Дурман

Глава восемнадцатая. Вода – большой обманщик

Клякса выполз из домика на поляну и прислушался. Стояла странная тишина, даже птичьих голосов не было, а ведь занималось утро, когда всё живое начинает подавать звуки. Только откуда-то из-за избушки раздавалось тихое журчание, там, видимо, протекал ручей.

Окинув взором разнотравье поляны, где островками пробивались жёлтые цветы, Клякса заполз за угол и направился дальше. Здесь поляна заканчивалась, и громадными копьями уходили вверх стволы исполинов, но метрах в пятнадцати от избы они исчезали, и резко вниз уходил обрыв. Клякса подполз к краю – овраг был довольно глубокий, а на дне его обнаружилась причина журчания – ручей или даже небольшая речка шириной метра в три. Вода в речке была прозрачной, дно покрыто мелкой галькой вперемежку с валунами. Глубину её Клякса с такого расстояния оценить не мог, но подумал, что если идти по руслу, то ручей выведет его к реке, а там где-нибудь и люди найдутся. К тому же с его запасом еды – сухари и вяленая рыба – лучше было держаться поближе к воде.

Спускаться по обрыву было бы непросто даже со здоровыми ногами, а в его положении он мог туда только скатиться по крутому склону и, пожалуй, ещё больше покалечиться. Клякса осмотрелся и метрах в десяти увидел тропинку, которая, виляя по крутому склону, постепенно спускалась к ручью.

Спускаясь по тропе, он почувствовал, что волочащиеся по земле ступни натирает. Боли он не ощущал, но туповатое гудение, шедшее снизу и распространявшееся по всему телу, беспокоило. Он остановился, сел и в свете занимавшегося дня принялся рассматривать ноги ниже колен. Места, которые резал Чёрт, покрылись чёрной коркой. Клякса коснулся одного такого места пальцем и ничего не почувствовал. Он нажал посильнее и где-то вдали, за пределами его тела, завибрировала струна – толстая струна в обмотке, как шестая на гитаре. Клякса убрал палец, и вибрации стали затухать. Он нажал в другом месте и загудела другая струна. Это было похоже на игру и казалось, что в сознании или где-то рядом звучит замысловатая музыка.

Продолжив осмотр, он с грустью констатировал, что ниже колен ноги по краю его ран приобрели красновато-синий цвет, а там, где кожа была нетронутой, она имела неестественный цвет мела – в основном, белого, но кое-где – самых разных цветных мелков из школьного набора.

Ступни же, которые волочились по земле верхней стороной, несмотря на то, что Клякса прополз менее сотни метров, уже покрылись мелкими порезами, в которые чёрными полосками набивалась земля.

Клякса снова сел на четвереньки и продолжил двигаться к ручью. Оказавшись на берегу, он опустил ноги в воду и принялся тереть ступни ладонями, вымывая грязь из порезов. Затем он стянул через голову изодранную рубаху, оторвал от неё оба рукава и, намочив один из них, начал тереть им как мочалкой. Помыв ноги, он согнул их в коленях и осмотрел. Результаты осмотра его удовлетворили. Он взял рукав рубахи и стал натягивать его на правую ступню. Один край он разорвал вдоль пополам и обвязал концы вокруг голени, что бы закрепить получившийся «носок». Затем таким же образом он обвязал и левую ступню.

Кляксу беспокоило то, что он при всех этих действиях почти ничего не чувствует, кроме чего-то отдалённо-щемящего, для чего он долго не мог подобрать слова – это не было болью, не было и чем-то приятным, но было каким-то печальным и гнетущим. В конце концов, Клякса назвал это ощущение тоской. Тоска наполняла его ноги, и ничего другого, кроме этой тоски, он не ощущал.

Закончив «обуваться» и вслушавшись в новые, прежде незнакомые ему ощущения, Клякса выбрался из ручья, схватил свою котомку и пополз по берегу туда, куда, перекатываясь по камням, быстро текла вода. Клякса кинул в ручей небольшой сучок, и вода моментально отнесла его на десяток метров, а уже спустя пару секунд он перестал его различать на поверхности. Клякса попробовал оценить глубину ручья. По опыту он знал, что определить на глаз глубину непросто – зрение тут плохой помощник, его легко обмануть. Загадочные искажения действительности, которые порождает вода, он знал не понаслышке. Ещё будучи пацаном, он с дядей и двоюродными братьями как-то раз провёл две недели в небольшом палаточном лагере на берегу какой-то сибирской реки, названия которой он уже и не помнил. В тихой заводи неподалёку от лагеря плавали крупные, размером в полруки и больше рыбины, которых дядя ловил на обед. Как-то раз Клякса попросил взять его с собой и удивился, с какой ловкостью дядя всаживал заострённый кол в тела этих шустрых, но раз за разом проигрывающих состязание за жизнь животных. Увидев, как легко это получается у дяди, он взял протянутую острогу и, прицелившись, изо всех сил ударил громадную рыбину, пронзив её, как ему показалось, насквозь и подняв со дна облако мути. Эта муть на некоторое время скрыла участок дна вокруг, и Клякса, торжественно извлекая из воды острогу, ожидал увидеть на ней свой трофей, но обнаружил только кустик водной растительности. Дядя рассмеялся, увидев его оторопь, и сказал:

– Андрюха, ты так никогда рыбу не возьмёшь. Вода – большой обманщик, показывает тебе добычу в одном месте, а на самом деле, она в другом.

– А как же?.. – недоумённо спросил Клякса.

– Да вот так, – сказал дядя и начал показывать ему, где и как определять настоящее положение рыбы, как её не спугнуть резкими движениями, как вести охоту на подводную дичь.

Но только на третий или четвёртый день Кляксе удалось впервые поразить свою добычу.

Вот и сейчас, вглядываясь в прозрачные воды ручья, Клякса думал, что глубину на глаз не определить, наверняка это можно сделать, только зайдя в воду. «Зайдя…», – тоскливо подумал он. Интересно, сможет ли он теперь когда-нибудь ходить? «А плавать?» – мелькнула мысль в его голове.

Проверять не хотелось. Клякса помнил, как его однажды снесло сильным течением, когда он, переходя реку вброд, отошёл от тропы в сторону на метр и погрузился в воду по грудь. Тогда он выбрался на берег примерно в километре от брода и потом больше часа пробивался сквозь лесные заросли к своей компании, которая даже не заметила его исчезновения.

Размышляя таким образом, Клякса полз и полз, изредка останавливаясь на короткий отдых. Солнце поднялось уже высоко, и в какой-то момент Клякса обнаружил над собой свод из ветвей мощных кустарников, росших по обе стороны ручья. Теперь он полз словно по тоннелю или галерее. Здесь было сумрачно и зябко. Воздух под кустами был холодным, как в колодце, и пах перегнившей листвой. Всматриваясь вдаль, Клякса не видел окончания этой галереи, впереди был только сгущающийся сумрак, а воды ручья потемнели и уже не так охотно позволяли рассматривать дно.

Клякса вспомнил, как в деревне, где он отдыхал на летних каникулах, бабушка рассказывала ему, что тенистые места обожают русалки и мары.

– Солнце-то им – враг, потому они из тёмного мира, – рассказывала баба Нюра. – Вот и плещутся себе по ночам, а днём ежели, то в тени ракиты, поджидают там дурачков вроде Петрухи нашего…

Петруха был племянником бабы Нюры, который как-то раз ушёл на озеро, да так и пропал – и домой не вернулся, и в озере не всплыл. В деревне само собой разумеющейся считалась версия, что мары утащили его на дно и каждая по очереди женили его на себе – бесконечно, не прекращая процесс ни на минуту.

– А и времени-то там нет, – говорила баба Нюра. – Одно бесконечное страдание теперь у нашего Петрухи…

Клякса с подозрением посмотрел на тёмные воды ручья, затем оглянулся, и ему показалось, что в сплошном строе кустарников он видит просвет, сквозь который можно прорваться наружу. И он дёрнулся туда, в этот просвет, но колючки впились в его тело, а под развесистыми зелёными ветвями на его пути вдруг возник целый клубок змей. Когда он коснулся их, не заметив, они в одно мгновение расползлись и десяток раздвоенных языков, направленных в его сторону, мгновенно поднял в душе Кляксы иррациональный ужас – такой точно, какой испытываем мы при виде крупных пауков или скорпионов. Он рванулся назад, к воде, но колючки и ветви теперь крепко держали его, и освободиться Клякса не мог. Замерев на месте, он видел змей, подползавших к нему и спереди, и справа, и слева, и в смятении ждал, что вот-вот они нападут на него и погрузят свои ядовитые зубы в его податливую плоть, после чего он так и останется здесь, среди этих колючек, если только русалки не утянут его тело в глубину этих тёмных вод. Что-то заставило его оглянуться, и, действительно, – над водами медленно поднимались тела трёх речных красавиц. Учуяв добычу и понимая, что никуда она от них не денется, они смотрели на него своими огромными глазами с ультрамариновыми зрачками, и руками показывали на себя, делали неприличные развратные движения, всячески показывая ему, что он, Клякса, не пожалеет, если покорится и окажется в их власти.

Клякса заорал в ужасе и с такой силой рванулся из кустов от ручья, что клочки его рубахи повисли на ветвях, а сам он, выскользнув из их развесистых цепких лап, мгновенно очутился по ту сторону этих кошмарных джунглей.

Отдышавшись, он посмотрел сквозь ветви – воды спокойно текли по своим делам, никаких русалок не было и в помине, да и змей тоже – то ли они расползлись, то ли привиделись ему, но всё кругом было спокойно, и тёплые лучи Солнца, пробиваясь сквозь кроны деревьев, ласкали его тело, которое теперь прикрывали только лохмотья, оставшиеся от рубашки.

Весь его запас еды остался там, на берегу, и теперь нужно было либо возвращаться туда, чтобы забрать котомку, в которой, кстати, лежал и фонарь тоже, либо продолжить путь без еды, в надежде что лес прокормит – а что он мог дать весной, пусть даже такой тёплой как нынешняя? Внезапно накатила слабость. Сначала он пытался с ней бороться, но затем заполз под невысокий кустарник, где лёг прямо на землю, вытянулся и, почувствовав в теле сладкую истому, отключился.

Хроники Чёрной Земли. Искушение

Когда наутро Ма-Хеса открыл глаза, рядом никого не было. Он провёл ладонью по примятой постели – ткань была холодной, как камень в тени скалы. В хижине – тишина. Лишь снаружи доносились голоса: хриплый, властный – старика, и визгливый, заискивающий – хозяйки.

Из вчерашнего разговора он понял: старик знал эту женщину давно. А девушка, что делила с ним ложе, – его дочь. Он – отец, но не отец: не видел её, не звал, не искал. Ему было безразлично.

А Ма-Хесе – не безразлично.

Ночью всё случилось быстро, как омовение в водах Хапи: естественно, без слов. Лоно её было узким, плотным, как цветок лотоса перед раскрытием. Возбуждение нарастало, как разлив реки, и извержение пришло бурно, ослепительно. На миг он лишился чувств. Очнувшись, захотел обнять её, приласкать, узнать имя… Но она отвернулась и уснула.

Теперь его иб1томился – не от страсти, а от тоски.

Он приподнялся и убедился, что в хижине никого нет. Циновка у входа слегка колыхалась от ветра, проникавшего через открытую дверь, откуда поступало и немного света, разгонявшего темноту хижины и создававшего в ней подобие сумерек.

Ма-Хеса спрыгнул с постели и медленно отодвинул тростниковую занавеску. Со двора раздавались звуки беседы – старик, против обыкновения, был весел и многоречив. Юноша осторожно сдвинулся так, чтобы, оставаясь в тени комнаты, разглядеть, что происходит снаружи.

– Они завтракают… – раздался голос позади, и Ма-Хеса вздрогнул.

Он обернулся. Она стояла, укутанная в льняное покрывало, скрывавшее всё – и всё открывавшее. Ма-Хеса коснулся рукой её бедра.

– Ночи дождись, путник, – сказала она, отступая. – День – для Ка, ночь – для плоти.

– Но плоть моя зовёт тебя сейчас, – настойчиво прошептал Ма-Хеса и довольно грубо притянул её к себе.

Боль в паху ударила, как жало скорпиона. Он согнулся, хватаясь за живот.

– Ночи дождись, – повторила девушка, отходя от него. – Если мут прикажет, лягу с тобой снова.

– А если не… прикажет? – пробормотал Ма-Хеса, подняв голову и глядя на неё.

– Присядь несколько раз, – бросила она и вышла.

– Проснулся? – донеслось из-за двери.

– Нет, душа его пока путешествует по тоннелям Ра-Сетау, – ответила девушка.

Ма-Хеса остался один. Боль постепенно стихала, и он огляделся по сторонам. Взгляд упал на торбу в углу. Всю дорогу он мечтал заглянуть внутрь, но при старике, который неотлучно был рядом, не осмеливался даже развязать верёвку, стягивавшую верх. Но любопытство не отпускало юношу – ему не терпелось узнать, для чего он, Ма-Хеса, таскает за стариком эту бесполезную суму, в которой, не было ни съестных припасов, ни одежды, и лежал только ящик из слоновой кости. А вот что было внутри ящика?

Он подошёл, развязал шнурок. Пальцы нащупали шкатулку – гладкую, почти скользкую. За дверью что-то шаркнуло. Он замер.

– Не след медлить, когда осталось сделать последние шаги, – донёсся голос старика. – Обратный путь неблизок… а я не смогу полагаться на силы свои после того, как…

Он умолк. Ма-Хеса снова погрузил руки в торбу и раздвинул её стенки. Замок не поддавался. Он вынул шкатулку, вертел её в полумраке, ища защёлку. Он не раз видел эту шкатулку – старик, когда жил у них в Сау, не расставался с ней. Она лежала у него на коленях, когда он ел, он клал её под голову, когда спал, а если выходил куда-то, то всегда нёс её под мышкой или за плечом в этой самой торбе.

Главной загадкой было содержимое этой шкатулки.

Ма-Хеса нажал на замочек, и… ничего не произошло. Его пальцы шарили по золотой защёлке в поисках какого-то бугорка или кнопки, но ничего не нащупывали. За дверью послышались шаги, и Ма-Хеса торопливо опустил шкатулку в торбу, суетливо оглянувшись. В хижине никого не было.

– Стоило бы вам остаться у меня на несколько дней, – услышал он. – Вам обоим нужно подкрепить силы перед дальней дорогой…

– Последней… – ответил старик, и затаённая печаль послышалась Ма-Хесе в его голосе.

Он снова забрался в торбу. Крышка не открывалась, тогда Ма-Хеса опять извлёк шкатулку и продолжил крутить, пытаясь отыскать секрет, открывающий замок. Увлёкшись, он забыл, что дверь в хижину открыта, и даже не заметил тени, которая на мгновение заслонила от него свет, поступавший от двери.

– Нужно потянуть вон за тот стержень, – раздался шёпот.

Она стояла у входа, губы её изогнулись в усмешке.

– Ну чего смотришь? Дёргай!

Он потянул. Крышка поднялась – и изнутри хлынул свет, яркий, как лицо Ра, но холодный, как вода в источнике Хатхор. Ма-Хеса зажмурился, потом осторожно взглянул сквозь пальцы и опустил в шкатулку пальцы правой руки. Запах веков удалил в ноздри, и он, ещё не коснувшись, понял, что лежит в шкатулке.

– Это папирус, – прошептал он. – Я слышу, как листы шелестят, будто дышат…

– Достань их, – сказала красавица. – Посмотрим, что носит мой итеф.

– Ты знаешь, что он – твой отец?

– Мут говорила… что он увезёт нас в страну, где не нужно трудиться, где только наслаждение и покой. – В голосе её звенела горечь, смешанная с иронией. – Ну же, доставай!

Ма-Хеса посмотрел на свет, излучаемый листами. Он звал его, обещал знание, власть, вечность. Но вспомнились слова старца: «Это не твоё дело, отрок».

Он резко захлопнул крышку.

– Нет. Я хотел лишь взглянуть. А это… нельзя.

Девушка пожала плечами.

– Вот что… Ну, как знаешь.

И она направилась к выходу.

– Постой, – окликнул он. – Скажи, о, огонь моего сердца, как зовут тебя?

Та насмешливо посмотрела на него:

– Ахвере. Проснулся, – добавила, выходя. – Готов в дорогу.

Примечания:

1. Иб – сердце (др.-егип). У египтян было два обозначения сердца: Хати означало сердце как анатомический орган. Иб – сердце как центр переживаний, воспоминаний, чувств.

Глава девятнадцатая. В подземелье

– Ночью почувствовал какую-то вибрацию, – рассказывал Костя за завтраком Ленке, пока она запекала бутерброды в духовке. – Даже проснулся.

– Может, грузовик под окнами проехал? – предположила Ленка. – Или приснилось чего?

– Приснилось, – с набитым ртом сказал Костя. – Снилось, что земля дрожит, причём, не в каком-то одном месте, а по всей планете.

– Глобальное землетрясение? – Её передёрнуло. – Бр-р, ужас какой. Это похлеще ядерной войны.

– Да, счёт жертв от такого бедствия шёл бы на миллиарды… Ну вот, проснулся, никакой вибрации нет. И тебя нет, – он посмотрел на Ленку. – Всё бегаешь на кухню по ночам?

Та молча кивнула.

– Сон прерывать вредно, – авторитетно заявил Костя. – Лучше мучиться жаждой, но не просыпаться.

– Я привыкла уже, – отмахнулась Ленка.

– Ты на работу во сколько?

– Я что – больная? Сегодня суббота.

Точно, суббота, подумал Костя. А на самом деле – понедельник.

Но проблемы с календарём сейчас казались ему мелкими, и возражать он не стал. Ленка же вообще думала о другом.

– Монастырь же не охраняется как банк какой-нибудь? – она вопросительно посмотрела на Костю.

– Ты это к чему? Штурмом его брать собралась?

– Собралась прокрасться туда и осмотреть их кельи. В одной из них мы найдём Надюху, я уверена.

– И как ты себе это представляешь? Через забор перемахнём? Ты видела какая там стена? А вход они запирают.

– Нет, Костя. Помнишь, я тебе рассказывала, что мой предыдущий ухажёр был чёрным копателем?

– Ну?

– Баранки гну. Он вечно ходил по музеям и библиотекам и фоткал разные карты, чтобы знать, где перспективнее копать.

Костя всё ещё не понимал.

– Не вижу связи, Лена. Давай ближе к делу.

– Ближе к телу заслужить надо, – сострила Ленка. – Ну и вот. У него была карта нашего монастыря – того времени, когда его основали. Ты же в курсе, что он строился как крепость на случай осады?

Костя кивнул.

– И как у любой такой крепости, у монастыря есть десяток подземных ходов, чтобы вести скрытое снабжение, впускать и выпускать гонцов и так далее…

Костя посмотрел на неё заинтересованно.

– И где эта карта?

– Ну как где? У меня дома… наверное. Он же, когда убегал, всё своё бросил, я ему потом пару чемоданов отправляла.

– Ну пошли искать!

Идя вдоль дома, Костя вдруг заметил движение в окне первого этажа. Он повернулся – то была качающаяся фигурка какого-то монстра. Он вдруг остановился, пробормотал, что ему нужно срочно смотаться «по одному делу, а то шеф в понедельник заколбасит» и, даже не попращавшись, направился в сторону арки.

– Да, шеф может, – сказала ему вслед Ленка, которая всё-таки была удивлена такой резкой сменой планов. – Тогда я тебя жду у себя, как закончишь, приходи.

На поиски карты у Ленки ушло несколько часов. Пришлось перерыть в буквальном смысле всю квартиру. В конце концов пыльная и залитая кофе карта нашлась в сложенном виде между листов в газетной подшивке пятилетней давности. Она была собрана из нескольких склеенных скотчем фрагментов большой карты и являлась весьма подробным планом монастыря и окрестностей. Костя, вернувшись, даже присвистнул, увидев его.

– Ого! Где же он надыбал такую? Это же бесценно!

– В том, чтобы «надыбать» какую-нибудь чепуху, Славику нет равных, – ехидно ответила Ленка. – У него таких десятка три было.

Костя углубился в разглядывание карты.

– Да, Ленок, вот они – подземные ходы. Пять тоннелей выходят прямо на берег, а один даже на другую сторону канала. Интересно, как же они его выкопали? Это же под дном реки. Неужели уже были мастера, способные правильно рассчитать такое?

– Были, а то… – сказала Ленка. – Крепостные назывались – если тонули, следующие копали в другом месте и поглубже…

– Но представляю, что там сейчас, в этих ходах… лет двести ими никто не интересовался.

– Это ты зря, – возразила Ленка. – Весь комплекс монастыря входит в перечень исторических памятников федерального значения. Упркульт оттуда не вылезает, у них всё на учёте. Уверена, что эти тоннели в хорошем состоянии. Но именно по этой причине они нам, скорее всего не годятся.

– Думаешь, заперты?

– Запертое можно отпереть. Но они, скорее всего, под сигнализацией. А вот этот, который ведёт на противоположный берег, более перспективен. Там вокруг даже дач нет, пляжей нет, дно там плохое. Словом, там только дети шарятся. А от них, скорее всего, заперли и замаскировали – смысла ставить его под охрану нет.

Она помолчала немного, вглядываясь в карту, и добавила:

– В общем, нам будет нужен ломик, чтобы замок снять – там наверняка висячий, и небольшая лопатка на всякий случай.