Несостоявшийся Горби. Книга вторая

© Александр Черенов, 2021

ISBN 978-5-0051-6879-5 (т. 2)

ISBN 978-5-0051-6822-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава тридцатая

– Не ожидал я от тебя такого двурушничества!

Горбачёв и не скрывал раздражения.

– Да ещё – в такой судьбоносный момент! Мы же, кажется, достигли консенсуса?!

Соломенцев удивлённо пожал плечами, а когда ему показалось, что для выражения чувств этого жеста не хватило – ещё и доработал мимикой.

– О каком двурушничестве Вы говорите, Михаил Сергеевич?! И что такое «консенсус»?! Первый раз слышу, чтобы мы с Вами достигали того, что и язык не поворачивается выговорить!

– Консенсус – это согласие! – добавил раздражения Горбачёв: направляясь к Соломенцеву, он «забыл маски» – а теперь они ему и вовсе не требовались.

– Согласие?!

Соломенцев художественно наморщил лоб.

– В чём?!

– В том, чтобы работать вместе!

– А разве это – не так?

– А как прикажешь тогда понимать назначение Шелепина?!

– Ах, это!

Соломенцев с видимым облегчением улыбнулся, и беспечно махнул рукой. И то, и другое было проделано им со стопроцентной достоверностью. Ну, или – близкой к таковой.

– И в чём Вы усматриваете двурушничество? Я всего лишь трудоустроил известного человека, который хочет гарантировать себе персональную пенсию союзного значения. Вы, наверно, в курсе того, что ему уже предложили «готовиться к переходу на заслуженный отдых»?

– В курсе.

Немного успокоившись, Горбачёв отошёл от подозрений – но недалеко. Во всяком случае, не настолько далеко, чтобы «МС-2» отставил заверения. И Соломенцев мудро не отставил их.

– Но, главное: я же его не Генеральным секретарём устроил! И что такого криминального в том, что мужик напоследок захотел почувствовать руку на пульсе жизни? Ну, вот, хочет человек принести обществу хоть какую-то пользу, прежде чем вступить в лигу доминошников-пенсионеров! И ведь он может принести: в нашем деле Шелепин – не новичок. Если Вы помните, он в своё время возглавлял этот Комитет.

– Но почему именно Шелепин?! – не выдержал Горбачёв. – Тебе не кажется странным, что всплыла именно его кандидатура?!

Горбачёв адресовался к Соломенцеву исключительно на «ты», презрев любезность даже в ответном порядке. Ну, вот, такой был у него характер: «к мандатам почтения нету»… если этот «мандат» – ниже рангом. Себя Михаил Сергеевич уже считал «номером два» в партии» – а, значит, «Quod licet Jovi, non licet Bovy». В вольном переводе на русский язык: «Что дозволено Горбачёву – не дозволено всем другим!».

На очередной гневный выпад Соломенцев отреагировал таким же очередным пожатием плечами.

– Не понимаю – о чём Вы?!

– О том, что несколько лет назад Шелепин, как зам Председателя Госкомитета по профтехобразованию, тесно контактировал с Романовым! Есть такая оперативная информация!

– Фу, ты – а я-то думал!

Соломенцев мужественно не воздержался от снисходительного взгляда в Горбачёва.

– Тоже, мне: «оперативная информация»! Не знаю, кто Ваши информаторы, Михаил Сергеевич – но только ребята или явно перестарались, или под полученный аванс «сплавили» Вам «прошлогодний снег»! «Дела давно минувших дней, преданье старины глубокой»! Это – во-первых.

А, во-вторых, Романов с Шелепиным контактировали, если Вы помните, исключительно по вопросу реформы профтехобразования. Романов затеял её тогда для Ленинграда и области – и хотел распространить на весь Союз. По этому поводу к нему и заслали Шелепина. Я подчёркиваю: именно «заслали» – а не он напросился! Да и толку-то: почин не был поддержан! Уж, не знаю, отчего – но только не был! Так, что, у Вас нет даже формальных оснований подозревать Шелепина в связях с «врагом народа» Романовым!

– У нас! – мрачно уточнил Горбачёв, многозначительно сверля глазами Соломенцева. – А что касается «врага народа», то ты не так, уж, далёк от истины!

Некоторое время Горбачёв нервно ощупывал сухой ладонью гладко выбритое лицо. В продолжение того же самого времени Соломенцев выказывал ему товарищеское уважение и даже почтительность, но только не раболепие. Судя по его взгляду, Михаил Сергеевич тысяча девятьсот тринадцатого года не только не робел Михаила Сергеевича тысяча девятьсот тридцать первого года «издания», но даже не ожидал от него инструкций!

Михаилу Сергеевичу более позднего года «издания» это, разумеется, понравиться не могло, но пока он сделал всего лишь «зарубку на память». Эта «зарубка» делалась себе – в отличие от «зарубки на сердце», которая уже гарантировалась его визави вместе с отставкой. Михаил Сергеевич-1931 свято исповедовал принцип: «никто не забыт – и ничто не забыто!». В том смысле, что «какой мерой вы мерите – такой и вам отмерят!».

– Хорошо, Михаил Сергеевич! – «приговорил» Горбачёв ладонью по столу. – Будем считать инцидент исчерпанным. Но впредь прошу: никакой самодеятельности! Все стратегические вопросы прошу согласовывать со…

Горбачёв наткнулся на ироничный взгляд Соломенцева – и неожиданно стушевался.

– С Юрием Владимировичем… и его соратниками.

Уточнение также оказалось вынужденным: упоминание о необходимости консультаций и даже получения санкции у Андропова «образца января восемьдесят четвёртого» могло вызвать, в лучшем случае, недоумение.

– А с чем ты его посылаешь?

Этот вопрос Горбачёв задавал не столько из интереса, сколько из желания уйти от предыдущей неуклюжести, а заодно и «выйти из-под обстрела»… глаз Соломенцева.

Михаил Сергеевич-1913 почти снисходительно улыбнулся.

– Работа – по профилю, Михаил Сергеевич. Обычная рутина: командировка на места для рассмотрения жалоб исключённых из партии. Хотите верьте, хотите нет: тонем в жалобах! Народу катастрофически не хватает! Особенно – народу принципиального и квалифицированного! А тут человек вовремя подвернулся под руку! И как раз – «нужного формата»!

– «Подвернулся»?!

Горбачёв художественно сочетал в одной мимике иронию с недоверием.

– Сам «подвернулся» – или «подвернули»?!

– Истинный крест! – ограничился словами – без подключения рук – Председатель КПК. – Да это легко проверить: за день или два до его обращения ко мне его вызывали в Управление делами и в «кадры»: оформлять пенсию.

– Да?!

Горбачёв всё ещё не спешил «убывать недоверием».

– Ну, я же говорю! – в очередной раз «побожился» без Бога Соломенцев.

«М.С.-31» забарабанил пальцами по столу – и «вышел на приговор».

– Ладно, поверим на слово… Шелепину!

Смех двух членов Политбюро прозвучал в унисон. Но при этом Горбачёв явно резервировал за собой местечко «смеющегося в последнюю очередь»…

…Александр Николаевич трудился, не покладая рук: объём работы превысил все мыслимые пределы. Партия – в лице её отдельных руководителей на местах – мужественно и даже героически очищалась… от критиков «отдельных недостатков». А всё – потому, что в роли «отдельных недостатков», как правило, выступали… первые лица обкомов и крайкомов. Реже – первые лица городского уровня.

В известной песне времён гражданской войны пелось: «Были сборы недолги, от Урала до Волги мы коней собирали в поход!». Александр Николаевич частично соответствовал «установке»: отрабатывал и Урал, и Волгу в формате «блицкрига». На Урале основное его внимание было приковано – именно «было приковано», потому что «не само»! – к Свердловскому обкому. И не потому что – крупнейшая парторганизация одного из крупнейших индустриальных центров страны. Крупнейших – и тех, и других – хватало и без Свердловска. Дело было в другом, или, как сказало бы Остап Бендер: «всё дело в том – какой отец». Свердловск привлекал весьма непривлекательной – и даже отталкивающей личностью своего Первого: Бориса Николаевича Ельцина.

До сего времени Шелепин «не удостоился чести» быть лично знакомым с этим человеком: много чести… для этого человека! Таких «ельциных» в бытность Шелепина «наверху» копошилась «в нижних слоях атмосферы» тьма-тьмущая – всех и не упомнишь. Первый раз фамилия Ельцина мелькнула перед глазами Александра Николаевича, когда он знакомился с поздравлениями Леониду Ильичу в связи с семидесятилетием «выдающегося борца за мир». Панегирик был среднего уровня холуяжа – несравнимый, конечно, с восточной цветистостью Рашидова, Шеварднадзе и Алиева – но исполненный на вполне достойном недостойном уровне.

Знакомство с достоинствами свердловского Первого оказалось кратким – по причине отсутствия достоинств. К таковым – но только специфического характера – можно было отнести лишь то поздравление Леониду Ильичу, которое Ельцин нагло подписал не «именем» обкома, а своим, снос дома Ипатова памяти убиенных великомучеников Романовых, да «успешную талонизацию» населения области. За годы правления Бориса Николаевича – а пошёл уже «осьмой», а то и девятый годок – Борис Николаевич «успешно решил продовольственную программу» в отдельно взятом регионе. То есть, «по линии продуктов питания» в области наступил коммунизм: всем – одинаковой мерой в очередях, одинаковых для всех… кроме самого Бориса Николаевича и «группы товарищей».

Обнадёживал Ельцин и тяжёлой поступью… по головам и душам. Партию вынуждены были оставить лица, имевшие смелость – в редакции Ельцина «наглость» – выступить против своеобразного понимания Борисом Николаевичем коммунизма. Таковых набиралось на несколько дней приёма – и то, если каждому уделять не больше десяти-пятнадцати минут. Поэтому Александр Николаевич «охватил личным участием» наиболее ярких представителей «племени изгнанных» – а в память об остальных захватил в дорогу обширное досье.

Разумеется, не обошлось и без встречи с Первым. С первых же минут разговора Борис Николаевич начал оправдывать характеристики «решительного человека»: мужлана и хама. В доказательство своей решительности он решительно отказался робеть московского гостя. И всё – лишь потому, что гость занимал, в его представлении, не самый заметный пост. На дополнительное хамство работал и факт «имевшей место политической смерти» товарища из Москвы. Это дало Ельцину лишнее основание помитинговать перед Шелепиным на тему многочисленных политических грехов и огрехов Советской власти и руководства КПСС. Критика особенно впечатляла на фоне «грандиозных достижений» области в борьбе за светлое будущее… посредством борьбы со светлым настоящим. Видимо, по этой причине «света» хватало только на будущее.

Краткое личное знакомство с Ельциным и значительно более продолжительное знакомство с его знакомыми и многочисленными документами, позволили Александру Николаевичу «приговорить» свердловского Первого «на всю катушку» «за отсутствием смягчающих обстоятельств». Чуть более благоприятное впечатление произвели на него кандидаты на место предполагаемого выдвиженца: Андрианов Владимир Владимирович, и Бобыкин Леонид Фёдорович. Но от рекомендаций Шелепин предпочёл воздержаться: «три дня знакомы!» – как сказал бы один из совместных героев писателя Зощенко и режиссёра Гайдая.

И всё же, ценную информацию выудить удалось. И – как раз, в формате «навозну кучу разгребая, петух жемчужину нашёл». Проще говоря: Александру Николаевичу удалось выяснить реквизиты человека, «проталкивающего» Ельцина в Москву. Этим человеком оказался вчерашний Первый Томска, а сегодняшний секретарь ЦК Лигачёв, Егор Кузьмич. Именно он упорно сватал Ельцина в Секретариат. «По оперативным данным», которыми Шелепин столь же оперативно обзавёлся на месте, в Ельцине Лигачёва мог привлечь единственный потенциал: разрушителя.

Откровением «разоблачение покровителя» не стало – но в таком деле, как сказал бы гоголевский Осип, «и верёвочка пригодится». Ибо «рыбак рыбака видит издалека»: один потенциальный разрушитель – Горбачёв – теперь уже не имел права не увидеть другого потенциального разрушителя – Ельцина!

Благодаря «личному делу» Бориса Николаевича, Шелепин перемахивал Урал, будучи уже специалистом не столько в вопросах политической реабилитации, сколько в вопросах агентурной разведки. Именно поэтому ему уже не требовалось «проводить рекогносцировку на месте»: вникал сразу. Да и слухом полнилась земля: слава «отца-благодетеля» – или кандидата в таковые – бежала впереди Александра Николаевича. Товарищи бывшие члены партии отнеслись к появлению некогда всесильного члена Политбюро, как ко Второму пришествию Господа нашего, Иисуса Христа. И товарищи знали: «плакаться в жилетку» Шелепину можно только с документами на руках!

Именно поэтому Александр Николаевич не имел недостатка не только в слухах, но и в достоверных фактах, в большинстве своём подтверждаемых документально. Это позволяло значительно ускорить решение главного вопроса: «кто есть ху». Да и Первые встречали его уже не так «мужественно», как Ельцин: «народ свердловский» просветил. В основном – на тему: «дозволь дураку Богу молиться» и «блаженны нищие духом». В смысле: «какой с дурака спрос?!»

По этой причине большая часть «охваченных Первых» «чистосердечно признавала» отдельные упущения… подчинённых работников, призванных блюсти Устав при решении вопроса партийности. Некоторые даже личным участием «искупали вину»… всё тех же подчинённых работников. Список реабилитированных пополнялся, в основном, лицами, «осужденными за мелкие и менее тяжкие правонарушения». Александру Николаевичу оставалось лишь благодарить отдельных первых за такую «наводку».

Особенную благодарность – глубоко в душе, конечно – он выказывал Бакатину Вадиму Викторовичу, Первому секретарю Кемеровского обкома. Результатами своей деятельности «по выпрямлению линии уклоняющихся в сторону коммунизма», товарищ Бакатин производил впечатление «духовного близнеца» тоже «пока ещё товарища» Ельцина. И поэтому «кондуит» Александра Николаевича на законных основаниях пополнился ещё одной фамилией, перспективной в силу именно своей… обязательной бесперспективности.

Шелепин проехал и пролетел – Председатель КПК санкционировал «воздушные налёты» – от Волги до Тихого океана. Налётом часов и километражем он даже превзошёл «самих» Леонида Брежнева образца семьдесят восьмого года, когда тот «путешествовал» по Сибири и Дальнему Востоку. Но, если единственным толком от той поездки оказалась изданная вскоре брошюра Политиздата, то Александр Николаевич мог с чистой совестью добавить к часам и километрам досье на людей с нечистой совестью, даром что они назывались «умом, совестью и честью нашей эпохи».

Александр Николаевич отработал – не побывал, а именно отработал! – Волгоградский, Оренбургский, Пермский, Томский, Омский, Новосибирский, Курганский, Иркутский, Якутский, Амурский обкомы и Хабаровский крайком. Народ в целом был ещё «за Советскую власть плюс электрификация всей страны». Некоторые товарищи производили исключительно приятное впечатление уже тем, что… производили исключительно неприятное впечатление на товарища Горбачёва и его товарищей. «Комплексным» впечатление было в силу верности этих отдельных товарищей «догмам» – в редакции Шелепина «социализму и марксизму-ленинизму».

Особо Александр Николаевич отметил товарищей Зоркальцева Виктора Ильича из Томска и Калашникова Владимира Ильича из Волгограда. Отметил он их для того, чтобы не забыли отметить другие – и надлежащим образом. В первую очередь не забыть их надлежало Григорию Васильевичу Романову – как «заказчику-плательщику работ». Товарищи не должны были засидеться на месте… и «на местах».

За поиском кандидатур на выдвижение Александр Николаевич не забывал и о второй поставленной перед ним задаче. Поэтому досье лиц, не подлежащих реабилитации (восстановлению в партии) «ни под каким соусом», заметно пополнилось. ЦК и прочим центральным структурам партии масштабное «обновленчество» больше не грозило. Во всяком случае, Шелепин сделал всё для того, чтобы угроза оказалась даже не теоретической: гипотетической. «Родне Горбачёва по духу» отныне надлежало «дышать» (источать, смердеть, портить воздух) исключительно на просторах… дальней Сибири и ещё более Дальнего Востока. Да и там – не во главе войска, а в обозе или «подворотнях» даже не политического толка, с реноме «вечно обиженных», «никем и нигде не принимаемых».

Всё было подготовлено и к выполнению третьей задачи: восстановлению в рядах партии тех людей, которые не побоялись выступить «против течения в лице не наших Первых». Естественно, речь шла не обо всех «непобоявшихся»: лишь о тех, кто не побоялся с идейно верных позиций. На манер Петра, который «… и вдаль глядел», Романов и Полковник уже думали о том, кто придёт на смену нынешним Первым.

Александру Николаевичу не удалось ограничить формат встреч исключительно обкомами и крайкомами: подключились и военные. Больше того: инициатива встреч исходила от них. Но в связи с этим Шелепин не испытывал дискомфорта: впервые за много лет высокопоставленные генералы сами напрашивались на рандеву – и даже выстраивались в очередь. А ведь тогда, в шестьдесят седьмом и позже – как он домогался внимания и сочувствия! И ведь никто не уделил и не посочувствовал! И вот он как бы брал реванш. Только сейчас он работал «на дядю» – и поэтому удовольствие основательно сдабривалось горечью.

Но работа есть работа – и Александр Николаевич начальственно заслушал командующих войсками Сибирского и Забайкальского военных округов, а также «вовремя подвернувшегося под руку» Главного инспектора Министерства обороны. Результаты встреч обнадёживали: «слепоглухонемых» «промеж» генералов не обнаружилось. И, главное: товарищи «понимали грядущих обновленцев насквозь», посему давно уже и определились с симпатиями и антипатиями. Это позволяло Александру Николаевичу «оприходовать» ещё один перспективный момент.

Теперь можно было отправляться домой – и не только с чувством выполненного долга, но и с самим выполненным долгом. От этих мыслей Шелепин уже «не оглядывался назад»: «Рубикон перейдён»…

Глава тридцать первая

– Ого!

Замерив толщину «кондуита», Полковник уважительно блеснул глазами в адрес «изготовителя». Ознакомление с первыми же страницами позволило ему расширить формат удивления до соответствующей мины на лице.

– Отличная работа, Александр Николаевич! Вы успели не только «собрать путевые заметки», но даже «подготовить их к публикации»! Нам остаётся лишь заслушать Ваш отчёт, и отработать в режиме «никто не забыт – и ничто не забыто»!..

В этом же режиме – но несколько в ином смысле – отработал и Михаил Сергеевич Горбачёв. «Нет ничего тайного, что не стало бы явным» – и Горбачёва оперативно просветили насчёт характера «чисто служебной командировки» Шелепина. Как человек, пусть и не битый жизнью, но «потёршийся» в ней, проскальзывая «наверх» и «в задний проход» начальства, Михаил Сергеевич быстро сориентировался в обстановке.

Правда, быстрота его ориентации была избирательной и неполной: он лишь частично постиг смысл коварства «товарищей по партии». Работая в наступлении, Михаил Сергеевич и мыслил соответствующими категориями. Поэтому он мог понять – и понял – лишь то, что «находящийся в обороне противник отсекает пехоту от танков». В переводе «на язык КПСС» это значило, что Романов копает под него… через Ельцина и прочих.

Ввиду грандиозности помыслов, которые мешали глядеть под ноги, Михаил Сергеевич «замахивался слишком широко» для того, чтобы понять «всю сермяжную правду жизни». Ему и в голову не приходило, что «противник» не намерен пока открыто увязывать имя Горбачёва с проделками «товарищей на местах». В своих представлениях о замыслах «вероятного противника», Михаил Сергеевич исходил из того, что «враг» сразу же, «не размениваясь на мелочи», нанесёт по нему массированный удар. Поэтому он решил компенсировать возможные потери на местах выдвижением равноценных «товарищей товарища Горбачёва» в центре, пусть и не на первые роли.

Ну, а «товарищей на местах», по давно заведённой «партийной традиции», Михаил Сергеевич «отправил в свободное плавание»: «выплывут» – хорошо, «не выплывут» – тоже неплохо. Неплохо, как потому, что сильнейший выживает не только в мире животных, так и потому, что «концы – в воду». В политике «оставить след» и «наследить» – далеко не одно и то же!

Но, хоть Горбачёв и действовал быстро – а «враги», они же товарищи по партии, действовали быстрее. Неприятности для Михаила Сергеевича начались уже через три дня после возвращения Шелепина в Москву. Именно на этот день было назначено, казалось бы, всего лишь очередное заседание Политбюро. Хотя в связи с болезнью Генсека заседания давно уже перестали быть очередными, тем более – плановыми. Да и не только «в связи с болезнью»: для того, чтобы почувствовать другую, более важную причину, Михаилу Сергеевичу не требовалось и классической «печёнки». Хотя бы – потому, что «товарищи по партии» и не таили «симпатий» в адрес «сельхозсекретаря» и его поползновений.

Но Горбачёв не намерен был отступать. И не потому, что «смелого пуля боится, смелого штык не берёт». Отступить значило уступить. И уступить не что иное, как вожделенное место. Именно поэтому, едва войдя в комнату заседаний Политбюро, Михаил Сергеевич решительно отказался от внешних приличий. Не дожидаясь, пока рассядутся соратники и коллеги, он попытался занять место во главе стола. Попытка оказалась формата «no pasaran!»: Горбачёв встретился с решительной оппозицией в лице Тихонова, Гришина и Романова. Даже Соломенцев, казалось бы, обязанный проявить верность, «решительно» отмолчался. Все остальные «товарищи по партии» – как соратники: свои, так и коллеги: чужие – тоже отмолчались, хоть и не столь «решительно». Исключение составил один лишь Громыко. Но и его «исключение» было формата «исключения» Микояна образца двадцать шестого июня пятьдесят третьего года, когда арестовывали Берию: Андрея Андреевича, если и выслушали, то лишь для того, что «взять на карандаш». Министру иностранных дел полагается соображать быстро – и он сообразил: сказал, что решительно не настаивает на своём согласии с «поползновениями» Горбачёва – и даже готов отозвать это согласие.

Всё это дало возможность «премьеру» Тихонову, как самому «ярому стороннику внутрипартийной демократии», решительно заявить свою позицию в духе «no pasaran!» – но уже в персональный адрес Михаила Сергеевича: «Горбачёв не пройдёт!». Даже не соревнуясь с Демокритом в красноречии, Николай Александрович прозвучал убедительно и страстно.

– Председательствовать на заседаниях Политбюро может только Генеральный секретарь ЦК. В его отсутствие эту обязанность… я подчёркиваю: обязанность, а не право! – может исполнять любой из членов Политбюро. Любой – а не так называемый «второй секретарь»: Уставом партии такая должность не предусмотрена. Как и «право наследования» должности. И, уж, тем более, не может считаться «преемником» какой-нибудь фаворит Генсека!

«Камешек» оказался настолько «в огород», что Горбачёв покраснел, затем побагровел – и взглядом обещал Тихонову «всё, согласно перечню». «Всё самое хорошее», разумеется. Но Николая Александровича это обстоятельство не смутило – и он решительно продолжил «теснить противника».

– Если, уж, на то пошло, то я предлагаю на период временной нетрудоспособности Генерального секретаря установить ротацию председательствующего на заседаниях Политбюро. Будем председательствовать по очереди – и не для того, что «никому обидно не было», а для партийной демократии!

– Верно! – тут же присоседился своим голосом Гришин, и явно за поддержкой обернулся к Романову. Григорий Васильевич не стал «отсиживаться в окопах».

– Я считаю, что это – разумное предложение. Никому из нас не надо «лезть в чужие сани» – да ещё явочным порядком!

После столь дружного афронта Михаилу Сергеевичу не оставалось ничего другого, как «очистить место», ещё и не «замусоренное» его седалищем. Он отошёл от кресла, не забыв по дороге сверкнуть многообещающим взглядом и в Романова. Тот «почему-то не упал, как подкошенный» – и «беспардонно» продолжил развивать тезис.

– Больше того: я считаю, что внутрипартийную демократию мы должны свято исповедовать даже в вопросах технического характера.

– ??? – дружно попросили уточнить товарищи.

– Кому и где сидеть! Довольно уже нам «принципа боярской Думы» с её дележом на «худородных» и «высокородных»! Ведь посмотрите, что творится у нас: та же «боярская Дума»! Та же самая: по левую руку от Генерального секретаря – «чистые», по правую – «нечистые»!

«Публика в зале» открыла рты от изумления: Романов посягал на самое святое, что было у Политбюро. А именно: на негласную – но от того не менее «железную» – иерархию напоказ: кому и где сидеть и стоять! Первым вернул себе голос Тихонов.

– Что ты предлагаешь, Григорий Васильевич?

Лицо Горбачёва «посерело от удовольствия»: Тихонов, прежде не замеченный в проявлении дружеских чувств в адрес Романова, удостоил того «личного тыка» и обращения по имени-отчеству! Это было не просто знаменательно: это было знамение!