Необъяснимые явления. Это было на самом деле
- -
- 100%
- +
Это факт – но этого не может быть!
Ю. ГерманВведение
«Поймите нас правильно, – проникновенно сказал Фарфуркис, прижимая руки к полной груди. – Мы ведь не утверждаем, что телепатия не существует. Мы утверждаем лишь, что телепатия ненаучна и что мы в нее не верим».
Бр. СтругацкиеСчитается, что ученые – невероятные рационалисты. Что ко всему они походят сугубо «положительно», разумно, и уж конечно, никогда не отрицают фактов. Считается, что твердо установленные факты для ученых священны, и сами ученые очень любят распространять о самих себе такие слухи.
Это представление есть совершеннейшая неправда. Большинство ученых по своей натуре невероятные мистики, их мышление построено абсолютно иррационально. В самой основе современной науки лежит совершенно никем никогда не доказанное, абсолютно произвольное положение о том, что мир сугубо материален.
Так сложилось исторически, с XVIII века, когда по Франции с воплями «Раздавите гадину!!!» бегала шайка так называемых энциклопедистов. Эти люди совершенно точно знали, что чего не спохватишься – того и нет; что ни Бога нет, ни дьявола и что в мире нет и не может быть ничего невидимого глазу. Действовали они, разумеется, вовсе не из рациональных, а из чисто идеологических и политических… а очень часто и просто хулиганских побуждений. Многие из «энциклопедистов» были редкостными неудачниками, и жгуче завидовали людям более умным, состоятельным и интересным. Многие их тексты отражают просто судорожную зависть и ненависть к тем, кто имеет успех у женщин. Другие обнаруживают четкий эдипов комплекс, то есть патологическую ненависть к отцу и вожделение к матери. У третьих прослеживаются признаки весьма своеобразной половой ориентации.
Эти удивительные люди «совершенно точно знали», что «Бога нет», что служение обществу и королю – блажь и глупость, что супружеская верность – смешна и старомодна, а порядочность – свойство деревенщины. Реально существующий мир (в том числе и науку) они ненавидели и презирали, а все известное о мире «энциклопедисты» изо всех сил старались привести к своим убогим представлениям.
Степень вреда, причиненного всей мировой цивилизации этой рычащей ненавистью, хлюпающей кровью бандой, организовавшей целую серию революций по всей Европе, еще не изучена и не оценена должным образом.
В своей «Энциклопедии» эти бравые ребята вполне серьезно писали о том, что на свете не существует никаких таких метеоритов: «С неба не падают камни, потому что на небе нет камней». Они же вполне серьезно писали, что не существует никакой жизни после смерти тела и что нетленность мощей придумали «попы», чтобы обманывать «народ».
Современная наука, увы, развивалась под огромным влиянием французских погромщиков. Ученый, как правило, невероятнейший мистик и даже мракобес: слишком многое он «знает» заранее. Знает без обсуждения и даже без получения каких-либо сведений. Он «точно знает», что не существует ни Господа Бога, ни бессмертной души у человека, ни нечистой силы, ни даже почему-то экстрасенсорных явлений. Казалось бы, получив сведения о чем-то необычном, например об «упавшем с неба камне» или о мальчике, который читает пальцами ног, ученый должен немедленно выехать туда, где находится или обитает это отклонение от известного и всесторонне изучить это явление. Но, как правило, ученый поступает совсем иначе.
Так же как товарищ Мирабо не желал знать о существовании метеоритов, ученый ХХ века делает вид, что привидение в здании Института археологии в Таллине придумано экзальтированными дамочками, и нипочем не пойдет проверять, а существует ли само явление? Да и зачем, если они все знают заранее? Ведь «каждый умный» и «каждый порядочный» человек точно знает, что не существует никаких привидений!
Так же ученые относятся ко всему, что связано с невидимым миром, и очень ко многим вполне материальным явлениям, например к «снежному человеку» или к хождению с лозой. Еще недавно так же относились к геомагнитным аномалиям: полагалось считать, что их не существует, а всякий ученый просто боялся этим заниматься и даже обсуждать, ведь тогда он оказался бы «чудаком» и не вполне «своим» человеком.
Для большинства ученых до сих пор материализм примерно то же самое, что обрядоверие для москалей XVI века, а марксизм – для коммунистической номенклатуры. Играть «не по правилам» рискованно в любой среде. Ученые попросту боятся нарушать нормы, принятые в их сообществе, заслужить репутацию опасных чудаков и смутьянов. А то заслужишь – и окажешься отлучен от общения с коллегами, приглашения в коллективы разработчиков и в редколлегии, на конгрессы и на конференции – то есть от всей профессиональной жизни.
Здесь пора сделать важную оговорку: слишком часто науку и нравы ученых «критикуют» те, для кого попросту оказался «зелен виноград», кто хотел бы, да не смог сделать научную карьеру. Или злая полуграмотная деревенщина, блестяще описанная у Шукшина в его «Срезал».
Ну так вот, я уже четвертое поколение в своей семье, которое кормится науками и имеет ученые степени. В 32 года я стал кандидатом исторических наук, а в 39 – доктором философских. Я автор более двухсот печатных работ, в том числе 5 монографий, мои статьи постоянно выходят в таких престижных журналах, как «Российская археология» и «Общественные науки и современность».
Так что уж простите, но это не я «не дотягиваю» – скорее уж «не дотягивают» коллеги, с упорством неудачников сидящие на убогом «материализме» времен Вольтера, Гольбаха и прочей полусумасшедшей погани.
В экспедициях я работал с подросткового возраста, начал ездить в 13 лет в экспедицию мамы, Елены Вальтеровны Буровской. Волей-неволей маленький «экспедишник» становился свидетелем многого, о чем ученые не говорили… А если начинали говорить, то поджимали губы и подергивали плечами, словно мироздание лично обидело их, не желая соответствовать их диким представлениям, и заслуживает за это теперь только презрения.
Хорошо это или плохо, не знаю, но стал я не ботаником и не лесоводом, а нарушил семейную традицию. Много лет я был археологом и уже в этом качестве не только в экспедициях, но и работая с материалами раскопок, не раз сталкивался с удивительными явлениями… о которых коллеги категорически отказывались говорить, а очень часто даже думать.
На протяжении своей многогрешной и бурной жизни я поддерживал отношения со множеством ученых разных направлений. Не раз и не два доводилось мне слышать нечто в духе: «Ну вот тебе, ладно, расскажу, но вообще это же ерунда какая-то получается… Ты если про это говорить будешь, на меня не ссылайся!». В частности, очень интересное сообщение о встрече со «снежным человеком» я получил от доктора геолого-минералогических наук, который в свое время сильно пострадал от «неверия» ученого мира в геопатогенные зоны.
Эти заметки я так и разделил на четыре части: рассказы археолога, рассказы ученого, рассказы «экспедишника». Особняком стоят «рассказы горожанина» – истории, которые известны мне просто как жителю города Красноярска. В них я свел самые яркие истории из тех, которым был свидетелем или слышал от надежных людей.
Рассказы ученого
…С неба не падают камни, потому что на небе нет камней.
Мирабо«Дядя Ваня»
Ах, дядя Ваня, хороший и пригожий!Ах, дядя Ваня! На всех чертей похожий!Песня Аркаши СеверногоМногие университеты (не только сибирские) имеют свои стационары для летней практики студентов. На каждом таком стационаре всегда живет какой-то персонал: сторожа, кастелянши, технички. Летом нанимают или привозят из университета еще и всех, кто будет кормить прорву студентов и преподавателей. Зимой стационар редко совсем забрасывают, но большую часть персонала увольняют, оставляя сторожа или, для большего веса, «технического директора» лагеря. Задача такого «технического директора» – сторожить домики, чтобы их не пожгли туристы (случаи бывали), и нехитрое барахло: матрацы, панцирные сетки, простыни, прочую мелочь.
На стационаре одного из крупных университетов Западной Сибири работал местный мужичок лет пятидесяти. Жил он не в деревне, а на самом стационаре, километрах в семи от деревни, в сторожке, данной ему университетом, и вел какое-то нехитрое хозяйство. Зимой он охотился, а университетское начальство иногда использовало стационар как базу отдыха. Тогда дядя Ваня выдавал приехавшим лыжи, учил кататься неумеющих и вообще развлекал, как мог, опекал. Организованные дядей Ваней жительницы деревни за небольшую плату кормили приехавших, радуя желудки и сердца отдыхающий.
Для всех, от ректора до студентов, он так и был – дядя Ваня, загорелый дочерна, очень жилистый и сильный, прекрасно знающий и сильно любящий лес. Всегда он интересовался занятиями, с увлечением смотрел в микроскопы, радостно всплескивал руками: «Ты посмотри!» – и вообще очень поддерживал дух исследования и науки.
Дядю Ваню все любили, всем было с ним весело и хорошо. Уж конечно, ни в ком он не мог вызвать ни малейшего подозрения решительно ни в чем плохом.
Мой близкий друг заканчивал университет в этом сибирском городе и, конечно же, очень хорошо знал дядю Ваню. Он со своим приятелем из Новосибирска несколько раз приезжал и зимой. Дядя Ваня увлеченно водил их по окрестным лесам, вспугивая куропаток и лосей там, где летом шумели окрестности многолюдного стационара. Назовем этих двух так: Андрей и Валера. Во-первых, их и правда так зовут. Во-вторых, на оглашение этой истории они меня не уполномочивали, так пусть и остаются бесфамильными.
Сама же эта история началась с того, что дядя Ваня женился. Ничего необычного в этом, в общем-то, само по себе найти невозможно, потому что был дядя Ваня совсем не стар, а его женой стала вдова лесного объездчика, тоже далеко не девочка, мать пацана лет восьми.
Вообще-то на стационаре и в университете о личной жизни дяди Вани не только не знали ничего, но как-то о ней и не задумывались. Дядя Ваня был всегда сам по себе: очень смуглый, очень «лесной», очень энергичный, очень сам по себе и совершенно немыслимый в кругу семьи. Для всех он был скорее частью стационара, чем самодостаточной личностью.
В начале этой истории все очень совпало: приехали парни зимой на стационар, а тут как раз дядя Ваня женится! Да, тут-то все и началось…
Выяснилось для начала: это далеко не первая из жен дяди Вани. Дядя Ваня постоянно женится на молодых женщинах, но только на разведенных или на вдовах и всегда на мамах мальчиков. Причем почему-то долго не живут его жены, трудно сказать почему…
А приемные дети? А их дядя Ваня выращивает, еще как! Вон, Колю знаете, бульдозериста? Это тоже дяди Вани пасынок. А Егора, пасечника? И он тоже… Тут парни буквально подпрыгнули, потому что пасечнику Егору (который тоже сидел на свадьбе, ел за троих и исправно кричал «горько!») самому было хорошо за сорок. А сколько ж тогда дяде Ване?!
Парни стали выяснять у Егора, когда же дядя Ваня женился на их матери? Обстановка располагала, да к тому же парни бывали на пасеке, собирали насекомых и травы округ, расспрашивали Егора обо всем на свете, признавая его авторитет, так что разговор состоялся.
– Да во время войны… Сам я с тридцатого, а было мне тринадцать, вот и считайте. Напомню: события нашей истории разворачивались в 1977 году, так что информация вполне кружила головы.
Он совсем молодой был, дядя Ваня?
– Ну как «совсем»? Как сейчас, по нему непонятно. Он еще и до того женился…
– На ком?!
– Да вы не знаете… Мужик этот… Ну, сын дяди Ваниной жены, Кати, – обстоятельно объяснил Егор, – он помер позапрошлый год.
– А Катя?
– Та совсем давно померла, еще до войны.
– А сколько «мужику-то» было? Сыну жены?
– Да он старше меня лет на пятнадцать. Я пацан был, а у него свое хозяйство.
Известное дело: если хочешь узнать прошлое людей, надо искать свидетелей. В деревнях это обычно старушки – долговечные, юркие, знавшие всех и всегда. Со старушками ребята были знакомы, обстановка свадьбы опять же располагала.
– Это вы про Ваську? Ой, не говорите! Упал Васька! Пьяный полез на сосну! Я ему сто раз говорила, чтоб не лазил! А он полез! Старый? Ну что вы такое говорите, молодые люди! Если с пятнадцатого года, так для вас сразу уже и старый! Еще сто лет мог бы прожить, если б на сосну не полез!
– А дядя Ваня – это его отец?
– Вовсе он не отец! Он на Катюше женился, царствие ей небесное, Васька маленький был, лет пять.
– А дяде Ване сколько было?
– Хто знает?!
Это «хто знает?!» парням предстояло услышать еще великое множество раз. Но и тут они изрядно обалдели, потому что если «мужик от первой жены» (от первой ли?) родился где-то году в 1915, а дядя Ваня женился на его маме в 1920, то получалось: дяде Ване сейчас, в 1977, никак не меньше семидесяти четырех – семидесяти пяти лет, а скорее и побольше. Бывает же…
На свадьбу собралось полно народу, мест в избах не хватало, и ребята ушли на стационар: отдохнуть, подумать вдвоем, перед тем как второй день беспрерывно есть, пить, орать «горько!».
В этот вечер, лежа в спальных мешках, ребята без перерыва курили и все прикидывали, как же им быть с дядей Ваней?! Как всегда бывает в таких случаях, словно пелена упала с глаз, стали заметны прочие удивительные вещи. Например, то, что дядю Ваню хорошо знали профессора, начинавшие работать еще до войны, лет сорок-пятьдесят назад. Даже «дядя Бода», патриарх и живая легенда биологического факультета, здоровался с дядей Ваней за руку и охотно вспоминал с ним рыбалку 1940 года. Мирно, уютно урчала печка, стреляли в ней поленья, сильно вызвездило за окном – к морозу. Привычный, родной, вполне уютный мир. А парни все не могли уснуть, все курили, все обсуждали удивительную загадку. И оба уже понимали: если отступятся от тайны дяди Вани – не будет им покоя и примирения с самими собой.
– Ну что, будем «колоть» дядю Ваню?
– Будем… Завтра опросим в деревне, кто что знает…
– Да, во время свадьбы это запросто…
– А потом в городе надо… Сколько ему лет, должно быть в личном деле, между прочим.
– Точно!
Еще два дня Андрей с Валерой «поработали» в деревне; легко выяснилось, что дядя Ваня и впрямь постоянно женится, уже знакомым и всегда одинаковым способом: на одинокой молодой женщине, разведенной, брошенной или вдове и всегда с мальчиком от первого брака. Всегда он устраивал пышную свадьбу, и никто не сомневался в статусе его жены. Но брака он никогда не регистрировал; да в общем, и необходимости не было, потому что сколько бы он ни женился, от него ни разу не родился ребенок.
Один эффект брака сразу совершенно очевиден: женщина расцветает, как роза. Но что характерно: никому никакой информации, как живет с ней дядя Ваня. При всей простоте сельских нравов и как бы ни наседали подружки, никто так и не знает, почему и в чем именно дядя Ваня такой молодец. Виден только внешний результат, а что за ним – закрыто для всех посторонних.
Второй итог, в общем-то, еще непонятнее. Дело в том, что каждую осень, в самом конце августа – сентябре дядя Ваня уходит в тайгу. Не за орехом, не за грибами, не охотиться… Уходит, и все. Берет с собой краюху хлеба и уходит – без оружия, без продовольствия, без спичек. Если в этот момент у него есть приемыш и этот приемыш не вырос, мальчика он берет с собой, вместе с ним уходит в тайгу на неделю, на две. Что они делают в лесу, что едят и пьют, где ночуют, куда ходят, не знает никто, потому что ни дядя Ваня, ни его приемный сын об этом не говорят. Никому.
– А что же вы ели, сынок?!
– Да там было…
– А что вы видели?!
– Да так…
Что характерно, парень никогда не рассказывает о походах с дядей Ваней ни пока маленький, ни когда вырастает взрослым. Ни друзьям, ни жене. Никому.
Отягощенные тайной, друзья почти и не были в лесу, а были – говорили все о дяде Ване.
В городе на повестке дня стояло общение с «дядей Бодой», разыскания в отделе кадров.
«Дядя Бода» тоже охотно вспоминал все охотничьи и рыбацкие похождения разных лет,
– А он сильно изменился с того времени?
– Да понимаете, ребята…, – «дядя Бода» смущенно разводил руками, и сразу становилось видно: он сам первый раз обратил на это внимание. – Да понимаете, он вроде и вообще не изменялся…
Можно ли найти фотографии того времени? Конечно! Приходите, ребята, посмотрим фотографии, повспоминаем… Вспоминал «дядя Бода» долго, со вкусом, рассказал массу интересных деталей, поил чаем с цветочными, ягодными добавками – сам собирал, смешивал, испытывал. Только вот фотографий, как оказалось, там нет. В смысле, дяди Вани на них нет. Вообще все выехавшие охотно фотографировались на память, фотографий получалось много, вплоть до старинных, еще на стекле. Но вот дяди Вани почему-то на них никогда не было.
– Отлично помню: пленку на него извел! На характерного такого…
Пленка не находилась. На этой фотографии вроде бы был дядя Ваня, только он наклонился.
На другой фотографии – отвернулся. Вот вроде бы он, но по фотобумаге расплывается радужное пятнышко – как раз на месте лица дяди Вани. Надо же, чтобы изъян фотобумаги – и как раз на этом месте! А где негатив? Нет негатива… Пес его знает, куда задевался.
В общем, ни одной фотографии дяди Вани не обнаружил обескураженный «дядя Бода» в своей огромной коллекции.
Ладно, найдем в отделе кадров… Но тут выяснилась еще более загадочная деталь: в отделе кадров помнили, что дядя Ваня работал в университете с 1920 года, это факт. Он считался ветераном труда, и ему регулярно посылали открытки с первым мая и седьмым ноября, приглашали на торжественные собрания… А дядя Ваня так же регулярно не приезжал на собрания.
Фотокарточка дяди Вани в личном деле отсутствовала. Вообще. Может быть, в те времена не полагалось фотографии в личное дело, их и не вклеивали? Во-первых, полагалось и вклеивали, хотя и не так обязательно. Во-вторых, кого приняли раньше и не вклеили, тем довклеили потом… Почему же так и не было фотографии дяди Вани?!
Во-вторых, ни в личном деле, ни в одной ведомости не было ни одной расписки дяди Вани. Почему?!
В личном деле расписался начальник, так тогда можно было, а с тех пор личного дела не меняли, так и лежит.
В ведомости… Гм… Да так как-то повелось: зарплату дядя Ваня получает обычно не в срок, ему оставляют, а сами расписываются. Проблем никогда не бывало, претензии не появлялись, все в порядке…
С какого времени так повелось? Ох, не знаем, с очень давнего. Мы как начали работать, уже так было… В пожелтевшем личном деле дяди Вани стояли любопытные пометки: «личн. утв.». То есть запись вносилась не на основании документов; запись вносилась по «личным утверждениям», на основании устных заявлений.
Иван Иваныч Иванов – по «личн. утв.». Родился в 1895 году, в деревне Большой Угор – по «личн. утв.». Не был. Не состоял. Не привлекался. Родители – беспартийные, маломощные, безлошадные, сочувствующие. Все – только по «личн. утв.».
В личном деле еще была справка: вырванный откуда-то листок бумаги, разлинованный вручную кем-то не особенно грамотным, неровными, как змеи, чертами. По этим продольным чертам косым, старомодным почерком, с дикими ошибками – справка, что в деревне Большой Угор церковь сгорела, сожженная империалистическими хищниками. Что поэтому сообщенные Ивановым сведения проверить нет никакой возможности, но и необходимости тоже, потому что пролетарское происхождение Иванова и так видно сразу и брать на работу его можно.
Еще же одна пикантность состояла в том, что церковь в Большом Угоре стояла себе, как стояла до сих пор. И что церковные книги Угорского прихода были сожжены вовсе не «империалистическими хищниками» в 1919, а коммунистами в 1934, когда по всей России-матушке закрывались церкви и сжигались «по просьбе трудящихся» церковные книги. Значит, в 1920 году не было ни малейшей проблемы в том, чтобы проверить любые «личн. утв.», сделанные по поводу человека, родившегося в Большом Угоре. И уж конечно, даже церковных книг совершенно не было нужно, чтобы выяснить, живет ли в Большом Угоре такая семья Ивановых и какого она такого происхождения…
Получалось, что если называть вещи своими именами, то в 1920 году на стационар прибился и устроился работать абсолютно неизвестно кто. Иванов – а может, и не Иванов. Из Угора – а может быть, не из Угора. Родился в 1895 – а может быть, и не в 1895.
Человек… Или не человек? Женится – но дети не рождаются. И ни одной фотографии. Что же это обитает на стационаре, называется сторожем?! Опять плавали в воздухе, колыхались пласты сизого дыма. Друзья думали, думали и думали, вспоминали все, связанное с дядей Ваней.
Дядю Ваню никто никогда не кусал: ни собаки, ни кошки, ни комары.
Вообще. Всех людей, которые долго работают в лесу, комары кусают меньше новичков, это факт. Но так, чтобы комары совсем переставали кусать кого-то – так не бывает. Дядя Ваня оставался исключением; в свете всего остального – уж очень необычным исключением.
Уважительно посмеиваясь, парням рассказали, как дядя Ваня показал как-то на светлое пятнышко на склоне: марал! В бинокль еле удалось разглядеть, что зверь – крупный самец и что идет как будто на дно распадка.
– Двенадцать отростков, – сказал тогда дядя Ваня, и через несколько часов, когда добыли марала, оказалось: он прав – отростков на рогах было двенадцать.
Дядя Ваня курил, как паровоз, но нюх у него был фантастический. Даже грибы он чуял за несколько метров.
Все это – в восемьдесят три года?! И добычливый какой… У Андрея – три хариуза, у Валеры – пять, а дядя Ваня посмеивается, снимает с крючка двадцать третьего. Но всегда по делу брал, никогда лишнего. Он как будто знал, сколько возьмет… Уходит в лес без еды: там поймаю. Это же надо какую уверенность в себе надо иметь, чтобы точно знать, сколько возьмешь в лесу, чего и когда?
Он умелый. Всегда все получается, даже и с первого раза. Машину никогда не водил, а надо было – сел, повел. Правда, не понравилось: на лошади, говорит, лучше.
Но повел!
В шахматы никогда не играл, только в шашки. Показали ему – сел за доску, скоро сам начал выигрывать.
Ходит по лесу бесшумно… Парни, и сами хорошие ходоки, могли только завидовать дяде Ване. Он возникал всегда стремительно, внезапно, всегда показывал что-то интересное и так же мгновенно исчезал: ветка не шелохнется, сучок не захрустит.
Нет, но ведь и правда – комары никогда не кусают… Где-то в третьем часу ночи Андрей разогнал ладонью пласты табачного туманища:
– А ты когда-нибудь видел у дяди Вани спину?
Вопрос был шизофренический, нет спору, потому что спину нельзя видеть только у одного существа – у лешего. Валерка рывком сел на кровати, напрягся…
– Нет! – придушенно сказал он. – Нет, не видел!
И никто не мог припомнить, чтобы он видел спину дяди Вани. Вроде ходил он голым, это видели: когда косил, когда рубил дрова. Но видели как-то спереди, сбоку… Может, видели и забыли?! Может быть…
Шла не очень легкая жизнь студентов выпускного курса, оба писали дипломы, оба с прицелом на кандидатскую. Получилось так, что только в июле, сдав сессию, вырвались они на стационар, уже «специалистами в законе». Зато вопрос за полгода созрел и парни знали, что будут делать и как.
– Дядя Ваня, гляди!
Дядя Ваня обернулся, и Валера тут же щелкнул «Зенитом». Валера знал, что он все сделал правильно; парень вообще отлично фотографировал, и просто не могло не получиться!
Вот только плохо, что после щелчка Валера на мгновение встретился глазами с дядей Ваней. Дядя Ваня сощурился… буквально на какую-то долю секунды, но как бы ни балагурил Валерка, как бы ни рассказывал, что хочет оставить памятку, он готов был поручиться: дядя Ваня отлично понимает, что затеяли против него и зачем.
Ходили, снимали еще: и стационар, и как дядя Ваня рубит дрова, и собаку Умку, и коня Серого.
А вечером того же дня Валера совершенно случайно засветил всю отщелканную пленку.
Ему казалось, он уже перекрутил пленку на барабан и пора открывать затвор. Оказалось: вовсе не перекрутил, и отснятая пленка погибла.
Назавтра встали попозже, направились туда, где дядя Ваня косил.
В бинокль он хорошо был виден, в том числе и со спины, только нечетко: от нагретого луга поднимались волны горячего воздуха, дядя Ваня оказывался размытым.
Парни быстрым шагом вышли к лугу. Оба спортивные, сильные, охотники и экспедишники, ходили по местности очень быстро, бесшумно. Вроде бы кого тут было скрадывать? Старого мужика, который мирно косит свой же собственный луг? Но когда парни вышли к дяде Ване, на нем уже была рубашка. Ладно…
От покоса две тропинки вели к стационару.
– Давай ты на той, я на этой. Он часто идет, а рубашку носит, накинув на плечо, ты же видел.
– Да, тогда он мимо не пройдет!