Тринадцатая игла

© Павел Че, 2025

ISBN 978-5-0067-4948-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Тринадцатая игла»

пролог

«Они называют меня Пряхой. Ткачихой. Швеёй миров.

Но я не создаю – я чиню.

Когда первые из Старших разорвали завесу между небом и бездной, я была той, кто подобрала обрывки. Они думали, что творят новый мир – а на самом деле рвали старый. И я зашивала. Стежок за стежком. Шов за швом.

Я не спрашивала, хотят ли этого реки, что текли вспять. Или деревья, что росли корнями в небо. Я фиксировала. Потому что иначе всё рассыпалось бы в прах.

Но потом пришли они.

Люди.

Они тыкали пальцами в мои швы, царапали ногтями узлы. Их боги кромсали полотно священными мечами, их дети рвали нити просто так – из любопытства.

И тогда я начала вшивать в них самих.

Их судьбы. Их страхи. Их границы.

Каждому – по нити. Каждому – по игле.

Но нашёлся один…

Он вырвал иглу из своих рук и сунул её в ребёнка. Не для того, чтобы зашить – чтобы разрезать.

И теперь этот мальчик идёт ко мне. С мечом, что поёт на три голоса. С рёбрами, которых не хватает. С дырой в груди, куда я когда-то вплела его имя.

Он думает, что хочет свободы.

Но я знаю правду:

Он хочет занять моё место.

А я?

Я просто буду шить.

Пока не кончатся нити.«**

Глава 1

Река Черногорка выбросила на берег странный улов на рассвете третьих суток после летнего солнцестояния. Крикуха – последняя из рода береговых ворожек – первой заметила мерцающую чешую среди камней. Её кривые пальцы, больше похожие на корни старой ивы, дрожали, когда она переворачивала рыбину.

Черногорка никогда не была щедрой на дары. Старожилы помнили лишь два случая, когда её воды приносили что-то кроме ивовых коряг да водорослей. В первый раз – тело утопленника с золотым зубом. Во второй – деревянный идол с выбитыми глазами. Сегодняшний улов превзошёл всё.

Жабры раскрылись с мокрым хлопком, обнажив…

– Зубы, – прошептала старуха, проводя костяным ножом по белым треугольникам во рту у щуки. – Человечьи.

Ветер с болот донёс запах гниющей плоти, хотя рыба была свежей. Крикуха сунула медный грош меж жаберных щелей – плата за весть, которую нести придётся ей.

– Он идёт, – сказала она пустому берегу, но вода вдруг забурлила, выплеснув на песок ещё пять таких же рыб. Их рты открывались и закрывались в унисон, будто шептали что-то.

– Не он, – поправил кто-то из воды. Голос звучал так, будто гнилые коряги проскрипели слово. – Они.

Крикуха побледнела, как мел.

– Ты слышала, старуха? – шепотом спросил голос. – Они спали в глубине. Но теперь просыпаются… и голодны.

Драгомир Железная Песня не видел родных земель десять зим. Десять зим его меч «Зов Туманов» пил чужие воды – то солёные волны Варяжского моря, то мутные потоки степных речушек. Теперь, когда он ступил на знакомую тропу, клинок заныл глухим стоном.

– Тихо, – проворчал воин, но сам замедлил шаг.

Дорога к Костяной Горе изменилась. Раньше здесь росли берёзы-близнецы – ориентир для путников. Теперь же из земли торчали кости, аккуратно сложенные в пирамиды. Кто-то позаботился, чтобы каждая была выбелена до неестественного блеска.

– Чужая работа, – Драгомир сплюнул. Его тень (или ему только показалось?) на секунду отстала, будто рассматривала костяные узоры.

Впереди задымились крыши деревеньки «Воронья».

Дети заметили его первыми.

– Чёрный! Чёрный идёт! – завопил малец с синими точками на лице – метками духов.

Камень, обмотанный перьями, просвистел у самого уха Драгомира. Он поймал второй на лету, раздавив в ладони.

– Чтобы мёртвые не летали, – усмехнулся воин, разглядывая белое перо. Оно было тёплым, будто только что вырвано из крыла. – Где старейшины?

Мальчишка показал на избу, стоящую на черепах.

– Только они тебя…

– Не ждут, – закончил Драгомир и пошел по направлению к избе. Дверь уныло заскрипела, будто не хотела впускать незваного гостя.

В «Горле» – зале для совета – пахло сушёными травами и чем-то кислым. Семь пар глаз уставились на вошедшего.

– Жив, – просипел старейшина Волчий Зуб.

Драгомир швырнул на стол медальон с солнечным знаком.

– Где нашёл? – задрожал голос у женщины с совиными глазами.

– В рыбе. С человечьими зубами, – сказал Драгомир. – Но это не всё. – Он перевернул медальон, и на оборотной стороне, где раньше был лишь налёт времени, проступили три знака:

– треснувший круг,

– вертикальная черта,

– и крюк, похожий на вопросительный знак.

– Это не просто знак солнца, – прошипел Волчий Зуб. – Это печать. Та, что клали на жертвенные ямы… чтобы они не вылезли..

Тишина повисла густым пологом.

– Камень в Горле Мира треснул.

– Он был заложен не нами, – женщина с совиными глазами провела дрожащей рукой по горлу. – Первыми. Теми, кто вырезал долины и выпил моря. Они оставили его, уходя вглубь. Чтобы мы не забыли: мир – всего лишь плод, а они вернутся за урожаем. – сказал наконец старейшина. – Ты пришёл как в пророчестве: «Когда щука заговорит зубами, вернётся тот, кто унёс солнце».

В этот момент «Зов Туманов» задрожал так сильно, что Драгомир невольно потащил его из ножен, по клинку побежали капли, похожие на кровь, воин резким движением вернул меч в ножны.

– Уходи от сюда странник, тебе здесь не рады, у тебя своя дорога, а бед у нас и без тебя хватает. – вновь сказал старейшина.

Драгомир вышел из избы, злость переполняла его, внутри всё кипело, чего он ждал от этих стариков, что они укажут ему путь, дадут ответы на вопросы которых нет? Он и сам не знал, чего хочет, зачем вернулся сюда, и только внутреннее чутьё ему подсказывало, что здесь в этих краях есть, что-то важное, важное для него. И о каком пророчестве говорил старейшина «Когда щука заговорит зубами, вернётся тот, кто унёс солнце»…

С этими мыслями Драгомир дошел до края деревни, где был постоялый двор, заплатив хозяину плату за ночлег, выпил кружку медовухи и пошел в отведенную ему комнату спать.

Когда луна поднялась над Костяной Горой, Драгомир проснулся от того, что его меч пел. Не тот боевой гул, к которому он привык за годы странствий, а тонкий, почти девичий голос, выводивший слова на забытом наречии:

«Тот, кто спит в костях, проснётся…»

Воин резко сел на походной постели. В углу комнаты, где не должно было быть угла, шевелилась тень. Не его собственная – эта была гуще, плотнее, с едва заметным сизым отливом.

– Кто… – начал Драгомир, но тень качнулась вперёд, и он увидел.

Рога.

Не оленьи, не бычьи – змеиные, закрученные спиралью, будто выточенные из чёрного льда.

– Ты не должен был вернуться, – прошептала тень его же голосом.

За окном завыли собаки. Не лаем – человеческим плачем.

Тень качнулась в перед и растаяла как дым. До утра, воин больше не сомкнул глаз, пытаясь осмыслить прошедший день, разговор со старейшинами, визит загадочной тени…

Утром он нашёл её у Слепого колодца за околицей – места, куда старухи бросали пряжу с именами больных детей.

Костоправка (никто не помнил её настоящего имени) сидела на краю, болтая ногами над чёрной водой. Её платье из берёсты шелестело, хотя ветра не было.

– Ты видел её, – сказала она, даже не оборачиваясь. – Не спрашивай.

Драгомир сжал рукоять меча:

– Тень? Кто она?

Старуха повернула голову на 180 градусов. Её шея не скрипнула – будто позвонков там и не существовало.

– Одна из тех, кто был до нас. До богов. До земли.

Она плюнула в колодец. Вода вскипела, и в пузырях Драгомир увидел:

Город из костей, плывущий в черном небе.

Фигуры с рогами из сломанных звёзд, пожирающие друг друга.

И пустоту за всем этим – ту, что смотрит.

– Они не спят, – сказала старуха. – Они ждут, когда мы ошибёмся.

Костоправка плюнула еще раз и видение исчезло, вода успокоилась. Старуха вдруг схватила его за запястье. Её пальцы вытянулись, обвивая руку до локтя.

Её глаза, обычно мутные, на миг вспыхнули яростью.

– Когда-то я была как они. – Она кивнула в сторону деревни. – Пока не поняла, что мы – не жертвы. Мы – гвозди, которыми прибивают дверь между мирами. Но гвозди можно выдернуть. Сосчитай рёбра, Драгомир.

– Это ещё зачем? – удивился воин, но на всякий случай выполнил странную просьбу старухи. – Двенадцать.

– А должно быть тринадцать – захихикала старуха. – Что ж ступай в деревню, мне больше нечего тебе сказать, скоро ты всё узнаешь сам.

Костоправка соскользнула с края колодца прямо в воду, вода вспенилась, разошлась кольцами волн, ударилась о стенки колодца и вернулась к центру, будто запечатала вход.

Драгомир какое-то время еще стоял у колодца, загадок становилось всё больше, а вот ответов на них пока не было.

Вернувшись в деревню, он увидел первый знак.

Мальчишка, что бросал в него камни, стоял посреди улицы неестественно прямо. Его кожа трескалась, как пересушенная глина, а из расщелин сочился синий дым.

– Па-па? – рот ребёнка открылся шире, чем позволяла анатомия, обнажая два ряда острых зубов.

Из-за домов вышли другие жители. Их движения были резкими, угловатыми, будто кто-то дёргал за невидимые нити.

– Ты принёс это, – сказал старейшина Волчий Зуб, швырнув медальон под ноги, его язык раздвоился. Медальон подпрыгнул, будто живой, и Драгомир увидел – трещина на нём пульсирует, как вена. Из неё сочился не свет и не тьма, а нечто иное: густое, как мёд, с запахом медного колокола. – Ты накликал беду на нас.

Тень за спиной Драгомира шевельнулась – не его собственная, а чужая, с рогами, обёрнутыми в берёсту.

– Они правы, – прошептала она его же голосом. – Я ведь предупреждал: если вернёшься, придётся выбирать – их жизни или свою память.

– Он не накликал, – сказала Костоправка, внезапно появившись за спиной Драгомира. – Он разбудил. Этот знак – не печать. Это приглашение.

Драгомир отступил к стене. Камень под спиной был тёплым и… пульсировал.

Костяная Гора просыпалась.

Драгомир вонзил меч в землю между собой и превращающимися жителями. Клинок завыл на три голоса:

Детский плач (высокий, надрывный).

Скрип старых костей.

И тот самый голос, что пел ночью.

Воздух заволокло инеем.

– Назад! – рыкнул воин, но мальчишка с синими трещинами уже шагнул вперёд. Его пальцы (теперь слишком длинные, с когтями вместо ногтей) протянулись к рукояти…

Меч замолчал.

– Он узнал тебя, – прошипел Волчий Зуб.

Лезвие покрылось паутиной трещин. Из них сочился не кровь, а речные песчинки.

На мгновение рассудок воина помутился, ему показалось что это его сын тянет к нему свои маленькие руки и зовет его папа, папа… В чувства его привел резкий рывок.

Костоправка вытащила его из круга мертвецов за шиворот, и крикнула – Бежим. Бежали вслепую. Костоправка тащила его за собой, её тело вытягивалось, как горячий сыр. Выбежав за околицу, они остановились, что бы перевести дух.

– Глупец, – запыхавшись, сказала старуха, отломила мизинец на левой руке и воткнула в землю. Кость проросла чёрным шиповником за три секунды. – Ты носишь не меч. Ты носишь ключ.

Она плюнула на «Зов Туманов». Слюна зашипела, обнажив надпись у гарды: «Я разбужу спящих». Древесные прожилки побежали по металлу, что это откуда изумился Драгомир, а на острие появился зрачок, который следил за воином.

– Его выковали из…

– Из зуба, – перебила старуха. – Но не змея. Древа.

Где-то в глубине леса застонала земля.

На окраине деревни показались мертвецы, старуха вновь сгребла воина за шиворот и бегом потащила его к лесу.

– Куда? – прохрипел Драгомир.

– К хозяину твоей железяки!

Ветви деревьев хлестали беглецов по лицу, перепрыгивая через канавы и взбираясь на пригорки, они, кажется, потеряли связь со временем, и лишь поняв, что они оторвались от погони, рухнули в воронку меж корней векового дуба.

Глава 2

Темнота воронки сомкнулась над ними, как влажные ладони. Драгомир ощутил, как корни скользят по его коже, оставляя липкие следы. Воздух стал густым, десять лет назад в этой же пещере Драгомир прятался от степного урагана. Тогда стены были влажными от конденсата, а в углу лежали кости медведя. Теперь камень лоснился, будто покрыт слизью изнутри, а вместо костей – свежие срезы берёсты, сложенные стопками, воздух был пропитан запахом прелой листвы и чего-то металлического – будто кто-то точил ножи в глубине этой земляной утробы.

Костоправка дернула его за рукав. Её пальцы, холодные и узловатые, как корневища, впились в его плоть.

– Не шевелись, – прошипела она.

Где-то впереди закапала вода. Капли падали с чётким интервалом, словно отсчитывая время.

Кап. Тень Драгомира дёрнулась.

Кап. Костоправка затаила дыхание.

Кап. В темноте вспыхнул синий огонёк.

Он рос, разгораясь, пока не осветил фигуру, висящую в воздухе. Это был старик, или нет – нечто, лишь отдалённо напоминающее человека.

Его тело было сплетено из древесных волокон, а там, где должна была быть грудь, зияла пустота, обрамлённая сломанными рёбрами-ветвями. Внутри, на тонких серебряных нитях, качался медный колокол.

– Ты должен был умереть в степи, – раздался голос. Но губы существа не шевелились. Слова возникали прямо в голове Драгомира, будто прорастали сквозь череп.

Воин почувствовал, как его собственные рёбра сжались в ответ.

– Но она тебя починила.

Костоправка съёжилась, её берёстовое платье зашуршало, как осенняя листва.

Драгомир потянулся к мечу, но клинок не издал ни звука. Он был холодным и мёртвым, как обычный кусок железа.

Хранитель Древа медленно повернул голову. Его глаза – тёмные, как смоль, без белков и зрачков – остановились на груди воина.

– Ты носишь его ключ, но потерял свой.

Одно из корневидных пальцев протянулось и коснулось шрама на груди Драгомира.

Боль, острая, как зимний ветер, пронзила его, вырывая из памяти образ:

Мальчишка у костра. Человек в рогатом шлеме кладёт руку ему на плечо. «Ты будешь моим мостом». Нож, сверкнувший в огне…

Драгомир застонал, хватаясь за голову.

– Где моё ребро?

Хранитель развёл руками. Его грудная клетка разошлась, как врата, открывая взору тринадцать костей, подвешенных на жилах.

Одна – с вырезанным волчьим клыком – пульсировала, словно живая.

– Оно никогда не было твоим.

Тень за спиной Драгомира шевельнулась.

Колокол в груди Хранителя дрогнул, издав звук, от которого задрожала земля под ногами.

– Время платить.

Костоправка вдруг вскочила, её платье рассыпалось, обнажая тело, покрытое шрамами-швами.

– Я заберу своё! – взвизгнула она и бросилась к Хранителю.

Её пальцы впились в пульсирующее ребро.

Древо застонало.

Корни ожили, с хрустом ломая кости старухи, но она не отпускала.

– Драгомир! – её голос стал молодым, почти детским. – Вспомни! Вспомни! – закричала Костоправка.

И он вспомнил.

Женщину с красивыми глазами цвета синего янтаря. Её руки, зашивающие рану на его боку. «Ты будешь жить, сынок. Но забудешь…»

– Мать?

Костоправка обернулась. Её лицо было теперь гладким, без морщин, но глаза… Глаза остались старыми.

– Беги!

Корни сомкнулись над ней, как челюсти, хранитель взревел, медный колокол забился, как раненая птица.

Драгомир почувствовал, как что-то тянет его назад – его собственная тень обвила его, как плащ.

– Не сейчас, – прошипел он и вырвался.

Меч на поясе вдруг запел снова, но теперь это был не один голос, а множество – все те, кто когда-то держал его в руках.

Он выхватил клинок и ударил.

Не по Хранителю, по корню, связывающему его с землёй.

Древо взвыло. Тьма сгустилась. Вспышка погасила его сознание.

Драгомир очнулся на краю воронки, рядом лежал «Зов Туманов», покрытый инеем.

Где-то внизу, в глубине, что-то стонало.

Он поднял меч и увидел, на лезвии, там, где раньше были прожилки, теперь явственно проступал силуэт дерева с рваными корнями.

А у его ног лежали клочья бересты и ещё игла, та самая игла, что когда-то забрала его смерть.

Рассвет застал Драгомира у Чёрного камня – древнего алтаря на окраине Костяной Горы. В руках он перебирал иглу Костоправки, которая теплела при каждом порыве ветра с севера.

Меч лежал на мшистой плите, иней на клинке сложился в руну «Айнуз» – знак памяти.

– Ты знал её, – прошептал Драгомир, проводя пальцем по гравировке.

В ответ клинок издал звук, похожий на всхлип.

Из леса вышла девчонка лет двенадцати с ведром клюквы. Увидев воина, она замедлила шаг, но не убежала. В её глазах не было ни страха, ни того синего мерцания, что превращало людей в чудищ.

– Тебя зовут на совет, – сказала она, кивнув на дымок из трубы дома старейшины. – Волчий Зуб умер. А перед смертью…

Она провела пальцем по горлу, оставив синюю полосу – точь-в-точь как трещины на коже тех, кто превратился.

Драгомир нахмурился:

– Почему ты не боишься? Они же… – он мотнул головой в сторону деревни, где в тени домов шевелились фигуры с неестественно вывернутыми суставами.

– Не всех трогает, – пожала плечами девочка. – Старики говорили, что проклятие цепляется за тех, кто носит в себе зло. Или за тех, кто прикоснулся к «тому».

– К «тому»?

– К твоему медальону. – Она боязливо посмотрела на его пояс. – Его выловили из Черногорки ещё до тебя. Волчий Зуб велел бросить обратно, но кто-то стащил… Потом и пошло.

– А почему они не трогали вас?

– А зачем? – девочка усмехнулась. – Они всё равно наши. Только… другие. Им больно, вот и злятся. А на тебя – потому что ты чужой. Да ещё и с железом.

Она указала на «Зов Туманов».

– Оно поёт. А они этого не любят.

Драгомир сжал рукоять. Меч действительно слегка гудел, словно отзываясь на близость проклятых.

– Что ещё говорил Волчий Зуб перед смертью?

– Говорил, будто видел женщину в бересте. Она… – девочка облизала губы, – вырастала из стены, как гриб.

Игла в руке Драгомира дёрнулась, будто живая.

– Ну что ж пойдем коль зовут. – сказал Драгомир.

В доме старейшин пахло тмином и тлением. На лавке лежал Волчий Зуб, его рот зашит грубыми нитками, а на лбу – свежая татуировка: дерево с корнями-рогами.

– Сам сделал, – проскрипела женщина с совиными глазами, указывая на рисунок. – Кровью. Перед тем как…

Она откинула покрывало, грудь старика была вскрыта, ребра аккуратно раздвинуты, обнажая пустую полость, где должно быть сердце. Воин удивленно посмотрел на старуху.

– Оно ушло, – сказала она. – Как у тех, кто превратился.

Драгомир наклонился ближе. На рёбрах изнутри виднелись царапины – будто что-то вылезало наружу.

Внезапно труп дёрнулся., из горла старика показался кончик корня.

– Он в нём! – закричала девочка с порога.

Стены зашевелились, берёста отслоилась, обнажая влажную плоть под ней.

Драгомир выхватил меч.

– Где вход?

Совино глазая засмеялась – смех превратился в хрип.

– Да ты в нём!

Её глаза лопнули, по щекам поползли ростки.

Дом застонал и накренился, пол приподнялся, как крышка сундука.

Драгомир ухватился за столб, но тот оказался тёплым и пульсирующим – живым.

Девочка схватила его за руку:

– Бежим!

Они вывалились в огород.

Перед тем как дом рухнул, Драгомир увидел в дверном проёме силуэт с раздвоенным языком – Волчий Зуб стоял, прижимая к груди пустоту вместо сердца. Его губы шевельнулись:

– Ты думал, я умру? Мы здесь не умираем. Нас перешивают.

Потом стены сомкнулись, и старейшина исчез – но Драгомир знал: он теперь часть той самой Горы, что ждёт своего часа. когда дом сложился как бумажный.

Постояв еще, какое-то время пока не осела пыль, Драгомир сказал, положив руку на плечо девочке.

– Спасибо, что вытащила, ступай домой, а я пока сожгу эту нечисть, что б она больше никого не тревожила.

Девочка молча кивнула и ушла, а Драгомир долго еще стоял и наблюдал, как догорает то, что осталось от избы, и думал «а что дальше, где искать ответы?»

Вдруг за спиной что-то зашептало «Найди шов…»

«Точно», подумал воин нужно возвращаться в лес, к логову хранителя.

На опушке леса стояла Костоправка.

Нет не Костоправка – его мать.

Её тело просвечивало, как осенний лист, а сквозь грудь прорастал молодой дубок.

– Я не успела, – сказала она, указывая на иглу в его руке. – Но ты сможешь.

Драгомир шагнул вперёд:

– Что сшить?

– Разрыв. – Она коснулась его груди. – Там, где он вырвал тебя.

Пальцы вошли внутрь – без боли, лишь холод. В глазах потемнело, и память вдруг начала доставать откуда-то из потаённых уголков, давно забытые образы.

Он увидел:

Ребёнка у костра, хотя нет, это он сам только еще маленький.

Человека в рогатом шлеме. Драгомиру показалось это лицо до боли знакомым. Ну конечно это же его отец.

Женщину, что зашивает рану на боку мальчика. А это мать.

Но теперь он разглядел детали:

Шлем – не кожаный, а сплавленный изо льда и костей

Рана – не от ножа, а как будто что-то вырвано

Нить в руках матери – та же, что зашивала рот Волчьему Зубу

Голос прорезал видение:

«Ты был дверью. Теперь станешь нитью.»

Драгомир вскрикнул и очнулся – стоял коленями в земле, а перед ним…

Тень.

Та самая.

Но теперь она обрела черты – его отец, каким он должен был бы быть в старости.

– Пора, – сказала тень.

Игла вспыхнула в руке Драгомира, горела синим пламенем, не обжигая кожи, но выжигая память. Тень отца протянула руку – не из тьмы, а из пространства, треснувшего, как гнилая доска. За разломом виднелись:

Искажённые силуэты Костяной Горы

Корни, пронзающие небо вместо облаков

Безглазые птицы, сидящие на ветрах

– Каждым стежком будешь убивать часть мира, – сказала тень голосом, похожим на скрип льда под сапогом. – И часть себя.

Драгомир вонзил иглу в край разлома.

Земля взвыла.

Воздух сплёлся в видимые нити, кроваво-красные символизирующие жизнь, сине-черные – забвение, мерцающие серебром – память матери.

Он потянул серебряную нить. Игла вела его сама, как рука матери в детстве. Каждый прокол оставлял:

На реальности – рубец из инея

На теле Драгомира – синюю трещину

На тени отца – кусок плоти, превращающийся в берёсту

– Что я зашиваю? – крикнул воин, чувствуя, как мороз пожирает его пальцы.

– Дыру, через которую выполз Тот, Кто Был До Богов, – ответил отец. Его фигура теперь наполовину обрела плоть – седую бороду, руки в боевых шрамах, но ниже пояса он оставался дымом. – Твоё ребро было пробкой в этой дыре. Я вытащил его, когда сделал тебя Воином.

Воспоминание ударило, как нож:

*Мальчик Драгомир у костра. Отец протягивает чашу с дымящимся варевом. «Выпей – станешь сильным». На боку ребёнка – свежий шрам**. Женщина, по-моему это мать, плачет в темноте.

Драгомир упал на колено. Игла выскользнула из рук.

Серебряная нить не порвалась. Она подхватила иглу, заставив её парить у разлома. Из воздуха проступили руки – молодые, женские, со шрамами от шитья.

– Мать?

Голос пришёл со всех сторон:

«Он солгал. Ребро – не пробка. Это ключ, данный нам для защиты. Он украл его, чтобы отпереть дверь.»

Тень отца взревела, бросаясь к призрачным рукам, но нити опутали его.

Драгомир поднялся. Меч «Зов Туманов» на его поясе запел песню, которую он слышал в детстве – колыбельную матери.

Он схватил иглу.

– Как исправить?

«Сшей его с миром. Навеки.»

Руки указали на отца.

Тень стала материальной – седой воин в рогатом шлеме изо льда, каким запомнил его сын. Его глаза метали молнии ярости.

– Ты погубишь нас всех! Дверь должна быть открыта!

– Почему?!

– Потому что за ней – настоящая жизнь! Не этот кусок гнили! Отец ударил кулаком в грудь – туда, где у Драгомира зияла пустота. – Там был её дар! Способность видеть миры! Я сделал тебя слепым, чтобы спасти!

Правда обожгла:

Мать-Костоправка была стражем порталов. Отец – мятежником, желавшим разрушить границы. Драгомир – их оружием… и разменной монетой.

Воин вонзил иглу в собственную ладонь, пробив её насквозь. Кровь, смешанная с инеем, залила серебряную нить.

– Тогда шей этот мир крепче.

Он бросился на отца.

Не для битвы, для объятий.

Игла пронзила их обоих – отца в спину, сына в грудь.

Серебряная нить сомкнулась.

Вспышка ослепила лес. Когда свет померк, разлом исчез, а отец рассыпался в чёрный песок.

Драгомир стоял, держа в руках, потухшую иглу, у ног его лежал рог изо льда, в который превратился шлем отца. Рог напоминал те, что вешали на ворота в его родной деревне – для защиты от сглаза. Только те были полыми внутри, а этот… Он был тяжёлым, как грех, и тёплым, как только что пролитая кровь, рядом с ним своё тринадцатое ребро, теперь – мертвенно-белое, а на запястье пульсировал синий шрам в виде узла.