Найду тебя в Нави

Кто ночью имя назовёт

– Ну, Велена, ну хоть на чуть-чуть! – дёргаю сестру за рукав, а она всё копается у сундука, перебирает платья, будто специально время оттягивая. – Да что ты там так долго? Уже костры зажгли, песни поют, а мы тут как совы в дупле сидим!

Она вздыхает, достаёт платье с узорами, что матушка сама вышивала для нас – зигзаги, круги, знаки на рукавах и поясе, которых я и половины не знаю.

– Это обереги, – сообщает сестра. – Без них матушка говорит, что беда может случиться с нами.

– Да брось! – машу рукой. – Это всё, чтобы нас пугать, чтоб мы по ночам из дома не шмыгали!

– А ты все хочешь ушмыгнуть, тебя хлебом не корми.

– Так отпустишь меня?… Прошу, сестренка! Совсем на маленечко! Отпустишь, а?

Велена хмурится, но всё равно накидывает мне на плечи платок – тоже с узорами, тоже «от сглаза».

– …Ну хорошо.

– Ой, спасибо, Милавушка!

– Только при одном условии!… Я с тобой пойду и ты ни на шаг от меня отходить не будешь.

Ну и ладно, лишь бы идти уже.

В центре деревни – пир горой! Костры пляшут, медовуха льётся рекой, а старики уселись на брёвнах и судачат о чём-то своём. Про урожай, про то, как у Гордея корова опять через плетень перелезла и весь урожай потоптала, про то, что в лесу волки стали завывать – не к добру, мол.

Нас усаживают за стол, но со мной-то никто особо не разговаривает – все косятся на хмурую Велену, а она сидит, как каменная баба, глаза в стол. Ну не дело!

– Эй, – толкаю её локтем, – да расслабься ты!

Она морщится, но я уже придумала, как её разговорить. Вот потеха будет!

Пока она гладит соседского пса под столом, я ловко подливаю ей в кружку самой крепкой медовухи.

– Ой, – хмыкает сестра после первого глотка, – что-то горьковато… Это точно квас?

– Да ладно, привыкнешь! – ухмыляюсь я, подливая и себе немного. – Давно ты просто кваса не пила, сестренка. Отвыкла небось!

Шалость моя удалась – через пару глотков Велена уже улыбается, даже с соседкой нашей заговорила про травы, да заговоры. А тут и гулянка началась – хороводы, песни, смех.

И тут Любка подбегает ко мне сзади, шепчет на ухо:

– Все наши уже на полянке собрались! Идёшь?

Глазом сверлю спину Веленки – та увлечённо слушает какого-то парня, даже не смотрит в мою сторону.

– Иду, конечно!

И мы с Любкой сливаемся с толпой, а потом – в темноту, к полянке в лесу, где уже смех звенит, и огоньки мелькают, как светлячки. А Велена? Ну… с ней всё будет в порядке. Не успеет хватиться меня, как я вернусь уже.

Лесная поляна встретила нас смехом и треском горящих веток. Любка, как всегда, не могла замолчать про Тихомира дорогой – то он Злате цветок подарил, то Агафье коснулся руки, а теперь вот с Душаной шепчется у костра.

– И что? Ну и пусть себе шепчется! – фыркнула я, отбрасывая камешек ногой. – Неужто не видишь, что он как петух на насесте – всем курам по очереди внимание уделяет?

Любка надула губы, а Злата лишь покачала головой – она всегда была тише нас, мудрее.

Тем временем парни уже раскалили костёр до малинового жара. По обычаю, девушки должны будут перепрыгнуть через пламя, а кто из парней поймает – тому и достанется её внимание до утра.

– Никогда не прыгала… – пробормотала я, но сердце уже заходилось в груди. Восемнадцать лет – пора.

Тихомир, конечно, тут как тут – стоит у края, ухмыляется, ждёт, кому первое предложение сделать. Но я нарочно отвернулась – пусть знает, что не все перед ним тают.

И тут… появился он. Богдан.

Тёмные волосы, высокий, будто дуб молодой, а глаза… серые, как дым. Они скользнули по мне – и щёки мои вспыхнули так, что хоть угли подкидывай.

– Ой, смотрите, Богдан пришёл! – зашептали Агафья с Душаной, тут же облепив его, как пчёлы мёд.

– А ты кого-то сегодня ловить будешь, Богдан? – томно спросила Агафья, поправляя косу.

– Или, может, сам прыгнешь? – добавила Душана, едва не касаясь его рукава.

Но Богдан лишь пожал плечами и улыбнулся – спокойно, сдержанно, – и отстранился от них.

– Не решил пока.

Агафья надулась, а я… я вдруг подумала: "Он мне точно не нравится. Мне не может нравится то, что всем нравится. Это глупо."

Но когда его изучающий взгляд снова нашел меня в толпе, я поняла – убеждать себя бесполезно. Не сработает самообман тут. Какой же он… красивый.

Девки затягивают старинную песню, кружась в хороводе вокруг костра, который уже пылает так ярко, что отблески танцуют на их румяных щеках. Мой венок, сплетенный из васильков, ромашек и колокольчиков – тех самых, что растут у реки, где мы с подружками купаемся по утрам, – вдруг срывается с головы в танце.

Но прежде чем он касается земли, его ловит… Богдан.

Мы замираем. Его пальцы, грубые от работы, на удивление бережно поправляют мой венок, возвращая его мне.

– Цветы твои… как искры. Жаль, если пропадут, – говорит он тихо. – Тебя украшают.

Я алею до корней волос, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

– Спасибо… – лепечу ему вслед, и ко мне тут же подбегают Любка с Златкой, глаза у них горят любопытством.

– Ой, а о чем вы там шептались?! – хватает меня за руку Любка.

– Да так… про венок, – отмахиваюсь я, делая вид, что поправляю цветы.

– Венок, говоришь… – Злата хитро прищуривается, но я лишь закатываю глаза и отворачиваюсь к костру.

Тем временем пляски разгораются сильнее. Девки, взявшись за руки, пускаются в бешеный перепляс, а парни бьют в ладоши, подзадоривая их. Потом начинается самое главное – прыжки через костер.

Первой прыгает Агафья – смело, с разбегу, но ловит ее не Богдан, как она очень хотела, а Еремей, что стоит у нее давно в поклонниках. Она морщится сначала, но потом смеется, принимая свою судьбу.

Душана прыгает грациозно, но попадает в объятия… Бранислава. Видно, как ее лицо на миг искажает досада, но она быстро берет себя в руки.

Любка, зажмурившись, летит через пламя – и ее ловит Святослав, парень тихий, но крепкий. Она аж подпрыгивает от неожиданности, но потом улыбается – не Тихомир, но и не худший вариант.

И вот мой черед. Я разбегаюсь, чувствуя, как земля уходит из-под ног от волнения.

И вдруг краем глаза замечаю, как Тихомир делает шаг вперед, явно намереваясь поймать меня.

"Ну уж нет", – думаю я, закусывая губу. Пусть ловит – все равно вырвусь.

Но в тот миг, когда я пролетаю над костром, происходит нечто странное.

Богдан, до этого стоявший в стороне, будто тень у сосны, вдруг срывается с места. Его плечо резко встречается с Тихомиром, отбрасывая того назад. И в тот же миг костер – резко гаснет.

Наступает кромешная тьма. Абсолютная, тихая. Я не вижу даже собственных рук, но чувствую, как падаю… прямо в чьи-то объятия.

– Тихо, – шепчет Богдан, и его голос звучит так близко, что губы его почти касаются моего уха.

Его руки крепко сжимают мою талию, а потом он, не отпуская, уводит меня прочь – в лес, подальше от шума, пока никто не видит.

– Что… что это было? – наконец выдыхаю я, когда мы оказываемся в березовой роще, где хоть немного освещает полянку месяц. – Зачем поймал меня?

Он останавливается. В сумраке его глаза кажутся хищными.

– Ты же не хотела, чтобы тебя ловили. Я это понял, – объяснят он просто.

– Но… костер? Как он… Это тоже ты сделал?!

– Нет, не я. Ветер, наверное. Сходим к реке? Здесь близко. Посмотрим на венки.

– Давай. Только не долго.

Тропинка к реке петляет между соснами, и корни, словно змеи, переплетаются под ногами. Я иду осторожно, прислушиваясь к ночным шорохам – мои глаза, будто у лесной рыси, легко различают каждую тень. Что-что, а зрение у меня ночное получше дневного будет. С рождения дар мне такой Боги дали.

Богдан же, обычно такой уверенный, вдруг спотыкается о скрытый во мху выступ.

Я хватаю его за рукав, но его вес тянет меня вниз, и мы оба падаем – он на спину, а я… прямо на него.

Мох смягчает падение, но от неожиданности мы оба замираем. Его дыхание горячее, чем костер, что мы оставили позади.

Хочу встать поскорее, но он не дает.

– Подожди, – Богдан ловит мою руку, когда я пытаюсь отодвинуться. – Спросить хочу кое-что.

– Не лучшая поза, чтобы разговоры вести, тебе не кажется? – бормочу я, но вся уже сжимаюсь от предвкушении его слов.

Он хмыкает, и вдруг его пальцы касаются моей щеки, скользя по разгоряченной коже.

– Ты вот, Милава, всегда смотришь на всех так, будто видишь сквозь них. Многие думают, что ты высокомерная больно. Я тоже так думал раньше, – его голос становится тише. – Но сегодня… сегодня, когда ты смотрела на меня, я понял. В тебе нет ни капли высокомерия. В тебе столько жизни, что другие просто завидуют.

Я улыбаюсь, приподнимаясь на локтях.

– Что ж, спасибо. Такой комплимент мне ещё никто не делал.

– Это не комплимент, – он щурится, и в его глазах вспыхивают искорки. – Просто сказал, что увидел. Комплимент бы был, если б сказал, что красивая больно.

Я фыркаю, но не могу скрыть насмешки в голосе:

– Уж прям 'больно'?

Он наклоняется ближе, чуть сощурив глаза.

– …Шибко больно.

Мы поднимаемся на ноги, и дальше идем молча, но его пальцы то и дело находят мои, будто проверяя, не убежала ли я от него в темноте. А меня его касания лишь разжигают, заставляя девичье сердце мое биться чаще.

Река Уборть встречает нас тишиной и серебристыми бликами на воде. Песок под ногами холодный, а вдали, словно светляки, проплывают венки – желтые от огней, красные от лент. Где-то за поворотом реки слышны голоса и смех соседних деревень, но наш берег пуст.

– Будешь кидать свой?

Богдан кивает на мой венок, который чудом уцелел после моего падения.

С ухмылкой мотаю головой.

– Рано мне ещё. Не хочу.

Он понимающе кивает, не настаивает. А затем почему-то снимает с запястья узкий кожаный ремешок свой – тот самый, что всегда носил, – и обвязывает его вокруг моей руки, чуть выше кисти.

– На будущее, чтобы ты помнила, – бормочет он, затягивая узел так, чтобы не передавить кожу.

– Помнила что?

– …Что уже есть желающий словить твой венок, когда готова будешь.

А потом он вдруг наклоняется и целует меня – быстро, будто крадет поцелуй, но губы его горят, как тот самый костер, что погас ради нас.

И я понимаю: венки пусть плывут без меня. Мое место – здесь, где пахнет сосной и речной водой. Рядом с ним.

Река блестит под луной, как расплавленное серебро, и я, подняв подол платья, брызгаю водой в сторону Богдана.

– Искупаться бы… Вода такая теплая! – томно тяну я, проводя пальцами по поверхности.

Он хмыкает и, подхватив ладонью горсть воды, швыряет мне в ноги. Брызги летят выше, оставляя на платье темные пятна.

– Уже искупалась, – дразнится он, но в глазах – искорки, которые я вижу даже в темноте.

Я надуваю губы, делая вид, что обижена, а потом с вызовом срываю с себя мокрый передник:

– Раз уж вся одежда промокла – можно и снять. Отвернись!

Богдан закатывает глаза, но послушно поворачивается спиной. Я быстро сбрасываю сорочку – эти дурацкие обереги, что мать заставляла носить, давно раздражали. Теперь хоть его подразню…

Бегу к воде нагая, чувствуя, как песок холодит ступни. Вода ласково обнимает кожу, когда я захожу по пояс и оборачиваюсь.

– Можно смотреть!

Но Богдан стоит, упрямо уставившись в небо, будто там написано что-то важное. Его пальцы сжимаются в кулаки, а шея напряжена, как тетива лука.

– Ты же сказала отвернуться, – сквозь зубы бросает он.

Я хихикаю и, притворившись, вдруг вскрикиваю:

– Ой, что-то тянет меня вниз! Тону!

Ныряю с плеском, исчезая под водой.

Его реакция мгновенна – Богдан срывается с места, в два прыжка оказываясь в реке. Вода вздымается вокруг, когда он, словно медведь, хватает меня на руки и выносит на берег.

– Дурёха! – хрипит он, но тут же прижимает к себе и целует так, что у меня перехватывает дыхание.

Я смеюсь, обнимая его за шею, но вдруг замечаю – его лицо… меняется. Черные жилки, будто корни, расползаются по коже, а губы синеют.

– Богдан? Что с тобой? – лепечу я, но он отшатывается, хватаясь за горло. Его глаза расширяются от ужаса, а изо рта вырывается хрип.

Я кидаюсь к нему, но он отталкивает меня, падая на колени. Песок под ним темнеет от капель, падающих с его подбородка – только теперь я понимаю: это не вода. Это кровь.

– Нет, нет, нет! – кричу я, хватая его за плечи, но его тело вдруг обмякает, падая мне на руки.

Где-то вдали слышен смех и музыка с гулянки, но здесь, на берегу, только тихий хрип да мое бешеное сердцебиение.

– Держись… – шепчу я, но его пальцы уже разжимаются, а глаза смотрят сквозь меня – туда, куда я не могу за ним последовать.

– Милава! Вот ты где!

Голос Велены прорывается сквозь мое оцепенение, и я оборачиваюсь, смахивая слезы ладонью.

Она стоит у кромки леса, бледная, как лунный свет, ее пальцы впиваются в складки платья.

– Отойди от него! – кричит она, и я мгновенно отползаю.

Велена падает на колени рядом с Богданом, выхватывает из кармана мешочек с чем-то черным и липким – пахнет полынью и пеплом. Растирает это по его груди, шепча слова, которые режут слух. Это же забытый язык волхвов… Откуда Велена ведает о нем?

Черные вены на лице Богдана отступают, словно испуганные змеи, а губы розовеют. Он хватает ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

Я наспех натягиваю одежду, дрожащими пальцами завязывая пояс.

– Что с ним? – спрашиваю, но Велена вскидывает на меня глаза, полные ярости.

– Матушка же говорила – не снимать одежду с оберегами! – шипит она. – Мы не такие, как они, Милава. Люди хрупкие, а мы… мы можем ранить их, даже не желая того. Понимаешь?

Хруст веток заставляет нас вздрогнуть. Из-за деревьев вываливается Тихомир, его глаза тотчас округляются, завидев нас.

– Богдану плохо?!… Погоди, да это… Это ты!… ты его испортила?! – кричит он, тыча в меня пальцем. – Из-за тебя костер потух-то! Я сразу понял! Нечистая ты!

Велена хватает меня за руку и тащит в чащу. За спиной уже раздаются голоса – Тихомир бежит к другим, орет, что я бесовка, что вожусь с темными, что одурманила и пожрала силы жизненные Богдана.

Мы мчимся к дому, запираем дверь на засов, но уже скоро слышим топот и крики снаружи. Деревенские хотят выкурить нас из избы, чтобы суд вершить.

– Подожгут же! – шепчу я, прижимаясь к стене.

Велена подходит к закрытым ставням и кричит в щель:

– Попробуйте только поджечь – хуже вам будет!

Я дергаю ее за рукав.

– Ты что?! Этим только подливаешь масла в огонь!

– Надо бежать! – выдыхает сестра. – Чую, добром это не кончится…

– Куда мы отсюда убежим-то?… Может, я всю правду им расскажу лучше? Я же не бесовка какая. Не хотела Богдану вреда причинить… Наоборот же.

– …Ой, не поверят. Точно не поверят.

– А что делать тогда?… Подожгут же нас заживо! В соседней деревне век тому назад так с Агнешкой-травницей, расправились… Любка мне рассказывала, а ей бабка её рассказала, как подожгли ту в бане, пока та мылась. Изверги, а не люди! Чуть что, сразу в огонь!

– Тихо, Милава!… Знаю я, куда побежим. Помнишь, ты всегда спрашивала, куда мама по ночам уходит? Я знаю. Это наш единственный путь спастись сейчас. Пойдем!

Велена хватает меня за руку и тянет в погреб. Там, за мешками с зерном, – узкий лаз, ведущий в лес.

Бежим сквозь чащу, ветки хлещут по лицу. Велена, не оборачиваясь, тянет меня за руку за собой. Ноги подкашиваются от усталости, но мы бежим дальше, продираясь сквозь чащобу.

Откуда она знает, куда мама ходила? Следила за ней, а меня не позвала? Вот лисица!

Лес вокруг нас словно оживает – ветви шевелятся без ветра, а в темноте мелькают чьи-то желтые глаза.

Звери что ли лесные? Или…

Внезапно деревья расступаются, открывая черную гладь лесного озера. Вода неподвижна, как зеркало, затянутое пеленой тумана. От него исходит странное мерцание – не лунный свет, а что-то другое, чарующее и зловещее.

Где-то вдалеке, сквозь чащу, уже слышны крики деревенских и треск ломающихся дверей нашей избы.

Велена резко останавливается на самом краю озера. Ее лицо в тусклом свете кажется почти прозрачным, черные очи горят неестественным блеском.

Она протягивает руку над водой, шепча какие-то слова на языке волхвов, от которых у меня мурашки бегут по спине. Пальцы ее чертят в воздухе сложные узоры, и вода под ними начинает медленно закручиваться воронкой.

– Милава, прыгай скорее! Не бойся! – бросает она, не глядя на меня.

Я отшатываюсь, чувствуя, как сердце вот-вот остановится от страха.

– Ты с ума сошла? В эту черную жижу?!

Она поворачивается, и в ее взгляде читается отчаяние и ярость.

– Я сделаю защитный круг вокруг озера и прыгну следом! У нас нет выбора!

Из леса доносится треск сучьев – погоня приближается. Велена внезапно толкает меня в спину, и я падаю в озеро с криком.

Холод. Темнота. Вода обжигает кожу, как ледяное пламя. Я захлебываюсь, пытаясь выплыть, но над головой – неожиданно твердая преграда.

Лед! Как он мог появиться за секунду?! На дворе же весна!

Паника сжимает горло. Я бью кулаками по ледяному панцирю, чувствуя, как кожа на костяшках рвется, а кровь смешивается с водой. Где-то сверху слышен приглушенный крик Велены, но он быстро затихает.

Наконец, с хрустом ломаю тонкий участок и выныриваю, жадно глотая воздух.

Тишина. Белая пустота. Кругом простирается заснеженный лес, которого не было минуту назад. Ели стоят, закутанные в снежные одеяла, а с неба медленно падают тяжелые хлопья снега.

Где-то вдали раздается протяжный вой – то ли ветра, то ли… чего-то другого.

– Велена?! – мой голос теряется в белом безмолвии. Только эхо отвечает мне, да скрип ветвей под тяжестью снега.

…Где я???

А из-за деревьев уже слышится мерное поскрипывание – будто кто-то осторожно ступает по насту, приближаясь…

Врата в мир, где нет солнца

Два дня я брела по лесным тропам обратно домой, обходя стороной людские деревни, чуя неладное. Сердце ныло, предчувствуя беду, но такой… такой беды я и представить не могла.

Когда из-за вековых сосен открылся вид на родные земли, вместо привычного дыма из печных труб в небо поднимались лишь черные, жирные клубы. Чем ближе я подходила, тем сильнее сжимало грудь от тревоги. Деревня… вся деревня была выжжена дотла. Черные остовы домов, обугленные бревна, пепел, кружащийся в воздухе, словно зловещий снег. Ни звука, ни живой души.

Я побежала, спотыкаясь о тлеющие головешки, к своей избе, что стояла на самой окраине, чуть в стороне от прочих. И чудо, или проклятие, но она одна стояла целая, нетронутая огнем.

Стены, крыша, даже ставни – все было на месте, лишь тонкий слой пепла покрывал крыльцо.

Значит… значит, подожгли ее. Наш дом был под крепким оборонительным заклятьем, что я плела из веток и трав, из крови и шепота. Коли кто с лихим умыслом к нам придет, заклятье обернется против него самого.

Так вот почему вся деревня сгорела… Они пришли за моими девочками, за Милавой и Веленой, а заклятье, что должно было защитить лишь наш порог, развернулось, подпитываемое их ненавистью, словно разъяренный зверь, и пожрало все вокруг.

Но их нет. Дочек моих нет. Нигде. Ни в избе, ни рядом. Только пустота и запах гари. Ужас сковал меня, холоднее, чем зимняя стужа.

Куда они подевались? Живы ли?

Вдруг скрип колес разорвал мертвую тишину.

Из-за обугленных остовов домов выехала черная, словно сама ночь, карета. Тянули ее вороные кони, чьи глаза горели красным в сумраке. На боку кареты вился серебряный узор, похожий на змею, что обвивает корону.

Княгиня Чернограда… Агнесса Кобрина. Ее имя шептали с ужасом даже самые отважные воины Белоярска.

Дверца кареты распахнулась, и на землю спрыгнул огромный белый лис. Его шерсть сияла, как свежевыпавший снег, а глаза горели желтым, словно два уголька. И хвостов у него было два, пушистых, мягко извивающихся.