Серёжка

Иллюстратор Юлия Остроносенко

© Александра Бурдукова, 2019

© Юлия Остроносенко, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-0050-8546-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СЕРЁЖКА

Друзья, перед вами необыкновенная история про обыкновенного одиннадцатилетнего мальчишку, который остался без родителей. История про честность с собой и про чудеса, которые всегда рядом. Про любовь. Про силу и смелость. Про жизнь. И даже про то, как перевоспитать взрослых.

В книге нет длинных описаний и скучных философствований, наоборот, лёгкие и короткие диалоги вовлекут вас в вихрь переживаний, эмоций и событий, заставят вас удивляться, смеяться и плакать вместе с героями, проживая всю историю от начала до конца.

Я хочу выразить огромную благодарность всем, кто так или иначе стал героем этой книги: кто-то словом, кто-то жестом, кто-то просто интонацией или привычкой быть важным. Спасибо за яркие и искренние образы и за смелость быть собой.

Я писала эту книгу по утрам. Каждое утро просыпалась в 05:45 и писала, не отвлекаясь, ровно 30 минут. В течение остального дня я не думала о героях, не придумывала сцены и диалоги, не выстраивала сюжетные линии. Я, как обычно, ходила на работу, забирала детей из школы, готовила еду, пила с мамой кофе, листала соцсети. А по утрам…

По утрам книга получалась будто сама собой, от меня требовалось проснуться, выпить стакан воды, сесть за стол и взять обычную шариковую ручку.

127 дней подряд. Без черновиков. Из самого сердца.

Слова благодарности я отправляю своей семье и особенно старшей дочери Маше Бурдуковой, которая разбиралась в моих утренних каракулях, аккуратно перекладывая их в электронные ровные строчки. Люблю!

Отдельная горячая благодарность Юле Остроносенко, которая в свои 12 лет без страха и сомнений согласилась стать настоящим иллюстратором книги и нарисовала героев так, как увидела сама. Спасибо!

Благодарю всех, кто уже прочитал эту книгу, вы для меня строгие цензоры и редакторы, внимательные корректоры и помощники, круглосуточные вдохновители и мотиваторы.

И я благодарю вас, дорогие читатели, и верю, что именно вы станете друзьями для моих героев. Устраивайтесь поудобнее, читайте с удовольствием и ждите продолжения!

Жила-была девочка, и звали её Берта. Была она маленькой, но в то же время взрослой. Берта любила ходить по улице и представлять, что возвращается с работы домой, а дома как будто её ждут двое детей – старший мальчик и младший мальчик.

– Итак, дорогой мой, получается, что ты весь день сидел перед телевизором? – Берта бормотала под нос, придумывая на ходу будущие диалоги со своими будущими детьми. Её интонации и настроение менялись молниеносно, а темы прыгали с одной на другую так быстро, что если бы кто-то подслушал это бормотание, то мнение о Берте было бы так себе.

– Мам, я тебе мороженое принёс, ты будешь? – выдуманные дети разговаривали с Бертой её же собственным голосом, отвечали её же собственными словами и вызывали у неё бурю самых разных, но всегда настоящих и искренних эмоций.

– Конечно, буду, я с самого утра мечтаю. А оно шоколадное?

Берта ясно видела своё будущее с двумя сыновьями. Она очень хотела, чтобы у неё были защитники: не то чтобы её жизнь была полна опасностей, просто Берта никак не могла привыкнуть к тому, что рядом нет ни одной родной души. Она жила совсем одна. Хотя вокруг было много людей, взрослых и детей, с некоторыми из них Берта дружила, но всё равно ощущение одиночества её не покидало. Защитников у неё не было. Ни одного.

Её папа и мама не вернулись из похода в горы. Это было много лет назад, хотя какое там много, если Берте было всего девять, а в интернате она начинала свою третью зиму. Детская память старательно заменяла в мыслях плохое на хорошее, поэтому всё перепутывалось и перемешивалось во времени. С одной стороны, Берта очень хорошо помнила своих родителей, с другой – как будто специально старалась их забыть, чтобы отодвинуться от грусти.

Берта шла в тёмно-синем пальто с занятий по фортепиано домой. Нет, правильней сказать: в свой корпус, потому что называть домом интернат как-то нечестно.

Стоял конец сентября, во всём чувствовалось приближение дождливой осени, но воздух ещё сохранял запах солнечного лета, травы и тёплой земли. Листья: разноцветные, разномастные, разнополые даже – шуршали под ногами. Берта с ними разговаривала, она любила выискивать самые необычные, самые яркие и красивые, собирала их в букеты и относила Амалии Сергеевне.

– Замёрзли, бедненькие! – Берта присела на корточки, убрав за спину сумку с большими нотными тетрадями. – Бегите скорее ко мне, малыши-крепыши. Давайте я вас отогрею. Ну куда же вы, глупые? – листья с порывом ветра разбежались от Берты в разные стороны, и она вслед за ними вскочила и понеслась, такая же лёгкая и такая же рыжая.

Амалия Сергеевна – любимый воспитатель, классная дама в группе Берты. Если бы интернат был обычной школой, то Амалия Сергеевна была бы классным руководителем, но здесь было по-другому. Не классы, а группы. Не ученики, а воспитанники. Не учитель, а воспитатель, несмотря на то что формально дети были уже школьниками. Амалия Сергеевна работала в интернате с понедельника по пятницу, а на ночь и на выходные уходила к себе домой. Домой.

Берта любила Амалию Сергеевну, но в интернате было не принято выставлять чувства напоказ, поэтому больше, чем букеты из листьев, Берта позволить себе не могла. Амалия Сергеевна тоже любила Берту, но не полностью. Точнее, не максимально… Точнее, не единолично… Мысли Берты прыгали и путались, когда она думала об Амалии и о своих чувствах к ней.

В группе было восемнадцать ребят, и Амалия Сергеевна, наверное, любила каждого: кого-то больше, кого-то меньше, но… это всё не то. Каждому ребёнку хочется знать, что на свете есть хоть один человек, который любит его – ребёнка – так, как никого больше. Как мама и папа любили Берту. И как Берта, в этом нет никаких сомнений, будет любить своих сыновей.

Берта занималась рисованием и играла на фортепиано, спортивные секции были ей неинтересны. Точнее, Берта старалась держаться от них подальше. Её папа был тренером-инструктором, он водил группы альпинистов в горы. А мама в детстве занималась фигурным катанием, мечтала стать олимпийской чемпионкой. И у мамы бы обязательно получилось, если бы однажды она не упала и не сломала ногу. Да так это оказалось неудачно, что многие врачи вообще сомневались, что она сможет ходить, не то что заниматься спортом. Но это они плохо знали маму. Всё она смогла. Только чемпионкой, конечно, не стала… Родители были спортивные. Были…

Так что спортом Берта заниматься наотрез отказалась, а фортепиано и рисование казались ей очень подходящими занятиями для принцессы. Берта абсолютно верила в свою королевскую кровь, потому что мама с папой с самого раннего детства называли её маленькой принцессой.

Амалия Сергеевна была обычным учителем русского языка и литературы. Раньше была. Сейчас ей было сорок четыре года, и она уже десять лет работала классным воспитателем в интернате. У неё не было своих детей. По непонятным причинам или по судьбе, но все её детские мечты о пятерых ребятишках, которых она кормила, купала, целовала, водила в школу, остались несбывшимися. Её муж, с которым они поженились сразу после института, не выдержав постоянной грусти бездетной жены, ушёл, и Амалия – совсем ещё молодая женщина, – когда ей было тридцать три, осталась наедине со своей работой в школе.

Для неё было невыносимо жить одной, но при этом каждый день быть в окружении детей, и она решила усыновить ребёнка, но не малыша, а уже более-менее взрослого ребёнка из интерната. Или удочерить. Амалии было совершенно не важно, мальчик это будет или девочка.

Усыновление оказалось не таким простым начинанием: при рассмотрении документов в опеке ей сказали, что факт развода портит «репутацию» будущего родителя. И отсутствие мужа тоже. И небольшая зарплата тоже.

За время своих скитаний по инстанциям и комитетам Амалия познакомилась и даже почти сдружилась с директором интерната Вероникой Юрьевной. Две женщины были примерно одного возраста, и их истории были чем-то похожи: у Вероники Юрьевны также не было своих детей, она была добрым и порядочным педагогом, и она так же была помешана на своей работе, как и Амалия. Одно только – Вероника была замужем почти двадцать лет, муж в ней души не чаял и делал для неё абсолютно всё. Он ласково называл её Никусей, когда звонил на мобильный, а Вероника Юрьевна смешно морщила нос от стеснения, если вдруг оказывалась в это время в кабинете не одна.

Когда стало понятно, что статуса матери Амалии не видать, Вероника Юрьевна предложила ей работу в интернате. Интернат находился недалеко от дома Амалии, да и надбавки были хорошие, денег получалось почти в два раза больше, чем зарплата простой школьной учительницы. Единственное, за что переживала Амалия, так это сможет ли она работать в окружении детей без родителей, по сути, несчастных детей. Она и сама-то была несчастной. Дети без родителей, она без детей. Что она им сможет дать?

Они долго разговаривали об этом с Верой (Вероника Юрьевна больше любила, когда «свои люди» её называли Верой), и Амалия в конце концов согласилась.

– Здесь тяжело работать счастливым людям, у которых жизнь – полная чаша: дети, муж, собаки, – говорила Вера. – Если сердце твоё болит и близких у тебя немного, то здесь тебе будет хорошо. Знаешь, как в физике или химии: минус на минус даёт плюс? Вот так и здесь. Дети здесь не несчастные. Они хорошие. У них просто по-другому устроен мир.

– Не знаю; мне кажется, у детей, которые растут без родителей, мира в душе вообще нет, – Амалия переживала всем сердцем, она искренне не знала, каково это – быть воспитателем у сирот.

– Ну не скажи, Амалия Сергеевна, – в Вере проснулся ярый защитник своих подопечных, которых она, безусловно, любила. – Они в отличие от взрослых умеют жить настоящим. Даже когда в их жизни много горя, они его быстро забывают. Не навсегда, конечно, но как бы отодвигают его на второй план. Мы так не умеем.

– Я, по крайней мере, точно не умею, – согласилась Амалия и немного погрустнела.

– У них есть чему поучиться, – голос Веры, наоборот, звучал бодро и радостно. – И если к ним относиться как к обычным детям: ругать их за плохое поведение, хвалить их за успехи, разговаривать на взрослые темы, бегать и смеяться на прогулках, – то они начинают отдавать гораздо больше тепла, чем семейные дети, избалованные лаской и вниманием.

Амалия думала не долго. Когда она приходила к Вере, ей было хорошо и спокойно, и, взвесив все за и против, Амалия в ближайший сентябрь вышла в интернат классным воспитателем. Только это было сильно раньше того, как в интернате появилась Берта – рыжая девчонка с голубыми глазами. Или зелёными. Они меняли цвет в зависимости от времени суток, от освещения и даже от настроения.

Между сентябрём Амалии и сентябрём Берты прошло семь лет. Тяжёлых и лёгких одновременно.

Амалия никогда не загадывала наперёд. Мечтала много, а загадывать и планировать она отучила себя после того, как поняла, что детей у неё не будет. Когда она осталась совсем одна, был период, что на ней не осталось даже лица: серое облако в чёрных одеждах с кругами под глазами и впалыми щеками. Но интернат быстро вывел её из этого состояния и вернул к жизни. В гардеробе Амалии снова появились голубые блузки и рубашки, светлые платья и плиссированные юбки, которые волшебным образом превращали её из «школьной училки» в нормальную женщину. Эта была интересная трансформация. Неожиданная и непредсказуемая даже. Амалия боялась «тяжёлой атмосферы» интерната, а на деле оказалось, что эта атмосфера для неё стала живительной.

Дети были разные. Истории разные. У них у всех было только одно общее – отсутствие родителей, а в остальном совершенно обычные дети. Все они, несмотря на внутреннее одиночество, были позитивными, благодарными, живыми и требующими к себе внимания и любви. Любой.

Никогда раньше Амалия не сталкивалась с таким разношёрстным клубком чувств. Ребята наполняли её энергией жизни, но и требовали, казалось, ещё больше. Чистые и честные детские эмоции творили чудеса, и Амалия с каждым днём как будто возвращалась к жизни. Голос её становился глубже и спокойнее, всё реже она вспоминала обиду на свою жизнь и на себя, а чувство вины за несостоявшуюся семью, которое раньше было её верным спутником, как будто растворялось в детском смехе. Как холодная горная река с сильным течением отличается от грязной заболоченной лесной речки, так и Амалия в интернате отличалась от прошлой Амалии в обычной школе. Здесь она быстро превратилась в сильную, красивую молодую женщину, которая больше не обманывала себя, а просто жила настоящим.

По жизни Ама была добрым, строгим, но справедливым, в том числе и к себе, человеком. Дети это всегда считывали мгновенно. И если городские школьники пытались манипулировать добротой и справедливостью, то здесь, в интернате, Амалию почти сразу превратили в «новогоднюю ёлку»: ребята на ней висли в прямом и переносном смысле и в любой непонятной ситуации бежали только к Амалии Сергеевне. Ей было сложно, что и говорить, но, наскучавшись по искреннему живому общению, она смогла стать для детей из своей группы №5 учителем и другом одновременно. Амалия всегда разговаривала с ними, как взрослый со взрослыми, она прекрасно понимала, что здесь, в интернате, где все чувства обострены, есть только один путь – быть честной с ребятами и с собой.

В интернате у Амалии сразу появилось несколько добрых прозвищ, хотя их и прозвищами-то называть язык не поворачивается, одно только «Амочка-мамочка» чего стоит.

– Амалия, прошу, береги себя, – Вера стала доброй подругой Амалии, и они часто болтали по вечерам после рабочего дня, когда педсостав интерната расходился по домам. – Мне кажется, ты слишком близка с ребятами.

– И что в этом плохого?

– Да нет, в общем-то, ничего плохого, – Вера словно начала оправдываться, услышав решительность в вопросе Амалии. – Просто этим добрым вампирёнышам любви, внимания и личного общения всегда будет мало, и со временем они могут перестать воспринимать тебя как учителя.

– Как ты себе это представляешь? – искреннее удивление Амалии без дополнительных объяснений сообщало Вере о беспочвенности опасений. – Я столько лет мечтала о детской любви, о своей любви к детям, а тут, когда восемнадцать взрослеющих ребят так тепло и искренне меня приняли, я, по-твоему, должна включить строгую тётю?

– Амалия, ну не передёргивай, ты же знаешь, о чём я.

– Я не передёргиваю. У меня тоже было такое теоретическое желание, когда я сюда шла. Но я вижу их глаза каждый день, и я не могу себе позволить надевать маску! Я не имею права прятать от ребят своё лицо! Им и так нелегко, так зачем мне усугублять ситуацию и держать их на расстоянии вытянутой руки, когда я могу просто дать руку?

По щеке Веры текла слеза, и, несмотря на плотно сжатые губы, Вероника Юрьевна – директор со стажем – улыбалась. Каждое слово, сказанное Амалией, было правдой.

Амалия Сергеевна работала дольше других воспитателей, и когда все в 18:00 уходили домой, для её группы только начиналось самое интересное. Они вместе придумывали что-то новое: то резные аппликации, то плетение верёвочек и макраме, то гонки на машинках из стирательных резинок, то совместное сочинение сказок.

Продлёнка. Амалия так и называла вечерние занятия с ребятами. Эта продлёнка была в радость в первую очередь для неё, потому что больше всего на свете она не любила проводить вечера в одиночестве перед телевизором.

В группе №5 по вечерам жизнь кипела как никогда. Усталость? Нет, здесь про такое не слышали. Было ощущение, что Амалия вместе с ребятами открыла какую-то волшебную форточку, откуда сыпались самые интересные идеи. У Амалии на столе специально для этого стояла толстенная папка, где были собраны, казалось, все на свете весёлые игры и творческие безумства.

– Что сегодня, Амалия Сергеевна? – спрашивал дежурный по группе, готовый организовать ребят на любые подвиги. – Столы будем расставлять или на полу будем валяться?

– Называй номер страницы – и узнаешь, – смеялась Амалия, открывая свою волшебную вечернюю книгу.

Время до девяти пролетало быстро, и домой Амалия уходила, дождавшись, когда в группу придёт ночная нянька. Вот уж чего-чего, а укладывать детей спать воспитатель группы №5 Амалия Сергеевна никогда не оставалась. Как будто боялась чего-то.

Серёжка был чуть младше Берты.

– Будь моей сестрой, – сказал он Берте спустя два дня после того, как поступил в группу.

Берта не нашлась что ответить, учитывая, что за все два дня новый мальчик не издал ни звука. Он делал то же, что и все: ел, спал, гулял, ходил на занятия, но при этом не говорил ни слова.

– Будь моей сестрой, – настойчиво повторил он. В его голосе не было ни одной капли сомнения, стеснения, страха или ещё чего-то.

– Но у меня никогда не было брата, – удивлённо ответила Берта, – я не умею быть сестрой.

– У меня тоже никогда не было сестры, поэтому я тебя и прошу. Я Мяготин Сергей Викторович, мне семь лет, мне нужен надёжный человек, поэтому будь моей сестрой.

Берта смотрела на него и ровным счётом ничего не понимала. С одной стороны, она была удивлена, с другой стороны, она противилась такому неожиданному напору со стороны незнакомого мальчишки. И в это же самое время она поняла, что никто с ней так чётко ещё не разговаривал. Без воды и капризов, без длинных слов и уговоров. Он просто говорил то, что хочет, в этом не было сомнений. И она каким-то своим внутренним чутьём понимала, что нужно отвечать так же быстро и так же уверенно. Если она скажет нет, уговоров не будет.

– Ну, хорошо, давай попробуем. А почему ты выбрал меня?

– Нечего тут пробовать. Если договорились, значит, договорились. Договорились?

– Договорились. Почему я?

– Потому что ты рыжая, по науке это правильно.

Берта собралась было обидеться, потому что это дурацкое «потому что ты рыжая» прилетало ей при любой непонятной или странной ситуации. Но в этот раз обижаться не захотелось, как будто впервые в жизни за этой фразой стояло что-то большее, чем просто присказка.

– Ты – рыжая, – продолжал Серёжка, – а мы с мамой читали статью, где было написано, что рыжие люди, хоть и считаются самыми неуравновешенными и эмоциональными, зато они генетически не умеют врать.

– Я умею врать, – попробовала сопротивляться Берта.

– Это ерунда. Это не врать. Сказать глупость или ещё там чего – это не врать.

– А что врать?

– Сказать, что приедешь, и никогда не приехать, – сказал Серёжка так же уверенно, но глаза его стали как будто прозрачными; Берта даже подумала, что он может заплакать, но он не заплакал. – Я два дня внимательно смотрел на всех и на тебя, ты самая честная и самая добрая, ты мне нравишься, поэтому я решил, что ты будешь мне хорошей сестрой.

– А вдруг я не хочу? – выпалила Берта и удивилась, что Серёжка только что вроде дал слабины, чуть не заревел, а голос вообще не дрогнул, и вообще… не заревел.

– Ну если бы не хотела, ты бы не согласилась?

– Сейчас согласилась, потом рассоглашусь!

– Не рассогласишься. Мы, может быть, с тобой будем спорить и ругаться, это нормально, не бойся. Но если мы как брат и сестра, то всё равно будем мириться и защищать друг друга.

– Я должна буду защищать тебя? Я же девочка!

– Ну, по-своему, по-девчачьи, когда силой ничего не решишь. Мне будет сложнее, ты вон какая красивая, но я справлюсь.

– Сколько тебе лет?

– Я уже говорил. Мне семь лет. Я Мяготин Сергей Викторович, если ты не запомнила, – интонация была у него совсем не детская, но раздражения в голосе не было. Казалось, он готов это повторять снова и снова, как какую-то собственную мантру.

– Как тебя не запомнить? – ответила Берта с девичьим кокетством и очень по-доброму. Как будто хотела сказать в конце: «Горе ты моё луковое», но почему-то не сказала.

В этот момент им обоим стало легче.

Ничего вроде не произошло, но Берте, как бы она внутренне ни сопротивлялась, Серёжка понравился. Так коротко и ясно говорить о том, что хочешь? Это редко бывает. Обычно начинают канючить и ходить вокруг да около, а тут: «Будь моей сестрой, я два дня всех оценивал, ты подходишь». Берта так не умела.

Серёжка попал в интернат на полтора года позже Берты. Он тогда всем показался странным: первые два дня вообще молчал, а потом резко начал со всеми общаться так, как будто он здесь жил уже много лет, как будто для него всё было привычным и знакомым: предметы, помещения, дети, воспитатели.

Это он первым придумал ласковое прозвище для Амалии – Амочка-мамочка. И вроде бы ей надо было его приструнить, но со стороны Серёжки это было так искренне и с таким уважением и любовью, что скоро вся группа стала так называть Амалию Сергеевну. Да и ей было приятно, она своих детей любила очень.

Примерно раз в год из группы №5 кого-то из ребят забирали в приёмную семью. Обычно усыновители интересовались и вставали в очередь на детей помладше, а группа Амалии уже давно пересекла барьер востребованности, поэтому ситуации с «проводами» случались всё реже и реже.

Больше всего она боялась, что когда-нибудь заберут Серёжку и Берту. Внешне Амалия никогда не показывала своей особой привязанности к этой парочке, но внутри у неё всё сжималось, когда очередные приёмные родители заходили в их группу выбирать ребёнка. Серёжка это чувствовал. Между ними троими была какая-то незримая связь, и Серёжка, как настоящий мужчина, сразу как будто взял на себя ответственность за Берту и Амалию.

– Вы не переживайте, Амалия Сергеевна, никуда я отсюда не уеду, – с бравадой говорил Серёжка каждый раз, когда видел настороженную Амалию после встречи с потенциальными усыновителями.

– Ну а вдруг найдётся очень хорошая семья, которой нужен будет для полного счастья только мальчик Серёжка с настоящим мужским характером? – отшучивалась она.

– Мне для полного счастья КАКАЯ-ТО семья не нужна. Я бы согласился жить только с Бертой да с вами. Почему вы не хотите усыновить нас двоих?

– Серёжа, давай не будем об этом. Как ты себе представляешь, что я усыновила только вас двоих, а другие ребята?

– Я за других говорить не могу. Я всегда говорю только за себя. Ну и за Берту тоже. Она мне сестра.

На все попытки уговорить Серёжку и Берту не называть друг друга братом и сестрой Серёжка отвечал угрюмо, но как всегда чётко: «Я буду защищать её всегда, хоть я и младше. Она моя сестра, и разговор окончен». Они и вправду были друг за друга горой. Многие даже забыли, что они попали в интернат в разное время, из разных городов, из разных семей.

Берта боялась, что её могут забрать. И если Серёжка всем говорил, что он никогда отсюда не уедет, то Берта понимала: если это случится, отвертеться будет невозможно – спрашивать их желания никто не будет. Они даже тайно договорились с Серёжкой, что при собеседовании с усыновителями будут говорить, что они брат с сестрой и что они поодиночке никуда не поедут, а если поедут, то устроят весёлую жизнь, мало не покажется.

Когда в группе появился Серёжка, стало радостнее, что ли. Он всегда чётко раскладывал всё по полочкам, называл вещи своими именами и не стеснялся говорить о своих эмоциях и чувствах. Он был почти самым младшим в группе (если разница в несколько месяцев в таком возрасте имеет значение), но по факту к нему прислушивались как к самому старшему.

Он никогда не рассказывал, как и почему попал в интернат. Даже Берта, которая на третий день его пребывания в интернате стала его названой сестрой, не знала, есть ли у Серёжки кто-то родной.

Знала Вероника Юрьевна, так как в документах всегда написана история ребёнка. И знала Амалия, потому что при поступлении в интернат нового воспитанника с каждым педагогом проводят установочную беседу, где с психологом разбирают, как правильно вести себя с ребёнком в его жизненной ситуации.

А ситуаций было так много, что в начале своей работы здесь, в интернате, Амалия иногда просто не могла заснуть от мыслей о несправедливости жизни. Как иначе объяснить, что дети оставались без родителей? Но со временем она то ли привыкла, то ли в ней самой укоренилась позиция жить настоящим, и она стала проще принимать чужую боль, в ответ безвозмездно отдавая любовь.