Сомнение

Я стою на мосту и смотрю вниз. Там не река, а железнодорожные пути; прыгнув, навсегда уйдешь из этого мира. Меня окрикивает пожилая женщина, проходящая мимо, затем мужчина, затем ещё один человек и ещё один. Все они твердят о том, что я совершаю ошибку. Все они твердят о том, что мне следует жить. Непременно и безотлагательно – жить.

– Я не расстроен жизнью – она прекрасна. У меня не иссякли силы. Я чувствую себя превосходно. Просто – это мой выбор. Или у меня нет выбора?

– Слезай оттудова, с перил, не занимайся ерундой! – кричит пожилая женщина.

– Да разве я вас тревожу, женщина?

– Тревожишь. Слезай, кому говорю!

Спорить бесполезно. Совершая преступление против естественного порядка вещей, нельзя иметь свидетелей.

Того бы не было, если не было бы этого

Я выпил сегодня после работы с парнями. Предвидев это, пришлось утром ехать до работы на автобусе. Теперь, само собой, домой я возвращаюсь путём общественным. Общественным путём? Кхм. Надо же такое придумать.

Сиденья были расположены так, что я сидел напротив девушки лет тридцати. В данный момент она пыталась скрыть свои пятнистые руки, уже по привычке. У неё были какие-то пигментные пятна на коже. То есть она была не такая как все. Кто-то назовёт мутантом, а кто-то назовёт особенной, думая о том, что она мутант. Я не испытывал жалости к её положению, ведь мне плевать… вернее не так важна её особенность. Как будто наоборот я хотел её взять за руку, и чтобы она пыталась забрать свою руку назад, понимая почему-то, что приносит мне эстетическое неудовольствие, а я бы держал и не отпускал, смотрел в её глаза… жалостливые глаза. Тогда бы я казался выше её? Непременно! И сделал бы ей неудобную вещь… принёс бы ей страдания? Но побуждения же мои были самые искренние. Мысли же были мои, и только мои, в ту минуту. И почему стремление к геройству кажется мне теперь эгоизмом?

– Привет! – сказала мне эта девушка и улыбнулась.

– Привет, – сконфуженно от неожиданности ответил я. Мне было неловко знакомиться в общественном транспорте среди людей – все же очень внимательно и пытливо прислушиваются абсолютно к каждой мелочи.

Она чуть наклонилась вперёд. Я тоже.

– Ты уже минут десять смотришь мне на грудь со стеклянными глазами, – шептала мне она. – Совсем стыд потерял?

– Я не специально, – шептал я, – просто задумался.

– Я чувствую. – Она имела в виду запах перегара от меня.

Мы сели, как сидели до этого. Я протёр глаза, секунду посмотрел на неё, затем перевёл взгляд на окно.

– Можно познакомиться? – вдруг спросил я.

– Меня зовут Даша.

– Меня Женя.

Молчание. Старушка рядом со мной улыбалась, и вряд ли смотря в окно.

– Может дашь мне свой номер, я позже позвоню. Сегодня позвоню даже.

– Ладно, дам.

– А вообще, ты сейчас типо домой едешь уже?

– Ну да. Номер-то куда запишешь? Запомнишь что ли?

Ты передал ей свой мобильник.

– А пойдём сейчас прогуляемся, зайдём куда-нибудь?

Она записала тебе номер и отдала мобильник.

– Куда пойдём?

Казалось, ей было всё неприятнее и неприятнее общаться со мной. Но я заметил как она всё больше и больше старалась скрыть руки, которые уже и так были невидны. А она всё равно пыталась их спрятать куда-то глубже подмышки, дабы они там растворились. Ей было неловко, что с ней знакомятся. Знакомятся с такой вот уродиной, как с обыкновенной девушкой. Она, возможно, хотела этого знакомства, и это желание, если оно и было, потерялось в неловкости.

– А для начала куда глаза глядят, там посмотрим.

– Ну пойдём.

Мы вышли на следующей остановке.

– Можешь, кстати, не прятать от меня руки, – сказал я.

Даша промолчала. Скорее всего, твои слова только сильнее пристыдили её.

Я чувствовал превосходство, как чувствуют превосходство все нормальные люди перед теми же инвалидами. У меня есть независимая от меня власть над ней.

– Пойдём, пожалуй, вот сюда? Как тебе? – Я указал на бар, где горела вывеска: «Живая музыка».

– Пойдём, – кротко ответила Даша.

В баре приятным голосом пела девушка:

«…And last night you were in my room

And now my bedsheets smell like you

Every day discovering something brand new

I'm in love with your body

Oh I oh I oh I oh I

I'm in love with your body

Oh I oh I oh I oh I …»

Подошла официантка.

– Добрый вечер. Что-нибудь закажете?

– Я буду пиво, давайте вот это. – Даша указала на название в меню. – Оно ведь тёмное?

– Да, – ответила официантка.

– Мне вина пожалуйста вот этого. – Я указал так же на название в меню. – Прямо всю бутылку можно.

Официантка ушла.

Я хотел отвлечь её от самой себя, поэтому начал говорить:

– Допустим, по улице идёт мужчина в женской одежде. На улице день, людей ни много ни мало. Не важно. Вот как тебе кажется, через сколько в его сторону пустят первый упрёк? Через сколько его ударят?

– Да, наверное, сразу же. Но я бы не стала.

– Хорошо, и я не стал бы. Но мы же знаем, что это произойдёт. И почему мы должны считать время до первого упрёка? ПОЧЕМУ МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ЭТО ПРОИЗОЙДЁТ? Вроде наши люди вполне безразличны ко всему обыденному, или к зверствам и ненормальностям, происходящим на регулярном уровне. К бомжам на лавочках, например. К наркоманам, в принципе, например. К человеку, решившему быть таким, каким он хочет, не нарушая закон, – почему не безразличны? Почему принято считать стандартное, обычное – абсолютным? Я скажу: «Я не хочу заводить детей. Я не хочу заводить семью». Всем будет плевать, безусловно. Но я буду не прав, без суда и разбирательств. Я буду деградант, подобно наркоманам и бомжам. Ведь продолжение рода не обсуждается, как не обсуждается наличие имени или фамилии.

Можно научно доказать смысл жизни в репродукции и самореализации, можно заставлять население всей страны делать по утрам зарядку и следить за здоровьем – обозвав всё это правильным путём к правильной цели. К цели жить долго, работая во благо страны, к цели – здоровым детям, которые будут долго работать во благо страны. И так миллионы лет до того, пока Солнце не начнёт умирать. Рационально это всех устраивает. Нравственность писана ошибками прошлого: говорит то, как делать не надо, иначе будет хуже, чем сейчас. Всё хорошо. Всё хорошо, говоря о цели максимально долго прожить. Но вернёмся к тому, что я не нашёл смысла жизни в продолжении рода. Допустим. Я нашёл его, пусть будет, в удовольствии. Не в философском эпикурейском, а в наипростецком ежедневном пьянстве. Да, я скатываюсь сразу к тем бомжам и наркоманам, ведь толку-то от меня нет. Хотя нет. Пусть будет немного иначе. Я работаю сорок часов в неделю. В остальное время пью. Живу так всю жизнь, не продолжаю свой род и, в конце концов, умираю. Сколько процентов из ста назовёт такую жизнь бессмысленной? Наверное, более девяноста точно.

Просто я начал немного не с того. Для начала давай попробуем отбросить всё. Отбросим зло и добро. Можешь отбросить?

– Как это? Я не понимаю.

– Тогда представим Землю без человека. Всё живёт своей жизнью, упорядоченно и беспристрастно. Всё рождается, кончает жизнь, происходят катаклизмы и так далее. Вот появляется человек. Сперва ему тоже плевать на нравственность: он нечто дикое. Дикое, однако имеющее разум. Добро для него – пища, кров, секс и огонь. Зло для него – более дикие звери, неблагоприятные погодные условия и отсутствие добра. Придётся долго вести повествование через зарождение религии и государственности, права и идеологий, чтобы привести к одной простой вещи: изначальные добро и зло – человеческие. А из изначальных добра и зла следует всё остальное. Но человек прошлого и сегодняшний человек – не одинаковы. Инстинкты остались, изменились, и всё же остались; разум стал гибче. Теперь уже инстинкт к выживанию притупился, а разум не нацелен на изобретение более успешных средств для выживания. Появилось право заняться собой, не внешностью и физиологией, а самокопанием и рефлексией. Хотя правда ли оно появилось? Тут и вся беда – покуда все мысли направленны на выживание и репродукцию, очень мало остаётся времени и сил для самокопания и рефлексии. А уж тем более для сомнений в правильности пути. Сомнений в истинности смысла жизни. И так из поколения в поколение.

– Может поговорим о чём-то… кхм… попроще?

– Да, конечно. Прости.

– Я понимаю, что это важная тема для тебя, однако я немного устала за неделю и хочется отдохнуть физически и мысленно.

Как всегда. У человека никогда нет и не будет времени задумываться о своей жизни, понять что в ней не так и какова причина. Работа, работа и ещё раз работа. После работы – отдых от работы и подготовка к очередной работе. Где уж тут найдётся время на рефлексию и вообще на мысли повыше бытовых?

Даша старалась не стесняться своих рук. Теперь она казалась более привлекательной, а её особенность скорее дополняла её.

– Как тебе живётся с такой особенностью? – спросил я. Я заметил, что её задел вопрос и уверенность пропала.

– Непросто. Давно пора привыкнуть и забить, но я не могу. Каждый раз представляю мысли человека, невольно увидевшего мои руки. Он даже не виноват в своих мыслях, точно так же, как я не виновата в своей особенности. Тревожно чувствовать себя виновной в том, в чём не виноват.

– Об этом я и говорил. Люди дикари – разве я не прав? Не потому даже, что они осуждают особенности человека вслух, или бегут его бить, а потому, что у них в голове происходят такие невольные мысли.

Она молчала, понимая меня.

– Ладно, прости, не хотел затрагивать эту тему, если тебе не нравится. Просто знай, что я не такой как все.

– Спасибо.

Я встал и сел рядом с ней, взял её за руку. Я достиг апогея своей власти над ней. Даша убрала руку и случайно задела моё лицо. Вряд ли специально. Она сконфузилась и говорила: «прости, прости…» – опустила голову и не желала смотреть в глаза. Она стыдилась. Я понимал всё до атома – её мысли немного перешли границу и стали действиями. Но что в этом такого? И каков смысл начинать сейчас тему морали? Не будем. Я поцеловал её в лоб и сказал: «тебе не за что извиняться, ты чего?». И тут она поднимает голову, и мы начинаем целоваться. Я чувствовал, что она плачет.

Этого бы не было, если не было бы того

Я так красив с помадой на губах, тенями и подведёнными глазами. Парик мне идёт безупречно. В бюстгальтере не совсем удобно, и женские трусики не учитывают мужских особенностей – но такова цена красоты. Я застёгивал блузку напротив зеркала и внутри меня пылала радость. Я счастлив видеть себя таким, каким я себя ощущаю. Жалко, что я не могу так ходить на работу, да и просто пойти по улице. Мне приходится прятать свою особенность от взглядов людей. Выглядеть мужчиной, брутальным и сильным – я не хочу быть таким.

Впрочем, сегодня всё изменится: я пойду на улицу таким, какой я есть. И пусть только попробуют что-то сказать в мою сторону!

– Эй, пидор! Иди-ка сюда, – сразу крикнули в мою сторону.

– Почему вы считаете меня пидором? – отвечал я. – У меня есть девушка.

– Да ты посмотри на себя, петушок! Мерзость какая. Дай-ка я тебе ёбну, – сказал парень и тут же ударил меня по лицу. Я упал, неизвестный пнул мне в живот и ушёл, выполнив свою миссию во благо всего человечества.

Я поднялся и отряхнулся; достал из сумочки платок и хотел было вытереть кровь, вытекающую из разбитой губы.

– Нет, пусть будет так, – сказал я сам себе, посмотрев в зеркальце. Верхняя губа опухла. Я улыбнулся – зубы были в крови.

Не долго пришлось ждать последующего нападения, а потом и ещё одного. И я не вытирал кровь с лица, не отряхался больше – я просто вставал и шёл дальше. Благо удары были одиночные, однако с миру по нитке меня хорошенько разукрасили. Чувствовал я себя, при всём этом, лучше всех.

На работу я тоже поехал в женской одежде. Пришлось хорошенько замазать ссадины и синяки тональником. Опухоли на лице всё равно выдавали, что с моим лицом что-то не так.

Нужно было видеть как все удивились на работе. Единственное, никто не бил, по крайней мере, не решался ударить. Почти все отказывались жать мне руку. Начальник сказал, что я больной человек и мне срочно пора в психбольницу. В ответ я сказал о своём великолепнейшем самочувствии, ясности ума и что мой внешний вид – моё дело, и в данном случае я не нарушаю никакой из законов. Начальник дорожил мной, как работником, поэтому предложил всё-таки обратиться к врачу. На сегодня он приказал мне ехать домой и пожелал не появляться в таком виде, иначе он любыми способами добьётся моего увольнения.

Я поехал домой.

Дома меня почему-то вырвало. Стало лучше, как будто я опустошил свой организм от накопившихся в нём упрёков.

Ничего бы не было, если бы было всё

– Даша, я не урод – я такой же человек! – говорил я. Да, я приехал к ней настоящим.

– Это отклонение, тебе нужна помощь, – продолжала Даша.

– Я думал, хотя бы ты сможешь меня понять.

– Я понимаю тебя. Ты запутался и… нужно… помочь тебе найти себя. – Она смотрела на меня брезгливо и лукавила мне в лицо, не понимая и не пытаясь понять меня.

– Пустые ожидания. Вновь всё напрасно. Я – лишний человек.

– Женечка, прекрати. Ты мне дорог, ведь ты меня понимаешь, один из немногих людей, кто не смотрит на считает меня мутантом.

– А почему ты считаешь меня мутантом?

– Потому что это неправильно. Это не ты настоящий.

Вечернее время, остывшая до минус десяти улица. Снежные плевки, как морская пена на песке, плешиво покрывали асфальт. Меня знобило. Кровь словно перестала циркулировать. Я остановился у набережной, облокотился об оградку и наблюдал реку. Она тоже когда-то была свободной, у неё были берега, но человек оградил её камнем, поставил плотины.

Пока я стоял спиной к людям, никто меня не окрикивал и не осуждал – я казался девушкой.

– Привет. Красиво вправду? – подошёл ко мне мужчина и завёл непринуждённую беседу. На мне был платок, и он не видел моего лица.

– Нет, – ответил я.

Услышав мужской голос, неизвестный мужчина быстрёхонько ретировался.

Я пошёл дальше.

– Слышь, ты видел его? – сказал проходивший мимо парень своему другу. – Это же оно!

– Да ладно, его дело, плевать, – отвечал второй.

– Нет, не плевать. Пойдём-ка.

Они догнали меня, и первый парень тронул меня за плечо, приказав остановиться.

– Что случилось? – сказал я.

– О, ты реально урод, – сказал он.

Я достал из сумочки пистолет с глушителем и наставил ему на грудь.

– Что это? Фаллоимитатор? – смеялся он и вплотную приблизился к стволу.

Я выстрелил и тот упал. Затем я наставил пистолет на второго парня.

– Я… я говорил ему. Я ни при чём, – говорил тот.

В него я выстрелил тоже. А потом и в следующего мужика, пытавшегося меня ударить. Я шёл с пистолетом в руке и никого это не смущало, никто не боялся трансвестита с оружием.

Я убил шестерых людей.

Сел на лавочку и застрелился.