Остров кошмаров. Томагавки и алмазы

© Бушков А. А., 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Политика есть концентрированное выражение экономики

Умное слово от автора

В первой книге второй трилогии об истории Англии (точнее говоря, ее разбойной истории) я должен решительным образом, высокопарно выражаясь, изменить творческий метод. Не по своему хотению или капризу – сама История заставила…

Прежде метод был совершенно другим – рассказывать о правлении того или иного монарха, одного за другим, перечисляя события, произошедшие за время его правления. Теперь от этого придется решительно отказаться. По весьма важной и существенной причине: слово «царствование» остается, а вот «правление» следует решительно исключить. Потому что, уже начиная с последних десятилетий XVII в., английские монархи царствовали, но не правили. Они лишь, если можно так выразиться, механически штамповали парламентские акты, а немного погодя и решения правительства. Английским монархам запрещалось даже посещать парламент – каковая традиция соблюдается и по сей день.

И прежде в европейской истории не раз случалось, что сильный и волевой государственный деятель, «могучий ум при слабом короле», фактически брал на себя управление государством (кардиналы Ришелье и Мазарини, Николя Фуке, Потемкин, впоследствии – Бисмарк) или, по крайней мере, финансами (Кольбер, Тюрго, Неккер). Однако это не носило характера системы и всегда было чистой воды случайностью. Еще и оттого, что подобный сильный министр всецело зависел от воли короля, остававшегося абсолютным монархом. И король в любой момент мог низвергнуть некоронованного владыку страны в грязь (история Людовика Четырнадцатого и Николя Фуке).

Англичане первыми в европейской истории как раз и создали систему – когда монарх оставался коронованной куклой на троне (о чем прекрасно знал), а решительно всем управляли олигархи, элита – сначала посредством парламента, а в начале XVIII в. – и правительства, представлявшего одну из двух политических партий (о их становлении я уже писал подробно в предшествующей книге). Система была безупречно отлажена и работала, как часовой механизм. Даже когда на троне оказался совершеннейший безумец Георг Третий, ни малейшего влияния на жизнь государства это не оказало, ничему не помешало и ничего не испортило на протяжении многих десятилетий.

Точности ради нужно упомянуть, что порой английские монархи все же вмешивались в государственные дела, иногда очень важные и серьезные, – но это происходило так редко, что смотрелось экзотическим исключением, а исключения, как известно, лишь подтверждают правило. Монархам оставался лишь подобающий почет – и не более того (кстати, безвозвратно ушли в прошлое и времена фаворитов – в условиях Системы они просто-напросто не могли появиться).

Система – опять-таки порождение чисто английской специфики, не имевшей аналогов на континенте. Сложилось так, что к началу XVIII в. окончательно перестали существовать как класс два когда-то крупнейших сословия английского общества: «свободные» крестьяне, то есть обладавшие порой небольшим, но собственным участком земли, и малоземельные мелкие помещики-джентри. Практически все английские крестьяне стали арендаторами земли у крупных лендлордов и сквайров, в чьи руки и перешел «земельный фонд».

А это было очень незавидное положение, знаете ли. Никакой уверенности в завтрашнем дне у такого арендатора не было и быть не могло. Он мог прожить на своей ферме сто, двести лет, со времен дедов-прадедов, – но если владелец земли по каким-то своим соображениям хотел именно от этого арендатора избавиться, официальным образом предписывал ему собрать пожитки, забрать семью и покинуть ферму. Протестовать или обжаловать это в суде было невозможно – таковы уж были тогдашние (и более поздние) английские законы. Частная собственность священна – и точка. Вот крестьянская семья, собрав то, что принадлежало им лично, и уходила в совершеннейшую неизвестность. Наиболее ярко подобный случай описан в романе классика английской литературы Томаса Гарди «Тэсс из рода д’Эрбервиллей».

Мало того. В начале XVIII в. английские крестьяне были свободны только на словах. У нас часто (и справедливо) поминают недобрым словом указ Петра Первого «О крепости крестьянской», окончательно закрепостивший крестьян и превративший их в живое имущество помещиков. Вот только в то же самое время в Великой Британии действовал так называемый Akt of Settlement, по которому крестьянам (и сельским ремесленникам) прямо запрещалось менять место жительства. Основной низшей административно-территориальной единицей Англии был приход (ближайшая аналогия – русский уезд). Согласно вышеупомянутому закону, никто не имел права поселиться в другом приходе, не в том, где родился, под страхом «ареста и бесчестия». Ну а для того, чтобы поехать в город, крестьянину требовалась «лицензия» (письменное разрешение). А так – внешне все благолепно. Вдоль дорог уже не стоят виселицы, никому уже не рубят руки и не режут уши…

Да что там восемнадцатый век… Забежим чуточку вперед. В 1820 г. герцогиня Элизабет Сазерленд и ее муж маркиз Стаффорд на совершенно законных основаниях владели не просто огромными поместьями – целым графством Сазерленд площадью 5,3 тысячи кв. км. И однажды (мотивы и соображения дамочки мне неизвестны) она пожелала очистить свои земли от «мужичья». И три тысячи многодетных семейств, живших там столетиями, покорно ушли в неизвестность. Закон. Частная собственность. Суд, полиция, армия…

Конечно, помянутые мелкие помещики оказались в лучшем положении. Их никто не гнал взашей, не отбирал именьиц. Сохранилось множество небольших усадеб (ярко и любовно описанных Чарльзом Диккенсом), порой даже с охотничьими угодьями. Но большая часть земель перешла в руки тогдашних олигархов. А то, что осталось мелкоте, никакой роли в экономике уже не играло.

Еще одна специфически английская черта сложившейся системы. В отличие от европейской аристократии, главный доход получавшей с сельского хозяйства, для английской высшей знати принадлежащие им громадные поместья стояли на десятом месте. Главные доходы они получали от другого – тогдашней промышленности, всевозможных торговых предприятий и компаний, банковского дела (иногда и добычи полезных ископаемых). Что ни говори, а это был прогресс по сравнению с европейскими обычаями, там и сям остававшимися на уровне Средневековья. Высшая английская титулованная знать сплошь и рядом была в то время пайщиками торговых домов и торговых компаний, банкирами, владельцами тогдашней промышленности. А также и акционерами компании, на широкую ногу занимавшихся работорговлей, – что считалось вполне приличным занятием для британского джентльмена.

Вот так и сложилась система – хорошо организованная власть олигархии, сохранявшая монарха на троне исключительно приличия ради. В те времена сильному и влиятельному государству было просто неприлично жить без короля и придворных церемоний. Да и маленькому, впрочем, тоже – несколько сотен германских государств, от больших до крохотных, прямо-таки кишели титулованными владетелями. Немногочисленные тогдашние республики, которые можно по пальцам пересчитать, были скорее географическими курьезами, иные, вроде крохотулек Андорры и Сан-Марино, – и вовсе уж экзотами…

Именно потому, что в Великой Британии и сложилась система, способная превосходно справляться с государственными и прочими делами и без короля, способ повествования я изменил. Сначала кратенько расскажу о четырех королях Георгах из германской династии Ганноверов, правив… тьфу ты черт! – царствовавших в Великой Британии с 1714 по 1830 год, а уж потом перейду к обстоятельному рассказу о жизни и деятельности Великой Британии на протяжении восемнадцатого века. Думаю, читателю это будет небезынтересно: если о Георге Третьем еще с грехом пополам помнят (и то прилежные читатели Валентина Пикуля), то трех прочих Георгов забыли прочно. В какой-то степени это и справедливо, за редчайшими исключениями, мало-мальски выдающегося за ними не числится, довольно бесцветные были личности. Но коли уж я взялся написать подробную историю Англии (разбойную!) со времен древних римлян и до дня вчерашнего, никак не могу пропустить четырех королей, в общей сложности восседавших на троне Великой Британии сто шестнадцать лет…

Четыре Георга чередой

Итак, в 1714 г. королева Анна умерла. Называя вещи своими именами – пала в неравной борьбе с голландскими пряниками и прочими вкусностями. Династия Стюартов пресеклась окончательно.

Что не вызвало ни малейшего замешательства или переполоха. Как читатель должен помнить из предыдущей книги, на такой случай давным-давно был принят парламентский акт о престолонаследии, по которому престол переходил к супруге курфюрста (князя) Ганновера, внучке Иакова Первого и, соответственно, двоюродной тетке королев Марии и Анны.

В английской истории не раз случалось, что акты о престолонаследии, самым тщательным образом проработанные и не допускавшие двойного толкования, тем не менее оказывались, простите за вульгарность, похерены. Потому что, как чертик из коробочки, объявлялся какой-нибудь честолюбивый претендент, опиравшийся не на бумагу с государственными печатями, а на изрядное количество вооруженного до зубов электората. Однако эти веселые времена безвозвратно ушли в прошлое. Системе в первую очередь требовалось одно: внутренняя стабильность, от которой ее прибыли и зависели. А потому всё было строго по закону. Правда, одно подпортило картину: София умерла за несколько месяцев до кончины королевы Анны. Но это, в конце концов, препятствием не стало: живехонек-здоровехонек был ее сын Георг, курфюрст ганноверский, подходивший по всем статьям: во-первых, человек с толикой крови Стюартов, во-вторых, в отличие от всех прочих Стюартов, добрый протестант. Вот к нему с предложением занять осиротевший британский трон и отплыла в Германию депутация благородных английских лордов.

Тогдашняя Германия была, смело можно сказать, европейским экзотом. Поскольку состояла примерно из 350 (это не опечатка) суверенных и вольных держав, государств без кавычек и «государств» в кавычках. Были довольно крупные и сильные королевства – Пруссия, Саксония, Бавария. Было некоторое количество герцогств и княжеств, тоже довольно сильных и игравших серьезную рель в германских делах. Но было еще огромное количество вовсе уж микроскопических «державочек» – у иного мелкого русского помещика поместья были поболее. Были епископства, подчинявшиеся Ватикану чисто теоретически. А еще – вольные города, а также немало таких, которых так и тянет назвать нищебродами – одиночек-рыцарей, чье достояние заключалось лишь в длиннющем титуле, обветшавшем старинном замке и паре деревушек (да и то не у каждого). Теоретически весь этот цыганский табор подчинялся императору Священной Римской империи, а на практике любой, даже самый задрипанный рыцарь спесиво задирал нос и гордо объявлял себя суверенным и незалежным. У императора не было серьезных возможностей воздействовать на эту разгульную публику – он был не наследственным, а выборным и всецело зависел от электоров, то есть выборщиков, властителей самых крупных германских земель. А они всю эту суверенную мелюзгу в обиду не давали, исходя из простого принципа: сегодня урежут вольности мелкоте, а завтра, чего доброго, возьмутся и за людей посолиднее… Рассуждение, в общем, логичное.

Тяжелее всего жилось подданным как раз «держав»-крохотулек. Тамошние властители отнюдь не собирались питаться сухой корочкой, ходить в камзоле с продранными локтями и жить в халупах. Изо всех сил стремились не уступить в роскоши «большим» – а потому драли с совершенно бесправных подданных три шкуры, особенно с крестьян (в Германии тогда еще существовало крепостное право, ничем не уступавшее российскому). Ту же самую картину можно было наблюдать и в нашем богоспасаемом (хочется верить) Отечестве – какой-нибудь мелкий помещик с парой-тройкой деревенек тиранствовал и выжимал деньги в сто раз усерднее, чем вельможа, владелец многих тысяч «душ» и поместий, превосходивших по размерам иные европейские государства…

Что собой представляли тогдашние германские «крохотульки», ярко описал классик английской литературы У. М. Теккерей. Ему и слово. Возможно, кто-то меня и упрекнет за чересчур обширное цитирование, ну, надеюсь, найдутся и те, кому это будет интересно.

«Каждый немецкий князь стремился подражать французскому королю, каждый заводил себе свой Версаль, Вильгельмсхоэ или Людвигслюст, окружал себя пышным двором; разбивал сады со статуями, строил фонтаны с бассейнами и тритонами; каждый имел собственную труппу актеров, танцовщиков, певцов, музыкантов; каждый содержал свой гарем и его обитательниц одаривал драгоценностями и землями; каждый устраивал у себя грандиозные праздники с картами, маскарадами, турнирами и пирами по неделям; и за все это платили простые люди – деньгами, если они у них были, а если нет – телами и самой кровью своей, так как господа и повелители без всякого зазрения торговали своими подданными, за игорным столом ставили полк солдат на красное или черное; бриллиантовое ожерелье для какой-нибудь дивы покупали за батальон – словом, пользовались народом, как разменной монетой».

Никаких преувеличений здесь нет. Солдат (крепостных) ставили на кон за игорным столом, променивали на драгоценности и другие ценные вещи. Известен случай, когда один из прусских королей выменял на полк солдат несколько больших, великолепных китайских ваз (китайский фарфор в Европе очень ценился, а своего делать еще не умели). Наконец, самым натуральным образом за хорошие деньги продавали солдат за границу, тому, кто вел какую-нибудь войну. Отец Георга Ганноверского, когда Венеция воевала в Греции, продал венецианцам 6700 своих подданных – правда, не насовсем, а «во временное пользование». Что положения бедолаг ничуть не облегчило – когда война кончилась, домой вернулись только 1400 человек…

Вновь Теккерей: «Если представить себе по мемуарам Европу в начале прошлого (т. е. XVIII столетия. – А.Б.), картина получится ужасающая: нищие, ограбленные, опустошенные земли, сожженные крестьянские хижины и их запуганные обитатели, собирающие жалкую жатву; они же, согнанные в кучи и штыками загоняемые в казармы или бредущие по дорогам под водительством капрала с палкой или плеткой-девятихвосткой в руке».

«Все это королевское великолепие существует среди нищеты и порабощения народа, кругом живут люди, прозябающие в бесправии; лежат разоренные земли; вера, правосудие, коммерция попраны, почти уничтожены; да и в само́м этом великолепии сколько позорного зла, низости, преступлений! Благороднейшие из мужчин и блистательнейшие из женщин склоняют головы перед глупой уличной девкой; а король вешает на белую грудь своей любовницы бриллиантовое ожерелье стоимостью с целую многострадальную провинцию».

Только не подумайте, что германские государства были каким-то извращенным исключением. Теккерей: «В первую половину прошлого века так было, повторяю, по всей Европе». По всей… Некоторые любят говаривать о «многосотлетних традициях европейской демократии». Вот она, европейская демократия во всей красе, точнее, во всей неприглядности, любуйтесь…

Можно добавить еще, что на фоне скопища «супердержавочек» Ганновер все же выгодно выделялся, выглядел вполне солидно: размером примерно двести на триста километров, более миллиона жителей. Правда, тамошнюю жизнь это ничуть не улучшало, она шла по правилам, только что описанным Теккереем. Разве что благодаря нешуточным размерам своего княжества Георг имел гораздо больше возможностей набивать свой карман, чем иная сановная мелкота. Чем он старательно и занимался все время своего курфюршества.

Что еще о нем можно сказать? Государственным умом не блистал, но и бездарностью не был, дела курфюршества вел осмотрительно и, пользуясь старинным русским словечком, таровато. В чем ему никак нельзя отказать, так это в личной храбрости: во главе восьмидесяти тысяч ганноверских солдат участвовал в трех кампаниях империи против турок и французов, причем не наблюдал за сражениями с пригорка, а сам водил свой отряд в бой.

А вот в чем ему безусловно стоит чисто по-человечески посочувствовать – так это в том, как несчастливо сложилась его семейная жизнь…

Многие считают, что пылкие любовные истории, разгул страстей и лихие интриги со звоном шпаг и грохотом копыт свойственны в основном Франции, Италии и Испании – Ромео и Джульетта, Дон Жуан, пылкий темперамент южан, у которых шпаги в ножнах не задерживаются…

Это будет ошибкой. Темперамент и разгул страстей от климата не зависят. Классический пример: холодная Швеция, XVI в., молодая очаровательная королева Христина, которая форменным образом сбежала со шведского престола в Рим и отжигала там так, что краснели привыкшие ко всему римляне. Роман о ней, пожалуй, не уступал бы ни «Трем мушкетерам», ни «Анжелике», жаль только, что он до сих пор не написан…

Так вот, после женитьбы Георга, тогда еще молодого наследного принца Ганновера, разыгралась история, достойная пера Шекспира. Женили его на Софье-Доротее, принцессе Цельтской, очаровательной, образованной, умной и остроумной. Очередной династический брак, при котором любви меж супругами обычно не бывает, и оба сплошь и рядом ищут маленьких радостей на стороне.

Что произошло и в нашем случае. Вообще-то Георг никогда не был образцом супружеской верности – однако старался, как мог, соблюдать чопорную немецкую благопристойность. А вот его молодая красавица супруга крутила любовь с предметом своего обожания практически открыто, отнюдь не в чопорном немецком стиле, о чем вскоре знал весь Ганновер…

Ее избранником (которому она до самого конца хранила верность, что было отнюдь не в традициях шалого и распутного восемнадцатого века, наоборот) стал командир ганноверского драгунского полка Филипп фон Кенигсмарк. Красавец, щеголь, дуэлянт, задира и, по отзывам современников, порядочный негодяй. Еще совсем юнцом он вместе со старшим братом Карлом-Иоганном участвовал в Лондоне в убийстве некоего Тома Тинна (в чем там было дело, мне докопаться не удалось). Шустрым брательникам грозила виселица, но их выручил Карл Второй, у которого Карл-Иоганн был в любимчиках.

Еще мальчишкой Филипп состоял пажом при дворе герцога Целле, отца Софьи-Доротеи. Поговаривали, что именно тогда они с юной принцессой влюбились друг в друга – а теперь старая любовь вспыхнула вновь. Как бы там ни было, не один год крутили самый пылкий роман, почти не скрываясь – к большому негодованию ханжей. Дошло до того, что Софья-Доротея решила бежать с любовником от мужа – что вообще-то с владетельными особами ее полета случалось крайне редко, если вообще случалось (примеров я что-то не припомню в европейской истории, кроме разве что Изабеллы, Французской Волчицы).

Вот только на сей раз все кончилось гораздо печальнее…

Все было подготовлено вполне серьезно: по приказу принцессы (муж был в отъезде в Берлине) были заложены две кареты, Софья-Доротея собрала все свои драгоценности и ждала Филиппа, который должен был прискакать этой ночью из Дрездена.

Филипп все и погубил. По причинам, которые лично мне решительно непонятны, молодой красавчик параллельно крутил еще один роман – но не с какой-то молодой красоткой, а с придворной графиней фон Платен, крайне влиятельной при дворе курфюрста Эрнста-Августа, отца Георга, – особой пожилой, годившейся ему в матери. Принцессу старая интриганка ненавидела – несколько лет (ненависть была взаимной). Софья-Доротея со своим живым умом постоянно высмеивала графиню, остроумно и язвительно, – о чем графине тут же доносили «доброжелатели». Ответить тем же у графини не хватало остроты язычка – зато в интригах она была непревзойденной мастерицей. И давненько приставила к принцессе своих соглядатаев – которые, узнав о подготовке бегства, немедленно донесли хозяйке.

Графиня бросилась к курфюрсту и наглядно обрисовала, какой позор ждет Ганноверский дом: принцесса, супруга наследного принца, собирается бежать с известным негодяем и авантюристом! Курфюрст, поняв ее с полуслова, тут же выписал ордер на арест Филиппа – и его ночной порой на большой дороге из Дрездена встретили четыре конных стражника…

Дальше – только версии, догадки и домыслы. Говорили, что никакого ордера не было, а стража получила приказ попросту прикончить Филиппа там же, на дороге. Достоверно известно одно: больше никто и никогда его живым не видел, ни в тюрьме, ни где-либо еще. По наиболее убедительной версии, тело сожгли там же, на обочине, так что остался только пепел.

С Софьей-Доротеей поступили не так круто. Впрочем, с какой стороны посмотреть… Ее (в ту пору двадцати восьми лет) отвезли в замок Альден, где продержали на положении узницы тридцать два года, именуя отныне по названию замка «принцессой Альденской». Еще до этого Георг получил от отца бумагу, которую мы бы сегодня назвали «разрешение на раздельное проживание», фактически – разрешение на развод…

Вот такая история – чем не авантюрный итальянский или испанский роман. Что до прочего… что до меня, честно признаюсь: я так и не знаю, кому больше сочувствовать – то ли из мужской солидарности Георгу, которому супруга изменяла едва ли не у него на глазах, то ли Софье-Доротее, за искреннюю любовь и верность возлюбленному заплатившей тридцатью двумя годами заключения. Пожалуй, все-таки принцессе…

Ну все, отвлекаться на прошлые дела больше не будем. Когда прибыло английское посольство со своим крайне заманчивым предложением, Георгу было уже 54 года, весьма солидный возраст по тем временам. И он, кроме наследственного титула, носил уже титул герцога Кембриджского, пожалованный ему королевой Анной, так сказать, впрок.

Предложение англичан Георг принял моментально. Оно и понятно: гораздо престижнее быть королем Англии, Шотландии и Ирландии, чем «простым» курфюрстом Ганноверским (впрочем, Ганновер тоже оставался за ним).

Приехав в Лондон, новоявленный король немало потешил добрых англичан – он привез с собой двух уже пожилых давних фавориток, Кильмансэгге и Шуленберг. Первой очень быстро пожаловал титул графини Дарлингтон, вторую сделал герцогиней Кендал. Графиня, высокая и тощая, как жердь, тут же заработала у остроумных лондонцев прозвище «Майский шест». Герцогиня, полная ей противоположность, женщина, как бы поделикатнее выразиться, весьма и весьма приятной полноты, очень быстро была прозвана «Мадам Элефант», то есть «Мадам Слон». С моей точки зрения, странноватые у Георга были вкусы…

Кроме старых боевых подруг, Георг привез еще целую свиту немцев – генералов, секретарей, камер-пажей, а еще двух крайне экзотических персонажей: негров Мустафу и Магомета, захваченных им в турецком походе. То ли анекдот, то ли реально было: когда генералы Георга осматривали Лондон с высоты собора Святого Павла, один из них с простодушным цинизмом воскликнул: Was für Plündep![1] Вообще-то это может оказаться и правдой: вполне в стиле не только немецких – вообще европейских генералов XVIII столетия, когда разграбить завоеванный город считалось вполне гламурным даже для офицеров и генералов…

На английском престоле Георг Первый просидел тринадцать лет…

Собственно, это и все, что можно сказать о его царствовании. В государственные дела он практически не вмешивался, до конца жизни так и не научился говорить по-английски, окружил себя одними немцами. Очень много времени проводил в Ганновере, территорию которого серией хитрых дипломатических маневров (он был кто угодно, только не дурак) сумел изрядно увеличить. Но в том-то и дело, что именно такой король Систему устраивал как нельзя лучше. Все подсунутые ему парламентские акты и правительственные решения он подмахивал практически не глядя (да и как бы он их прочитал, не зная ни слова по-английски?) и, человек неглупый, не забывал регулярно одаривать английскую знать новыми титулами и земельными пожалованиями. Как иронически заметил Теккерей, король был предан Англии настолько, чтобы, по крайней мере, предоставить ее самой себе.

Ну, и параллельно старался, как мог, приумножить свое состояние. Времена были не прежние, но все же и у Георга были некоторые возможности разжиться то деньгами, то драгоценностями, то серебряной или золотой столовой посудой. В чем ему усердно следовала его свита – и даже Мустафа с Магометом, люди вроде бы дикие, сумели кое-что для себя выкроить. Но все эти денежки никак не могли сравниться с теми, что грабастали его предшественники в те времена, когда парламент еще не набрал силу, так что, по большому счету, Георг Первый обходился Англии довольно дешево. Самое занятное, что и в народе к нему относились с симпатией – видимо, как раз из-за того, что он не сделал для народа ничего хорошего – но и ничего плохого. На старинные английские вольности не посягал – и на том спасибо…