широкий. Как у… бобра! Он вынул котёнка и завернул его в банное полотенце с головой. Не спешил разворачивать, будто надеялся, что ему почудилось. Но котёнок заворчал, неожиданно мощными лапами он пробил себе путь из махрового кокона, спрыгнул с колен и начался вылизываться.

Лёвка потянулся к телефону. Интернет выдал виверрового кота-рыболова, у которого есть перепонки – для ныряния за рыбой. Но на фото красовались коричнево-серые, пятнистые котяры с небольшими круглыми ушками и тигриной мордой с близко посаженными глазами. Найдёныш был другой. К тому же у виверрового кота хвост обычный – плотная пушистая палка. У сфинксов есть перепонки, но они уж совсем непохожи на обычных кошек, инопланетяне какие-то. Так называемый бобровый хвост встретился у шотландских вислоухих котов. Лёвка листал картинки, поражаясь обилию кошачьих на планете, коротко взглядывая на своего котёнка. И тут ему попалось странное изображение, от которого он подпрыгнул. Бабр. Мифическое животное, которое изображено было на старом гербе сначала Якутска, а потом Иркутской губернии. Баабыр по-якутски – амурский тигр, который в давние времена захаживал на север Сибири. Перепонки и бобровый хвост тигру в XIX веке приделали столичные чиновники из геральдической палаты, не понявшие слово «бабр», когда рисовали новый герб губернии.

– Ты бабр? – растерянно спросил Лёвка котёнка, как будто тот мог понять и ответить.

И тут пришла мама. Котёнок вышел к ней вслед за Лёвкой.

– Ты котёнка подобрал, – догадалась она. – Когда ходил в магазин.

– Да, я купил хлеб. Такой, как ты сказала. И не выронил по дороге. А он в луже сидел, дрожал. Я его уже помыл.

Мама подхватила котёнка с пола таким движение, словно смахнула кляксу. Он устроился у неё на ладони и серьёзно посмотрел маме в глаза. Лёвка ждал, когда мама заметит перепонки и бобровый хвост, она словно и не видела. Лёвка пытался понять, о чём думает мама, но, как обычно, не мог. Вроде бы вот эта лёгкая морщинка у рта у людей означает сомнение. Или гнев?

Запомнить это невозможно

– Такая морока с этими котами, Лёвушка!

– Мама, он мне нужен.

– Для чего?

– Чтобы быть счастливым.

– Да? – с сомнением протянула мама.

– К тому же мне нужен объект заботы, чтобы я повышал в себе ответственность, осваивал базовые навыки ухода за живым существом.

– Да, Лёвка, наловчился ты формулировать как психолог. И манипулировать родной матерью – тоже.

– Я с ними вырос.

Мама выплеснула чёрную каплю на пол и вздохнула.

– Для твоего счастья, исключительно для него. Оставляем! Надеюсь, папа не будет против. Он любит кошек.

– Мама, а ты ничего такого не замечаешь в котёнке?

– По-моему, обычный, уличный. Беспородный. Как ты его назовешь?

– Бабр.

– Хм. Странно. Ну ладно, это твой кот. Хоть Васькой, хоть Пикселем назови.

Мама, программист по профессии, вообще-то могла бы придумать более интересное имя для кота. Но всё равно, он – Бабр.

– А Бабр сможет без меня дома остаться, когда я пойду завтра в школу?

– Ну, ты же всего на один урок, это быстро. Думаю, котёнок переживёт твоё отсутствие. Если ты хочешь найти оправдание, чтобы не ходить в школу, считай, твоя затея провалилась.

Один урок в школе вместе с непознаваемыми, одинаковыми людьми, которые номинально назывались одноклассниками, был пустым – обществознанием. Никаких знаний из него Лёвка из него снова не почерпнёт, зато, как считается, ему будет полезно пообщаться со сверстниками. Во плоти, а не в электронной оболочке. Не всё же видеть исключительно родителей, врачей и психолога. Не считать же за людей случайных прохожих и продавщиц в соседнем магазине! Лёвка даже не смотрел на них, это было лишней информацией для мозга. Впрочем, одноклассники проходили примерно по тому же разряду – запомнить и опознать их Лёвка не пытался. Они платили ему примерно тем же, старательно не замечали странного парня. Для Лёвки это было лучше всего, он и представить не мог, что бы делал, если бы кто-то из класса попытался с ним подружиться.

Можно было бы вообще обойтись без походов в школу три раза в неделю, но они были записаны в индивидуальной программе абилитации как обязательные. Всё остальное время Лёвка учился дома, потом сдавал тесты и экзамены, тоже дистанционно, не входя в физическое соприкосновение с учителями.

В школу он ходил одним и тем же путём. Она стояла почти рядом с домом, только надо было его обогнуть с правой стороны, пройти небольшой аллеей, которая упиралась в киоск с мороженым, и перейти малопроезжую дорогу. И Лёвка постоянно цеплялся взглядом за якоря: вот тополь с веткой, похожей на крюк, вот покатая скамейка, вот облезлый бок киоска, выкрашенная в истошно-синий цвет (в глазах начиналась пульсация) калитка в школьный двор. Когда несколько лет назад скамейку сломали, Лёвка отказался идти дальше: там явно бушевало опасное море, чьи шторма могут разбить вдребезги даже такой оплот стабильности, как скамейка. Маме пришлось через сайт писать жалобу в администрацию района – от имени окрестных старушек, лишенных гарантированного Конституцией РФ права на отдых после прогулки на свежем воздухе. На удивление, местные власти отреагировали быстро – скамейку поставили новую, и Лёвка к ней привык за каких-то пару месяцев.

Раньше мама вела Лёвку до самого класса, но потом она всё дальше давала ему пройти одному каждую часть вытверженного наизусть пути. Последним этапом стало сопровождение по подъезду вниз. Но когда стены выкрасили в другой цвет, а Лёвка почти не отреагировал, мама стала отпускать его у одного. Правда, она всегда следила из окна его комнаты, оно выходило на школьный путь, тот просматривался почти весь. Лёвка подходил к аллее и оборачивался, ища глазами маму в окне.

И потому взять тайком с собой бабра в школу оказалось не так уж и трудно. Лёвка просто расстегнул рюкзак, и котёнок сам туда запрыгнул, словно дрессированный. Мама, надевая рюкзак сыну на спину, не почувствовала лишней тяжести. Пока Лёвка неспешно шёл в школу, котёнок сидел тихо, но в вестибюле, который накинулся на Лёвку рёвом и гулом, Бабр заворочался, пустил в ход коготки, слишком тоненькие, чтобы процарапать жесткую ткань рюкзака.

– Тише, сиди смирно, потом я тебя достану, – сказал Лёвка в чужую куртку, оказавшуюся у него перед лицом в раздевалке, чем вызвал смех каких-то малявок, которые крутились поблизости.

Лёвка выглядел странно на фоне сверстников, которым современная мода, продвинутые родители и свободные школьные правила давали волю самовыражения. Подстрижен он был одинаково всю жизнь. Совсем маленького его стригли родители, если удавалось уговорить и хоть как-то зафиксировать, и фотографии тех лет запечатлели весьма забавные прически. Когда, наконец, Лёвка согласился, чтобы пришедшая домой парикмахерша (подружка мамы, которую он знал всю жизнь) подстригла его более-менее профессионально, он определил свой внешний вид на годы вперёд. И с тех пор носил только канадку с индивидуальным уклоном в стиль, который папа называл по-старинному – «сын лавочника», тонкие серые волосы послушно лежали, если зачесать из набок. Сейчас так мальчишек не стригли.

И не одевался никто, как Лёвка. Школьной формой ради редких походов в класс родители не заморочились, сын явно бы отказался её надевать. Он носил из года в год один и тот же фасон джинсов и свитеров, тех же цветов. Аккуратно – и ладно. Школа была в курсе особенностей ученика, и раз уж обучался преимущественно дома, претензий к внешнему виду не выкатывала. Так что выглядел Лёвка как откровенный додик, о чём, разумеется, не догадывался, и что в любом случае не имело бы для него ни малейшего значения.

В классе Лёвка тоже садился за одну и ту же парту, около двери, в первом ряду. Но ему каждый раз подсаживали разных людей, чтобы он осваивался, привыкал, знакомился. Лёвка, конечно, никого не запоминал, кроме одного парня, от которого резко пахло тухлым багом. Запах в целом ассоциировался с ненужными походами в школу, и Лёвка его терпел, раз уж пришёл. Другая особенность одноклассника была в том, что он громко смеялся. Звуковая волна ударяла Лёвке в ухо, вызывала резонанс в организме, приводящий к разбалансировке. Один раз Лёвку даже вырвало в проход, он успел согнуться, чтобы не попало на парту и одежду.

Почему-то парня сажали к нему чаще всего. Вот и на этот раз он сгрёб здоровую Лёвкину руку, крепко пожал, но не успел ничего сказать – начался урок. Лёвка вытянул тетрадку из рюкзака вместе с Бабром, который вцепился в неё. Котёнок отряхнулся, сел посередине парты и начал вылизываться. Лёвка гладил его, испытывая удовольствие от прикосновения к шелковистой, чуть влажной шёрстке. Одноклассник оглушительно заржал, все повернули головы. И пару минут заворожённо смотрели, как дурачок, которого зачем-то навязывают им уж несколько лет, водит рукой по воздуху, уставившись неизвестно на что.

Тимур

Девятый класс дался Тимуру с трудом. Он совсем потерял интерес к учёбе и не скрывал этого. Учителя особо не ярились, им хотелось дотащить Тимура, как и несколько других проблемных подростков, до экзаменов, выдать копеечный аттестат и искренние напутствия во взрослую жизнь. Но Тимур не понимал, что ему делать в ней, чем заниматься.

Отец находился в колонии уже давно, Тимур его почти не помнил. Сидел он далеко на севере, везти туда Тимура на свидание у бабушки, с которой он жил, не было сил и денег. Она сама-то выбиралась к сыну не чаще раза в год. Тимур сам не хотел ехать. Трястись на поезде трое суток, потом ещё на чём-то ехать, чуть ли не на оленях, ждать, тащить тяжёлые сумки с едой, и для чего? Чтобы изнывать от скуки, пока бабушка рыдает перед почти чужим человеком. Матери подросток вообще не знал. Бабушка ничего о ней существенного не рассказывала, только одно – пропала она, когда Тимур был грудным. Ну, пропала и пропала. Тоже неинтересно, как и почему. Шалава какая-нибудь, наверное. Кто ещё свяжется с убийцей.

Отец в колонии не работал, но откуда-то каждый месяц бабушке присылали невеликие деньги на Тимура, наверное, общак платил алименты. Бабка крестилась и шептала: «Господи, ты видишь, не для себя беру, для сироты». Тимур ощущал себя сиротой и одиночкой не без удовольствия. Он извлекал из этого статуса максимум.

Отец вернулся неожиданно, Тимур так и не понял – то ли срок кончился, то ли вышло условно-досрочное освобождение. Бабушка, наверное, знала, потому что заранее постирала отцовы вещи, напекла тазик пирожков, бытовыми хлопотами пытаясь скрыть нечаянную радость и вечную тревогу.

Тимур, придя со школы, остановился на пороге кухни. Отца он узнал, хотя вживую видел ещё в начальной школе.

– Здорово, сын, проходи, – сказал отец.

Когда они обнимались, Тимур понял, что он ростом выше отца. От его волос пахло свежим шампунем, пробивавшийся человеческий запах был незнакомым, очень густым и крепким, но не отвращал, а странно будоражил.

– Не в нашу родову пошёл! – сказал отец. – Вон какой высокий. И плечи широкие. И лицом не наш. Девки бегают?

Отец был очень похож на бабушку: широкое лицо, низкий лоб, крупный нос будто с трудом пробивал себе путь между щёк, веки нависали над глубоко посаженными глазами. Казалось, и бабушка, и отец вечно щурятся. Тимур был красив не только фигурой, но и лицом – с острыми скулами и чётко вылепленными губами, неожиданно густыми и длинными ресницами-веерами, которыми долго умилялись бабушкины подружки, пока подросший Тимур не сказал им несколько грубых словечек. В раннем детстве его смущали эти неуместные ресницы, пару раз он их обстригал, но они вырастали снова, ещё гуще, чем были. Но когда Тимур вошёл в подростковый возраст, он понял, что ресницы – преимущество в разговорах с учительницами и девушками. Даже самая рассерженная невольно таяла, когда он улыбался одними глазами, чуть-чуть их прищуривая.

– Куда бегать? Зачем бегать? – всполошилась бабушка, неся банку с солёными огурцами. – Учиться надо. Учится Тимурка плохо. Наверное, в 10 класс не возьмут. Надо думать, в какое ПТУ его пристраивать. Никуда не хочет, ничем не интересуется. Хорошо, что ты, сынок, сейчас вышел, очень вовремя. Уж возьмись за сына, наставь его по учёбе. У меня сил нет. Мне бы покормить его и обиходить, не до воспитания. Я старая совсем.

– Мать, не прибедняйся! Ты ещё вот как этот огурец, – засмеялся отец, принимая банку. – И с учёбой разберемся. Если Тимур захочет в 10 класс, то его возьмут и не пикнут.

Тимур сел напротив отца.

– Нутром-то ты наш, в меня и деда, – сказал отец. – Я чую.

– Сынок, ты только в свои дела его не втягивай. Пусть учится. Пусть хоть один мужик в нашей семье за решётку не пойдёт.

– Ша, маманя! – засмеялся отец. – Найдём чем заняться. Тимур, после поговорим, мне надо к друзьям наведаться.

Ночевать отец не пришёл. В квартире пахло им, на балконе сушились вещи. Бабушка молилась в два раза дольше обычного.

С отцом стало весело. Хотя он проводил дома немного времени, этого хватало, чтобы расшевелить затхлую атмосферу бабушкиных тревог и тимуровой хмурости.

– Вставай, Тимур, поедем, – разбудил как-то утром отец.

– Куда? Мне в школу.

– К моему знакомому на дачу. Воздухом мне надо подышать, со старым корешом потрещать про наши дела. И тебя ему показать. Очень нужный человек. Авось и тебе пригодится.

Тимур пропускал контрольную по геометрии, но ему было всё равно.

Дача знакомого находилась в такой глуши, что от автотрассы пришлось долго трястись по гравийке, рискуя застрять в глубокой жёлтой от глины луже. Откуда у отца взялась неплохая машина, Тимур не спрашивал. Взялась и взялась. Отец был из тех людей, которые берут то, что им нужно. Ворот у садоводства ожидаемо не оказалось. Несколько домиков были в плачевном состоянии, видимо, давно заброшены. Другие выглядели ненамного лучше: редко какие из бруса, в основном из изгрызенных железнодорожных шпал, насыпнушки. Из ветхих стен сыпался чёрный шлак, словно лилась гнилая кровь. Лишь пару раз мелькнули свежевыкрашенные окна и крылечки, которые стыдились щеголеватости перед ободранными домами-соседями. Да попался новенький забор, чьи сосновые доски сияли начищенной латунью на фоне всеобщей серости и черноты.

Садоводство располагалось на склоне довольно крутого холма, и дом знакомого находился ниже всех, у границы леса. Хозяин не потрудился выставить хоть какой-то заборчик, чтобы отделить свою собственность от природы. Домик был крошечный, состоящий из одной комнаты с печью, условно делившей помещение на кухню и спальню. Покосившейся верандой пользовались как складом рухляди. На чердак из тесных сеней вела крепкая лестница. Хозяин, высокий, согбенный, жилистый, резкий, жил в доме круглый год. Отец звал его по имени-отчеству.

После короткого знакомства Тимура выгнали в условный двор. Мужикам надо было поговорить без лишних ушей. Во дворе Тимуру даже поживиться было нечем – хозяин не жаловал огородничество. Когда-то сформированные грядки почти ушли в землю, как заброшенные могилы. Сходство дополняли первые одуванчики, облепившие бывшие грядки. Тимур уселся на солнце под поленницей. И, видимо, задремал.

– Пошли в лес.

Отец кивнул сонному Тимуру и, не дожидаясь ответа, свернул за домик на тропинку, уходящую в густой хвойный лес. Они пришли на небольшую полянку, залитую травой. Отец остановился и прислушался. В знойном мареве стрекотали кузнечики, свистели птицы.

– Бери. Подержи, почувствуй его.

Отец протянул Тимуру пистолет. Тяжесть была непривычной, пистолет приятно оттянул руку.

– Он настоящий?

– Конечно. Я научу тебя стрелять. Смотри.

Отец забрал пистолет и показал, как надо стоять, как целиться. Потом снова кивнул Тимуру. Держать на весу пистолет было неудобно, но Тимур старался зафиксировать руку так, чтобы мушка находилась ровно по центру между двумя краями целика. Мишенью он выбрал одинокую тонкую березку, стоящую на краю полянки.

– Дыши ровно, через нос. Курок спускай не резко, плавно, будто масло пальцем загребаешь.

Тимур выстрелил. Березка охнула, её ствол ободрала пуля, обнажая из-под белой бересты розоватую плоть. Отдача чуть не повалила Тимура, он выпустил пистолет из руки, оглушенный.

– Вот везёт новичкам, сразу попал.

Довольный отец потрепал его по затылку.

– Только никогда не бросай оружие без нужды. Поднимай, сейчас покажу, что ты сделал неправильно.

Тимур прилаживал пистолет в ладони, стараясь приспособить её как можно выше на рукояти, прижать четыре пальца прямо под пусковой скобой. И в какой-то момент он почувствовал, что слился с оружием, словно оно выросло на нём. Плотный тёплый металл ласкал ладонь, пальцы гладили его. Но держать крепко руку Тимур не смог, поэтому несколько раз промазал и устал.

– Подкачаться надо, – сказал он чуть виновато, – руки натренировать.

– Верно мыслишь. А теперь смотри.

Отец выхватил у Тимура пистолет, подбросил его, поймал и мгновенно отстрелил березке несколько веток.

– Круто, – восхитился Тимур. – Я тоже так буду.

– Будешь, если захочешь.

Когда они уходили с полянки, Тимур оглянулся. Раненая березка исходила зелёной кровью листьев. Недалеко от избушки Тимур отстал от отца, решил посидеть на сваленном бревне в одиночку. Он гладил правую ладонь. Оружие ошеломило его. Это была сила, которую можно подчинить себе, значит, стать совсем неуязвимым.

Кусты зашевелились, из-под нижних веток выглянуло странное лицо. Тимур мельком удивился, как так вообще возможно – человеческого тела нет, а лицо есть. Но не испугался.

– Кто там? Э!

Из-под куста выползло на брюхе диковинное существо размером с кошку. И телом оно напоминало сытого деревенского кота с крепкими лапами, но вот морда, хоть и заросшая со всех сторон длинной шерстью, была почти человеческой. На ней странно смотрелись стоячие уши лепестком. А хвост и вовсе поразил мальчика, он был скорпионий, покрытый хитином, и загибался опасной дугой на спину. Кроваво-ржавый цвет шерсти оттеняли небесно-голубые глаза. Существо подошло к Тимуру и издало мелодичный звук, напоминающий свирель, ткнулось в колени, а когда он протянул руку, чтобы погладить, оно оттянуло хвост назад, чтобы не коснуться мальчика.

– Интересно, что ты за зверь? – задумчиво сказал Тимур. – Видно, что не дикий. Но не кот же. С таким хвостом. Ты кто?

Тимур достал телефон, сфотографировал существо. Но Интернет в такой глуши не водился, и он оставил до города выяснение его природы. О том, чтобы взять такое чудище с собой, и речи не было. Бабушка перепугается по полусмерти, а отец может и пристрелить. Животное осталось стоять у бревна, провожая Тимура ласковым взглядом и мурлыча.

В городе Тимур полез в Интернет и выяснил, что он встретил в лесу мантикору. Это мифическое животное было известно людям с древнегреческих времён. Оно считалось опасным, потому что имело три ряда зубов, могучее тело льва (на этом месте Тимур хмыкнул, потому что его мантикора не дотягивала даже до львёнка), а хвост с жалом был ядовит. Мантикора притягивала к себе людей приятным голосом, а потом убивала и пожирала их. Шансов встретить в российской тайге мантикору был не просто ничтожным, его вообще не существовало, подумал Тимур. Только фото есть в телефоне, а больше – никаких доказательств. Значит, к чёрту мантикору. Нет её.

Зато есть отец и оружие. Тимур чувствовал, будто крошечные, невидимые частички металла проникли через кожу руки и всосались в кровь, меняя её химический состав. Надо научиться стрелять, как отец, лучше, чем отец. Тимур снова залез в Интернет, чтобы найти стрелковые клубы или секции в городе, те, в которые его смогут принять бесплатно. А натренировать руки, плечи и спину можно во дворе самостоятельно, там недавно установили спортивную площадку.

– А мы ещё постреляем? Мне понравилось.

– Конечно. На днях.

Отец пропал так же внезапно, как и появился. Вместо него пришла оперативная группа с обыском. У бабушки резко скакнуло давление, она легла на диван и плакала, пока полицейский не приказал Тимуру принести ей таблетки и воды.

– Бабушка, не позорься, – сказал Тимур презрительно

– Да как же так-то? Я-то думала, что выпустили его, что теперь все нормально будет, – завыла бабушка, но умолкла, когда внук жестко цыкнул.

Она только сейчас увидела, как Тимур похож на деда, её покойного мужа, – не внешне, а повадками, взглядом. И путь внука очертился перед ней очень явственно. Она закрыла глаза, пытаясь хоть на время отгородиться от реальности, в которой для неё больше не осталось надежды.

Сам Тимур с большим удовольствием наблюдал, как производится обыск. Он видел только в фильмах, на деле оказалось другое – долго и муторно. Тимур не думал, что в их крошечной квартирке можно было так долго искать. И так тщательно прятать. Полицейские нашли сверточек с захудалыми золотыми украшениями (дутое кольцо и мелкие серёжки цветочной формы), которые бабушка спрятала много лет назад, когда её сын первый раз пришёл из колонии. Тогда бабушка грешила на него, что нашёл и продал. Но, как оказалась, она сама запамятовала, куда сунула.

– Это моё обручальное кольцо, – пояснила она. – Когда мужа моего в колонии убили – да, убили, я знаю, вовсе не от сердечного приступа помер, я колечко сняла. Да и пальцы распухли к старости. А серёжки мне муж дарил на рождение сына, тоже золотые. Как сына в колонию посадили за убийство, я, значиться, и сняла их, потому что не обеспечила должное воспитание. Не заслужила я золота.

Но полицейские искали, разумеется, не бабкины украшения.

– Вы знаете, где спрятано оружие?

– Оружие? – как бы изумился Тимур. – Не было у отца оружия, я не видел, он не приносил.

– Вы не имеете права с мальчиком разговаривать, он несовершеннолетний, я опекун, я, меня и спрашивайте! – закричала с дивана бабушка, встрепенувшись.

– Спрашиваем мы не мальчика, а именно вас: где оружие?

– Нету.

– Значит, ищем дальше.

Тимуру не дали разглядеть все подробности, перегоняя из помещения в помещение под надзором члена обысковой группы. Силовую поддержку представляли два парня в форме Росгвардии, автоматы они держали профессионально, не выпячивая, но так, чтобы можно было дёрнуть их в любой момент. Тимур слишком близко подошёл и слишком откровенно приглядывался к оружию, что не понравилось парням.

– Три шага назад, – сказал один из них.

Тимур был вынужден отойти к двум соседям, которых привлекли в качестве понятых. Те, размечтавшиеся получить криминальные впечатления, которые можно разнести по всем знакомым, быстро заскучали, но уйти уже было нельзя. Скудная обстановка квартиры рушила сериальные представления о том, как роскошно живут преступники. Обычно бабушка никого не пускала в квартиру, кроме одной подружки юности, перед которой таить было нечего – она всё знала. Общаться любила, но на лавочке во дворе, в клубе ветеранов, на садоводческих выставках, только не дома. Тимур не водил никого в гости. Обыск вывернул наружу жалкое существование одинокой старухи с трудным пацаном. Под насмешливыми, внимательными и равнодушными глазами их одежда превратилась в тряпьё, мебель – в развалюху, даже посуда поворачивалась полицейским сколами и трещинами, а на линолеуме яркий рисунок затёрся до состояния изношенной половой тряпки.