Сны о другом мире

День двадцать четвертый. Про птиц в небе

Они улетают так же быстро, как я перелистываю календарь на своем столе. Кукареканье и бодрость давно стали синонимами нового дня. Хочу еще один атрибут себе в копилку. Хорошую песню. И чтобы исполняли ее так душевно и цепляюще. Поэтому и пытаюсь крутить ручку радиоприемника в надежде найти хоть какие-то отголоски иностранщины или другой, нерабочей культуры. Но все тщетно. Только веселая женщина-диктор и ее пролетарская зарядка опять с нами. Стрелки часов двигаются в такт качанию бицепсов. Глазами пробегаю километры непосильной тренировки. Что ж, с синонимами пока повременим и оставим только скрипучего петуха.

Мари сегодня не придет, и трудовые пайки будут выданы вовремя. Соседи не перестанут шуметь из-за партийной миссии, а я устрою себе прогулку в честь поиска пропавшего кота. Конечно, я его не найду. Ведь не бывает такого, чтобы в наших краях кто-то пропал и вернулся. Но на прогулку все-таки хочется, в новых сухих туфлях и с нагрузкой на мышцы икр.

Выхожу и дышу. Свежо. Два барака справа. Два барака слева. Лужа. Прыжок. Цех. Склад. Скрежет и карканье. Озеро. Куст. Поле. Забор. Станция-сарай. Свист крыльев. Ворона. Привет. Я жива. А мой кот, видимо, нет.

Бег.

Километры ногами.

Километры глазами.

Километры трусцой.

Уи-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и!!!!!..

Громадина неконтролируемого звука и хаоса врывается в каждую клеточку моего тела. Пробивает и протыкает острыми тревогами беды.

В цеху что-то случилось.

Уи-и-и-и!!!..

Станок засосал птицу.

Уи-и-и-и!!!..

Замкнулась система блокировки, и двери в цехах заклинило вместе с сотней работников.

Уи-и-и-и!!!..

Бегу спасать положение и отпаивать Тима травяной настойкой…

Здесь должна бы зазвучать моя новая подбадривающая песня, но я ее до сих пор не нашла.

Поэтому сегодня меня будут ждать только чай и ноющие мышцы после зарядки.

День двадцать пятый. Плакатный

Мои замерзшие руки приветствуют всех партийных зевак, что очутились на нашей станции случайным проездом. Для нас это, конечно, совсем не сюрприз!

Зато они в восторге от плаката в столовой. Что ж, Мари была права. Подхалимство работает безотказно. Зеваки даже готовы выдать дополнительные продовольственные пайки. В следующем квартале.

А сколько моих бедняг дотянет до весны, неизвестно.

Нам еще и шкур для тепла бы побольше!

Вот весной и получите. Шкуры.

Это ж так очевидно! И партийные руки опять лезут в объятия и улюлюкают на яркий плакат.

Пользуюсь случаем и рассказываю про птиц.

И еще немного про поломки в цеху.

Самый глазастый и, видимо, главный бесцеремонно одергивает мой радушный монолог, уточняя о вновь прибывшем специалисте по ОГЗ.

А никакого специалиста нет и в помине. И где он – неизвестно. То ли его поезд сошел с рельсов, то ли товарищ уехал не туда. Мне лишь остается пожать плечами и привычно втянуть ноздрями склизкий туманный воздух.

А глазастый не унимается и старательно записывает в свою маленькую книжечку, пересчитывая убитых ворон и уморенных работников. И выносит вердикт. Специалисту быть! В ближайшие неделю-две. Прямо из Города нашей единственной надежды. И крепкой тревожной судьбы.

Что ж, хорошего человека будем ждать обязательно! Ведь люди Большого города обычно в полной мере осведомлены о делах реальных и неподдельных. Про нашу заразу и эпидемию. Про исследования и медицинские возможности. В цифрах, отчетах. А ведь это десятки, а может, и сотни спасенных жизней на нашей земле… Стоит признать, что ненавистный мною плакат и банальные алые фразы Мари сегодня очень даже помогли…

…И когда все партийно-глазастые давно переместились из наших мест, я продолжаю крутить ручку приемника в надежде и тут вытащить счастливый билет. Вдруг это распространится и на музыкальные находки тоже.

Ого, соседи подсунули мне под дверь зефир, желая искупить вину за мои участившиеся бессонные ночи от их партийных активностей. Две зефирки в рот, одну ворону за окном. Три в карман про запас.

На этом удача моего дня заканчивается, а музыка постепенно превращается в партийно-исследовательскую передачу все с той же тетенькой-диктором, так и не начавшись ни единой нотой.

И мое вечернее сидение на матраце в научно-зефирном настроении только увеличивает желание подпороть тайник подо мной.

Но чувство тревоги и самосохранения пока сильнее чувства осведомленности о минеральных залежах и рабочих экспериментах наших богатых мест.

Что ж, наука и терпение – это такой простой девиз моей сегодняшней жизни!..

День двадцать шестой. Простой и понятный

Цеха молчат, а люди отсыпаются за задернутыми шторами своих комнатушек. Никаких утренних зарядок и магических манипуляций Большого города. Просто тишина и немного пенного после обеда. Это нас так балуют несвершившимися дотациями.

Что ж, значит, всем не тревожиться сегодня! Это мой личный приказ для коллективного разума. И коллектив очень даже не против.

А мне опять так хочется вырваться наружу. Бараки слева. Бараки справа. Подсохшая лужа. Сарай. Канава. Поле. Вороны там заседают с самого рассвета, сосредоточенно отковыривая падаль и забродивший шиповник. Ни ветер, ни человеческие шаги их давно не смущают. Ведь они пережили войну и эпидемии. И им плевать на инфантильную девчонку из рабочего поселка. Поэтому я и шлепаю все ближе, понимая, что у них там что-то поинтереснее мертвого хорька. И чутье не подводит меня.

Нечто весьма промерзшее и пострадавшее от клювокрылых деспотов, размером с человеческий женский труп, уже вполне вписалось в местный пейзаж. Только изящные пальцы правой руки курьезно растопырены вперед.

Они поспешно направляют меня обратно на предприятие за донельзя расслабившимся коллективом. И подмогой.

Хорошее ведь завершение рабочей недели получается. Вороны, погибшие в цеху от людей, и человек, погибший от них в поле.

Три щелчка, и мешочные завязки для концентрации всех еще не разложившихся деталей.

А завтра наступит новый день. И хоть туман не уйдет, но останется надежда жить в правде.

В цеху внимательно осматриваем находку. Закисший в трясине костюм военного медика. Ткань почернела и покрылась слизью, а вот звездочки на погонах даже не собираются. Хорошие, значит, погоны. Блестят! И все теперь становится на свои места. Это наш первый обещанный, но так и не объявившийся специалист по ОГЗ.

Добро пожаловать! Мы рады, что вы добрались. Хоть и при таких грязных обстоятельствах.

Отвожу Тима в сторонку и предлагаю законсервировать труп в подвале. Там как раз подморозило. И будет что показать новому специалисту, когда тот соизволит появиться на следующей неделе. Вдруг и он окажется заинтересованным в правде. Как и все мы, собравшиеся тут.

Так и решаем. Раз-два. И дверь в подвал уже закрыта на два с половиной оборота. А люди неспеша возвращаются к вечернему отдыху и пенному настроению.

И мне сегодня, кажется, пора подпортить казенное имущество и взяться за нож. Пока все расслаблены, я готова искать ответы на несуществующие вопросы за плотно задернутой шторой…

День двадцать седьмой. Без сна и действия

«Когда ястребы заполнили все небо, охотники стали падать заживо. Техника выходила из строя. Машины больше не понимали приказов. А люди покрывались волдырями и ждали последних вздохов. Так радиация влияла на всех. Ревущие тигры появились на улицах Большого города, сжигая все за собой. Но как могущественны они ни были, они не могли поймать птиц в небе…»

Ночные провидения, наполовину смешанные с дремучими ребусами с таким трудом добытых записей.

Война. Нападения. Заболевание, охватившее весь мир, который я знала. Как предсказуемо это и пресно.

И никаких послевоенных подтверждений и доказательств изучения карты месторождений. Похоже, еще до войны все источники были найдены и исчерпаны. А это точно не про наш край. Пустая бесплодная почва с прослойкой людских жизней. Значит, не приедут сюда машины с ковшами. Значит, не появятся пещеры и укрытия. Значит, не выделят новые дотации. И не построят хороший лазарет и досуговый центр. Не приедет довольное начальство с огромными ножницами, чтобы разрезать долгожданную ленточку. Не появятся семейные дома и парник с капустой. И статус нашего поселения так и останется в рядах неперспективных объектов.

От этих мыслей становится так тоскливо, что хоть из меня самой делай самокрутки ради забавы партийных сладострастных ртов.

Сижу. Задумчиво смотрю на потолочную лампочку. Она хоть и тускло, но заманчиво приглашает в свое мифическое тепло много жужжащих тварей. Некоторые настолько глупы, что усаживаются прямо на раскаленную стеклянную поверхность, мгновенно запекаясь во что-то малопривлекательное. Кого-то из уцелевших запах гари начинает отпугивать, а кого-то, наоборот, очень даже подзадоривать. Они как будто специально начинают играть с опасностью. Пока не доходит до очередной запекшейся жертвы. Мычу. Так недолго остаться и без лампочки. Поэтому торопливо щелкаю выключателем, выбирая темноту и самую что ни есть настоящую тишину.

С надоедливым жужжанием и последними бессонными мыслями…

День двадцать восьмой. Завершающий

Все листы с бесполезными записями сожжены. Осталась только задымленная комната и запах уничтожения. А пепел я просто смахну в проржавевшую раковину. И черт с ним. Можно было так не стараться и не кормить зефиром того душного охранника из Департамента трудовых подвигов.

С химическими богатствами в эту ночь стало все предельно ясно и совершенно безнадежно.

А значит, нужно искать зацепки в рабочих списках. Вдруг меня сплошь и рядом окружают ученые и специалисты, которые волей судьбы стали маленькими винтиками большого трудового организма. И которые чахнут под непрекращающимися ливнями и ветрами.

Поэтому я и спешу в цеха еще за час до рабочего будильника к тому самому шкафу с документами, что совсем недавно чинил мне еще живой Анатолий. Там меня ждет целая сотня дел, благословленная небом и землей на великие цели.

Первые десятка три не цепляют совсем. Еще с десяток неопределенных, с засекреченной прошлой деятельностью. А вот остальные – настоящий клад для моих бригадирских амбиций: пять инженеров, три врача, семь учителей, три повара и целый один танцор. И еще имеются один художник, одна швея Мари, один машинист Тим, три слесаря и самый настоящий поэт. Единичная позиция.

Ха-ха, так это уже целая компашка для уличного театра нашей не свершившейся жизни!..

Поэтому торопливо составляю план и отправляю официальным письмом в Красный дворец Большого города. Описываю наше бессмысленное существование в полях-ветрах-бараках и предлагаю пути развития производства, которое так важно для наших сердечных вождей и государственного процветания.

Пусть там знают: у нас тоже есть кадровые резервы. Хоть и очень бледные. И не слегка больные. И немного обреченные…

День двадцать девятый

Старательный почерк помогает мне выписывать мои неявные мысли.

Или это почерк специалиста по ОГЗ, который караулит меня уже с утра у входа в цеха.

Крупный, статный мужчина с орлиным носом, который очень напоминает Петьку из соседнего двора, только изрядно повзрослевшего, испепеляет меня взглядом, как бы намекая на мое опоздание.

Киваю ему в ответ и спешу показать его будущий кабинет, который свежевыкрашен и весь заставлен стеллажами. Есть даже кушетка и немного медицинской утвари. О, смотрю, он тоже не промах! Притащил целый чемодан инструментов и, конечно, медицинский терапевтический словарь. Зачем же он ему, великому и опытному владыке мира здравоохранения?..

И пока я размышляю о его квалификации, Георг, эх, все-таки не Петька, двигает мебель. Мол, кушетку лучше у входа, а стол у окна. Чудесная идея! У нас же такой удивительный вид из окна! Хочу – на бараки смотрю, хочу – на сарай.

Еще Георг привез много бинтов и спирта. И теперь эмоционально рассказывает мне про раны и волдыри на последней стадии ОГЗ. Именно тогда человек максимально заразен. А так можно прижигать и не бояться вспыхнувшей эпидемии.

«У нас практически все заражены. Правда, в латентной стадии», – буркаю я не так эмоционально.

Но Георг не слышит и продолжает свою увлекательную лекцию про виды мазей и бинтов.

Интересуюсь, не знает ли он случайно про источники эпидемии. Георг только разводит своими крупными, слегка вспотевшими руками. И параллельно в моих глазах становится не специалистом, а просто медицинским любителем с огромным количеством бинтов и ваты. Не удивлюсь, если через неделю, пожив в нашей дыре, количество спирта из его кабинетных запасов начнет быстро убывать…

День тридцатый. Как зефирка, которую совсем не хочется

Такая розовая и приторно сладкая. А теперь еще целый пакет всех цветов радуги припрятан в моем сером шкафу. Это столичный Георг постарался задобрить меня так. Значит, не так уж и вреден наш уважаемый специалист по ОГЗ! Буду и ему выбивать по талонам тушенку.

Наши барачные птицы притихли по чердакам, нахохлились, разлохматили перья и ждут зимы. Они иногда кусаются по ночам, а днем все еще продолжают голосить осенними переливами.

А в полях живут чернильные вороны, что пренебрежительно орут на людей и питаются падалью. И в нашем подвале одна такая трупная находка имеется. К слову, Георг в растерянности и совершенно не знает, что теперь делать с загадочной заморозкой… Быть может, ее вернуть обратно в поля на радость стервятникам???

Или, может, тогда птицы съедят мой зефир??? Я возьму самый удобный нож из кухонного ассортимента, мелко-мелко нашинкую, положу на большое плоское блюдо в военном стиле и подам им на завтрак. И когда утром уже ударит мороз и появится первый иней на траве, птицы будут биться друг с другом за место возле зеркальной кормушки с переливающимся на зимнем солнце металлическим донышком…

А пока никакого инея и зефира этим проклятым птицам! Тут бы с трупами и ОГЗ разобраться. И Георг уж совсем не помощник…

День тридцать первый. Звонок

«Сколько вам надо краски? Записала. Угу. Да. 20 литров черной и атласные ленты. Вы уверены, что вам будет достаточно, чтобы покрасить все качели в округе?»

Качелей и правда выше крыши. Они такие разнокалиберные. И, кажется, во дворах с качелями никогда не прекращается дождь. Это продолжается со Дня Великого стояния по Новогодье. Поэтому ума не приложу, как я буду их все красить в такую сырость.

«Может, красную краску возьмете? Она парадная. Нашему основателю понравится. И его последователям тоже. Вот увидят они красные качели и будут понимать, что не зря победа досталась такой ценой».

«Нет. Черный цвет в самый раз. Как раз подчеркнет всю бессмысленность и характерную гниль полевого простора».

В наших дворах давно не осталось детей и их яркого смеха. Но ничего, зато взрослые смогут тоже посидеть. Поскрипеть. Мне не жалко. Я и там везде все покрашу. А лентами обмотаю тележку, в которой буду возить кисти и краску. Тоже со скрипом и самодельными деревянными колесами. И краски, я уверена, мне хватит сполна. И сил тоже. Только бы надо добыть дождевик и калоши…

День тридцать второй. Петушиный

Этого проклятого петуха, что будит так настойчиво нас по утрам, невозможно даже назвать настоящим. Он скрежещет и повизгивает. Его не смазывали целую вечность! Когда-то, несколько десятков лет назад, он был молод и блестел. Его тогда привез с просторов Большого города часовой, который так бережно смазывал его шестеренки и винтики по утрам. А после надрывистых кукареканий петух отправлялся ухлестывать за местными цыпочками. Дорогое оперение, покрытое маленькими драгоценными камешками, и начищенный клюв делали свое дело. И очередная цыпочка была сражена. Но сейчас не осталось ни камней, ни блеска. Только смурной характер и скрип.

Космический густой туман не сходит с этих низинных мест уже порядка тридцати восьми недель, забивая всевозможные щели песком и сыростью. И нашему петушку тоже досталось. Но его никто не чистит. Точнее, даже не знает, что можно чистить.

Это знание улетучилось вместе с огнем, страхом и гнилью. Знания – это вообще сложный феномен, который так редко встречается в нашем мире, где нет мыслей и сожаления…

День тридцать третий. Посылка

Ее принес фиолетовый человек в штатском плаще. И она в старом гнилом ящике из фанеры. Забита гвоздями и с красным крестом на верхней крышке.

Там гусеницы, которых я заказывала для подкормки птиц. Они копошатся в трех глубоких отсеках и отсортированы по размерам и вкусовым качествам.

В первом отсеке мелкие в крапинку, с миндальным привкусом. Да, я их тоже употребляю, как дополнительный источник белка.

Во втором отсеке рыжие и толстые с круглыми красными глазками.

В третьем полосатые зеленые. На мой взгляд, они самые вкусные и жирные, с гусеничной икрой внутри. Заглатываешь их голову и разом всасываешь внутренности. Живьем. Гусеница извивается у тебя в руках, показывая все признаки инстинкта сохранения. Но полезный белок важнее, тем более в наших местах, где солнце может не показываться месяцами от первого лунного затмения года вплоть до перехода планет в Великое стояние.

Гусеницы в наши дни настоящее лакомство. Они хранятся в холодильном отсеке, наполовину залиты водным витаминным раствором. И будут употреблены где-то за 34 дня с учетом скромной подкормки птиц.

И такие социальные посылки от конгресса создателей бывают раз в полгода. Прямо концентрация гусеничных полезностей под красным крестом! Посылка рассчитана на месяц, а дальше только ждать и питаться дождями с туманом…

День тридцать четвертый. Сладкий вкус

У компота из пожухлых листьев. Рецепт месяца в местной газете.

«1 кг собранных в парке листьев. Нижние слои лучше почерневшие, с дождевыми червями.

1 пакетик джунджи.

Налить в кастрюлю воды, чтобы покрывало все листья, высыпать содержимое пакетика. А для более утонченного вкуса кинуть горстку кукурузных зерен.

Довести до кипения, прикрыть крышкой, чтобы набухло. Слить. Подавать горячим. Для праздничного стола можно добавить джин».

Хм… А джина нет. Кукурузу выдают только по талонам. Для этого по меньшей мере необходимо приехать в Большой город, прихватив с собой помаду и наглость паховых мышц. Тогда лучший компот месяца наверняка состоится!..

А вот с червями проблем нет. Они не исчезли с лица земли во благо последних нетронутых уголков природы. По крайней мере, так сообщает по радио смешная тетенька-диктор, сея надежду в умах оставшихся.

И я пойду в ближайший парк, ой, точнее, это будет поле, накопаю листьев и червей. Джунджи-порошка осталась всего одна стопка. На литр компота. И на литр моей компашки, что сегодня придет угощаться гусеницами и знаменитым напитком месяца.

День тридцать пятый. Все просто

Ты берешь и летишь. Всего одна капсула, которую даже запивать не надо, врезается в язык маленькими усиками, передающими энергетические сигналы в мозг, и выкручивает витиеватые узоры в твоем сознании. И ты улетаешь. Без побочки и лишней химической нагрузки.

Единственная полезная штука со времен окончания войны. Такие капсулы есть не у многих. Но их можно взять в аренду. На денек или на вечер погонять с дорогими гостями. И кроме моей прекрасной Мари со шрамом на все лицо и шею, остальных друзьями даже язык не поворачивается назвать. Так, просто мужская компашка барачного типа. Кривой и контуженый Петр. И жгучий коротышка Джек. Коротышка, потому что потерял голени в плену. Теперь у него есть бедра и искусственные ступни. Сделать полный комплект не удалось. Слишком много пока дождей и грязи. Слишком много еще впереди партийных подвигов. Личные нужды потом. Ведь наступили такие времена, когда уже никто ничего не помнит о заботе. И даже о любви.

Вот такой компашкой мы собираемся раз в месяц. Просто обсудить великие планы и немного полетать. Сегодня капсулу нам принесла Мари. Она бывает в Большом городе чаще всех нас. И у нее есть связи. Ее полуоткрытый рот всегда радушно улыбается, и она мне так близка, как никогда!

Компот из пожухлых листьев заканчивается аттракционом рвоты. А что, я не претендую на мисс «Лучшая кухарка»! Зато теперь можно полетать. И это же так просто…

День тридцать шестой. Неудача

«Обеда сегодня не будет», – гласит табличка на грязном столовском окне.

«Печка накрылась», – шепчет мне мой помощник Тим.

И добрая сотня рабочих стоит в недоумении и сверлит пустыми глазами табличку. Как будто массовый гипноз поможет что-то починить. Все как на подбор в одинаковой рабочей одежде, кроме меня. Серые робы, покрытые сажей и смолами.

Я же в черном строгом костюме. Тугой соломенный пучок на голове. И самокрутка из редкостной гадости в пожелтевших зубах. Я здесь главная. Я трудовой бригадир. Но обеда не достанется сегодня и мне. Не очень-то и хотелось. От вчерашнего компота все еще мутит.

Ухожу в кабинет, в свою безрадостную каморку в дальнем отсеке наших цехов. Там всегда сыро и пахнет пожухлой листвой, которая так и не попала в список моих деликатесов, но перспектива остаться без обеда вызывает совсем не поддельную грусть. Окна здесь нет, зато есть дыра с аляповатой решеткой, которую заколачивают на зиму.

И как в замедленной съемке (о боги, я еще помню, что такое кино), я беру списки у себя на столе и пытаюсь вернуть улетевшее еще вчера сознание. Бригадир – это я. Имена в двух колонках и моя подпись снизу. Подпись несуществующей фамилией, точнее, четкими восемью цифрами… Потому что больше нет людей, а есть элементы большой неповоротливой системы. Фамилии остались только по привычке, и в реальной жизни нам просто не нужны. Зато есть социальные номера. Они и определяют нашу принадлежность к какому-либо рабочему отделу. Или нерабочему, коли после войны тебя так контузило, что ты не в состоянии выдавать что-либо приличное для партии. Но все равно у всех единственная задача – избавиться от военной гнили и выжить в густом песчаном тумане…

День тридцать седьмой. Пробуждение

Я ощупываю край кровати. Простыни будут менять на чистые только на следующей неделе. Но по этим ползают жучки. Маленькие. Противные. Кусачие. Наши предки их называли клещами. Или что-то в этом роде. И эти похожи на клещей, но не они точно. Я видела. В книге.

В Большом городе есть библиотека. Ее не сожгли, но читать запретили. А даже если бы и не запретили, то все равно наше поколение практически разучилось читать. Знания годами забывались в геометрической прогрессии, а главное, уничтожались мысли о том, что они нам вообще необходимы. Люди не знают, зачем дальше читать. Зачем больше знать. Зачем досконально что-то понимать. У нас в общине помнят буквы не больше десятка человек, но и они не будут искать способы встречи с источниками развития интеллекта. Закон есть закон, и неприятности тут ни к чему. Поэтому здесь больше нет книг. И не будет.

Нам всем необходимо думать о великой цели Партии и о том, как убрать гниль. Гниль есть и у меня в комнате. Комната для меня и гостиная, и кухня. Хотя я ничего не готовлю и практически не принимаю гостей. А в углах каждого барачного помещения размножается гниль. Это похоже на грибок или бактерию, в любом случае она живая и в период дождей увеличивает площадь своего господства. Я не знаю, что это. Никто не знает, но она появилась вместе с эпидемией ОГЗ. Но чтобы определить ее происхождение, нужен не просто образованный человек, а профессионал своего медицинского дела. У нас таких нет и подавно.

Хотя, может, книги и дадут какой-то внятный ответ. А они только в библиотеке. Порыться бы в них. Посидеть. Поискать. Почитать. Эх, выбить внеплановую поездку в Большой город так сложно! А пока книг и знаний нет, то раствор против гнили прост: литр воды на четверть щелочного куска. А дальше тщательно тереть, пока не начнет облезать кожа на пальцах. Только это помогает максимум на неделю. А потом гниль возвращается. И даже увеличивается в размерах.

И единственный путь – опять чистить. Или начать, наконец, искать знания и ответы…

День тридцать восьмой. Скелеты

В моем шкафу. Точнее, в голове. Я практически не видела другого мира. Я родилась в диктаторском хаосе, а потом гниль и туман поглотили все. О кино и музыке мне рассказывала мать. Много. Но всегда полушепотом. Потому что боялась огласки. Потому что берегла меня от ненужных вопросов и состояний.