Без вести пропавшие солдаты Манштейна. Часть первая

© Владимир Царанцев, 2019

ISBN 978-5-4496-3765-9 (т. 1)

ISBN 978-5-4496-3766-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я понимаю, что начало моего рассказа о жизни людей на хуторе покажется Вам скучным и не интересным, но без этого ни как не обойтись и поэтому я и хочу начать свой рассказ именно с моего приезда на этот хутор, где в его окрестностях произошли удивительные, невероятно правдивые и даже зловещие события в эти выходные дни.

Вместо предисловия

Как хорошо иметь домик в деревне! Эти восторженные слова мог придумать лишь тот, кто видел деревню только в экране телевизора. А для человека, родившегося и прожившего чуть ли не половину своей жизни в городе, и приехать, на день-другой, в такую глухую деревеньку, да ещё, если она стоит вдали от асфальтированных дорог, с одним телевизионным каналом, работающим только в хорошую погоду, и, конечно, без природного газа, а кое-когда и без электричества, то это как заново ему родиться и очутиться в спецбольнице на дальних выселках, при полном самообслуживании.

А как же этому приезду рады ваши родственники, с тревогой посматривающие на маленькое облачко, показавшееся на горизонте, совсем не кстати к вашему приезду. Не дай бог пойдёт дождь, и тогда местные жители ещё на неделю могут остаться без городских продуктов. И тогда уже им придётся идти в ближайшее, более крупное село, где есть сельпо, меся грязь своими старческими ногами, напрямик, через овраги и по тропкам, протоптанным через колхозные поля, ими хоженными-перехоженными с раннего детства, чтобы купить соль и сахар, селёдку и всё нужное для дома.

А когда стоят солнечные дни, тепло и тихо как в санатории, то лучшего места и не найти для человека где прошла его жизнь от самого дня рождения. Где за околицей, на погосте, лежат дедушка с бабушкой и мать моей тёщи, так и не дождавшаяся мужа с фронта, без вести пропавшего ещё в тяжёлом сорок втором году. И её рано ушедшие подружки-одноклассницы, с которыми ходила она за три километра в ближайшую школу-восьмилетку соседнего села. И тёщин муж, не дошедший в пургу эти три километра до своего дома, бредя после работы напрямик по полям и оврагам с наметёнными в них пургой сугробами, и присевший передохнуть в затишке, да так и оставшись в нём навсегда.

А какие у нас летом места! Воздух чистый, тишь и красота! Соловьи здесь поют так, что невозможно не влюбляться! А как радуется душа весной, когда видишь просыпающуюся от зимней спячки природу, как парит и пахнет нагретая солнцем земля, сначала у завалинки, а потом всё больше и больше освобождая замёрзшую землю от надоевшего за зиму снега! Видеть добрые лица своих соседей истосковавшихся по зелёной траве и тёплым дням, и утопающий хутор в белом кружеве цветущих садов. Любоваться близким и родным лесом, с его красавицей-опушкой меняющей каждую неделю свой наряд: то накинет ромашковое платье, то васильковое, а то нарядится в яркую зелень с россыпью алой земляники. Вдыхать густой воздух от переизбытка ароматов цветущих фруктовых деревьев, и душистого разнотравья, укрывшего разноцветным, весенним ковром всю округу, и чувствовать запах родного домашнего подворья. Слышать, как где-то протяжно скрипит старый колодезный ворот, узнавать знакомые хлопанья калиток по утрам, и вдыхать тёплый дух испеченного хлеба – всё родное и знакомое с самого детства. Эти ароматы, растекаясь по хутору, смешиваются с запахом перегнивающей соломы, с дымком затопившейся печки, куда бережливые хозяева, ради экономии дефицитного угля, кинули прошлогодний, высушенный на солнце кизяк, который ещё больше усиливает запахи родной деревеньки, каких нет, и не может быть в других местах. Радоваться степенно шагающей стайке гусей, под охраной грозного вожака, не упустившего случая пошипеть на тебя, вытянув свою длинную шею, и улыбнуться поднявшемуся переполоху в курином семействе спокойно пасшихся перед домом, от несущейся куда-то сломя голову соседской кошки, выскочившей из подворотни. Слышать родные голоса оставшихся односельчан в ещё живых домах, пока ещё не заколоченных крест-накрест досками. И гадать, какие ещё новости принесёт на хвосте соседка – Марфушка, брехливая и скандальная, до неприличия нахальная и любопытная, к тому же вороватая, однако по-крестьянски трудолюбивая, но жадная. Как ей удаётся видеть всё, что делается в чужих дворах, остаётся загадкой для всех хуторян. И на своих вечерних посиделках, или днём у колодца, она об увиденном обязательно рассказывает всем. На хуторе её побаивались, откровенно не любили и по-соседски с ней не дружили. А уж если Марфушка заходила к кому-то в дом, то, считай, разговоров об этом у неё было на всю неделю, а то и на две – высмотрит даже то, чего и небыло в доме.

Вот в таком «Куршавеле» и спрятался этот хуторок за поворотом широко раскинувшегося оврага, подальше от автомобильной дороги, за посадками и перелесками, вольготно устроившись на большой опушке леса, с головой укрывшись зеленью своих фруктовых садов. Что ещё надо человеку для счастья?

А когда опустится на село тихий и тёплый вечер, и все домашние дела уже как бы переделаны, вот тогда и есть время посудачить с соседками, отмахиваясь от назойливых комаров, сидя на скамейке под густой сиренью, а кто и на принесённых с собой табуретках. Досыта наговориться и уйти домой, оставив за собой всю землю усыпанную шелухой от семечек, по осени собранных тёмными ночами на колхозном поле.

А утром придёт новый день, навалится новая работа, от которой никуда не деться и не оставить её на завтра, иначе за тобой будут бегать крикливые куры, а сердитые гуси будут тянуть к тебе шипящие шеи. Сбившись в кучу, станут громко крякать утки на нерадивую хозяйку и обязательно разбудят любящую поспать в этот ранний час свинью – Хавронью, и тогда она, боясь опоздать к раздаче корма, поднимет такой визг на весь хутор, которому уже ты будешь не рада. А ведь ещё не полотый огород, нужно опрыскать картошку от колорадской обжоры, что-то себе приготовить, да и стирка собралась, и так до самого вечера не покладая рук, забыв о болячках и не помня, куда задевалось нужное лекарство и запасные руки.

Скорее бы был вечер, лавочка с соседками и вечерняя кружка с чаем дома, заваренным с листьями чёрной смородины или лимонной мелиссы, бессонная ночь с мучительными раздумьями о прожитой жизни, о быстро выросших детях и подрастающих внуках. Это в молодости время течёт медленно, когда даже неделя кажется длиною в жизнь, а потом вдруг раз – и вот он юбилей, седина в волосах и дочку уже по имени-отчеству называют. И всё, понеслись денёчки под откос, не догонишь! Куда они так торопились, подгоняя один другого, точно боясь куда-то опоздать? Зачем? Нет ответа! С такими мыслями незаметно для себя и засыпает – усталая и добрая, всевидящая, всё понимающая и всё прощающая…

Вот и ждут они, одинокие матери и тёщи, когда подойдёт пятница и приедут из города дети и зятья, которые привезут им своё душевное тепло, радость заботы о близком и детские голоса внуков – всё то, что называется жизнью. Мужики подправят покосившийся забор, заменят прогнившую доску на крылечке и изгрызенную кабаном кормушку в свинарнике. По весне посадят картошку, а по осени уберут. Привезут из лесу сушняк на лошадке, выпрошенной у соседа, и заготовят на зиму дрова, напилив, наколов и сложив в сарае всё ровными штабелями. И выполнят столько дел за день, что заснут они, не доходя до кровати, успевая ещё подумать о том, как бы свернуть голову пунктуальному петуху для пользы дела и наваристого супа. Ведь наутро им надо будет брать косу, чтобы накосить луговой травы, пока на ней ещё роса, иначе по солнышку так косой намахаешься – лучше любой аэробики.

Когда позволяла хорошая погода, я всегда старался проехать на хутор по дороге, которая была наезжена хуторянами понизу большого оврага. Во-первых, если ехать по асфальту, то путь увеличился бы на добрый десяток километров, а во-вторых, дорога по грунтовке сразу приводила к дому моей тёщи.

Вот и в тот раз, съехав с асфальта и спустившись по крутому склону оврага с накатанной грунтовой дорогой местными автомобилистами, которая дальше вилась уже по его широкому низу, я приехал на хутор, когда солнце было ещё в зените. На этот раз хутор встретил меня громкой музыкой с жизнерадостными танцами около дома соседей по улице, которые жили недалеко от нас. Этот дом, наверное, сильно любил домовой, который наверняка жил где-то в нём – уж очень вкусно там всегда пахло со двора пирогами и часто звучали задушевные песни из старой радиолы. А сейчас наши соседи разгулялись так, что даже во дворе им уже места было мало и их разудалое веселье выплеснулось на улицу. Подъехав к нашему дому, я с радостным чувством стал смотреть, как люди весело кружились в захватывающем танце, размахивали руками и пританцовывали под музыку ансамбля «Бони-М». А чего им на улице не танцевать когда родни у них было как ни у кого на хуторе? Когда они все собирались что-то отмечать, то в саду выставляли столы и удлиняли их между собой листами толстой фанеры, а если своих стульев не хватало, то скамейки или табуретки просили у всех своих соседей. Вот что значит большая и дружная родня – прямо завидно было.

Зная о моём приезде, тёща уже открыла ворота и стояла на крыльце, сложив на груди руки, с опаской поглядывая на небо.

– Здравствуйте, мама! Что это за веселье у Макаровых? – первым делом спросил я, выйдя из машины.

– Да какое там веселье! Крестины правнуку они отмечали, а дед Петро, будь он неладен, глядя на молодых, тоже решил показать в танце свою удаль молодецкую. Да ноги ведь уже не те, и выпил маленько на радостях за своего правнука, вот и закружилась голова у старого, повело-повело его назад, на ногах не устоял, да и врезался в улей со всего маху тем что ниже спины, и вместе с ним и упал, ну и отлетела крышка у того улья. Вот сейчас все и танцуют, кто и танцевать-то не умел! Старый-то старый, а быстрей всех сообразил заскочить в погреб и закрыться там. И главное ещё кричит нам оттуда, мол, не пущу ни кого, а то вы мне пчёл своих запустите! Бегите в хату! А в хате тоже такие же умники уже закрылись! Хорошо хоть вспомнила, что у меня свой дом есть. Я только в молодости так бегала! Чего я сейчас дома-то сижу, боясь даже выйти в огород? Искусают ведь пчёлы – будешь ходить потом как баба Бабариха, кривая на один глаз.

– И что же теперь делать? Ведь они затерроризируют весь хутор!

– Позвонили вроде бы уже Григорию, другу-пасечнику нашего героя, тот обещал приехать – рой на место в улей посадить.

Как бы небыло худо-бедно, и пока до нас пчёлы не долетели, я решил даром время не терять и сразу принялся за кровлю открытой веранды, которая опоясывала все сени с трёх сторон тёщиного дома. Шифер был привезён заранее, и мне только осталось затащить тяжёлые листы на стропила веранды и прибить их гвоздями. Когда-то я убедил свою тёщу, что такая просторная веранда украсит весь дом, и на ней в дождливую погоду можно будет и шашлыки приготовить, и бельё высушить, и посмотреть, что делается в саду-огороде, не выходя из дома.

Начав укладку тяжёлых листов шифера со стороны огорода, я как-то незаметно для себя уже заканчивал c укладкой и со стороны улицы. Как вдруг увидел, что по ней, в своём неизменном трико с пришитыми широкими штрипками, чтобы не спадали с ноги комнатные тапки, одетыми на босу ногу, загребая мягкую дорожную пыль, куда-то спешил с деловым видом Сашка – городской житель, купивший по соседству от меня пустующий дом – то ли под дачу, то ли вообще под постоянное место жительства, чему я не очень-то и верил. Был он чем-то неуловимо похож на Вицина – такое же худенький, и с такими же несчастными глазами и доброй улыбкой, вот только к сельской жизни эта ходячая копия артиста была абсолютно не приспособлена. И не только к тяпке и лопате, но и к топору с молотком, отдавая своё предпочтение только гамаку в саду и сельскому самогону, в чём был большой дока, хоть и употреблял он его умеренно, но довольно часто. По городским меркам… Нет, не так! По меркам нормального человека, он и сейчас был крепко датый, а по его оценке – даже вполне ничего. Такого специалиста на селе ещё нужно было поискать – унюхает запах даже там, где только задумали гнать самогон. И вот из-за этого уникального качества, он так же часто попадает в разные истории, которые прямо таки его любят, давая очередной повод местным бабкам почесать языком на своих вечерних пересудах, а заодно и пожалеть его жену. Скорее всего, инициатором покупки дома была его работящая половина, решившая таким образом сбагрить мужа в деревню с глаз долой, но с выгодой для себя – и сторож свой на даче, и мужик вроде бы при деле!

– Санька, ты куда это так торопишься? – окликнул я, видя его первый раз куда-то спешащим, отчего мне даже стало интересно узнать, что же на этот раз задумал Сашка – притча во языцех всего хутора.

– Ой, приветик, сосед! Ты уже приехал? Ик! А я думаю, кто это так долго стучит молотком на весь хутор? – сделав удивлённое лицо, и задрав свои брови высоко на лоб, Сашка остановился перед воротами и с большим любопытством стал рассматривать проделанную мною работу, с трудом фокусируя на мне свои глаза.

– Он, видите ли, долго «думал»! Смотри ты на него! Я и не знал, что ты умеешь ещё и думать! А то тебе от своего дома не видно было, кто это стучит? Видел ведь, что я один корячусь – взял бы да пришёл, да хоть один лист бы мне наверх и помог подать! Попроси ещё меня, когда нибудь тебе помочь – я тебе так же помогу – лучше уж и не подходи просить!

– Ну чего ты так раскипятился? Ик! Я, честное слово, не знал, что это ты стучишь! Да и опасно было из дома выходить из-за этих пчёл. Ик! А то бы обязательно пришёл и помог тебе! А как же! Ты же меня знаешь! Ик! – не переставал икать сосед.

– Угу! Как же, пришёл бы ты! Считай, что я тебе уже поверил! Сачок ты большой, Санька! Да ты, если бы мог обойти мой дом стороной, да ещё что б я не видел, то с радостью бы обошёл его, да негде обойти – там марфушкина территория, а это для тебя смерти подобно! Иначе поймает она тебя, да шутя прибьёт, и закопает вместо навоза, если увидит у себя в огороде! Постой! А куда это ты, дружок, направился такой нарядный? Людкин-то халат, зачем нацепил? Ты б ещё кимоно надел, с бантом на заднице!

– Но я ведь на даче! Здесь, на просторе, я себя чувствую мелкопоместным помещиком! Ик! – не переставал икать Сашка.

– Ох, ёкарный бабай! Я дико перед вами, барин, извиняюсь! Ты уж прости меня за моё не знание, как там тебя по-светски называть, но я, правда, немного забыл, что для тебя дача, это гамак и розы! Это для меня, только вилы и навоз!

– Ну, кому что! – немного замявшись, и даже как мне показалось, чуть-чуть по-барски, но всё-таки от этого как бы смущаясь, ответил Сашка, ковыряя носком своего замызганного тапка землю перед моими воротами.

– Тогда уж заведи себе и русских борзых для крутизны, и Марфушку в дворню не забудь взять!

Сашка быстро перекрестился с оглядкой по сторонам.

– Ну, чего ты? Чего ты привязался к человеку? Ик! – Сашка прямо позеленел от злости. – В лес иду я, за сушняком. Ик! Вчера с Васькой марфушкиным договорился, что он поможет мне со своим конём перевезти заготовленный дубняк из лесу на моё подворье. Ик!

– Подворье у него! Смотри ты! Одни ворота покосившиеся с калиткой стоят, подпёртые жердиной! Ты бы к ним хоть какой-нибудь плетень пристроил бы, что ли! Свой сгнивший забор ведь ещё зимой пустил на растопку! Неужели ты сам не видишь, как соседские куры на твоём крылечке все ступеньки испятнали – ходят по твоему подворью как у себя в курятнике. Ещё поскользнёшься, да копчик себе отшибёшь. Да и подворье своё пора бы уже выкосить, вон, отсюда видно какую здоровенную полынь вырастил себе перед домом! Тебе перед женой не стыдно, а? А чего же это ты, если договорился с Васькой, в лес один идёшь? Куда Ваську-то дел?

– Так он заранее в лес поехал, чтобы Марфушка не видела! Ты ж только смотри ей не скажи, что нас видел! Иначе мне тогда не жить! Ик!

– Странно! Телегу я видел, а Ваську с конём нет! Да и как я мог их видеть, если они, скорее всего, ползком проползли от своего дома до самого леса? Ну конечно! Там же трава стоит ещё не кошена! Я ещё тогда очень удивился – куда это телега сама покатилась? Но подумал, что мне это примерещилось! Ох, господи! Так это выходит, что они с конём ползком и телегу за собой тащили!? Что же я сразу до этого не додумался?! А ты молодец! Ему не жить! Ха-ха! А Васька, что, думаешь, переживёт тебя? – съехидничал я, хорошо зная затурканного Ваську и на что способно его дорогое исчадие, – и чего бы я стал с Марфушкой делиться секретами? Да как приехал я на хутор, так её ещё и не видел! Наверное, где-то опять шастает по чужим садам, пока хозяева в поле. Это ты у неё в друзьях ходишь! Недаром она мне все уши прожужжала о тебе за это лето!

Отмахнувшись от меня как от вредной и приставучей мухи, Сашка ушёл по своим делам, что-то сердито бубня себе под нос, наверное, склонял меня за мои нравоучения, которых за свою жизнь он уже и так наслышался от всех выше крыши. Ну что ж, тому, кто не хочет менять свою жизнь, помочь уже невозможно. А я, затащив наверх оставшиеся листы шифера, продолжал стучать молотком, пока не услышал марфушкин визгливый крик:

– Сосед, а сосед! Э-эй, что б тебя! Ты мого Ваську не видал?

Кричит, аж уши режет! Весь хутор переполошила небось! Зачем так орать? Прямо как резаная! В своём неизменном синем халате от Версаче, доставшейся ей в наследство ещё со времён работы на колхозной ферме, Марфушка стояла за забором, засунув руки в карманы необъятной глубины, куда она умудрялась спрятать по полведра наворованных в чужих садах яблок, и, задрав голову, смотрела на меня, как лайка на белку.

– Нет, не видел!

Господи, ну до чего же ты противная! Это же надо такой уродиться, чтобы быть неотличимо похожей на бывшую госсекретаршу США Мадлен Олбрайт! Просто удивительно, как могла природа создать двух так похожих друг на друга людей не только лицом, но и поведением за тысячи километров друг от друга!.

– А Сашку Людкиного? – в её голосе слышалось заранее приготовленное недоверие.

– Да и его не видел сегодня! А что случилось-то?

– Не видал он, как же! Что-то я больно сумлеваюсь! Полдня сядит сабе наверху, и ни чаво не видит, что делатса на хуторе! Так я и поверила табе! Да ты стукаешь там уже часа штыре – усем голову пробил своим молотком!! И чаво табе пчёлы не закусали! Не видал он! Ну, тогда точно! Это они в лес подались дрова Сашке воровать! А может быть, этот прохвост—Сашка уже успел с кем-то договориться привезти дрова за банку самогона? Ах ты пёс лудёный! Ух, паразиты! Кого вы хотите надурить? Ме-ня? Ну, я вам таперича покажу, как без мого спросу коняку со двора брать! – и, развернувшись, резво побежала в сторону леса.

Вот зараза! Ей бы в уголовном розыске работать, с её дедуктивным методом сыска, а она у своих соседей яблоки ворует!

Мне уже стало интересно, чем же это всё закончится, потому что я точно знал – если Марфушка завелась, то одного дня ей будет мало. И точно!

Первым мимо нашего дома пролетел, даже не глянув на меня, Сашка в распахнутом халате! Потом, минуты через две, пронёсся галопом конь с гремевшей телегой! Сколько они потеряли по дороге дровишек, я не знаю, но телега была нагружена даже не наполовину. Васька ненамного отстал от своего коня, но пробежал он мимо меня тогда, когда Сашка уже заканчивал сбрасывать с телеги длинные стволы сухих дубков.

А марфушкин крик уже слышался недалеко у околицы! Орала так взахлёб на всю округу, как будто она с успехом отбивалась дрекольем от стаи напавших на неё волков! Вот сатана! Это ж тишины на хуторе сегодня не жди! Ну, с Васькой всё было и так ясно, а вот куда будет прятаться Сашка? Ведь у них даже забора нет, не то, что погреба!

Уже и тёща моя вернулась с огорода, и я последний лист шифера заканчивал прибивать, и на улице стало потихоньку темнеть, а во дворе у Марфушки, страсти только набирали обороты. Крик стоял – мама не горюй!

Мать, привыкшая к таким концертам у соседей, чем-то была занята дома, наверное, хлопотала у себя на кухне, а я, наслушавшись всех страстей на Васькину голову, убрав инструменты в сарай и приняв тёплый душ, собрался пойти посмотреть на то немногое, что осталось от Сашки, но мать позвала меня вечерять.

Дома пахло вкусной жареной рыбой! Аромат по хате витал такой – не передать словами!

– Ма-ма, а где это вы свежую рыбу достали? Неужели сами стали рыбачить на озере?

– Да какой из меня рыбак? Это всё ребятишки наши, из соседнего села, наловят карпа в сельском пруду, а продавать бегают к нам, иначе у себя им уши окончательно оборвут. А так и нам хорошо, и они с прибытком – лески, крючки и удочки крутые покупают какие-то.

– А чего же у себя в селе не продают?

– Так на них санкции наложили! Они, теперь только стоя и едят и рыбачат!

– Што ж так? – удивился я только от одного слова «санкции» добравшегося и до села.

– Так ведь чё эти окаянные удумали!? Они все как один, решили стать тореадорами! Понаделали себе саблей мушкетёрских, маски чёрные на лица, плащи, косынками красными головы себе пообвязали, ну всё как полагается этим артистам, и пошли на луг к пасущимся коровам. Что там они из себя представляли перед бурёнками, я не знаю, но только от этого представления наших артистов, погналось за ними всё стадо, во главе с быком. Ребятня прямиком на озеро, а там городские рыбаки спокойно сидят, умильно уставившись на свои поплавки, ну наша рогатая кавалерия всех и загнала в воду – и наших тореадоров и приезжих рыбаков. Один, правда, самый толстый и умный, на столб с перепуга заскочил до самых проводов – висит там, обхватив столб руками и ногами, и орёт, и не понятно – то ли боится, что сползёт прямо на рога быку, то ли током его там бьёт. Наши мужики потом еле руки его от столба оторвали. Да лучше бы и не трогали его: оказавшись на земле, он так топал ногами и визжал на наших мужиков, что всю землю вокруг столба утрамбовал. Мужики уже хотели быка назад привести, чтобы его успокоить! Ох, и влетело тогда пацанам – всем селом драли, кому уши, а кому и задницу. А это, что за такие «крутые» удочки?

– Ну, это очень клеевые и обалденные!

– Это что? На них рыба хорошо клюёт?

– Сами ведь видите, каких больших карпов они таскают! Значит, клёвые! А вы что так плохо кушаете?

– Да сколько можно? Я на него уже смотреть не могу – всю неделю и так одним карпом только и питаюсь! Сначала он был в охотку, а теперь, всё! Больше не могу! Это я для тебя приготовила! Чайку, вот, попью на ночь, и мне хватит! А то наш петух, ни свет ни заря, поднимет!

По хуторским меркам, утреннее солнышко уже давно в окна нашего дома заглядывает, наверное, ищет, куда это я подевался и пернатый будильник, торопясь за ним, поднял меня, как всегда, рано, но всё равно моя тёща встала ещё раньше петуха. На столе уже стояла крынка парного молока от соседской коровы, которая была кормилицей доброй половины городских внуков хуторских бабушек. Молоко у неё очень вкусное, прямо бархатное, пьёшь его – и пить хочется, чего не скажешь о молоке марфушкиной коровы, по незнанию купленном мною у этой жадной и оборотистой чумы. А оно оказалось разбавленным, да ещё и крепко пахнущим навозом.

Умывшись во дворе из рукомойника колодезной водой, налитой всё успевающей сделать тёщей, и вернувшись в избу, я сел за стол, поближе к крынке молока с хорошим ломтем домашнего хлеба, с хрустящей корочкой, выпеченным в русской печи, мягкого и душистого, пахнувшего свежестью и, наверное, степью. Его ещё ешь, а глаза уже ищут кухонный ножик, чтобы отхватить новую краюху, но ножа на столе нет, а ломать хлеб руками мы уже давно разучились.

Поблагодарив тёщу за вкусный завтрак, я, взяв отбитую и наведённую оселком острее опасной бритвы косу, чтобы пойти и выкосить тёщин участок в конце огорода, заросший клевером. Открыв калитку, я с опаской выглянул на улицу – не проснулся ли ещё эта вражина, соседский круторогий баран. Но нет! Марфушкин бандит с закрученными рогами, лопоухий, с афрошерстной раскраской по кличке Обама, уже стоял перед своей любимой картиной – нашими воротами, навострив уши на открывающуюся калитку. Почему его назвали Обамой, мне было непонятно, но баран – он и в Африке баран. А ведь можно же было назвать его и Барашем, или, в крайнем случае Бараком, или дать ему ещё с десяток других красивых имён, но нет же – назвали Обамой! Ну, всё по-русски! Если любят, то от всей души!

От греха подальше, я тихо прикрыл калитку на крючок и не успел от неё и шагу ступить, как эта твердолобая зараза врезалась в неё рогами со всей дури, так, что чуть не выломала запор из гнезда. Чтобы как-то успокоить своё уязвлённое самолюбие и ответить на эту наглую агрессию хуторского террориста, давно решившего, что весь хутор принадлежит только ему и его овцам, и только он здесь определяет: вправе ты что-то делать или нет даже у своих ворот, ведь и здесь росшая трава, по его мнению, тоже была собственностью его стада.