ПРЕФЕРАНС ТОЛСТОГО – ФАРАОН ШЕКСПИРА

ЭССЕ

По статье Льва Толстого: О Шекспире и о драме.

Рассматриваются пьесы Шекспира Король Лир, Отелло, Гамлет.

Пояснение идет в сравнении с Повестями Белкина Пушкина, Дубровским, Капитанской Дочкой и др.

Также используется для пояснения текста Вильяма Шекспира и возражений ему Львом Толстым сравнение с Ветхим и Новым Заветом.

ОГЛАВЛЕНИЕ

в формате Times, 14, междустрочный интервал 1,5, с искусственным дополнительным интервалом через каждые пять строк примерно.

1 – Теория – Введение – стр. 2

2 – Король Лир – 24

3 – Отелло – 250

4 – Гамлет – 336 – 410

ТЕОРИЯ – ВВЕДЕНИЕ

Вот даже не знаю сразу, как назвать Эссе про Льва Толстого, сейчас пару минут подумаю после прочтения первой страницы его труда, сделанного в 75-ти летнем возрасте:

– О Шекспире и о драме, – и попробую назвать.

Так-то, конечно, в это название должно входить слово:

– Радость, – ибо сразу посмотрел сколько страниц в этом росчерке пера, чтобы не слишком ужаснуться его известным грузовикам рукописей, и увидел последний абзац, или абзацы:

– Мама мия! – Шекспир, оказывается критикуется Толстым за:

– Антирелигиозность! – если иметь в виду, что Религия и Вера – это одно и то же, ибо:

– Религия – это секрет, а Вера – тоже секрет, только разгаданный!

Ну, и значит, радость есть по поводу того, что существует та Бородинская Битва, где Лев Толстой будет разгромлен на голову.

Предполагаю, что у Льва Толстого была та же позиционная ориентировка, которую выдумал и Александр Солженицын. Выдумал, в том смысле, что эта идея есть не что иное, как избитый трафарет противопоставления:

– Религии – Вере.

Если это так, то будет не очень интересно, и придется только посмеяться, как над автором всем известного, но никому неизвестного Архипелага Гулаг, который потому и кончился, что про него написал Солженицын, а Аркадий Северный возразил своими песнями:

– Мог бы и не писать ничего, т.к. ничего и не изменилось.

Если эта точка зрения Толстого, что Шекспир и Вера – две вещи несовместные – фундаментальна и логична, то ясно почему Ленин Толстого выбрал объектом своего восхваления:

– Атака на Россию Революции 17-го года – это и есть:

– Атака именно на Веру в Бога.

Иван Толстой и Борис Парамонов недавно говорили о стихии, что ей может противостоять, и я написал, что:

– Театр, – но прямо не разъяснил в том Эссе:

– Стихи-Я Пушкина, – почему?

А именно потому, что Стихия идет в атаку на мир, который, похоже, и нарисовал себе Лев Толстой:

– Мир – Одномерный.

И в Театре, в Игре, как определил сразу Толстой, всё точно также, как в мире его Анны Карениной, по одному фильму Голливуда:

– Некуда бежать.

Свой мир, мир своих произведений Толстой приравнял к миру театра Шекспира, приняв за театр, увы, и, о ужас:

– Только его Сцену. – Из чего уже сразу следует, что Лев Толстой проиграл в эти Карты Тарот не только Вильяму Шекспиру, но и Федору Достоевскому.

Весь смысл Евангелия в том, весь смысл рассказов Апостола Павла на Пути в Дамаск в том, что они и объясняют человеку на деле, что есть разница между мирами Ветхого Завета и миром Евангелия.

Объясняется прямо сразу, на деле, что кроме Сцены есть еще и Зрительный Зал – имеется в виду в Новом Завете, ибо:

– Новый Завет – это и есть ТЕАТР.

Стихия бросается на мир, чтобы с наслаждением – или, возможно, и с остервенением:

– Растерзать его, – но оказывается в капкане, который расставил ей Иисус Христос – только на Сцене, где и умирают от ее напасти Ромео и Джульетта, – но:

– Это еще не весь мир. – И, следовательно, да, на Сцене кто-то умирает, но это и есть Дракон Стихии. Он попал в расставленный ей Иисусом Христом капкан, так как объяснил людям:

– Теперь на Пути в Эммаус вас идут ДВОЕ. – Один убит в бою со Стихией – Другой:

– Жив.

Надо еще разобраться, как это соотносится с Ромео и Джульеттой, почему именно умерли они оба. Пока я этого еще не могу рассказать.

Тут нельзя даже сказать, что Толстой, как царь Агриппа испугался ужасной правды Апостола Павла:

– Жить можно вечно, – и воздержался, как сделали некоторые другие, подняться на Сцену, чтобы, можно сказать:

– Проверить, как это сделал Фома, раны на Теле Иисуса Христа, свидетельствующие о том, что Он умер после атаки стихии, – но:

– Остался жив.

Сейчас посмотрим, что Лев Толстой конкретно пишет, каковы, так сказать, его реально розданные карты и сможет ли он загнуть, как смог Александр Пушкин:

– Свои пароли и пароле пе.

Толстой искренне удивляется и не скрывает, что многие верят Шекспиру и любят его.

– Чему они все радуются? – спрашивает Толстой, и решает, наконец, разобраться.

Как и я с Ним.

Хочет разобраться даже не с Шекспиром, а с:

– Общим мнением.

Примерно, как Сальери с Моцартом, – но! Был ли и Лев Толстой, как Сальери:

– Встречным послан в сторону иную? – Здесь я имею в виду, что заранее уже известно, что Шекспиром Лев Толстой в Иную Сторону послан не будет.

И не как царь Агриппа, испугавшись, что кроме мира на Сцене – есть и еще один мир, в Зрительном Зале – или наоборот, ужаснулся, что кроме реального, привычного мира ЗЗ – есть мир:

– Позади нас, – как поняла Мария Магдалина, обернувшись и только тогда увидев Иисуса Христа.

Пятьдесят лет, оказывается, Толстой пытался понять Шекспира! Очень добросовестный человек. Но оно и понятно, если сам он говорит, что не видит того, что видят все или почти все.

Идет фантастика добросовестности разобраться, почему ему, Толстому не удается понять Шекспира:

– Уже 50-т лет, – а:

– Другие не только понимают его, Шекспира, но и – уверен сам Толстой – ему не только не поверят, что:

– Всё не так, всё не так, ребята, – но даже не обратят внимания на его возражения.

Тут можно сказать, что вполне возможно, что Толстой прав. В том смысле, что и в Повестях Покойного Ивана Петровича Белкина – никто не увидел большого смысла, Белинский даже сказал, что:

– Лучше бы Пушкин их вообще не писал, чтобы не позориться, – не дословно.

Я имею в виду, что главный смысл произведений Пушкина во втором плане – если ЭТО можно так назвать, в Маленьких Хеппи-Эндах, который возникают, как:

– Обрывки миров Гермеса Трисмегиста. – Например:

– Сразу и нельзя догадаться, что Дубровский выполнил своё обещание и спас Марью Кириловну, хотя если знать уже это заранее, то это и очевидно, но очевидно, как при повторном просмотре фильма – с первого раза можно не понять всего. – Но!

Но в том-то и дело, что Читатель – это такой же Герой Романа, как и другие его герои-зрители! И, следовательно, как они, Читатель:

– Не может – тем более сразу – знать ВСЕГО. – Почему и испугался царь Агриппа поверить в бога полностью, а только почти.

И только после просмотра или прочтения увидел это сочинение еще раз:

– Дубровский обещал спасти Машу, но просил мальчишку никому не говорить лишнего.

Как это у Пушкина бывает часто, например, в Метели:

– Таким образом, тайна была сохранена более, чем полудюжиной заговорщиков, – не дословно. Пока не хочется по каждому поводу лазить в книгу за цитатами.

Читатель, следовательно, должен быть, как все:

– В Роли Героя Романа Не Всё Понимающего! – Имеется в виду, да, но, извините:

– Не всё же сразу.

Если сказано, что это пока тайна, то это тайна и для Читателя. Ну, чтобы был не просто балаган на словах, а был, да балаган, но:

– На деле!

И вот даже по маловажным деталям, уже догадавшись, как было дело – в Дубровском – мы понимаем, что женщина, ухаживающая за раненым Дубровским – это мать его слуги, что не зря это сообщено читателю, ибо не на все сто процентов, но это уже указывает, что не просто бабушка какая-то ухаживает за раненым барином, а:

– Мама за сыном, – слугой Дубровского, который и скачет уже где-то со своей Машей – авось уже понявшей с какими шулерами ей пришлось иметь дело – Дубровским, наверное, в Швейцарию. Или в Англию.

Вот если иметь в виду, что Толстой не видел у Шекспира Этого, этих Маленьких Хеппи-Эндов – то да. В том смысле, что их и никто не видел у Шекспира, если не считать некоторых особо Посвященных, которые даже шифровали книги Шекспира, чтобы таким образом – нет, не скрыть, куда уж дальше реальной шифровки самого Шекспира – а сохранить подлинник текста Шекспира, чтобы его, не исправили.

Как здесь Аникст исправил Шекспира – пусть и только замечаниями о его ошибках в Двух Веронцах и Бонди заодно с Лысенко уже буквально исправил Воображаемый Разговор с Александром 1 Пушкина.

Но, видимо, так и не смог включить своего Гермеса Трисмегиста. Тем не менее, какая-то тайна в художественном произведении чувствуется автоматически. Или:

– Нет, – как говорится, ибо я вот тоже пока не могу додуматься, в чем там дело с Ромео и Джульеттой.

Точно также и в Пугачеве – Капитанской Дочке – если не включится обратная связь, что Емельян Пугачев – это реальный, законный царь – тоже может показаться то, что и показалось всем, кто потом писал о Капитанской Дочке Пушкина:

– Так себе, хорошо, но можно было лучше, как заметил Одоевский про слишком быстрый штурм города Оренбурга – надо было дать читателю осознать течение времени. А то, что Читатель должен:

– То знать, а то, наоборот, заблудиться в снежной степи – об этом даже не хотят думать, о том, что в театре:

– Есть еще один Театр! – Не как это иногда бывает по сюжету пьесы, – а:

– ВСЕГДА, – имеется в виду у Пушкина, и, думаю, так же будет у Шекспира, пока я не разбирался до такой степени, да и неизвестно, можно почувствовать то, что я почувствовал в подлиннике, у Пушкина, в переводах Шекспира, зная, каки у нас переводчики. Но, скорее всего, тоже можно до чего-то додуматься.

Тогда, действительно, Толстой не увидел того же в пьесах Шекспира, чего не увидели современники и другие ближайшие жители того времени у Пушкина, о чем он сам, можно сказать:

– Тревожно просил:

– Проза требует мысли, – и так повторил несколько раз.

Непросто, я вот уже несколько раз пытался найти театр в смертях Ромео и Джульетты, но пока не включается. Важно, что Хеппи-Энд, который должен сыграть – это не срытое противопоставление, а, наоборот, как Дух возникает из смерти Тела, возникает из именно из первого утверждения.

Только тогда перед зрителем, перед читателем возникает ужас происходящего, что он долго знал:

– Пугачев – это смелый бунтовщик, и только потом, именно из этого первого утверждения становится ясна известная – и неоднократно – повторяемая по содержанию идея:

– Он выдает себя за царя – умершего – императора Петра III.

Точно также оброненная Швабриным для Гринева фраза:

– Машу можно трахнуть за пару серег, – только сначала ужасает Читателя, как и самого Гринева, а потом, когда наступает суп с котом, то бишь это самый Читатель сравнивает Книгу с Жизнью – оказывается:

– Только он один и не знал, что Швабрин говорил правду.

Человек думает, вот ходит неприступная Ева, и как быть, если прилетели осваивать Землю – абсолютно неизвестно:

– Не дает, и вообще не привлекается, потому что очень гордая.

И не задумывается особо, почему он так думает. Потом восхищается еще больше:

– После танцев ее никто обычно не провожает, уходит всегда только с подругой – гордая очень. – А мысль, что:

– Дак, мил херц, все уже настолько напробовались, что:

– Так и надоесть может, – не появляется, мысль имеется в виду, но тоже:

– До поры-до времени.

Выходит, Лев Толстой прав, пока этих Видений не появится – как они появились у Пушкина – его не переубедить даже после смерти.

Просто так, действительно, занимательность и больше ничего, ибо весь смысл воскреснет только после нахождения Посылки происходящего. Видимая посылка в Гамлете называется – убит его отец, но это всё-таки на поверхности, и для Толстого, естественно, это банально:

– Кого только не убивали ради власти.

Не очень давно в передаче Умники и Умницы было сказано Вяземским, точнее, он задал вопрос этим будущим студентам, кажется, про Турцию:

– Что делали с остальными наследниками трона, так сказать, если уже выбрали одного?

И говорят, что держали всю жизнь в клетке.

– А до того, еще раньше? – спросил князь, и кажется, никто тогда не додумался, что еще раньше их, остальных, оставшихся без трона наследников:

– Просто убивали-с.

Поэтому Посылка читается не буквальным текстом пьесы, а существует именно, как посылка, уже сказанного.

Задача осложняется, ибо уже пытался – хотя и не очень настойчиво – искать посылки происходящего в Анне Каренине, но ничего Особливого не нашел. А одна накрученность психопатии – это ерунда. Как грится:

– Да мало ли что барам в башку взбредет! – Не-ет, должны быть фундаментальные истины.

Истины устройства мироздания.

Но посмотрим, что он там еще пишет, страниц довольно много, но терпимо. Тем более, что предлагается разобраться не на вкус, а:

– Логично.

Пятьдесят лет человек мучился правдой непонимания! Как и я:

– Правдой непонимания Толстого.

Пока Эссе названо:

– Правда Льва Толстого, – т.к. она уже есть.

22.02.18

Дело в том, что любая пьеса идет два раза:

– Когда эти события происходили, и сейчас, когда идет спектакль.

В принципе – это тоже самое, что у Пушкина в Дубровском, кроме проигрыша Дубровского прямо по тексту, осуществляется его победа:

– Во время самого совершения События. – Ибо:

– Можно считать, что Иисус Христос не только сделал Открытие, каким Мир является на самом деле, а не каким его закрепостили люди – первосвященники в частности – а:

– Изменил его Своим приходом!

В этом, собственно, весь ужас, ужас, однако:

– Не понимания Этого происходящего.

И получается, что вторая история в Гамлете, которая не видна невооруженным глазом, это:

– Отец обманул Гамлета. – Не хватает даже знака восклицания, что отметить этот вираж – но по второму ходу пьесы.

Важно, что отметить и удерживать, что события происходят не как в обычном детективе, когда первая информация в конце всегда меняется на другую – иначе и раскрывать в нем нечего, а всегда – пусть и не буквально – удерживается в течении пьесы.

В детективе тоже первая часть пьесы, когда преступник еще не раскрыт остается, но о ней забывается, как об ошибке – здесь:

– Никаких ошибок – если Это Было, то Оно и есть, как существующее в Настоящем:

– Прошлое, – и потому невидимо, что напрямую с настоящим не связано.

Следовательно:

– Быть или не быть Гамлета – это выбор:

– Следовать ли первоначальному плану пьесы, или – нет, не поверить Тени отца – а независимо от того, права Тень или нет – следовать этому – можно считать:

– Злому замыслу, – нарочно!

И тогда получается, что не Гамлет здесь униженный и оскорбленный, который думает-решает:

– Отомстить или нет, а наоборот, он атакует, как:

– Неправда!

И даже не потому, что считает:

– И правда не лучше, – идет именно За Неправду! – Ибо:

– А почему бы мне сегодня не быть победителем, чем всегда только:

– Мыслить и страдать? – чем Я:

– Хуже.

Как и Дядя Ваня Чехова хочет доказать:

– И на Сцене, как дома люди чавкать не обязаны! – что, собственно, продуцируется и продолжает делаться в сегодняшних допотопных чтениях переводов кино.

По первому плану пьесы все должны знать, что униженный и оскобленный – это именно Дядя Ваня. И он сам это понимает, и решает, как Гамлет:

– Извиняйте, мои дорогие, но я больше не хочу быть дураком – буду, как все:

– Господином своего положения!

– Ну, а почему-йта, милый мой? – можно спросить.

– Просто: не хочу всегда быть крайним, тем более, что я вас всех умней.

Тоже самое делает и Раскольников в Преступлении и Наказании Достоевского, он отнюдь не покоряется своей участи униженного и оскорбленного дурака, даже:

– Дурачка, – а, хотя и с очень, очень большим трудом, а вылазит, так сказать, из этой ямы, куда его сбросили.

Он – Дядя Ваня – стреляет в профессора Серебрякова, чтобы так его запугать, что:

– Хотя он и будет дальше получать от него – Дяди Вани – валюту для нужд семейных и просветительских, но уже как:

– Как подачку от Господина!

Суть этой пьесы Чехова, как в кино Всё Наоборот:

– Поменять всё местами, – оставив с виду на своих местах.

По сути дела, профессор Серебряков остается теперь куковать в деревне, так сказать:

– Курам на смех, – а Дядя Ваня уезжает с мечтой всей своей жизни, проституткой Сонечкой Мармеладовой, в данном случае:

– Еленой Прекрасной 27-ми лет, – возрасте человека вообще, как Евы.

Следовательно, решается вопрос:

– От кого вообще пойдут Наши Дети, – от Молчалина или Грибоедова – Чацкого?

Гамлет, следовательно, да, занимается дурогонством всю пьесу, но не тем, которое не видно героем пьесы, но видно зрителям, – а:

– Обманывает именно зрителей! – идет в неправедную атаку.

Почему, если предположить, что дядя и мать Гамлета ничего Такого плохого не делали? А просто любили друг друга, как Ромео и Джульетта, которая, увы:

– Уже была замужем! – как это и показывается в некоторых фильмах, правда, запрещенного для несовершеннолетних содержания и его обнаженной формы.

И тогда, Отец Гамлета – это, собственно, не кто иной, как Отелло, но проигравший первое сражение в жизни, а теперь решивший отомстить с помощью своего сына. Следовательно, официальная легенда, что Отелло ошибся, когда убил Дездемону, только в том ошибочка, что надо было и ее, как мать Гамлета и Клавдия – короля оставшегося после отца Гамлета:

– Грохнуть после своей смерти, – чтобы уж было – так было:

– Умерли все, и плохие, и хорошие.

Что и происходит в Гамлете, и виноват ли Отец Гамлета, что родился, увы не:

– Ромео, – а наоборот!

Меркуцио или Тибальтом, – кто из них больше завидовал Ромео, что именно его выбрала Джульетта.

Но, повторю, дело не в том, что реальность – это Всё Наоборот, а, как и у Пушкина в Капитанской Дочке, Дубровском, Повестях Белкина – противоположная версия возникает из первой:

– Автоматически, – но как фрагменты истины Гермеса Трисмегиста, и – что замечательно:

– Скорее всего только уже дома, а не на самом спектакле, по крайней мере:

– На пути домой, – или, как в Евангелии:

– На Пути в Эммаус! – когда мы замечаем, что реально – со стороны Иисуса Христа:

– Человек Двойной.

Гамлет гибнет не в неправедной атаке действительности, так сказать:

– Со зла, – что значит, выбирает сторону зла по принципу:

– Как вы сделали со мной, – что часто бывает в разных фильмах, – а именно в обиде, что:

– Нет правды на земле, – как пропедалировал Пушкин, – но правды нет и выше.

И значит:

– Проверим!

Тоже самое происходит и в Короле Лире. Что именно? Происходит, что происходит именно на Сцене!

Не дочери зажимают своего, так сказать, бывшего папу, а как в Дяде Ване, он сам и командует профессором Серебряковым, как студентом, которому посылает повышенную стипендию, показывая это не дурачеством – как обычно думают с его Серебрякова Еленой Прекрасной, а именно:

– Ворует ее – до чего не догадался Кончаловский, хотя Павел Деревянко мог вполне продемонстрировать это натюрлих.

Ворует, как в голливудском фильме Троя Орландо Блум – Парис Елену Прекрасную – жопастую, как морж, Диану Крюгер.

И, значит, бедность Короля Лира – это только, как с Аланом Тьюрингом:

– Игра в Имитацию:

– Всё остается – нет, пока что не людям и даже не вам, мои милые дочери – а как обычно бывает – а не наоборот:

– Мне! – вы же, чтобы получить наследство должны перед всем миром доказать свою послушность:

– Доказать добрым людям, что я вам УЖЕ подписал дарственную!

Не просто так, значит, вяло, хотя и от души поблагодарить, а:

– Милые мои дочки, поработайте сначала душой-то, как нехгры на плантации, чтобы светло и празднично играть роли богатых:

– Будучи бед-ны-ми!

Кто-то сгоряча может возразить:

– Это только выдумка! – А, извините, доказательство настолько простое, что, да, кажется невозможным:

– Посмотрите не только на Сцену, но и на Зрительный Зал – это АПРИОРИ спектакль, состоящий из двух частей, этой сцены и этого зрительного зала, а не дождь и ветер на улице, здесь всегда тепло, как на юге, и даже, как у Эрнеста Хемингуэя:

– Светло и Чисто.

Ибо Очевидно, что события происходят не в первый, никому неизвестный раз, – а:

– Разыгрываются! – А как они еще могут разыгрываться, если не так, как только что было рассказано:

– Как будто я уже бедный, а уже богаты, – а совсем не буквально, что я – Король Лир – вам всё отдал.

Сам зритель – это и есть Король Лир. И чтобы увидеть эти свои, как обозначил Владимир Высоцкий:

– Рудники мои серебряные, золотые мои россыпи, – надо поверить Богу, что он добр к Человеку. – Что значит, происходящее на Сцене это не так:

– Шаляй-Валяй балаган, – а чистая правда.

Не изображение правды, как в газете бывает про Человека-Паука фотографии, – а:

– Буквально – Жизнь изображается всеми имеющимися у нее средствами:

– И содержание идущей на Сцене пьесы – это тоже Спектакль!

Так как сама Жизнь – Спектакль, – как и сказано Шекспиром:

– А люди в нем – не только – а:

– УЖЕ актеры.

Доказательство, что Фигаро здесь – Фигаро там – прямо перед нами, – и:

– Хотя бы в теории мы должны – если не поверить, так как такова же конструкция Евангелия – то понять правду.

Вот это как раз доказательство того, что Лев Толстой, хотя и прав, но только в первом приближении, что Шекспир и Вера – две вещи не совместные. Но прав в том, что буквально предлагаемый спектакль, как только балаган заезжих фигляров для развлечения богатой на абсолютное непонимание происходящего публики.

Вот сейчас он – Лев Толстой – пишет статью, а в ней уже два времени:

– Одно – это время его рассуждений – слова автора, другое – это рассмотрение конкретные противоречий Шекспира, – или, наоборот, отсутствие оных, если они должны быть.

Но, как обычно, первое время, он рассматривает, как только:

– Артефакт нашего земного притяжения. – Если это, действительно, так – толку от его писаний не будет – для меня, имеется в виду.

Только одного автоматизма, нарушающего собственное же понимание мира – не хватит. Вот это:

– Поэт поет только, – Пушкин уже опроверг своим рассказом о гениальном Плане Ада Данте, а также о возможностях своего Арзрумского дервиша:

– Смотрите, не лепите из меня горбатого, – ибо:

– Дубина вот она в другой лапе, а в первой перо со словами, однако:

– Бога.

Достаточно поверить всех душой, всем сердцем, что Театр – это не фикция для развлечения абармотов, не копия правды, – а:

– Сама правда и есть – всё будет понятно.

Здесь уже можно заменить название на:

– Полуправда Льва Толстого, – но пока не будем.

Надо почитать дальше текст его статьи.

П.С. – Тут надо заметить, что Ромео и Джульетта кончают жизнь самоубийствами по той же причине, по какой при советской власти спивались, в том смысле, что это:

– Вряд ли.

Тракторист или водитель деревенского Газика хочет – втайне даже от самого себя, пока не выпил – очень трахаться, а вопрос:

– Как?! – абсолютно же ж непонятно.

Так как – за-п-ре-ще-но, чтобы просто так, а уже любить и наслаждаться. Выпил – уже и не надо, четверть самогонки в огуречной грядке, скрытая их листьями – намного лучше. Спрашивается:

– Чем? – Ответ:

– Дает без объяснений в любви.

Тут возможен вариант, что Ромео изначально рассматривался, как отвлекающий маневр от ее, Джульетты, уже проведенного дозамужественного любовного дивертисмента. Точнее, именно с Ромео она начинает это дивертисмент, и, следовательно, возникает логичный вопрос:

– Каким был основной спектакль? – Но каким бы он ни был, именно дивертисмент: