Обыкновенные люди

Пуговица

Проснувшись сегодня, Женя прежде всего посмотрела на блестящую пуговицу и вспомнила один май. Поздний май пятого класса, когда очередной школьный год медленно засыпал в запахе высокой полыни под разговоры болтливых кузнечиков.

Тот май надолго запомнился ей, а потом надолго забылся. Но, проснувшись сегодня, Женя вспомнила тот приставучий май, и теперь ничего кроме мая пятого класса ей в голову не приходило. Даже пахло тем маем, той полынью, что преждевременно расцвела на аллее, отделявшей жизнь от смерти.

Не вставая с кровати, она смотрела в утреннее окно, слушала забытые разговоры кузнечиков, обсуждающих приближающийся пушистый июнь. Яркий портфель ее подруги прыгал вверх-вниз. Волосы и мочки ушей уже нагрелись, когда они в последний учебный день еще в школьной форме брели домой, но казалось, что брели прямиком в беззаботное лето.

– Как думаешь, – спросила подруга, – почему асфальт плавится?

Женя посмотрела на зависшее над дорожкой парное марево, напоминающее ей газовую душу воды, когда та покидает кипящий чайник.

– Как это почему? Нагрелся, вот и плавится.

– Я не об этом, глупая, – нахмурилась подруга. – Я о том, почему он действительно плавится.

Она подскочила и оказалась на длинном бордюре, отделяющем кусты говорящей полыни от бетонной полоски. Перед лицом Жени вновь вырос ярко-морковный портфель.

– Действительно? – задумалась Женя, повторив за подругой акробатический этюд. – Не понимаю, о чем ты.

– Такое простое объяснение не может ничего объяснять, – улыбнулся голос из-за морковного портфеля. – Ты так не думаешь?

– Пожалуй, – признала Женя, цепляясь одеждой за зеленые крючки, которые пытались перетянуть её на свою сторону. – Но тогда почему? Почему асфальт плавится?

– Я не знаю, – усмехнулся портфель. – Но это не значит, что твое простое объяснение правильное.

Вдруг она остановилась.

– Может быть, завтрашнее лето просто проголодалось за год? И теперь хочет съесть последний учебный день, а потому и жарит его на асфальтной сковородке?

Женя почувствовала, что теряет равновесие и, выбирая между полынью слева и бетоном справа, назначила местом падения полынь. Несколько тонких прикосновений. Тут же стало щекотно и весело. Молодые травинки, не забывая пахнуть, хватались и щипали.

– Вряд ли, – стараясь не нахлебаться травы, произнесла Женя, пробираясь через заросли мая пятого класса. – Асфальт же плавится всё лето, а не только весной, перед каникулами. Значит, дело не в этом, – и все равно набрала травы полный рот и полный нос. – Не готовит же лето само себя? – посмотрела под ноги (ну вот… одуванчик раздавила).

Подруга призадумалась и помрачнела.

– Тогда может лето готовит нас?

Женя запрыгнула обратно на каменный канат.

– Что-то мне не хочется чтобы меня готовили, – нахмурилась она, выравнивая рюкзак.

Подруга поправила косички и улыбнулась.

– Никто не хочет. Но тут ничего не поделать. Асфальт-то уже плавится.

Хлебозавод и одна башня

Восход еще едва касался пиджака, когда девочки, следуя тропинкой иголок, преодолели небольшой сосновый лесок, пиная ботинками еще прошлогодние засохшие шишки. В раннем детстве эти шишки напоминали Жене морские ракушки, что по какой-то причине покинули свой пляж и переместились в город. «Наверное, и у ракушек бывают экскурсии», – размышляла тогда Женя.

Но вот ракушки закончились, и они вышли на аккуратную улочку, по другую сторону которой обе жили. Ту улочку разделяла на две равные половины причудливая аллея с яблонями, что располагалась посередине – точно в промежутке между Женей и Летом. Одна автомобильная дорога отделяла аллею от соснового леска с ракушками-туристами, другая – от девятиэтажного дома, в котором начинались летние каникулы. И чтобы добраться до каникул, только и оставалось, что перейти автодороги по двум ее берегам.

Сперва предстоял довольно заурядный пешеходный переход без светофора и с выцветшей зеброй, дымящейся на солнышке. Женя тут же включила режим «внимательного перехода проезжей части». Не то чтобы она была осторожной и бдительной, нет, совсем даже наоборот. Она включала этот режим только для одного единственного пешеходного перехода – того, что был прямо перед девочками. Этот переход, как ей давно уже казалось, замыслил против нее что-то нехорошее. Замыслил, но так и не осуществил, а давать ему такого повода Жене совсем не хотелось.

Дело в том, что улочка их была не то чтобы сильно оживленной, зато соединяла между собой два оживленных центральных проспекта с очередями из машин. Вот и получилось, что по узенькой, зажатой между двух бордюров дорожке шустро рассекали больно умные автомобили, которые медленным пробкам на параллельных проспектах предпочитали быструю езду между ними. Останавливаться и пропускать пешеходов на данном переходе в среде автомобилей считалось дурным тоном. Все их свободное естество обнажалось на той «взлетной полосе» в 300 метров и не могло прикрыться, растворяясь в моменте узкой линии.

Можно подумать, что у Жени, верно, были проблемы с головой или какая-нибудь, как сейчас модно говорить, повышенная тревожность, популярная в тревожных кругах, но нет. У Жени были все основания подозревать данный переход в дурных намерениях в отношении себя.

На самом деле, хотя она никому об этом не рассказывала, к маю пятого класса у нее уже был неприятный опыт перехода этого перехода. Этой дороги единственной скорости и единственного намерения.

Как-то лет в семь она пузатой сугробами зимой вместе с бабушкой собиралась переходить скрывшуюся под шубой зебру. Той зимой какой-то недотепа, несведущий в гоночных правилах скоростной улочки, решил пропустить их. Бабушка с Женей удивились такому обстоятельству (обычно никто не пропускал, это они обычно всех пропускали), но все-таки рискнули довериться переходу и тому, кто остановился перед ним. На самом деле, ради приличия, они сперва даже постояли на месте, чтобы дать водителю возможность исправиться и поехать как следует, но тот все равно не ехал, вынуждая Женю с бабушкой двигаться первыми. Такое внезапное непотребство лишило бабушку возможности обвинить всех существующих (и еще несуществующих) водителей мира во всех существующих и еще не выдуманных грехах, что, без сомнения, было плохо, а не хорошо. Но стоять на морозе было еще хуже. Водитель просто не оставил им выбора, кроме как сделать ему одолжение и начать переход. В общем, водитель явно был тем еще простофилей. И вот, когда Женя рука об руку с бабушкой чуть было не миновали переходную зебру, из-за остановившегося нарушителя установленного гоночного режима вырвался натуральный знаток. Тот точно знал как нужно ехать и как нужно вести себя здесь. Тогда Женя толком ничего и не поняла (всегда была немного бестолковая). Единственное, что она помнит, так это странное предчувствие, а после него звук откуда-то из неоткуда и нос в снегу. Большущая шапка с бубенцом лежала перед ней, а слева лежала бабушка. Живая. Отделались, как принято говорить в таких случаях, «легким испугом». Впрочем, это было бы не совсем верно. Может, бабушка и отделалась испугом, а Женя даже испугаться не успела. Зато от того предчувствия до сих пор отделаться не могла. А устроивший им свидание со снегом водитель резвой пулей умчался прочь, словно его никогда и не было. Словно и Жени с бабушкой никогда не было.

Что случилось в тот момент, и как она оказалась с полным лицом снега, Женя так и не поняла. И, если честно, как-то не хотела понимать. У бабушки она об этом случае не спрашивала или забыла, что спрашивала. А потом, спустя годы, бабушки не стало, и спрашивать было уже поздно и не у кого. Она осталась единственным свидетелем того давнего покушения.

Так что с тех пор на этом самом переходе Женя всегда включалась и смотрела по сторонам, точно ожидая увидеть призрачную машину из прошлого, которая вернет ее головой в сугроб.

Но в тот последний май пятого класса «взлетная полоса» была пустынно чистой, как снег до первых ботинок и ямок-следов от них; пахла глаженым бельем и бензином. Женя по привычке огляделась – ни одного автомобиля-голландца обнаружено не было, да и сугробы в конце мая не распустились – а потому она разрешила себе пойти.

Подруга поправила косички и, обогнав замешкавшуюся Женю, пошла по зебре вперед, наступая только на белые кирпичи. Шла так уверенно и естественно, точно знала наперед, что никаких автомобилей там нет и быть не может. И оказалась совершенно права – ни одной жужжащей железки. Женя вспомнила, что даже восхитилась тогда естественностью той походки, которая точно объединилась с естественным ростом полыни и разговорами кузнечиков.

– Ты что, призрака увидела? – улыбнулась она, когда Женя, наконец, перешла злосчастную зебру.

– Вроде того, – промычала Женя, оглядываясь в поиске того автомобиля.

– Знаешь, я в последнее время тоже их вижу, – беззаботно произнесла подруга. – Вообще много разного вижу, знаешь ли…

Женя промолчала. «О чем это она? Наверное, поддержать меня решила».

А та, звонко развернувшись, все той же походкой полыни направилась в сторону дома, где начинались каникулы. Женя, постояв секунду, пошла следом за морковным портфелем.

Они как раз следовали по аллее от края до края, когда Женя увидела странную девочку на вид лет семи, играющую в одиночестве возле старенькой яблони. В черном платье с белым аккуратным воротничком она была похожа на маленькую гимназистку, подбирала опавшие цветочки и увлеченно смотрела на них. «Странная какая…», – подумала Женя и тут же отдумала и пошла дальше. В ее классе тоже было полно странных людей. Ее таким не удивишь: одна в 5 классе начала брови выщипывать, другой гордился, что начал курить, а сам пах как чей-то 40-летний дядька.

Впереди показались вертикальные серые плиты, а значит, до второй проезжей части оставалось совсем чуть-чуть. Женя задрала шею – прямо по курсу уже торчал 4-этаж её начинающихся каникул. А подруга жила подальше, и окна её каникул было еще не разглядеть. В этом смысле, лето у подруги всегда начиналось на несколько подъездов позже.

Но сперва, как водится, раздражающие серые плиты. Они появились возле пешеходного перехода в прошлом году. Женя их терпела, но терпеть не могла.

«Так и отнимают детство, – злилась она. – Загораживают, сносят башню и на его месте строят обычный дом».

Раньше там располагался дряхленький, но чудной хлебозавод, теплый, хлебный запах которого она так любила. Маленькая ее комнатка располагалась с торца и выходила единственным окном прямо на него. И иной раз тот запах прямиком из высоченной башни-трубы проникал прямо в ее окно. В такие моменты – готова поклясться Женя – она могла потрогать этот запах за его хрустящую корочку.

Каждый день она смотрела на дымящую трубу, размышляя, какую еще ароматную выпечку изобретут обитающие в той башне колдуны да булочные-волшебники, а в выходные дни она брала бабушку за теплую руку, и они вместе шли за еще незнакомым с целлофаном свежим хлебом. Хлебом, еще помнящем о своей башне, щекочущем ладошку и дышащем прямо в нее.

А потом хлебозавод закрыли, отвинтили трубу и начали разбирать. Территорию хлеба огородили серыми могильными плитами. Такими, какими обычно огораживают то, что более не представляет никакой ценности. Оказаться в окружении таких плит для любого хлебозавода – конец карьеры. С тех пор в ее окне уже не башня-труба, а заурядная стройка. Трубу так и вообще отвинтили в первую очередь. Наверное, чтобы показать абсолютную власть над чьим-нибудь детством. Так на месте волшебной трубы будет возведен девятиэтажный дом.

Пнула песок. Захотелось обратно свой хлебозавод.

Но серая плита со стороны аллеи полностью загородила остатки теплого воспоминания. Делила зрительное пространство на две части раздражающе ровной вертикальной полосой, которая, поднимись она немного выше, поделила бы на две части и майское небо, и даже космос над ним.

Подруга шла первая, но ее слова не выходили из головы. «Призраки? Чего это она вдруг?» – задумалась Женя и посмотрела на нее. Все та же непосредственная легкость – раскачивая косичками, она оживленно трещала о чем-то, а вместе с ней трещали и полуденные кузнечики.

От мыслей про призраков Женя отчего-то обернулась назад – к той странной девочке возле яблони. Не давала она покоя своей игрой с белыми цветами. «И куда ее родители смотрят? Определенно странный ребенок».

Но приближение к цели удаляло от мыслей о призраках. Дом уже совсем близко, а там и три месяца безделья и три месяца сна до обеда и три месяца… окошка без трубы. Она сморщилась, случайно посмотрев на неприятную плиту возле предстоящего перехода.

– Скажи… – спросила Женя. – А почему это тебя так заинтересовал вопрос про плавящийся асфальт?

Подруга обернулась и с непонимающим видом, словно ее спрашивают о чем-то таком само собой разумеющимся, ответила:

– А о чем еще можно думать в такой день?

Женя пожала плечами. «Точно не о призраках», – решила она и, еще раз бросив осторожный взгляд на девочку позади, выбросила последние мысли из головы, взяв пример с беззаботной подруги, ведь пуговица уже начала нагреваться.

Улыбнувшись настенным усам, Женя вытянулась на подоконнике и посмотрела в окно. Она смотрела уже не от первого лица, а от третьего. Тот самый переход к дому, только вот серых плит уже много лет как нет. Вместо них красный кирпичный дом. На поверку без хлебозавода мир не остановился.

Но стоило девочкам только дойти до перехода, как подруга прыжками морковного портфеля резко припустила вперед, а Женя почувствовала то самое нечто. Предчувствие, от которого столько лет не могла отделаться. То предчувствие, что испытала незадолго до того, как клевала носом сугроб. Приближение чего-то невидимого, но тяжелого, движущегося с единственной целью, которая определяет его невидимое желание. Она не могла описать это чувство. Точно на тебя движется незримая стена и дует ветер даже в безветренную погоду, а в ногах появляется странная легкость, почти невесомость, которая отрывает от асфальта. Почувствовав, что готова вспорхнуть или что уже парит, Женя резко дернула к морковному портфелю впереди, а правым глазом отчего-то устремилась навстречу невидимой цели, что двигала ту тяжелую стену. Когда ее глаз увидел огромные безразличные фары, она резко дернулась назад, дернув за собой и морковный портфель подруги, и подругу вместе с ним. Та повалилась на Женю, а Женя повалилась на газон, опять вернулась в траву. Запястьями ощутила шероховатость песка между зелеными прутьями. От одной этой грубоватой и множественной шероховатости захотелось отряхнуть руки.

– Эй! Ты что делаешь!? – растеряв свою природную гармонию, раздраженно проворчала подруга, но тут увидела огромный Камаз, переехавший ее там, где ее уже не было.

– Фух, – выдохнула Женя. – Хоть где-то это пригодилось.

Подруга молча смотрела, как удаляется переехавший ее грузовик.

– Ты что, спасла мне жизнь? – успокоившись, уже как-то совсем обыденно спросила она.

– Не знаю, – промычала Женя.

Подруга молча почесала волосы, пристально разглядывая лицо одноклассницы.

Жене даже неловко стало.

– Но как ты узнала? – безразлично, точно между делом, спросила она, отряхивая от песка свой морковный портфель.

– Не знаю, – ответила Женя. Она все никак не могла поверить в то, что случившееся действительно случилось.

Вдруг до нее с опозданием дошел нервный страх.

– Зачем ты туда сиганула?! – вцепилась она двумя руками в тоненький воротник подруги.

Та лишь спокойно спросила:

– А ты ее не видела?

– Кого?

– Не кого, а что.

– Ну и что же? – уже отпускала воротник Женя, хотя и не хотела его отпускать.

– Там лежала такая красивая кукла! Классная такая!

Женя выглянула за плиту – никаких кукол.

Вернулась к подруге, но душить ее больше не стала.

– Нет там ничего, – сухо отрезала она. Так же сухо, как и песок на ладонях.

– Ну, значит, показалось, – все также безразлично произнесла подруга и рядовой походкой пошла в сторону дома.

– Даже сейчас не смотришь, куда идешь! – специально громко, в три голоса проворчала Женя, чтобы подруга обязательно услышала это ворчание.

– Разве это поможет? – вдруг, не оборачиваясь, произнес морковный портфель.

– Конечно, поможет, – еще громче рявкнула Женя.

Даже кузнечики притихли.

– Знаешь, – обернулась подруга и задумчиво посмотрела на переход. – Ерунда это все…

Женя рефлекторно посмотрела туда же – переход как переход, ничего особенного, вернулась обратно во внимательные глаза подруги со зрительным вопросом:

– Что?

– Забудь, – улыбнулась она. – Я же говорю, что вижу разное, даже такое, чего другие не видят. Здорово, правда?

Женя промолчала – не видела она в этом ничего здорового.

– Ладноооо, – протяжно пропела подруга, нарушив молчание полыни. – Мне пора домой. Скоро в музыкальную школу собираться… – потянулась и мечтательно посмотрела на небо. – А не хочется тааааак… Лучше бы и правда призрака увидела.

На следующий день подруга умерла.

Её сбил грузовик.

Я знала

«Наверное, этот переход проклят, – размышляла Женя, глядя на застывшее над ним асфальтное марево. – Сначала он отобрал жизнь у хлебозавода, потом у нее… Что он еще хочет у меня отнять?»

Только сейчас, глядя сверху вниз, она вспомнила, что когда ее единственная подруга, в последний раз отвернувшись от нее, пошла в музыкальную школу, Женя тоже отвернулась, а точнее, обернулась обратно. К переходу. И на том самом месте, где Камаз чуть не переехал ее подругу, Женя увидела её – странную девочку, что играла возле яблони. Та остановилась посередине зебры и, наклонившись к плавящемуся асфальту, протянула к нему маленькую ручку, зачерпнув пустой воздух, словно подобрав что-то невидимое.

Женя тогда подумала: «Ну, вот. Никакой куклы. Вот же странная! Наверное, разговор наш подслушала».

Тогда она не придала этому значения и вернулась домой, чтобы сидеть дома и никуда не выходить, но после смерти подруги Женя долго гуляла. Казалось, что та естественная легкость, которая пронизывала все ее движения и соединяла воедино густую полынь и кузнечиков, покинула этот мир, оставив только тяжесть надвигающихся стен. Все связи, что удерживали звук, порвались, и все перестало держаться: небо улетело куда-то в небо, а земля провалилась куда-то под землю, оставив только беззвучный промежуток, в котором увядали шаги и даже песок становился гладким.

Ходила по аллее из стороны в сторону и пинала переход, обвиняя его в заказном убийстве, которое он совершил. Искренне желала переходу смерти, но вот проблема: переход не мог умереть.

Тогда единственное утешение она нашла в музыке. Музыка, конечно, не могла объединить полынь и кузнечиков, как ее подруга, зато музыка могла объединиться с Женей. Точнее объединить Женю и ее желание жить дальше. То был единственный ее звук.

Надо сказать, что Женя всегда любила музыку, любила даже больше, чем любила есть, но та утрата стала для нее и приобретением нового друга. Друга, что пел для нее и для ее подруги. Пел, хотя по всем законам давно уже не мог петь.

Современники никогда до нее не дотягивались. Их песни казались ей мертвыми, но его песни, напротив, казались как нельзя живыми.

Оглядываясь назад, Женя размышляла, что, если бы не его песни, она бы, наверное, не справилась. Часть её вылетела тогда из тела, одновременно с тем, как подруга вылетела из ее жизни. А без той части продолжать дальше уже не хотелось. Кузнечики и полынь остались, но утратили ту связь, которая делала их особенными.

Только неунывающий голос не сдавался и продолжал объединять Женю с тем, что она потеряла. Она не расставалась с наушниками ни на минуту: с ними ложилась спать, с ними просыпалась, в них засыпала. Звуки внешнего мира тогда угасли, оставив только пустоту снаружи и голос внутри.

Присев напротив кровати, она улыбнулась, глядя на плакат со звонкими усами.

Мужчина в полуденном пиджаке и с микрофоном улыбнулся в ответ.

«Я ведь знала. И как я могла сомневаться!»

Она

Сомневаться Женю заставила она. Девочка, что подняла куклу, которой не было.

Это случилось вскоре после смерти природной легкости. В один из уже по-настоящему июльских дней между пятым и шестым классом Женя по привычке гуляла в большущих наушниках и слушала его слова. Слушала слова и искала то, что от нее отделилось, а нашла Её. Точнее, увидела. Девочку в черном, что любит собирать белые цветы.

– Странная какая. У нее что, игрушек других нет? – подумала тогда Женя.

Глядя на нее, Женя не сомневалась: она точно причастна к Этому.

Как-то замешана в этом!

Осмелев под слова своего певца, Женя подошла к девочке с белым воротничком и сухо, и даже как-то грубо спросила:

– Что ты здесь делаешь?

Девочка промолчала, даже голову не подняла.

– Очередную куклу кому-нибудь подложить хочешь? – прогремела Женя.

– Не понимаю, о чем ты, – холодно ответила девочка, не поведя даже глазом, продолжая расправлять сжавшиеся лепестки.

– Все ты понимаешь, маленькая лгунья! Не притворяйся! Я тебе видела! Тогда! В тот день, когда… Когда ты чуть… Когда грузовик чуть не переехал ее… Она мне все рассказала, знаешь ли? Про ту куклу, к которой она побежала прямо под дурацкий грузовик. Это что… выходит, ты еще одну куклу ей подложила? Это из-за тебя она…

– Нет, – спокойно произнесла девочка.

– Что «нет»?

– Я тут ни при чем.

– Вот как… – сжались кулаки. – Значит, ни при чем. Знаешь, в моей привычке нет бить детей, но ты… ты просто вынуждаешь. Хотя… я не опущусь до этого, – выпрямила пальцы. – Я просто схвачу тебя за твой дурацкий воротник и потащу в полицию – скажу, что это ты убила ее!

Девочка подняла взгляд и посмотрела двумя глубокими темно-карими глазами:

– Я же говорю, никого я не убивала. Я не виновата, что твоей подруге нравятся куклы.

Женя отступила. Такой глубины чего-либо вообще она никогда не видела. Словно все окружающее – лишь маленькое крыльцо подъезда, а все остальное там – в подъезде. Внутри тех карих впадинок.

– Я поняла… поняла, кто ты, – усмехнулась Женя.

– Неужели, – равнодушно произнесла девочка.

– Да… знаешь, я с самого начала так думала… когда увидела тебя там. Могла бы хоть одеваться как-то по-другому. А то… слишком бросаешься в глаза. Банальщина какая.

– Вот интересно, – произнесла девочка. – Почему такой ребенок, как я, вообще должен переживать из-за того, кто и как на меня посмотрит?

– Не знаю, – смутилась Женя. – Я бы на твоем месте не хотела привлекать к себе внимание.

Девочка промолчала и присела на газон.

– Видно, ты сильно любила ее, а она тебя, – подобрала она большой, но подсохший цветок, и Женя сразу поняла, что когда-то он был очень красивым.

– Зачем ты смотришь на них? Они же уже… ну…

– Нет. Они не уже. Они ещё, – поправила ее девочка.

И расправила тоненький лепесточек.

– Да, – вздохнула Женя. – Любила, наверное… Не знаю, что такое любовь, но если любовь может объяснить то, что я чувствую сейчас, то пожалуй.

– Ясно, – безразлично произнесла девочка, изучая лепесток.

– А что? – поинтересовалась Женя. – Почему вдруг спросила?

– Просто ты меня видишь.

Стало жутко, Женя промолчала.

«Это, наверное, очень плохо – видеть ее и говорить с ней» – но потом она оглянулась и, обежав глазами место, в котором ничего не осталось, подумала: «Какая разница? Если она может объединить меня с ней? То я, пожалуй, согласна».

– Слууууушай… – как бы между делом начала Женя. – Такое дело. А ты можешь меня… ну, ты… ну, ты поняла… ну, как её…

– Зачем тебе это? – оторвавшись от лепесточка, взволнованно посмотрела девочка.

– Я… – замялась Женя, почувствовав, что начинает плакать. – Я просто не знаю… Как быть дальше… Она… знаешь…

– Знаю, – спокойно произнесла девочка. – Твоя единственная подруга, – посмотрела она через цветочек на Женю, словно прицелившись.

– Тогда… – протерла намокшие уголки, – Может… ты отправишь меня к ней. Я так хочу снова увидеть ее. Больше всего на свете.

Девочка положила цветочек в кармашек платьица.

– Знаете, тетенька, – вдруг изменился ее голос, став по-детски беззаботным. – Вы, наверное, меня за кого-то другого приняли. Обознались, верно.

На горизонте появилась женщина.