Такая простая и такая сложная жизнь

В городе располагался немецкий гарнизон из состава трех пехотных и одной кавалерийской дивизий во главе с генералом Менгельбиром. Немцы – не благотворители. Они пришли за товаром: хлебом, углем, металлом. Боясь эпидемий и смуты, они быстро навели порядок на улицах Харькова, заставив дворников убрать мусор и прибрать дворы. Но политика их на оккупированной территории Украины заключалась не только в наведении порядка в городах и деревнях. В сельской местности быстро возродились поместья богатых землевладельцев и батрачество. Крестьяне, которых силой заставляли работать на помещиков, бунтовали. Несмотря на немецкую оккупацию и введение на несколько дней комендантского часа, жизнь в Харькове не прекращалась. На улицах наблюдалось обилие фланирующих офицеров всех родов войск и званий. Кафе и рестораны были заполнены ими. Всего в городе по учетам немцев находилось около 15 тысяч царских офицеров. Летом 1918 года они организовали панихиду по убиенному царю Николаю II. Она состоялась на Соборной площади в центре города.

Газета «Русская жизнь» писала:

«28 июля к Кафедральному собору стеклись громадные толпы народа, пришедшие отдать последний долг памяти убиенного царя. Присутствовало много русской интеллигенции: видные представители кадетской партии, много монархистов, но большинство беспартийных: профессора, адвокаты, врачи, судейские, некоторые гласные, земцы. Особенно поражало количество женщин. Это и понятно, так как женщина острее переживает страдания не только свои, но и других. А сейчас, когда страждет вся Русь, русская женщина пришла помолиться о несчастной нашей отчизне и за душу отошедшего царя. Когда рыдающие звуки молитв летели к голубому небу, казалось, что Бог услышит общую скорбь и не даст погибнуть земле родной. И верилось, что мученическая смерть царя разбудит всех уснувших, малодушных, вызовет на великие жертвы, ослепленные и обманутые увидят правду. Всем было ясно, что панихида по императоре – это панихида и по родине».

А у крестьян: «Летний день год кормит». Работали. Не забывали на ярком знойном солнце сушить яблоки (они здесь раньше созревают, до Яблочного спаса). Власть в Харькове опять менялась. Петлюра. Новый гетман? В 10-х числах ноября 1918 года немецкие войска начали покидать Харьков. Разрозненные, разбросанные по всей Украине, гетманские силы, оставшись без немецкой поддержки, были застигнуты врасплох. Одни соединения просто разбегались, другие, понимая безнадёжность сопротивления, признавали власть Директории. Люди грамотные объясняли, что Директория – красивое слово на французский манер, а Петлюра возглавил этот новый революционный орган власти. На излете 1918 года многие надеялись: придет Петлюра – наведет порядок. Прекратятся грабежи, уйдет голод. Жители Украины не вдумывались в тонкости идеологии и почти не имели представления о том, что творится в России или в Германии. Их мало интересовали вопросы «самостийности». Петлюра на какое-то время стал для них символом силы и порядка. Он возглавил украинский Союз земств и пытался опереться на крестьянство, недовольное возвращением прежних «барских» порядков в гетманские времена. На многострадальный Тростянец зловещим пыльным ураганом налетали снова и снова слухи об атамане, диктаторе Петлюре. Петлюровская армия разрослась и превратилась в грозную силу. Перед 30 тысячами солдат на некоторое время бессильными оказались и белые, и красные отряды. Армия гайдамаков увеличивалась. Кровь проливалась и в Киеве, и в десятках еврейских местечек, в которых куражились петлюровские отряды. Для вояк Петлюры это был самый простой способ обогащения, и не считаться с этим их командир не мог.

А Миклашевичи как могли – что-то выращивали, по возможности торговали-приторговывали, меняли. Меняли продукты не только на «царские» или «керенки», но иногда удавалось выменять и серебряную, или даже золотую монету.

Зимой беженцы Тростянца организовались, можно сказать, в прядильную артель. Летом не все овцы были съедены, но осенью – подстрижены все. Трудолюбие крестьян из-под Польши не имело себе равных. Они и мыли, и чистили шерсть, пряли сутками, лишь бы прялка выдерживала. Их мужчины в окрестностях скупали шерсть, не чурались помогать во всём своим женщинам. А девушки искусно вязали крючком. О носках, рукавицах и платках, говорить нечего; вязали тёплые юбки, кофты, жилеты. В противоположность им, местные девчата в Филиппов пост много вышивали. Однако, вышиванки годились на лето, также как и красивые вышитые поневы. Об отоплении в домах Харькова заботится было сложно. Дрова, уголь – нынче попробуй привези, а рукавички – вот они – на рынке продаются.

Уже больше года до обитателей Ахтырского уезда, как раскаты грома, доносилось имя батьки Махно, возглавлявшего «Чёрную гвардию». Базировалась армия в местечке с историческим названием Гуляйполе, что южнее харьковского Изюма в Екатеринославской губернии. В 1918 году в родном городе Махно ушел на нелегальное положение и очень быстро собрал банду, состоявшую как из идейных анархистов, так и из простых уголовников, желающих пограбить буржуев.

Немного истории

В январе 1919 года рабочие Харькова восстали против Директории. В итоге власть перешла к Временному рабоче-крестьянскому правительству Украины, которое и переехало в город. Харьков стал столицей Украинской социалистической республики.

И опять пришла весна в этот красивейший край с плодородными землями и крутыми оврагами. Пришло время сеять, сажать. По всей Новороссии пронесся слух, что донское казачество поднимается против большевиков, это вызвало серьезное беспокойство крестьянского населения вокруг Гуляйполя. Крестьяне, уже распахавшие отобранные у помещиков земли, больше всего боялись того, что белые придут и вернут их прежним владельцам. Но уже в начале 1919 года Махно поссорился с красными, выступив против политики продразвёрстки, которую назвал грабежом беднейшего крестьянства. Несмотря на свою крайнюю жестокость по отношению к богачам, Махно последовательно защищал сельскую бедноту, отчего его популярность только росла. Но война не была закончена. В июне 1919 года начались бои с войсками Деникина. В июле Харьковскую губернию оккупировала армия генерала Май-Маевского. Он отменил национализацию, заставил крестьян отдавать часть урожая помещикам и запретил украинские школы.

При белых резко снизилась цена на хлеб: со 120-140 руб./фунт до 7 руб/фунт (в начале сентября), что вызвало симпатию беднейших слоев населения к новой власти. С другой стороны, отмена советских денег вызвала определённое напряжение. Но Миклашевичи были не лыком шиты, они меняли деревенские продукты и оптом, и в розницу на вещи. Появились у них яловые и хромовые сапоги, серебряные и позолоченные ложечки из дворянских сервизов, золотое кольцо. Страшно было, могли ограбить или, чего хуже прибить. Но Бог миловал. Грабили, отбирали продукты, лошадей и белые, и красные, и «махновцы», и просто бандиты. В августе 1919 года крестьяне бурно пересказывали друг другу рассказ сбежавшего бандита о том, что многие атаманы и бандиты передрались и «попереубивали» друг друга где-то в округе Елизаветграда, но «Махно победил, и для борьбы с красными и белыми объявил о создании Революционно-повстанческой армии Украины имени батьки Махно».

Не было в этой части земли более места, где бы так часто и бестолково сменялась власть. Мой двор – моё государство, и только я сам в нём хозяин. Но при этом я не против покомандовать в чужом дворе. За столетия эти принципы крепко засели в головах и душах многих местных жителей. Присказка: «Дружба-дружбой, а табачок врозь» очень скоро перешла в анархистские лозунги: «Мир народам, война властям! Любая власть ведёт к диктату. Выше, выше черный флаг – государство главный враг!» От того было и множество желающих немедленно оторваться от строгости и порядка бывшей империи. По-своему понимаемая свобода и воля без оглядки на интересы соседа всегда приводила местных атаманов и их сторонников к смуте и войне, а позже к краху и разорению всей страны. Это те, немногие, кто хотел собственной власти, свободы и «незалежности». А что ж простой крестьянин? Простой люд разделился, и большинству из них, как и всегда, была «моя хата с краю».

Под самое Рождество произошли события, в совпадение которых поверить невозможно. Не иначе как сама Судьба привела в Тростянец сына Константина. Были поражены все беженцы-земляки. Сразу всей общиной решили его спрятать: «Не дай Бог, такого красавца, кавалериста заберут опять воевать ни одни, так другие».

Немного истории

Срочная эвакуация из занимаемых врагом территорий была делом невозможно трудным. И как бы хорошо всё ни было организовано, не обходилось без проблем. После расселения беженцев во внутренних губерниях России первым делом они начали поиски своих потерянных родственников. К концу 1915года приступило к работе и Центральное Справочное бюро (ЦСБ), учреждённое Земским и Городским Союзами для помощи беженцам в поиске своих близких. Бюро был издан «Список адресов беженцев» в 3-х частях, включивший около 30 000 адресов. Отдельное ведомство занималось поиском пропавших детей.

Рассказ Константина о своих злоключениях был не менее удивительным, чем его неожиданное появление. Он поведал землякам, как бежал из Германского плена в Польшу. Помогал польским крестьянам в уборке урожая за кусок хлеба и ночлег. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Константин пересёк границу бывшей Гродненской губернии, но помнилось ему всё ясно и подробно.

Когда шёл, уже знал – в Кобрине поляки. Горький опыт подсказывал: нужно соблюдать осторожность. Но и ночью лазить по чужим огородам было опасно. Пока вдоль Муховца пробирался незаметно с обратной стороны к дому, в котором вырос – дому Миклашевичей, солнце повернуло к закату. Весь участок покрыт высоким высохшим бурьяном. Оставляя за собой след примятой травы, подошёл к дому. Ставни заколочены, на двери замок огромный ржавый. Что делать? Куда идти? А идти больше не к кому, как к единственному родному человеку – к брату, к Черкасевичу, а по-уличному – к Черкасý. Как он жив, что у него? Не хотелось подвести брата своим неожиданным появлением. Опасаясь встретить знакомого, Костя решил не испытывать судьбу, бродя по улицам ещё засветло, а дождаться темноты, временно спрятавшись за хлевом в кустах.

Тогда, отлёживаясь после тяжёлых испытаний и тревог, в полудрёме он начал вспоминать всю свою жизнь, начиная с раненого детства. Детство вспоминается всегда с особой теплотой и радостью, хотя, справедливости ради, не у всех так. Помнил Костя розовые щёки матери в летний день и её тёплую уютную спину, на которой он засыпал, когда шли с покоса. Смутно вспоминалось лицо отца с глубокими синими глазами, бритой головой и длинными чёрными усами. Однажды его огромные сильные руки подхватили и подбросили Костю так высоко, что он увидел и соседский двор, и реку, и луг за рекой. Видать отец был высоким. Жила вся родня Черкасевичей недалеко друг от друга, были среди них деды Иван и Трофим, дядька Осип. Лучше всех Костя помнил брата, который иногда играл с ним, хотя был старше аж на двенадцать лет, родился в 1873 году. А Костю крестили в 1885 году в том же Соборе, в котором венчались отец и мать – в новом Александро-Невском, построенном в 1866 году. Тогда, в 1871 году, юной невесте было всего 17, а жениху Трофиму – 25 лет. Они себя считали мещанами, а не бедными пришлыми батраками. Потому ли или нет, жили они на улице Мещанской. Вот на эту улицу и стал пробираться Константин. Был внимателен в темноте, но перед глазами всё ещё вырастали картины уже далёкой прошлой жизни. Кажется, что там было хорошо и тепло, беззаботно и счастливо. В 1891 году отцовский дом Черкасевичей пополнился молодой семьёй: в свои 18 лет женился старший брат. К жене его, смешно вспомнить, сразу приклеилось прозвище – Черкасыха, хотя ей было всего 17 лет. Костя зимой ходил в школу, было интересно. Пока не пришла беда. 1892 год. Косте – 8, отцу было всего 46 (совсем не старый), когда его не стало. Хозяином в доме стал брат. В 1892 году в его молодой семье родилась дочь – Люба, Любочка, Любовь. А ещё через год, в 1893 году, появился на свет божий сын Николай, Колька. Молодая, 39 лет, мать стала бабушкой второй раз, но и она ещё нравилась мужчинам. Нашёлся в Кобрине работящий, не бедный добрый человек – Устин Миклашевич. Предложил молодой вдове стать хозяйкой в его доме, а Костя стал для него сыном. С тех пор за Костей закрепилось отчество Устинович. Когда Костя в свои 15 лет уже вытянулся, а матери было за сорок, дом детским плачем взбодрила новорождённая сестра Вера. Когда Верочка уверенно бегала по хате и двору, мать «принесла» в дом ещё одну сестру Анну, а ещё через три года, 1908 году, родилась Ефросинья. В семье старшего брата рос сынок его – Колька Черкасевич – сообразительный малый с отменной памятью. В 1899 году он приступил к обучению в приходской школе, через два года с отличием окончил школу и в том же 1901 году в свои восемь лет поступил в Гомельское духовное училище. Устин любил всех детей, но сын у него, пусть и пасынок, которого он практически вырастил и воспитал, был один – Константин.

Крадучись, рысьей походкой, натренированной за годы плена и побега, Константин подошёл к с детства знакомой хате. Ставни закрывали окна, и, на его счастье, темноту по ту сторону ставен разбавлял слабый свет. Костя стукнул в ставни, свет погас. В вырезанном ромбе ставни можно было различить пятно с глазом. После короткого: «Кто?» и такого же короткого: «Костя», послышались удаляющиеся шаги, глухо стукнула щеколда, и дверь приоткрылась. Константин бесшумно растворился в темноте сеней. Братья смотрели и не узнавали друг друга. Старые измождённые лица, потухшие глаза. Родство выдавала несломленная трагедиями жизни стать. С непроходящей болью и страхом в глазах Черкасыха принесла воды для умывания, громко было бы сказать «собрала на стол»: несколько печёных картошек, кусок хлеба и, О! чудо! кусочек сала. Костя не ел несколько суток, попросил воды. Рассказал, что бежал из немецкого плена после убийства управляющего. Брат сдавленным голосом рассказывал о сыне Кольке, Николае, надежде и гордости семьи. В 1906 году Николай закончил Гомельское духовное училище, а в 1912 году – Могилёвскую духовную семинарию, где фамилия его стала писаться как Черкасов. С тех пор о нём ничего не известно. Пропал сын… Все горести от войн, революций принимались с относительным равнодушием. Брат рассказал, как летом 1915 года настойчиво эвакуировали жителей Кобрина. Но он, жена и Люба бежать отказались, понадеялись на волю Божью, «чему быть, того не миновать». Немцы хотели поживиться, да к их приходу Кобрин опустел от крестьянского люда, осталось много евреев, а мы единственного поросёнка прятали в поросле, кормили всем, лишь бы он не визжал. От брата Костя узнал, что мать с мужем своим Устином и дочерями бежали, и бежали не в центральную или северную Россию, а точно на восток, может добрались до Гомеля. А в Кобрине до конца 1918 года стояли немцы. Теперь же власть в городе польская и, похоже, надолго.

Немного истории

В ноябре 1918 года Польша объявила о независимости, и Юзеф Пилсудский стал во главе государства. Тут же встал вопрос о границах. Дело в том, что Польша со времён Средневековья не находилась только в национальных пределах. Под её контролем веками находились западнорусские и прибалтийские земли. В 1918-1919 годах поляки хотели, чтобы восточная граница проходила как минимум по Днепру, а как максимум – от Чёрного моря до Балтийского через Смоленск. Начались провокации. 30 декабря 1918 года польские жандармы убили сотрудников миссии Советского Красного Креста в Варшаве, 1 января 1919-го польские части вошли в Вильно, где подрались с красноармейцами. 10 февраля поляки смело вступили в Брест, 12-го – в Кобрин, а 14-го уже шли настоящие бои – началась Советско-польская война.

В семь утра две роты польских пулемётчиков ворвались в Берёзу-Картузскую и выбили оттуда красноармейцев, захватив пленных. 19 февраля поляки вошли в Белосток. В конце февраля 1919 года польские войска начали наступление на территории Белоруссии, которая была связана с Советской Россией. 1 марта поляки захватили Слоним, а 2-го – Пинск. В апреле они заняли Лиду, Новогрудок, Барановичи и Гродно. Кроме того, польская армия наступала и на Западной Украине. В августе 1919 года пали Минск и Бобруйск. Поляки начали переговоры с большевиками и с Деникиным, но договориться ни с кем не смогли. Польша продвинулась далеко на восток и не собиралась никому уступать свои завоевания. Пилсудский был уверен, что сильнее и большевиков, и белых. Он даже говорил, что польские войска могут легко занять Москву.

Брат поведал о горькой жизни в непрекращающейся войне. Немцы забирали всё, что видели, не говоря уже о поляках. Поляки считали местных русскими и обзывали быдлом, требовали, чтобы местные жители сдавали властям каждые полгода минимум по свинье, заставляли говорить на польском языке и посещать костёл. Костя пару дней побыл у брата, и согласились, что Костя должен уйти. Брались первые, но сильные морозы. Брат выдал Константину хорошую одежду, не новую, но целые сапоги и кожух. И ещё выдал тайну (для местных) о том, что поляки разобрали один железнодорожный путь, на его место проложили свою узкую колею и водят паровозы и составы на восток, стало быть, там воюют с русскими. «С Богом».

С виду обыкновенный местный крестьянин, правда необычно высокого роста, перешёл мост через Муховец и растаял в ранних сумерках. Ближе к вокзалу спрятался в кустах. На его счастье, на станции стоял состав: не то что-то перегружали, не то подсоединяли вагон… Подсоединяли вагон с лошадьми. Костя – человек бывалый; превратился в тень, в мановение ока оказался за стеной внутри вагона-загона. Лошадей он любил и знал, как успокоить; они его восприняли, как своего, молча разрешили спать в сене в дальнем тёмном углу. Паровоз шёл без остановок. Среди ночи остановился. Пинск. Днём в Лунинце лошадям добавили сена. Паровоз медленно двинулся дальше: Кожан-Городок, Лахва, Ситница, Микашевичи, Житковичи, Копцевичи, Муляровка, остановились у водокачки – Коржевка, паровоз медленно пыхтел, останавливался у каждой сосны (лес здесь был сосновый). Стоп. Густые серо-фиолетовые сумерки, снежная крупа, движущиеся пятна людей, лошадей… Никто не заметил растворившейся за вагонами тени. Шёл по просёлочной дороге. Ароматно запахло опилками и смолой. Видны полуразрушенные остовы смолокуренного завода, сгоревшие стога, сгоревшие хаты. Наверное, это была линия фронта. Показались дома деревни, не единого проблеска свечи. Вот и крайнее селище. В хлеву кто-то возится, и тут же голос с придыханием произнёс: «Человиче, а что ты тут делаешь?» «Иду из плена с Неметчины», – решительно ответил Константин. Эх, не очерствела душа русского православного мужика, всегда в нём жила отзывчивость. Согрелся «беглец» у русской печи кипяточком да куском хлеба с луковицей. С печи на него смотрело несколько пар синих глаз. Мужик оказался старым дедом, сыновья его где-то воевали ещё с 1914 года, а он с бабами смотрел внуков и селище. В кромешной темноте дед разбудил Костю, оказывается, уже утро. «Иди, хлопче, иди. Неизвестно какая сегодня власть по ту сторону двери: или немцы, или поляки (легионеры Пилсудского), или петлюровцы, или Красная Армия, или просто бандиты». За дверью Костю уже ждали: «Топай вперёд. Оружие есть?». Так Костя попал в партизанский отряд.

Снова и снова рассказывал, что идёт из плена в Гомель, что до остановки (оказывается, это была станция Птичь) доехал тайком в вагоне-загоне вместе с лошадьми. Наверняка, поляки везли к линии фронта лошадей и оружие. К нему относились с подозрением. Но и он не переставал удивляться этим людям, которые называли себя кто русским, кто «тутэйшим», кто белорусом, но все они не побоялись и восстали против немцев и поляков. Бесконечно мужественные, смелые и сильные духом люди. Прежде Константин таких людей не встречал. Показали газету "Звязда" от 19 октября 1919 г., в которой сообщалось, что на реке Птичь в каждой деревне есть партизанский отряд. «Февраль 1919 г. Выступление крестьян против немцев и гайдамаков (разбойников) отметились в м. Копаткевичи, д. Птичь и Комаровичи». Для бывалого солдата партизанский отряд был делом неслыханным. Практически Костя был в плену у партизан. Но после своего признания о восстании у немцев в плену и об убийстве управляющего, партизаны к Косте прониклись симпатией.

Говорили об изгнании графа и помещиков, о желании установить народную власть, о действиях народной красной армии, и о твёрдой вере, что МЫ, народ, скоро победим. Хотели ещё что-то рассказать, но словарного запаса не хватало и легко можно было скатиться до «брехни». Целью партизанского отряда было не пропустить врагов на мост через реку Птичь, но силы не равны, и партизаны устраивали засады немцам и полякам, защищали деревни. Мост захватили ляхи. Костя уговорил мужиков-партизан перевести его через линию фронта. Легко сказать, «Перевести». По замёрзшим тропам вдоль заболоченных берегов пройти ещё можно, но впереди быстрая и широкая река Припять. Южнее станции Птичь никого нет: ни поляков, ни местных; там сплошные болота, заводи, озёра, и река Птичь впадает в полноводную и широкую Припять. Партизанам пришлось организовывать целую военную операцию по переброске Константина через линию фронта. С «явочной» хаты были отправлены в разведку на станцию подростки мальчишки и девчонки. «Войско польско» двинулось через мост дальше, мост охранялся, паровоза не было. Фронт проходил по берегу реки Птичь. Партизаны дали Косте провожатого. Путь их начинался за мукомольной мельницей (пошли севернее). Река скована льдом и присыпана снегом. Партизаны проверяли: идти можно. Перешли реку. Обошли хутор Горки. Тишина. Ещё часов шесть шли по еле уловимой дороге среди замёрзшего болота. Проводник прислушивался и веселел на глазах. Вышли к железной дороге. Здесь были позиции Красной Армии и «на парах» стоял паровоз. Проводник по-деловому подошёл к красноармейцу, доложил, что из партизанского отряда Деда Талаша человек направляется в Гомель. Раненых уже погрузили. Костя толком не понимал, что происходит, как во сне заскочил в теплушку, махнул рукой: «Бывайте, братцы». Хорошие попались мужики! Константин впервые за много лет войны и скитаний оттаял душой. Откровенный рассказ Кости о войне и кавалерии, о госпитале в Орле, о плене почти во Франции на угольных разрезах, об издевательствах в немецких лагерях, и о работе на бюргеров, и о побеге, даже не утаил убийство управляющего; всё это перемежёвывалось с рассказами красноармейцев о свержении царя, о революции, о гражданской войне, о Красной Армии, о советской власти. Гомель. (Где-то здесь в духовном училище недавно постигал науку его племянник Николай Черкасов). А с середины мая 1919 года в Гомеле советская власть. Но белополяки «наступали на пятки» Красной Армии. Машинист передал Константина красноармейцу, одному из дежурящих по станции Гомель. Вид у него был удручающий: сильно хромал, пустой рукав левой руки заправлен в карман старой шинели. Документов у Кости не было. Внимание дежурного отвлекали прибывшие раненые, он в двух словах объяснил, как пройти в Губэвак. (Понять и запомнить бы Косте новое слово!) В Губэваке действовал справочный отдел, сотрудники которого занимались рассмотрением заявлений от лиц, потерявших связь с родными. Да, Россия – великая страна. И не правы те, кто говорит, что у нас на родине бардак. Да, революции, войны порядку не способствовали. Вот и сейчас немцев выгнали, бандиты-петлюровцы совершают набеги, поляки куда-то лезут. А порядок в документах есть! Нашли! Нашли Миклашевичей: отчима и мать Константина! Костя в тот же день отправился в Харьков, вернее ему помогли уехать такие же, как он, бывшие крестьяне-кавалеристы царской армии. 19 декабря Харьков был объявлен столицей УССР. В Харькове в Центроэваке отследили дальнейший путь отчима с семьёй, отправили Костю в Ахтырку, Тростянец. Константин уже никого не боялся, не смущался, спокойно реагировал на колючие, злые, равнодушные взгляды. Нашёл барак, где жили беженцы из Кобрина. И обрадовалась мать сыну, да только слёзы заливали глаза, не верила, что через столько лет войны на чужой стороне свидится с сыном.

Константину и в голову не приходило долго отдыхать. Жизнь вокруг крутилась, можно сказать, было безвластие, самому нужно было крутиться, чтобы не засосало в воронку нищеты или бандитизма. После всего пережитого в хаосе последних лет Костю преследовало желание жить, выкрутиться, опереться на одну точку, но выскочить, не сидеть сложа руки, смотреть в оба, соображать, шевелиться, что-то делать. Зимой – торговал. Торговля больше была похожа на обмен: он – продукты питания (сахар, сало, мясо, мука), а ему – отрезы залежалой ткани, почти не ношеные ботинки или сапоги… Бывало неделю сидел в Харькове пока выменяет на что-нибудь стоящее. К стоящему относилось серебро и золото в виде монет, столовых принадлежностей, украшений. В конце зимы 1920 года здорового молодого высокого мужчину на рынке приглядел бригадир артельщиков. Подошёл к Косте с комплиментами, мол молодец с руками, с ногами, что редкость в гражданскую войну, и в банду Батьки Махно не пошёл, торгует не награбленным товаром, стало быть, хочет заработать. Бригадир предложил заработать в артели сплавщиков леса. Сговорились. «Пошла работа». По льду застывшей реки Лопань бригада переправилась на правый берег в долину с высокими песчаными стенами. Там, наверху за «стенами» был лес. Всю зиму рубили лес сосновый, пока смола «спала», была замёрзшей. Брёвна стаскивали к реке. Бывалые лесорубы научили Костю крепить плоты. Вверх по течению этой неглубокой реки стояли лиственные леса. Особой ценностью считались дуб и бук. Их в лесу встретишь редко: вырубали хозяева, а во времена безвластия просто крали. Лесорубам 20-х достались: граб, ясень, осина, ольха, редко – клён. Как только пригрело весеннее солнышко, стал таять снег, грязная с илистым дном Лопань преобразилась: глубина 2 аршина, течение быстрое, дно местами песчаное. Плоты по Лопани заходили прямо в Харьков, до нового Купеческого моста. Бригадир занимался продажей брёвен, со сплавщиками рассчитывался сразу. Точность и аккуратность должны быть в любом деле. Книга лицевых счетов артельщиков. В этой книге каждому артельщику открывается свой счёт под его номером (как в расчётной книжке). Справа записывается заработок, слева – всё, что ему выдаётся: деньги, товары, инструмент и т.д. После расчёта и отдыха Костя чаще всего посещал «барахолку». Получалось у него выменивать, торговаться. Много времени проводил в Харькове. Город ему становился всё понятнее и понятнее. Той весной лес сплавляли почти до конца мая. Вернулся в деревню. Мать и отчим с головой погрузили его в безысходную проблему – то зыбкое мирное равновесие, в котором они жили последние пять лет рушилось: пособие беженцам больше не выплачивается, прежней, царской русской дворянской, власти нет; они никому не нужны, местные селяне против чужаков обозлились, дворянскую землю захватывают самостоятельно и засеивают, посевом сахарной свёклы никто не занимается, завод по переработке стоит и не известно будет ли работать. Идёт гражданская война, поляки рыскают в округе, а ещё вооружённые до зубов местные банды – хуже татар: после их набегов не остаётся ни мужчин, ни какой-то живности, ни крошки в хате, а то и хату могут сжечь и жизни лишить (все воюют против всех); инвалиды, убогие ходят попрошайничают и болезни разносят. А пост Петров был всегда временем голодовки: «Петровка-голодовка» говорили на Руси. Костя хватался за любую работу. На лугах вдоль рек косил, потом продавал сено; рыбу ловил и для своих.