Москва силиконовая

– И дальше что? – нахмурилась я.

Она нервно облизнула губы – в розовой мякоти суетливого языка мелькнула круглая сережка.

– Вы… Ты… Ты ведь Даша?

Нехорошее предчувствие заставило меня свести брови к переносице. Она знает мое имя. Она не ошиблась дверью. Она не торговый представитель, втюхивающий доверчивым гражданам какую-нибудь бесполезную фигню. Она пришла именно ко мне, именно я нужна ей. Очень хотелось соврать, сказать, что Даша давно переехала и не оставила координат, и захлопнуть дверь прямо перед ее пирсингованным носом. Но это было бессмысленно, потому что лицо девицы прояснилось, она заулыбалась, порывисто шагнула вперед и предприняла неловкую попытку меня обнять (при этом я выставила вперед обе руки и брезгливо отстранилась).

– Ну… Ты что? Не узнала меня? Я твоя сестра. Челси.

И тут я испугалась по-настоящему. А девчонка, осмелев, прошмыгнула мимо меня в квартиру, плюхнулась на антикварный столик и принялась расшнуровывать свои жуткие массивные ботинки, дизайном напоминающие чугунные утюги.

Когда я в последний раз видела Челси – вернее, фотографию Челси?

Кажется, на прошлый Новый год. От родителей пришла посылка – какая-то ерунда, упакованная в подарочную бумагу с елками и оленями. Шерстяные носки, которые я передарила приятельнице, шелковая блуза на три размера больше моего, духи, которые показались мне чересчур фруктовыми, и мыло: это был особенно трогательный жест – подарить мыло человеку, который зарабатывает на жизнь мыловарением. Было там и короткое письмо, к которому стиплером прикололи фотографию счастливого семейства – между постаревшими, не по-зимнему загорелыми родителями приютился бледнолицый блондинистый воробушек с бесцветными глазами, вздернутым носиком и хаотично разбросанными по лицу бурыми веснушками.

– Что ты так смотришь? Не узнала? Я не удивлена. Никто не узнавал, когда я волосы покрасила.

– Постой, постой, – я собралась с мыслями, – а что ты вообще тут делаешь?

Она удивленно на меня уставилась.

– Как, мама тебе разве не звонила?

– А что, должна была?

– Ну, значит, сегодня позвонит. У нас там такое творится… – она вздохнула. – Слишком долго объяснять. В общем, меня пока отправили жить к тебе. На неопределенный срок.

– Что значит… жить ко мне? – опешила я. – Ты, наверное, имеешь в виду, на каникулы? Ты вообще по-русски хорошо понимаешь?

– Как видишь, – усмехнулась Челси (если это вообще была она, а не дурацкий розыгрыш кого-то из моих посвященных в ситуацию друзей). – Дома мы только по-русски говорим… Понимаешь, Даша, маме сейчас вроде как не до меня. Думаешь, мне хотелось сюда переться? У меня там все – школа, друзья, любимый мужчина.

– Какой к черту любимый мужчина, тебе же всего четырнадцать!

– А может, я акселератка, – нагло улыбнулась девица. – Слушай, а что у тебя в холодильнике? Я адски голодна. В самолете предлагали какую-то тюремную баланду.

– Откуда ты знаешь, как выглядит тюремная баланда? – спросила я просто для того, чтобы заполнить паузу.

Ее лицо как-то странно изменилось: дернулась губа, на лбу появилась задумчивая складка. Но Челси быстро взяла себя в руки.

– Да какая разница. Главное, что ты вроде как моя старшая сестра. И я вижу, что ты мне не рада. Впрочем, и я хочу побыстрее убраться восвояси. А пока, уж будь добра, накорми ребенка, запусти его в душ и расскажи, где в твоем районе можно найти рокерский бар, на худой конец панк-кафе. Мне необходимо расслабиться.

– Так, марш в ванную. – Я наконец взяла себя в руки. – На плите кастрюля с гречкой, можешь поесть. А потом посиди тихо в комнате. Мне необходимо с этим разобраться.

* * *

Я набрала номер родителей.

– Дашенька, все это так неожиданно… Понимаю, что ты совсем не рассчитывала, но… у нас такая ситуация… Надеюсь, все устаканится… – Мамин голос долетал до меня с опозданием.

– Да что там у вас случилось-то?!

– Твой отец сбил человека. Женщину, – мама всхлипнула.

– Что?!

– На машине. Было темно и туман, а ей вздумалось перейти дорогу. Она умерла на месте. Восемнадцать переломов. У нее осталось трое детей.

– Какой кошмар, – прошептала я.

– Этот старый дурак так и не научился соблюдать скоростной режим! – выкрикнула она. – Я сто раз предупреждала, что когда-нибудь все этим кончится!… Он в тюрьме. Ему дали восемь лет, – она тихо всхлипнула, – Даша, я просто тут умираю!

– Успокойся… – я не знала, что сказать, не могла найти слов, чтобы и правда ее успокоить, я слишком плохо знала собственную мать и слишком давно ее забыла, чтобы подобрать правильные слова.

– Пойми, мне ее не потянуть… Я понимаю, у тебя своя жизнь, планы… Но ты же знаешь, я не работаю, а у Челси платная школа, столько расходов. Мне одной не справиться. На пособие я и так буду еле-еле сводить концы с концами.

– Но я… Я тоже не работаю.

– Знаю. – Ее голос долетал до меня с опозданием. Невозможно было выяснять отношения в таком режиме. – Даша, все деньги я потратила на адвоката. Очень хорошего. Он уже подал апелляцию. И говорит, что, даже если не получится, мы имеем все основания рассчитывать на досрочное освобождение. Года через два.

– Два года?! – выдохнула я. – Ты хочешь сказать, что она должна жить у меня два года?!

– Почему у тебя? – Ее голос словно мгновенно покрылся тонкой корочкой льда. – Это и наша квартира тоже. А значит, в какой-то степени и квартира Челси. Даш, ну у меня просто другого выхода нет. Ты единственный родной человек Челси.

– Хорошо, что ты вспомнила об этом через четырнадцать лет, – не смогла удержаться я. – Очень удобно.

– Прекрати. Тебе предлагали поехать с нами… Даш, ну будь человеком… Она неприхотлива. Она тебя не объест.

– Но ее надо куда-то устроить учиться, это такие деньги! Ей четырнадцать лет, самый проблемный возраст! Я с ней не справлюсь, я просто не умею обращаться с детьми!

– Ты привыкнешь. Это и тебя дисциплинирует. В конце концов, тебе тоже не помешает хоть раз в жизни найти нормальную работу, пожить как нормальный человек. Ты меня, Даша, пугаешь. Ты ведешь себя как семнадцатилетка, а ведь тебе тридцать четыре, пора повзрослеть.

Я набрала побольше воздуха, чтобы на одном дыхании выдать все, что я думаю о тех, кто бросает собственных детей, десятилетиями ими не интересуется, забывает поздравить с днем рождения, а на Новый год передаривает не пригодившуюся в хозяйстве чепуху, а потом имеет наглость давать непрошеные советы воспитательного характера, но… не успела.

– Ой, Даш, мне на мобильный звонит адвокат отца, я тебе перезвоню, – выпалила мама и отсоединилась.

А я уже потом подумала: ну какой к черту адвокат, во Флориде глубокая ночь, она просто хотела от меня отвязаться. Она, как всегда, спрятала голову в песок, сделала вид, что все нормально, что никакой проблемы нет, если нет моего возмущенного голоса в телефонной трубке.

Я сжала ладонями виски.

– Все нормально, Даш, – сказала Челси у меня за спиной. – Я тебя не напрягу. Мне даже необязательно идти учиться. Если ты будешь давать мне немного денег и скажешь, где я могу познакомиться с приличным парнем… То есть я вообще предпочитаю мужиков постарше… То я совру родителям, что ты пристроила меня в МГУ как юного вундеркинда.

Сжав кулаки, я обернулась.

Челси сидела на полу, скрестив босые ноги с чудовищно грязными пятками. В одной руке у нее был бокал с мерло, бутылку которого мы с Федором заначили для какой-нибудь особенной даты, в другой – наполовину истлевшая сигарета. Пепел падал на ковер, юную леди это нисколько не смущало.

– Послушай, – сказала она, кивком нечесаной головы указывая на фотографию Федора, которую я использовала вместо закладки для книг, – кто этот урод? Это какой-то ваш актер, да? Я всегда говорила, что современные русские актеры похожи на голубых. Слушай, Даш, а у тебя когда-нибудь был секс с голубым? Если нет, советую попробовать, они такие нежные! А если еще скормить ему виагры…

Я опустилась на антикварный стул, бархатную обивку которого эта маленькая сволочь наверняка тоже со временем прожжет своими вонючими сигаретами, и закрыла лицо руками.

Добро пожаловать в ад, моя дорогая.

Welcome to hell.

* * *

Да, я ее сразу возненавидела. Свою собственную сестру. И она, разумеется, это поняла, кожей почувствовала: Челси могла быть кем угодно – безбашенной искательницей приключений на собственный зад, склонной к эпатажу матерщинницей, невоспитанной, жалкой, безвкусной – кем угодно, но только не дурой. Я это быстро поняла. Пусть ее образование оставляло желать лучшего (свобода, которую предоставили ей в Майами родители, ни к чему хорошему в этом смысле не привела), у нее был живой ум и потрясающая, звериная интуиция. Может быть, в других обстоятельствах она бы мне и понравилась, вызывающие неформалы всегда казались мне трогательными, их почему-то хотелось опекать и нянчить, но… Только не она. Боюсь, если бы она даже была совсем другой, носила белые носочки, ела, оттопырив мизинчик, и нараспев читала Веру Павлову, это ничего бы не изменило. Мне было тошно в этом признаваться – но я ревновала и завидовала.

Родители. Никакой особой близости между нами никогда не наблюдалось, к моему воспитанию они относились так же наплевательски. И они действительно предлагали мне уехать с ними, я даже помню, как мы прощались в Шереметьево, и мама плакала… И я вовсе не чувствовала себя несчастной, оставшись в Москве, скорее наоборот, у меня началась новая жизнь, карнавальная университетская свистопляска, потом веселый морок богемной нищеты. Но все равно я так и не смогла отделаться от неуместного ненужного чувства, в самый неподходящий момент всплывающего из темных глубин подсознания – от меня отказались, меня бросили, я для них недостаточно хороша. Да, в Шереметьево мама плакала, но потом она прошла таможенный контроль, купила в дьюти-фри духи «Эскада», села в белоснежный авиалайнер, заказала стюардессе шампанского и, откинувшись в мягком кресле, принялась мечтать о лазурном океане, который ее ждал. А я села в заплеванный троллейбус и вернулась домой, расхлебывать свои рутинные дела. Первое время мы перезванивались по три раза в день, не экономя. Мама выспрашивала все подробности – как я сдала зачет и в кого влюблена, сдала ли кровь на сахар и достаточно ли теплы мои зимние сапоги. Потом истерия разлуки сдулась, и многочасовой треп превратился в дежурный звонок раз в неделю. А когда родилась Челси, мы могли не созваниваться месяцами. Она была капризной и болезненной, маме было не до меня… Видимо, маме было и не по себе. Потеряв одну дочь, она с истерическим пылом взялась за вторую. А мне было немного обидно выслушивать восторженные монологи о первых успехах Челси – ее первом слове (разумеется, это было слово «мама», тогда как я впервые произнесла «банан»), о ее первом шаге, первой кукле и первом нарядном платье… К тому времени маме уже было наплевать, теплы ли мои сапоги и сдала ли я кровь на сахар. А я себя одергивала, мне было немного стыдно ловить себя на этом чувстве. Я была рано повзрослевшей девицей, самодостаточной, самостоятельной, способной решить любую проблему, а тут вдруг такая стыдная слабость… Честно говоря, еще тогда, в редких телефонных разговорах, я пыталась мысленно занизить успехи сестры. Мама рассказывала, что Челси выиграла школьный конкурс красоты, а я, криво усмехнувшись, говорила себе: только полная идиотка согласилась бы участвовать в таком мероприятии. Мама рассказывала о первом мальчике Челси, который трогательно за ней ухаживал, дарил лилии и приглашал в кино, а я пожимала плечами: наверняка он тупой капитан команды регби, с квадратным подбородком, низким лбом и пустыми глазами, потенциальный герой бессмысленной американской комедии.

Я заранее ее недолюбливала, я знала, что мы не сможем поладить, когда Челси еще отрыгивала молоко на мамин домашний халат.

Маленькая сволочь это быстро просекла. И принялась плясать жизнерадостную джигу на самом болезненном из моих тайных комплексов.

– Не волнуйся, я надолго не задержусь. Мама души во мне не чает, – заявила она на второй день проживания в моей квартире. – Она долго без меня не выдержит. Каждый день мне на мобильный названивает.

Я угрюмо отмалчивалась, Челси вела невидимый счет в свою пользу.

– Она говорит, что ты на нее совсем не похожа, зато я…

– Я похожа на бабушку, у той тоже была тонкая кость, – не выдержала я, – а вы с мамой обе склонны к полноте.

Но маленькая мерзавка не обижалась, наоборот, радовалась. Как же, ей удалось вывести меня из себя, меня, взрослую, пытающуюся казаться спокойной!

– Да, мы фигуристые, – она поправляла бретельку пошлого красного бюстгальтера, из которого выглядывала спелая, давно созревшая грудь. – Пусть я независимая, но отношения с предками у меня хорошие. Иногда мы весь день проводим вместе, как попугаи-неразлучники. У нас с мамой даже одна парикмахерша и одна маникюрша.

– И все-таки эти попугаи сбагрили тебя ко мне, – усмехнулась я. – Правда, боюсь, что на твои прически и маникюр денег у нас не хватит.

– Обойдусь, – презрительно пожимала покатыми белыми плечами она. – Я же совсем молоденькая, могу обойтись и без этой мишуры. Мое очарование в свежести. Это тридцатилетним, – в этом месте она выразительно смотрела на меня, – надо краситься и наряжаться, чтобы кого-то подцепить.

– Такими темпами ты подцепишь разве что сифилис, – безжалостно припечатала я.

Черт, ее невозможно было обидеть! Пуленепробиваемая девушка. А ведь ей всего четырнадцать. Я в ее возрасте могла искренне расстроиться, если вредная подруга говорила, что мне не идет прическа или платье. Неужели каждое следующее поколение намного циничнее предыдущего? Или это Челси просто такой уникум?

– Кстати,мои родители дают мне сто долларов в неделю. Карманные деньги. – Она невинно смотрела на меня из-под выкрашенной в черный цвет челки.

– Вранье.Наши родители столько не зарабатывают. Отец водит такси, а мама живет на пособие.

– И все равно ты обязана меня содержать, – Челси откровенно надо мной посмеивалась. – Я забыла туфли. И у меня скоро месячные, а прокладок нет. И мне нужен аспирин. И я привыкла принимать витамины. И пора к стоматологу.

С какой радостью я бы сказала «Обойдешься!», но вместо этого мне оставалось только скрежетать зубами от бессильной ярости. Малолетняя манипуляторша была права. Я могла сколько угодно ее презирать и ненавидеть, но то, что ее появление изменит мою жизнь, мягко говоря, не в лучшую сторону – факт.

Только вот как найти работу девушке, которая к тридцати четырем годам не нажила ни карьеры, ни эксклюзивных навыков, ни полезных знакомств?

* * *

Это свойственно большинству яппи нового московского формата. Иногда в сердце моего любовника Федора диковинным цветком распускалась необъяснимая тяга к прекрасному, а именно к ногам от подмышек, юным упругим грудям и струящимся длинным волосам.

– Обычно ты выводишь меня в свет, милая. Но сегодня культурную программу обеспечиваю нам я, – с лукавым прищуром объявил он в тот вечер.

Я удивилась, если я испокон веков водила дружбу с безалаберными созидателями, сумасшедшими художниками, циничными журналистами, томными актерками и загадочными галеристами, то среди Фединых приятелей преобладали такие же солидные и скупые на творческие проявления бизнесмены, как он сам.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.