Розы Мальзерба

Ламораньон Мальзерб[1], которого одно имя напоминает вам о добродетели, человек самый добродушный, скромный философ, честный судья, великий натуралист, наконец (чтобы все изобразить одним словом), неустрашимый защитник Людовика XVI, Ламораньон Мальзерб проводил обыкновенно некоторую часть лета в прекрасном замке Вернеле, неподалеку от Версаля. Это время было для него отдохновением от важных занятий государственных. Мальзерб был великий охотник до цветов; особенно любил он одну беседку из белых роз, им самим воспитанных. Эта беседка находилась в тенистой роще и украшала уединение министра-философа.

– Посмотрите на мои розы, – говаривал он иногда своим друзьям, посещавшим его рощу, – они удивительно свежи и пышны!

Однажды Мальзерб встал ранее обыкновенного и пошел в свою беседку. Солнце еще не всходило. Дни были тогда самые долгие. Мудрец в глубине души наслаждался величием пробуждающейся природы. Вдруг слышит он легкий шорох: сначала думает, что это олень, робко пробирающийся между деревьями; смотрит: глазам его представляется молодая крестьянка с горшком молока на голове, с кружкою в руках; она приближается к источнику, снимает с головы горшок, ставит его на землю, наполняет кружку свою водою, идет к розовой беседке, поливает один куст белых роз; возвращается к источнику, поливает другой куст, потом третий и, наконец, все до одного напоены животворною влагою.

Мальзерб между тем сидел очень спокойно на дерновой скамейке, закрытый розовыми кустами, смотрел на молодую поселянку и сам не понимал, отчего происходила такая нежная попечительность о его розах. Девушка была прекрасна собою; в глазах ее изображались добродушие и веселость; живой румянец украшал ее щеки. Наконец она опорожнила последнюю кружку воды, начала подымать горшок с молоком и готова была совсем удалиться. Мальзерб выходит из своего убежища; поселянка испугалась и закричала.

– Кто заставил тебя, друг мой, – спросил Мальзерб, – заботиться о моих розах?

– Ах, сударь, – отвечала крестьянка с великою робостию, – уверяю вас, что я приходила с добрым намерением: я не одна это делаю; нас много; нынче моя очередь!

– Как твоя очередь?

– Так, сударь; вчера была здесь Лиза, а завтра будет Перетта.

– Объяснись, мой друг, я тебя не понимаю!

– Поневоле надобно будет все открыть, когда вы сами меня здесь увидели. И правду сказать, вам не за что будет на нас и сердиться… Надобно вам знать, сударь, что мы все, сколько нас ни есть в околотке, видя, как вы любите свои розы и как вам весело за ними смотреть, собрались однажды вместе и сказали друг дружке: наш господин Мальзерб такой добрый, ласковый, благодетельный; надобно чем-нибудь доказать ему, что мы его любим и что те люди, к которым он так милостив, имеют сердца благодарные! И было у нас положено, чтобы наши деревенские девушки, не моложе пятнадцати лет, каждая в свою очередь, приходили на это место с кружкою и поливали прекрасные белые розы водой из ближнего источника! Эти розы садил наш отец, наш друг, как же нам не хотеть, чтоб они цвели лучше других!.. Вот уже четыре года, как это заведено у нас в околотке, и теперь каждая наша девушка с нетерпением ждет пятнадцати лет, чтобы иметь честь поливать розы господина Мальзерба.

Эта повесть, рассказанная с милым простосердечием, тронула доброго Мальзерба. Никогда он не чувствовал так живо всей своей славы. «Теперь я не удивляюсь, – подумал он, – отчего розы мои всегда так живы и свежи».

– В благодарность за то, – сказал он молодой крестьянке, – что ты и подружки твои поливают мои розы, обещаюсь посещать эту беседку всякий день; она сделалась для меня вдвое любезнее, потому что всегда будет напоминать мне о вашей дружбе.

– Я этому очень рада и с нынешнего дня буду пасти свое стадо всегда около этих мест, чтоб на вас насмотреться, петь для вас наши деревенские песни, а иногда и поговорить с вами о том и о другом, если только это не будет вам противно.

– Ах, мои друзья, приходите ко мне смело; открывайте мне свои нужды; требуйте от меня помощи в несчастиях: я буду их облекать; если случится между вами ссора, я буду у вас миротворцем; ежели неравенство состояний препятствует какому-нибудь счастливому супружеству, берусь уничтожить все затруднения; словом, почитайте меня истинным вашим другом.

– Если так, то вы, сударь, никогда не останетесь без дела; и я сама через несколько времени приду попросить вас кое о чем… Но я и забыла совсем, что матушка меня дожидается, что мне надобно поскорее продать свое молоко и возвратиться к ней с деньгами. Простите, сударь!

– Одно слово, мой друг, как тебя зовут?

– Сюзетта Бертран, к вашим услугам!

– Послушай, милая Сюзетта, отдай своим подружкам…

– Ах нет, нет, сударь, не прогневайтесь, ваши деньги нам не надобны; они испортят все наше удовольствие…

– Правда твоя, Сюзетта; я всем имением своим не могу заплатить за то, что вы для меня делаете. По крайней мере, ты позволишь мне себя поцеловать и дать мне слово перецеловать за меня всех подружек своих. Скажи им, что они украсили последние дни слабого старика; что их милая дружба осталась навсегда у меня в душе.

При сих словах старец Мальзерб поцеловал крестьянку в розовую щеку, а Сюзетта присела перед ним и побежала в город, не помня сама себя от восхищения.

Мальзерб любил рассказывать этот анекдот… Несколько дней спустя после его свидания с Сюзеттою (это случилось в воскресенье) услышал он, что вся деревня должна собраться перед его беседкою и что на том самом месте будет пляска. Прощай, мои розы, сказал любезный мудрец. Можно ли вообразить, чтобы которому-нибудь из молодых крестьян не вздумалось подарить свою красавицу прекрасным цветком или чтобы которой-нибудь из крестьянок не пришло в голову украсить розою свой корсет! Но им будет весело; они станут обо мне говорить; я увижу их всех вместе, довольных, счастливых; я буду забавляться их играми; потеряю десять или пятнадцать роз; какая нужда: разве удовольствие не стоит роз? А мое удовольствие будет самое чистое!

Но, опасаясь, чтобы его присутствие не отняло некоторой свободы у веселящихся и не воспрепятствовало им в полноте насладиться тем счастием, которое обещал им ясный день, он не пошел в тот вечер, по обыкновению своему, в беседку, зато на другой день отправился в нее гораздо ранее, любопытствуя узнать, как велико было разорение, причиненное в ней праздником, и вооружившись на всякий случай лопаткою, чтобы загладишь следы разорителей… Но как же он удивился, когда все нашел в прежнем порядке! Розы были все до одной целы; место, на котором происходила пляска, подметено было весьма чисто; дерновая скамья сохранила всю свою свежесть; и над входом беседки висела выплетенная из незабудок надпись: нашему другу. «Как, – сказал он самому себе с чувством, – розы мои посреди веселья шумной и многочисленной толпы сохранены были, как нечто святое. Какое счастие быть так любимым! Этой беседки не променяю на самый великолепный дворец в мире!»

В следующее воскресенье Мальзерб собрался идти на сельский праздник, хотя несколько опасался испортить его своим присутствием. В это самое время камердинер докладывает ему, что в замок пришла молодая крестьянка, которая, заливаясь слезами, просит, чтобы ее к нему допустили. Мальзерб приказывает ее ввести.

– Что с тобой сделалось, моя милая? – спрашивает он у печальной.

– Ах, сударь, надобно вам прежде сказать, что нынче был мой черед поливать ваши розы.

– Что же с тобой случилось?

– Великое несчастие – нынче именинница моя крестная мать, у которой я живу и которая меня воспитала, потому что я бедная сирота. Я подумала, что никто не увидит, и сорвала одну из ваших роз, несмотря на то, что обещалась их не трогать! Но мне хотелось подарить этою розою мою крестную мать.

– Одну розу, – сказал Мальзерб, улыбаясь, – какое важное похищение!

– Ах, Боже мой, очень важное; теперь прости мое доброе имя! Никто не захочет и посмотреть на меня в нашей деревне!

– Почему ж ты так думаешь?

– Томас Латрель, этот негодный пьяница, который подсматривает за молодыми крестьянками, как волк за овцами, увидел, что я сорвала розу, рассказал об этом нашим молодым поселянам, и теперь на празднике никто не хочет со мною плясать… Они все в один голос положили, чтобы мне целый год не ходить поливать ваших роз и не плясать перед вашей беседкою. Крестная мать моя за меня вступилась, однако напрасно; все говорят одно, и даже сам Бастиан с ними согласен… Бастиан… подумайте, сударь, что будет со мною, если мне целый год не плясать на праздниках наших! Бастиан меня разлюбит, и я на всю жизнь останусь в девках!

– Такое наказание уж слишком жестоко. Успокойся, мой друг; я надеюсь, что тебя простят из любви ко мне. Пойдем. Дай мне руку. Я никогда не откажусь быть защитником обвиненного.

Они идут вместе. Мальзерб с жаром вступается за преступницу. Роза (имя ее) плачет; наконец, после многих отговорок, соглашаются ее простить. Министр подводит ее к Бастиану, просит, чтобы он пошел с нею плясать и обещает ей хорошее приданое; и Сюзетте Бертран, той миловидной молочнице, которая первая открыла тайну поливания роз, дано было также приданое; обе счастливые четы соединены были в один день, и обе новобрачные, по желанию Мальзерба, украшены были в этот день его розами. Он положил, чтобы с того времени между вернельскими поселянами было обыкновение украшать каждую девушку, выходящую замуж во время цветов, букетом белых роз из Мальзербовой беседки. «Эти розы, – говорил он, – останутся знаком вашей ко мне любви и моей к вам благодарности; они должны напоминать вам о вашем друге: смотря на них, будете думать, что я с вами, и, благодаря сему воспоминанию, я всегда буду свидетелем блаженнейших минут вашей жизни»

И это обыкновение, или лучше сказать, этот трогательный обряд воспоминания, существует в деревне Вернель еще и поныне: молодые супруги почитают священными букеты из белых роз. Мальзерба уже нет; но беседка, насажденная рукою его, в полном цвете, и поселянки вернельские по сию пору берегут, как некоторую святыню, Мальзербовы розы.

1

Ламораньон Мальзерб – (1721–1794), французский государственный деятель, занимавший важные государственные посты при Людовике XV и Людовике XVI. При его содействии выходила знаменитая «Энциклопедия». Защищая перед Конвентом Людовика XVI и заявляя о своей преданности королю, вызвал в свой адрес обвинения в заговоре против республики и был казнен в 1794 г.