АлкоГогольный синдром. Нечеткие стихи
- -
- 100%
- +
© Александр Бутенин, 2020
ISBN 978-5-4498-7694-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
АлкоГогольный синдром
Кто подскажет: пить осталось много ль?
Скоро ль приберут меня к рукам?
Мне вчера во сне явился Гоголь
и сказал: – пойдем по кабакам?
Был он в коверкотовой шинели,
в сапогах, уже хлебнувших луж.
Сверток нес под мышкой еле-еле:
том второй, наверно, «Мертвых душ».
– Ненадолго, Саш, всего на часик,
чтобы печень сильно не сажать.
Господи, родной, живой наш классик
хочет выпить. Как не поддержать?!
Радости во взгляде не скрывая,
(мне собраться – пояс затянуть),
с Гоголем приятельски болтая,
быстрым шагом мы пустились в путь.
Обсуждая встречи предпосылки,
с нашим выдающимся творцом
мы хватили в рюмочной горилки,
закусив соленым огурцом.
Заказали снова граммов двести,
и под них – мясное ассорти.
Не сиделось Гоголю на месте,
он хотел весь Невский обойти.
Вот подвальчик зазывает дверью
всех друзей веселья и проказ.
А внутри уютно, в это верю я.
Мы вошли и сделали заказ.
К нам за стол подсели две молодки,
и, покуда я считал ворон,
Гоголь опрокинул рюмку водки
и умял тарелку макарон.
– Глянь, под потолком кружатся эльфы,
крылья отморозив под пургой.
– Ой, а можно с Вами сделать сэлфи,
Николай Василич, дорогой?
Но сквозняк колышет занавески,
словно выражая свой протест.
Снова мы пошли проспектом Невским
в поисках дальнейших злачных мест.
Нас опять безудержно манили
рестораны, бары, погребки.
На Садовой бехеровку пили,
на Перинной ели шашлыки.
На Казанской нам налили шнапса,
а на Мойке бренди и коньяк.
В стадии алкогольного коллапса
Гоголь на руках моих обмяк.
Вдруг, остановившись на распутье,
и перекричав собачий лай,
Он спросил: а кем у вас тут Путин?
Я сказал, что, типа, Николай.
Наконец, мы с Невского свернули
и пустились Малою Морской,
где в очередной шалман нырнули,
тут промолвил Гоголь мне с тоской:
– На сегодня хватит возлияний,
по последней стопке и айда!
Сколько мыслей, чувств, воспоминаний
будит в людях Невский, господа!
К Гоголю хотел я обратиться
с просьбой, мол, прочти мои стихи,
но в его глазах двоились лица,
и его пробило на хи-хи.
Взяв щепотью квашеной капусты,
похрустев и спрашивая счет,
он сказал: – не будем об искусстве.
Славно пьешь, чего ж тебе еще?!
***
Я очнулся в бешеном ознобе.
Слава богу, это был лишь сон!
До чего допиться я способен,
стало быть, привиделся мне ОН.
Чудом не хватил меня кондратий,
тело все трясется и дрожит.
Что в углу лежит там на кровати?
…Это… сверток Гоголя лежит…
Проездом из Ясной Поляны
В квартире нашей на постой
остановился Лев Толстой.
Он был косматый и седой,
спросил: – а как у вас с едой?
Я вспомнил – он не мясоед,
и предложил: – есть винегрет,
еще салат из лебеды…
– Не надо этой ерунды! —
таков Толстого был ответ.
Пожал плечами: нет, так нет.
– А что тогда подать Вам, граф?
– Сейчас решу. Откройте шкаф.
Вы разогрейте мне битков
и охладите водки штоф.
Затем сказал мой визави:
– Бегу из Ясной от Софи́.
С ней, как на каторге, она
мне не давала пить вина,
таскала мясо из борщей,
устал от этих овощей,
на жизнь ссужала мне гроши,
и все зудит: – пиши, пиши!
Притом друзей моих кляня,
короче, довела меня.
Дразнила: «хренов духобор»,
ведь это, право, перебор.
Я прыгнул в поезд и ту-ту!
Позволите остаться тут?
И вперил взгляд свой, что кинжал,
конечно, я не возражал.
Мы мирно ужинали, вдруг,
раздался в дверь негромкий стук.
В глазах Толстого был вопрос.
А женский голос произнес:
– Лев Николаевич, прости!
Софью Андреевну впусти!
Украдкой я подумал вздор:
вам что здесь, постоялый двор?
Но тут, ругаясь и ворча,
писатель задал стрекача,
да так, что след его простыл.
Как это трудно – быть Толстым.
Пушкин на прогулке
Поэт идет по Инженерной
по направлению к манежу.
Табачный пепел на манишке,
сигара новая в зубах.
Походкою не слишком верной
перемещается, понеже
ночь напролет играл в картишки
и проигрался в пух и прах.
На голове его цилиндр,
волос курчавых завитушки,
раскрыты бакенбардов крылья,
в руках ореховая трость.
Он не какой-нибудь Макс Линдер,
он – Александр Сергеич Пушкин —
поклонник женщин, враг насилья
– изящен, легок, весел, прост.
Обедал нынче у Талона,
где завезли остендских устриц.
Он проглотил их пару дюжин,
запив бутылкою шабли.
А петербургские вороны,
кружа над лабиринтом улиц,
нахально промышляют ужин,
поскольку сильно на мели.
Поэта взор слегка рассеян,
прогулка выйдет небольшою.
Мысль о долгах гнетет как туча,
достали цензоры и царь.
Великосветских фарисеев
он презирает всей душою.
Россия всё-таки дремуча.
– Где люди? Дайте мне фонарь!
Он до Плетнёва и обратно,
его рад видеть невский город,
ему целуют нежно плечи
каштанов листья, ветки ив.
И, согласитесь, так приятно,
что Александр Сергеич молод,
судьбой пока не покалечен,
здоров и бодр, талантлив, ЖИВ.
Друг Дельвиг
Вот Антон Антоныч Дельвиг,
его знает целый свет.
Сибарит, но не бездельник,
а чиновник и поэт.
Он влетел в литературу
на поющем соловье.
Был в кулинарии гуру,
и прекрасным сомелье.
Для него сам Пушкин – Саша,
однокашник и дружок.
Их связали лира, чаша,
поэтический кружок.
Был помощником Крылова,
потрудился в МВД,
но его тянуло к слову,
как амфибию к воде.
Мог плодов большую кучу
он собрать со всяких нив,
и такого отчебучить,
если б не был так ленив.
Ездил к девкам, шлялся где-то
среди форменных оторв,
и журил его за это
шеф жандармов Бенкендорф.
Был друзьям душевно предан,
а ведь это не пустяк,
принимал гостей по средам
обаятельный толстяк.
Жил, в интригах не запачкан,
любознателен и тих.
Умер от «гнилой горячки»
(с древнегреческого – тиф).
Завещал жене уныло,
чтобы не было беды,
руки мыть дегтярным мылом,
и не пить сырой воды.
Суждена была поэту
несчастливая стезя.
Вот, живешь так, раз – и нету…
Жалко Дельвига, друзья.
Баденвайлер, душный номер
Баденвайлер, душный номер,
тяжкий кашель, тишина…
– Постоялец нынче помер,
молвит повару жена.
– Врач курорта Шверер Эрик
был при этом у него.
Обошлось не без истерик,
у жены, не самого.
Сам лежал под одеялом
бледен, вымучен и худ.
Не расстроился нимало…
– Все когда-нибудь помрут.
– Высох весь, как ветка вербы,
взяв шампанского бокал,
осушил до дна. – Ich sterbe —
произнес и замолчал.
Из бедняги дух и выпер…
– Да, хорошие дела!..
Что супруга, фрау Книппер?
– Ничего не поняла.
Билась бабочка ночная
с шумом о стекло окна,
ее тщетно прогоняя,
время тратила она.
В тишине раздался выстрел —
из бутылки в потолок
пробка вылетела быстро
и упала на порог.
– Он откуда? – Из России.
Там писателем он был.
– Что, еще не выносили
труп из номера? – Нет сил.
Ждет работников хозяин,
недовольный, будто черт:
«– Сей покойный русский барин
испоганил наш курорт,
до конца сезона – точно.
Надо этот труп теперь
отправлять в Россию срочно.
Сколько денежных потерь!»
– Что подать на завтрак фрау,
раз уж все еще не спит?
– Две бриоши и какао,
если будет аппетит.
Баденвайлер, душный номер,
ставшая вдовой жена,
труп писателя, что помер,
мрак, унынье, тишина.
Играли мы в рулетку с Достоевским
В Бад-Хомбурге, что в округе Дармштадта
и посреди земли с названьем Гессен,
играли с Достоевским мы когда-то
в рулетку, и не мог понять нас Герцен.
Он восклицал: к чему такие траты?!
И в колокол звонил на всю округу.
В Европе возмущались демократы,
дрожали монархисты с перепугу.
А мы вдвоем на фоне диких рож,
вошедши в раж, испытывая жар,
все ставили и ставили на rouge,
потом переключились на noir.
Был молод и роскошен Достоевский,
он знал секрет, как выиграть в рулетку.
Умело делал ставки он и дерзко
бросал на стол последнюю монетку.
И, не волнуясь за исход нимало,
по игровому полю взглядом шарил.
Его ничто вокруг не занимало,
Он лишь следил за тем, как скачет шарик.
И мы вдвоем, как будто лорд и пэр,
совсем уже не бедные теперь,
азартно ставки делали на pair,
а иногда срывались на impair.
Удачей мы всех в зале заражали,
вокруг мелькали радостные лица.
Наш выигрыш заслуживал скрижали,
но не хватало сил остановиться.
Мы двинули на поле груду денег,
и банк сорвать готов уже был классик,
оставив на столе последний пфенниг,
пообещав мне, мол, «последний разик».
Горой сверкало наше серебро,
и золото горело на столе,
но взяло все коварное zero,
мы оба оказались на нуле.
Когда-нибудь вернусь туда опять,
и отыграюсь, дайте только срок,
и закручу свою фортуну вспять.
Такой уж я отъявленный игрок.
Зеленоглазая Инесса
Что нам чудовища Лох-Несса?
Иль астероидов пролет?
Зеленоглазая Инесса —
Вот, кто покоя не дает.
Задам вопрос, как мирный житель:
Инесса, героиня-мать,
Ну что Вам стоило б, скажите,
Владимира охомутать?!
Ведь к счастью в жизни Вашей личной
Был ясен и недолог путь.
Чуть-чуть бы Вы поэнергичней,
Да понастойчивей чуть-чуть…
Вам следовало б только прежде
Об стол ударить кулаком.
Не оставлять его с Надеждой,
А смыться вместе и тайком.
И неудавшегося брака
Стерев злосчастное клеймо,
Бежать вдвоем из тьмы и мрака
Партийной школы в Лонжюмо.
Умчаться, скрывшись от погони,
От слез, скандалов, пошлых сцен.
В непломбированном вагоне
В Локарно. В Базель. В Берн. В Люцерн.
Жить там, где не грохочут залпы
Переворотов и войны.
Снять домик с окнами на Альпы
В плену озерной тишины.
Встречать закаты и рассветы,
Бродить по сказочным лесам.
Пить кофе поутру с газетой,
Прикусывая круассан.
Карабкаться на пару в горы,
Любуясь видами кругом.
Вести лишь об искусстве споры,
Не помышляя о другом.
Найдя в любви покой, спасенье
(камин, цветы, вязанье, плед),
Всю жизнь прожить без потрясений
И ре-во-лю-ци-он-ных бед…
Вот так, решившись в одночасье,
И не упрямясь, как ослы,
Себе составили бы счастье,
И, параллельно, мир спасли…
Конец конкистадора
Я конквиста́дор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду…
«Путь конквистадоров»
Н.С.Гумилев
Весь день в тюрьме все было тихо,вдруг дверь царапнули ключи,и вот из камеры на выходтебя окликнули в ночи.– Мне книги брать с собой? – Не надо!Ты понял все и побледнел.На полигон под Петроградомфургон помчался, полный тел.Ты сквозь окно смотрел на небо,тебя манили, как магнит:Стамбул, Каир, Аддис-Абеба,Бейрут, Джибути, Порт-Саид.Дорогой вспоминал об Ане,и Ларе Рейснер, что уж годжена посла в Афганистане,с Раскольниковым там живет.Не верил в смерть свою упрямо,хоть родилась в душе тоска.Приехали – большая яма,над ней прокинута доска.Вот на нее все пять десятковвставали в очередь свою.Мгновенья эти длились кратко,команда: – Пли! И ты в раю,или в аду, бог в этом волен.Смерть встретить с твердостью скалыты был готов, как рока долю.Глядел в латышские стволы,в своих привычках неизменен,ведь жизнью рисковал не раз.И взгляд был холодно надмененрасфокусированных глаз.Нестройный залп был громко слышен,сверкнув огнем издалека.Влепились пули гроздью вишенПри свете фар грузовика.Пронзило острой болью тело,нетверд и шаток стал карниз,и ты, взмахнув рукою белой,свалился головою вниз.В Бернгардовке, близ речки Охты,где Лубьи устье и простор,там испустил последний вздох ты,путь завершив, конкистадо́р.Двуликий Клаус
Я был издатель вдумчивый,я был картежник опытный,я был охотник пламенный,поэт и гражданин.До жен чужих был влюбчивый,и, хоть все это хлопотно,опасно и неправильно,я дожил до седин.Я в качестве редакторабыл близок к оппозиции,и с авторами спорил я,как левый демократ.Но в силу разных факторовсдавал свои позиции,со многими поссорился,и поменял формат.Знавал триумф выигрыша,куш чувствовал заранее,садился не расслабленнымза карты, был не глуп.Не занимал в долг ни гроша,играл со всем старанием,и часто мной ограбленнымоказывался клуб.Гостил в поместье Грешнево,бил дичь ружьем Ланкастера,бекасами и уткамибыл полон мой ягдташ.Лишенный лоска внешнего,в поэзии был мастером,но пропадать мог суткамиу Дунек и Наташ.Считая пьянство бременем,бичом бил без сомнения,и сетовал нахмуренно,что, мол, крестьянин пьет.И тем же самым временем,отстраивал в имениидобротный винокуренныйи прибыльный завод.Я жил старинным барином,ценил все блага быта я:любовь красивой женщиныи тонкий вкус вина.С народом солидарен, носудьба моя забытая,была с удачей венчана,и выпита до дна.В делах я был стервятником,а в творчестве – работником,всё для себя, ни разу вы,не скажете: – мерси!По жизни был развратником,до денег был охотником.Живется нам, Некрасовым,неплохо на Руси.Точка невозврата – 26 января 1837 года
Просторный светлый кабинетв большом особняке на Мойке,там, вместо дружеской попойки,сидит, нахмурившись, поэт.Он отослал уже письмоголландскому послу Гекке́рну,тот получил его наверно,ведь за окном совсем темно.А в том письме имел он честьпролить немало желчи с ядом,письмо должны доставить на доми оскорблений в нем не счесть.Вкрапил их в текст поэт, сколь мог.Бумага, впрочем, не краснеет,коль уклониться сам посмеет,ответит за отца сынок.Министр Короля – баронбыл аттестован старой сводней.Ответ последует сегодня,иль честь совсем утратил он.Расставит точки все дуэль,ждет пуля наглого француза.С дипломатическим конфузомЛуи теряет свой портфель.Исход – истории на суд,поэт и сам ведь был повеса.Теперь он ждет, что от Дантесаформальный вызов принесут.Не опустел пока Парнас,не понесли еще утрату.Сегодня точка невозврата,а завтра – поединка час.Перед дуэлью
В кондитерской у Вольфа-БеранжеВ доху одет, за столиком один,При входе справа в первом этаже,Сидел однажды грустный господин.На голове цилиндра черный столб,Под ним лицо белело полотном.Он, барабаня пальцами об стол,Рассеяно поглядывал в окно.Как будто сочинял любовный стих,Слетали с губ неслышные слова.Был господин задумчив, мрачен, тих,И напряжен, как лука тетива.Ему по виду было сорок лет,Не скажешь, что изысканной красы.Он то и дело пальцем лез в жилетИ доставал карманные часы.Задвигались морщинки на лице,Но, впрочем, страха нету и следа.В кондитерскую входит офицер.– Ну, что, готово? – Все готово, да.Казалось, господин теперь был рад,И выдало его сияние глаз,Он заказал и выпил лимонад,И произнес: «поехали, Данзас!»Друзья поднялись, ящик прихватив.В пустом кафе, пробив «четыре» дня,Часы сыграли траурный мотив,Кого-то прежде срока хороня…За городом у Черной речки
За городом, у Черной речкиКонец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.