Записки человека долга (сборник)

– Ладно, Сидоров, – сказал я. – Иди оденься, а то сейчас майор прикатит…

А сам поднялся в комнату к Петрову, чтобы провести кое-какое расследование. Отняло это совсем немного времени: все улики налицо, долго искать не пришлось. Под кроватью у него три закупоренные бутылки вина, а четвертая, откупоренная и наполовину выпитая, стоит в уголке у двери. Ну да, тот холуй, что здесь обитал, тоже хозяйским винцом запасся, да так и оставил…

Одно меня смущало во всей этой картине: в бутылке, судя по этикетке, мозельское, то есть обыкновенное вино, не особенно и крепкого градуса. Понюхал – точно, вино, а не какая-нибудь химия. Оставалось только чесать в затылке: Петров пил, в общем, как все, и градус держал хорошо. Никак не мог с полбутылки столового винца повредиться разумом настолько, чтобы выкинуть все, что выкинул…

Майор приехал быстро, в дом вошел в полном одиночестве. И, вот смех, не забыл моментально скинуть в прихожей сапоги и переобуться в шлепанцы. Впрочем, мне было не до смеха… Я отрапортовал, как положено, смиренно выслушал матерки, рассказал обо всем, что мною обнаружено. И о бутылке тоже. Майор на меня уставился, как солдат на вошь:

– Дыхни!

Я дыхнул – и вот когда мысленно порадовался, что перед сном не хлебнул ни глоточка. Иначе был бы не еж, а целый дикобраз, да против шерсти…

– В палатке я был, – сказал майор. – Спиртным от него точно несет… Не то чтобы как из бочки, но несет… Показывай.

Осмотрел он второй этаж, потом зашел в комнату Петрова, понюхал бутылку, как я давеча. Подумал что-то, уставился на меня совершенно ледяными глазами:

– Соображения есть?

– Никаких, товарищ майор, – честно признался я. И твердо добавил: – Товарищ майор, когда он заступал на дежурство, был совершенно трезвым. И если выпил, то только полбутылки вот этого… Может быть, в вине какой-то яд? Дурман?

– Отдам на анализ, – буркнул майор, прибирая бутылку в карман.

И начал высказывать все, что он о нас думает, смачно и затейливо. Mнe, сами понимаете, оставалось стоять по стойке смирно и слушать. Персонально на Сидорова, стоявшего тут же, он не налегал, но пару раз покосился и в его сторону, не обращаясь прямо – впрочем, я бы сказал, довольно дипломатично. Похоже, мои умозаключения подтверждались, и погоны у Сидорова другие, не те, что я сейчас на нем вижу… Когда он малость выдохся и замолчал, я спросил осторожно:

– Товарищ майор, какие будут указания?

– Указания… – проворчал он, чуть поразмыслив. – Продолжайте выполнять задание. Человека вместо этого… я вам добавить не могу. Все кандидатуры утверждались в управлении фронта, и чтобы ввести нового, нужно начинать канитель сверху донизу… Я, конечно, доложу наверх, но не думаю, чтобы ты подкрепление получил так уж скоро… Справляйтесь вдвоем. Повреждения исправим. И смотри у меня, если что… Потом поговорим. Обстоятельно и хмуро… Вопросы есть?

Что тут ответишь?

– Никак нет, – сказал я.

Он погрозил мне пальцем, развернулся и вышел. Остались мы вдвоем с Сидоровым. Сидоров тоже веселым не выглядел: майорский разнос его не коснулся, но, есть такое подозрение, получит выволочку от своего начальства. Исключительно за то, что присутствовал там, где все произошло. Таковы уж непреложные законы нашей службы, вообще армейского житья-бытья: сплошь и рядом в случае ЧП спускают три шкуры и подшивают в личное дело всех, кто был причастен к заданию.

Сидоров что-то не выказывал желания обсуждать происшедшее – да и у меня не было ни малейшего желания. Поэтому я поручил ему продолжать ночное дежурство вместо выбывшего по неизвестной причине Петрова, а сам вернулся к себе и, не раздеваясь, завалился на постель. Не хотел ни о чем думать и гадать, решил вздремнуть, как уж получится после всего, потому что день, чует мое сердце, будет суетливым…

Да, а Петрова майор сразу с собой увез. Вот не позавидуешь парню – чуток оклемается, и пойдут расспросы… обстоятельные и хмурые.

Ну, остаток ночи у Сидорова прошел без происшествий, а утречком нагрянул майор – по-моему, он так и не ложился. Привез с собой полный «доджик-три-четверти» мастеров: трое немцев (ухитрился же раскопать где-то в сжатые сроки) и трое наших, в форме. Инструментов куча. И началась у них прямо-таки стахановская работа: вырезают стеклышки, восстанавливают рамы. Сразу видно, мастера: дырку в другой раме заделали и замазали чем-то так, будто ее и не было.

Майор сначала за ними присматривал, потом, видимо, убедился, что смысла нет. Отозвал меня в уголок и спрашивает:

– Не знаешь, Петров перед этим крепко пил?

– Я бы не сказал, – говорю. – Если по правде, то как все, не увлекаясь особенно…

Майор задумчиво хмурится:

– Побеседовали… Признался, что эти дни втихушку выпивал крепенько. Ну, а потом та бутылка его, видимо, и сняла с катушек окончательно. Медики говорят, такое бывает.

– А что же он… – осторожно заикнулся я.

Майор морщится:

– Говорит, что ночью из стены вышла белая фигура и пошла прямо на него. Вот он и начал… воевать, вояка хренов…

Что-то мне все это показалось предельно странным: ну какой нормальный человек в такой ситуации будет сам на себя наговаривать? Выпивал крепенько, белые фигуры из стены… Тут бы следовало что-нибудь побезопаснее для себя придумать. А он…

– Может, товарищ майор, в бутылке все же был какой-то дурман? – спросил я.

– Да не было там никакого дурмана, – сказал майор сердито. – Вино как вино. Вины это с тебя, конечно, не снимает, ты свой втык все равно получишь, понимать должен. Невозможно в таком деле вовсе без втыка. Мне вот тоже предстоит… Только этот сукин кот хоть и огребет клизму, от настоящих оргвыводов избавится. Время такое… суетливое.

Я его прекрасно понял. Огромная машина зашевелилась. В самом скором времени начнут расформировывать штабы фронтов и армий, и у начальства будет куча других забот, так что у Петрова есть шанс проскочить меж жерновов – хотя, конечно, с перепачканным личным делом. Ну, можно считать, повезло дураку: чуть пораньше огреб бы по полной…

– Товарищ майор, – сказал я вдруг первое, что в голову пришло. – А если тут, в доме, кто-то прячется? А по ночам привидение изображает? Дом старинный, тут потайных ходов, очень может быть, немерено. Нас столько инструктировали про вервольфов…

Инструктировали, точно. Между нами говоря, еще до того, как наши войска вступили в Германию, на самом высоком уровне разрабатывались меры борьбы с немецкими партизанами. Всерьез полагали, что нас тут встретит мощное партизанское движение. Только оказалось все это сплошным пшиком, за исключением отдельных инцидентов с упертыми фанатиками. А в общем и целом не получилось из немца партизана.

Я думал, майор меня обругает или высмеет. Нет, он отнесся, в общем, серьезно.

– А черт его знает, – сказал он задумчиво. – Исключать нельзя. Где-то у меня по сводкам подобный случай проходил, еще в Польше… Ладно, надо будет прислать саперов, чтобы они и на этот предмет постарались… Чем черт не шутит… – и закончил своим коронным: – Вы, главное, поглядывайте, вас теперь только двое осталось. А увидишь какую-нибудь белую фигуру… бей на поражение. Ты ведь в привидения не веришь?

– Никак нет, – сказал я чистую правду.

– И правильно. Не бывает их…

В общем, закончили они работу – надо сказать, по высшему классу, не знаешь, так и не заметишь, сколько тут было наломано, – и майор с ними уехал. Напоследок, конечно, еще раз наказал бдить.

Потом к Сидорову какой-то майор приезжал, судя по ухваткам, бывалый. О чем-то с ним говорил, потом позвал меня, порасспросил малость, но без особого напора, так, порядка ради. Не вредный. Но и этот напоследок напомнил обоим о большой ответственности и велел бдить.

Ну, днем нам бдить было особенно нечего. Так, ради скоротания времени выстукали стены на втором этаже – вдруг да обнаружится пустота, то есть потайной ход? Ничего такого не нашли: то ли ничего подобного не было, то ли специалисты из нас в этом деле аховые, многим мне пришлось заниматься, но тайников в стенах ни разу не искал…

Вечером я самолично заступил на дежурство. Неуютно как-то я себя чувствовал: один-одинешенек во всем доме, не считая Сидорова, который наверняка дрыхнет. Тишина совершеннейшая, только если встать у окна и прислушаться, слышно, как снаружи патрули ходят. Полумрак, тени по углам…

Поднялся я на третий этаж, в библиотеку. Библиотека там была роскошная, видно, что кое-где на полках пустые места – вывезли, надо полагать, особенные книги, но в большинстве они стояли нетронутые. Я полистал парочку – действительно, картинки старинные, интересные. Покурил, спустился на второй этаж… и тут меня в семь потов цыганских прошибло.

Я был где-то на середине лестницы, и ко мне шла она. Катарина. Целеустремленно так шагала в мою сторону, медленнее, чем идет обычный человек, словно бы под водой. И руки она уже не держала по-прежнему, одну у плеча, другую на деликатном местечке – они спокойно были опущены. И смотрела прямо на меня. И, вы знаете, улыбалась. До сих пор не пойму, зло или весело – со статуей разве поймешь? Но клыков я у нее никаких не заметил. И вот что мне как-то сразу бросилось в голову: она же тяжеленная, этакая глыба мрамора, должна ступать тяжело, производить нешуточный топот. А от нее шуму было не больше, чем от обычного человека.

У меня спина вспотела так, что в галифе натекло. Почудиться мне никак не могло – вот она, неспешно придвигается, прямо под лампой оказалась, уставилась синими зенками, улыбается…

Каюсь, поначалу я схватился за кобуру. Но тут же подумал, что пистолетной пулей мрамор не проймешь, и пытаться нечего. Стою, таращусь на нее, волосы на голове, такое впечатление, дыбом встали…

И ниша пуста, это я через ее плечо рассмотрел. Вот, значит, так. Вот, значит, что Петров видел…

Мыслей у меня в голове не было никаких. Одно оцепенение и ошарашенность. А она подошла, остановилась у подножия лестницы, смотрит на меня снизу вверх, синие глаза словно бы чуть светятся, тусклым таким, гнилушечьим светом, подняла руку и с улыбкой меня манит. Совершенно недвусмысленным жестом: мол, иди сюда.

Ну тут уж черта с два… Мелькнула мысль: а если удавит? Что ей стоит мраморными-то ручками? И концов потом не найдут, а назавтра и Сидорова…

Вспомнив про Сидорова, я словно бы чуточку опомнился. Прежнее оцепенение исчезло. Катарина медленно стала подниматься по лестнице, совершенно по-человечески придерживаясь рукой за перила, а я… А я развернулся и зайчиком порскнул на третий этаж. Мелькнуло в голове: в беге я тебя, тварь, запросто обставлю… Это Петрова она, похоже, зажала в таком месте, что ему и отступать некуда было, кроме как окно высаживать… А у меня целый этаж за спиной и лестница еще одна, на той стороне…

Кинулся я к комнате Сидорова, распахнул дверь и крикнул ему:

– Вставай!

Он, надо отдать ему должное, подхватился моментально – и спал одетым, после известных событий, видимо. Я крикнул:

– Давай в коридор!

Он, молодца, не задал ни единого вопроса, только подхватил автомат и выскочил за мной. Аккурат в тот самый момент, чтобы увидеть Катарину уже на середине лестницы.

– Видишь? – спрашиваю.

А у самого зуб на зуб не попадает.

– В-вижу, – отвечает он так же ошарашенно.

И навел было на нее автомат, но тут же опустил – понял, как и я только что, что пуля мрамор не возьмет. А это именно мрамор, никак нельзя сказать, что она человеком обернулась – абсолютно прежняя, разве что идет по ступенькам неторопливо, улыбается нечеловеческой своей улыбочкой и глаз с нас не сводит. Остановилась на верхней ступеньке, обе руки к нам протянула, манит ладонями, и что у нее на уме – один бог знает. Не за бутылочкой же пришла посидеть и о старинной жизни поговорить. Крутится у меня в голове какой-то рассказ – так там человека именно статуя задавила…

Тут Сидоров, к моему превеликому удивлению, начинает ее размашисто крестить и шептать что-то. Только непохоже, чтобы на нее это подействовало: вот уже и ногу на площадку поставила, руки распростерла, будто обнять хочет. Обнимет, ага… Только косточки хрустнут.

И тут я уже без всякого офицерского достоинства командую:

– Бежим!

В голове одно: на улицу бы вырваться, там еще неизвестно как обернется… Припустил что есть мочи в противоположный конец коридора, ко второй лестнице. Сидоров несется за мной, только ногами босыми шлепает, да и у меня давно шлепанцы с ног слетели, и задерживаться, чтобы их напялить, я не стал.

Мы ее, заразу, опередили. Как-никак двигалась она гораздо медленнее. Когда она едва спустилась до середины лестницы, мы уже были на первом этаже. Кинулись к своим сапогам, буквально запрыгнули в них, словно по сигналу боевой тревоги, оглянулись.

Катарина, как ни в чем не бывало, спускается по парадной лестнице на первый этаж, подбоченилась, правой рукой все так же манит, с застывшей улыбочкой. То ли показалось, то ли глаза у нее еще ярче сияют, как две синие лампочки. Эге, думаю, она и тут нас достанет за здорово живешь. Остается на улицу. Там столько народу, что свидетелей у нас будет куча, да и гранаты имеются у каждого. Ну, предположим, граната против мрамора не особенно и подействует, но будет у нас масса свидетелей, что мы не с ума сошли, что не почудилось нам…

– Сидоров, – говорю я. – Ты на улице не паникуй, ничего такого. Если что, пусть сами увидят…

– Не учи ученого… – отозвался он.

И мы вышли на крыльцо. Тщательно захлопнули за собой парадную дверь, высокую, массивную, сошли с крыльца на дорожку, а сами смотрим, не повернется ли ручка. Нет, не шевелится.

Ближайший часовой, конечно, тут же подошел. Я ему, не давая опомниться:

– Проверка постов.

Он ничуть не удивился, был о такой возможности проинструктирован. Я сказал еще:

– Увидишь посторонних – огонь в воздух.

Думаю: если что, оба взвода сбегутся, свидетелей будет… И, переглянувшись с Сидоровым, двинулись мы вокруг особняка проверять посты. А сами шагаем, как на иголках: не раздастся ли за спиной автоматная очередь? Уж если она появится на крыльце, часовой не удержится или уж заорет в крайнем случае…

Ничего. Тишина. Обошли мы все посты – и, как следовало ожидать, нашли их в полном порядке, – перекинулись парой слов с дежурным комвзвода, они тоже поочередно ночью дежурили. По-моему, никто так и не заметил, что мы оба в нешуточном волнении, а если и подметили что, вопросов задавать не стали. Мало ли по какой причине отцы-командиры малость взвинчены.

Все сделали, что надлежало, дальше тут отираться вроде как и ни к чему, но не домой же возвращаться, когда там это расхаживает? Сели мы в беседочку неподалеку от главного входа, закурили – а пальчики-то трясутся, как у любого на нашем месте…

– Понимаешь что-нибудь, Сидоров? – спросил я. – Ты ведь, по некоторым моим наблюдениям, много умных вещей знаешь…

– Откуда я знаю? – пожал он плечами. – Приходилось мне как-то читать, что иные статуи, и в Италии, и в Германии, по ночам расхаживали вроде нашей, могли и придушить… Только это же не научная литература была – так, легенды, сказки…

– Выходит, не сказки, – сказал я. – Вот отчего Петров, теперь ясно, пьянкой и прикрылся. Лучше уж «сознаться», что допился до чертиков, чем рассказывать, как статуя ночью ходит. Тут тебе и врачи, и укольчики, и прочие тридцать три удовольствия… За пьянку еще грандиозным втыком отделается, а вот если на него как на психа бумаги писать начнут… Тут уж из армии вылетишь как дважды два, да еще до того лечить будут со всем усердием… Ну, а нам-то что делать? Идти завтра докладывать? Нас как-никак двое, да если на Петрова нажать…

– Ага, – сказал Сидоров не без насмешки. – И уговорим мы наше с тобой начальство, чтобы оно на следующую ночь вместе с нами в засаду засело? Плохо верится… Ты когда-нибудь о коллективных галлюцинациях слышал?

– Ну, не совсем уж темный, – сказал я с тоской. – Краем уха.

– Вот то-то. И отправят нас прямой дорогой к докторам, а те уж потешатся на всю катушку… Ох, не зря там капитальная решеточка стояла. Знал хозяин, не мог не знать. Может, спускался ночью посмотреть, как она по своей камере ходит, фон-барон клятый.

Решетку эту, я думаю, и ей не по силам сковырнуть. Ничего, потерпим. По тем же сказкам всякая нечисть с рассветом угомонится непременно. Когда с Петровым… случилось, она сразу на место, надо полагать, вернулась. Не любит многолюдства, я так думаю.

– Да похоже, – сказал я. – Ничего, до рассвета недолго, отсидимся, никто вопросов задавать не будет… – И тут меня как током стукнуло: – Что-то мы не о том… А как же маршал?

– Что? – спросил Сидоров крайне серьезно.

– А вот то, – сказал я. – Поселится здесь маршал… мало ли куда она ночью забредет, мало ли что у нее на уме…

– И действительно, – сказал он сквозь зубы. – Рисковать никак нельзя. И докладываться нельзя, за сумасшедших примут… Но днем-то она, как статуе и положено, стоит камень камнем и вряд ли станет сопротивление оказывать… – Тут его как бы осенило: – Вызвать днем солдат, вытащить ее к чертовой матери и сбросить в реку. Недалеко протекает. Только булькнет.

– Ну, Сидоров… – поморщился я. – А еще в охране маршала который год… Представляешь, сколько народу на нас просигнализируют, и что? Два офицера, которым положено беречь в доме каждую дощечку, вдруг утащили ценную статую и в речке утопили… Приказ наш, конечно, выполнят беспрекословно, но ведь доложат потом. Тут-то мы огребем по самое не могу.

– Да, что-то я не подумал, – говорит он смущенно. – Действительно, не зер гут… Может, решетку на место приварить?

– А маршал, как ты сам уверял, ее снять прикажет, чтобы получше рассмотреть…

– Ну так что же ты предлагаешь?

– А взрывчаткой, – сказал я решительно. – Взрывчатка – она и мрамор возьмет. Уж тут-то на нас никто и не подумает – мало ли немцы «сюрпризов» оставили, саперы могли и оплошать. Вот как сняли мы решетку, так и привели в действие некий часовой механизм. Взрывчатку, кстати, в мешке принести можно, подо что-нибудь такое замаскировав. Консервы получили на наших солдатиков, доппаек…

– Ошалел?

– А ты другое что-нибудь предложи, – сказал я не то чтобы торжествующе – уныло. – Как ни ломаю голову, а другого выхода не вижу.

Он долго думал, повесив голову, курил одну от другой. Потом, не глядя на меня, говорит:

– Авантюра, конечно, но что-то я и в самом деле другого выхода не вижу. Мина-ловушка рванула… Мало ли случаев? Ты взрывчатку достать можешь?

– Честно тебе сказать, не могу, – признался я. – Придется тебе соображалку напрячь. Ты как-никак фронтового подчинения, а то и… – посмотрел я на него со значением. – Тебе легче что-нибудь убедительное выдумать. И друзья-приятели у тебя по штабам сидят повыше моих. И потом, Сидоров… Топить я тебя, конечно, не буду, мы с тобой одной веревочкой повязаны. Но между нами, мужиками… Это ж ты ее выпустил, на тебе и вины чуток побольше… Надо бы тебе постараться, твой маршал как-никак…

– Наш маршал, – ответил он без выражения.

– Тем более, – сказал я. – Наш маршал. И, между прочим, не мясник какой-нибудь… Так что ты уж напряги мозги… В одной упряжке катим…

Он, конечно, выругался, но по нему было видно: правоту мою признает. Хороший все же мужик был. Да и то – одной веревочкой намертво повязаны…

Поговорили мы до рассвета, что и как. Рассчитали, чтобы не было ни малейших противоречий в показаниях – понимали, что трясти нас обоих будут как спелую грушу. А на рассвете, с превеликой оглядочкой, вернулись в дом. Нашли нашу прекрасную Катарину на прежнем месте, в прежней позе – стоит чертовка так, словно отроду не шевелилась и уж тем более не ходила. Вплотную к ней все же проходить поостереглись, кто ее там знает, с какого часа у нее безопасная отключка начинается…

А потом Сидоров уехал. Не было его часа три. Переволновался я за это время здорово. Хорошо еще можно было докладываться майору, что никаких ЧП за ночь не произошло – а ведь и в самом деле не произошло? Никого не задавили, никто дурноматом не орал, не стрелял, из окон не прыгал…

Вернулся он сразу с тремя мешками. Затаскивал их в дом сам – как заявил нашим офицерам, во исполнение инструкций. Тут же им объявил, что из штаба фронта, учитывая особую важность нашего задания, прислали доппаек, консервированнные сосиски и сухую колбасу. Два мешка у него и точно были с сосисками и колбасой. А вот в третьем ящик тола и две противотанковые мины – ну и вся необходимая мелочь вроде взрывателей и запальных шнуров. Сам он, как выяснилось, в минно-подрывном деле не понимал ничегошеньки – ну а я в свое время прошел кое-какой инструктаж, особым саперным мастерством похвастаться не мог, но кое-каким азам типа поставить-разминировать меня обучили. И пригодилось пару раз, а теперь особенно…

– Лишь бы, говорю, Сидоров, по твоим следам не прошли… – сказал я, когда мы приперли мешок на второй этаж.

– Не пройдут, – улыбнулся он, хоть и бледновато. – Все хорошо замотивировано, и концы в воду. В стороне искать будут, но не там…

– Твоими бы устами… – проворчал я. – Ну, давай работать?

– А что тут не работать, когда мы в особняке в совершеннейшем одиночестве? Да и ординарцев из прихожей под благовидным предлогом убрали – дескать, нужно еще раз, как бы потаенно, изучить систему охраны, пошляться там и сям.

Начали работать. Я и сам крепил толовые шашки, и ему показывал, как крепить. Шнурами и взрывателями занимался уже исключительно сам: в какой последовательности соединить, как сделать, чтобы мины сдетонировали… И откровенно скажу, жалко мне было девку: очень уж красивая, на совесть сделанная. Так и казалось, что поглядывает на нас прекрасная Катарина с немым укором. Но кто ж виноват, что взяла привычку по ночам шляться, как приличным статуям не положено? На войне куча народу ни в чем не виновата, но вот поди ж ты…

Бикфордов шнур я отмерил достаточно длинный, на двадцать минут, чтобы хватило с запасом. Вытащили мы мешки с доппайком на улицу и велели старшине раздать личному составу. Сами торчали тут же, дымили, как паровозы, и на душе у нас творилось такое, что и сейчас словами не определить. Смешно, но мысль меня свербила одна: а что, если она каким-то чудом и после взрыва уцелеет? Не знаю уж, о чем думал Сидоров, но вид у него был не краше моего, хотя оба старательно изображали непринужденность.

Моя «адская машина» не подвела – уж рвануло, так рвануло. Весь личный состав, что толпился у палаток возле старшины с мешками, так и залег – фронтовой опыт сказался. Окна на втором этаже вылетели напрочь, да и на других половина разлетелась.

Мы, конечно, дали команду: никому в дом не входить. А сами, держа на изготовку личное оружие, помчались туда. Там всё обстояло в наилучшем виде: разнесло нашу красотку чуть ли не в щебень. Куча розового щебня, из которого мелкие обломки торчат. И облицовку ниши взрывной волной на тесном пространстве здорово обрушило. Одним словом, получилось на пятерку. Оставалось звонить майору с сообщением о ЧП.

Самое интересное, что меня он, примчавшись, и не ругал толком. Так, для порядка. И расспросов никаких не вел. Нас с Сидоровым едва ли не сразу увезли в штаб фронта, куда следует.

И уж там-то меня, раба божьего, чуть ли не целый день мытарили по полной. Два полковника и генерал-майор. Бывал я на допросах, сам допрашивал, но эти мотали так…

Чуть ли не по минутам разложили то время, что мы провели в особняке. Разумеется, сразу прицепились, по чьему приказу была снята решетка. Ну, я изложил все, как есть, – никоим образом не топя Сидорова, но волей-неволей отмечая его инициативу. И о Петрове расспрашивали подробно. И о том, осматривали ли мы нишу изнутри. Я сказал: нет, с какой стати? Посмотрели на статую, и только. Что нам, в конце концов, в этой нише?

О мешке со взрывчаткой не задали ни единого вопроса: видимо, Сидоров и в самом деле мастерски спрятал концы. Спрашивали только, не прихватил ли я с собой гранаты – рыбу глушить? Я включил дурачка: какая рыба, товарищ полковник? Не первый год служу, дисциплину понимаю. Две гранаты были мне с собой выданы на задание, они и сейчас у меня в сидоре, можете проверить. А впрочем, они на этом вопросе особо не зацикливались: видимо, понимали, что случайным взрывом гранат такого эффекта ни за что не достигнешь. Иногда отправляли посидеть в прихожей, а сами вызывали то сапера, который осматривал особняк, то еще каких-то незнакомых офицеров. Потом опять брались за меня, грешного.

Бумаги я у них в штабе исписал – на полжизни хватит. Под конец включил дурачка и говорю: ну не думаете же вы, товарищ генерал-майор, что мы, офицеры опытные, облеченные высоким доверием и серьезной миссией, как дети малые, из хулиганских побуждений сами статую подорвали? Судя по их скептическим ухмылкам, они и сами в такое не верили, полковник даже прикрикнул: «Хватит чушь нести!»

Спросили мои соображения на предмет взрыва. Я сказал, что не сапер и судить о столь специфических делах попросту не берусь, но не раз сталкивался со случаями, когда немцы втыкали в оставленных домах мины-ловушки и наши, кстати, тоже. Нет, представления не имею, связано ли снятие решетки с последовавшим вскоре взрывом – но, если подумать, крепко сомневаюсь, что такая связь есть. В конце концов отпустили душу на покаяние. Продержали в штабе фронта еще день, но никуда больше не вызывали, а потом велели убыть в распоряжение непосредственного начальства. И убыл я, по всему было видно, чистенький, как младенец, ведь если бы они Сидорова поймали на каких-то противоречиях или лжи, обязательно взялись бы за меня по новой с учетом уже этого обстоятельства. Сидорова я больше не видел, но не сомневаюсь: и у него все обошлось. Из допросов ясно было.