Дурман
- -
- 100%
- +
– Мут сказала, что мне нужно набраться мудрости, – он усмехнулся. – Вроде как я недостаточно серьёзен для своего возраста. А ты, вроде как, именно тот человек, у которого мудрость аж через край переливается, как вода в разлив.
В словах его звенела насмешка, но и боль – будто его послали не за знанием, а в наказание. Яхим, не желая бередить раны, обратился к насущному:
– Не понимаю… мой Ка молчит! Где же путь к саркофагу?
– Так ради этого мы весь пер-джед обшарили? – усмехнулся Сену. – Тогда доедай скорее – я покажу тебе.
Яхим замер, не донеся кусок до рта.
– Так ты что же – знаешь, где вход в погребальные покои?
– Конечно, знаю, – сказал Сену. – Я же говорил, что бывал здесь в детстве с итефом. А кому знать тайны сии, как не ему?
– Веди, – Яхим быстро сложил в суму остатки еды и поднялся.
Сену провёл его по коридорам и лестницам обратно в комнату, где Яхим простукивал стены, и топнул ногой по полу.
– Здесь. Саркофаг на глубине двадцати локтей.
– Ты уверен? – спросил Яхим.
– Бывал там, когда южный вход ещё не заложили камнем.
– А зачем? – поинтересовался Яхим. – Мой Ка говорит, что не было у тебя дела в царстве мёртвых.
– Передай своему Ка, – немного язвительно ответил Сену, – что здесь было дело у моего итефа. Я лишь следовал за ним, как тень за телом.
– Как же нам спуститься? – Яхим поднял голову и вопросительно посмотрел на Сену.
– В том я не советчик, – отмахнулся Сену. – Знаю лишь одно: саркофаг – там, внизу. А как туда войти – ищи сам, о мудрейший.
Яхим сел на корточки и принялся осматривать пол. Он был покрыт деревянным настилом, и Яхим, не мешкая, принялся выдирать доску за доской. Дело шло быстро, и вскоре обнажилась каменная плита, вероятно, накрывавшая колодец. Он взглянул на Сену:
– Посвети-ка факелом сюда, – указал он на узкое пространство между плитой и стеной.
В свете огня Яхим различил шов – тонкую черту, будто проведённую пером Джехути. С обеих сторон плиты до стен было около локтя.
– Надо поднять её… – задумчиво сказал Яхим.
– Вдвоём это несложно, – сказал Сену. – Но за что ухватиться? Щели нет… А Ка твой? Не подскажет ли? – на этот раз в его голосе не было иронии.
– Ка говорит: сие – пустяк, – сказал Яхим. – Но сначала доедим.
Они молча доели гуся, и Яхим, огляделся, взял одну из досок, осмотрел её, как плотник осматривает топор, затем достал из сумы камень с острым краем и, ловко обтесав край доски, вставил его в щель и надавил. Плита заскрежетала, поднялась. Он вогнал доску в просвет и крикнул:
– Бери другую – и с той стороны так же!
Вскоре плита была приподнята, закреплена досками, а затем – прислонена к стене. Яхим заглянул вниз, увидел выступы в камне – те самые, что оставляют рабочие для ног и рук, – и начал спускаться.
Оказавшись на дне, он махнул рукой Сену, и тот осторожно опустил ногу в колодец.
– Куда тут ступать? – проворчал он. – Не хочу лететь с такой высоты… Ка не одобрит.
– Впадины чередуются в стенах, – громко сказал Яхим.
– Ведаю сие, – сказал Сену. – Баку прокладывают пути себе.
Кряхтя, он, наконец, нащупал ногой опору и стал спускаться. Факел в руке мешал ему, и он бросил его вниз. Огонь погас, и тьма сомкнулась над ними, плотная, как смола в гробнице.
– Ну вот… – досадливо выдохнул Сену. – Почему не поймал? Как теперь быть? В темноте нам из этого лабиринта будет выбраться непросто…
Яхим остался нем. Гнев кипел в нём, но он знал: в царстве мёртвых гнев слеп, а молчание – зряче. Он прислонился спиной к стене, закрыл глаза ладонями и воззвал к Исет-Ирет3– тому, кто дарует зрение во тьме, чей глаз – свет в Дуате. Молитва его была тиха, но сердце билось, как барабан жреца перед жертвоприношением. Тем временем Сену опять выбрался наверх и теперь оттуда доносилось его ворчание.
Мрак начал редеть. Контуры предметов проступили, как тени на папирусе. Этого было довольно.
Яхим поднял крышку саркофага. Скрежет разнёсся по погребальной камере, и сверху донёсся голос Сену:
– Что ты там делаешь? Выбирайся! Пойдём искать новый факел!
Но Яхим не ответил. Он видел мумию – лёгкую, как дитя, высохшую, как тростник под солнцем. Осторожно он поднял её, ощупал основание черепа – и нашёл: пролом сзади, от удара тяжёлой дубины. «Птахотеп убил его», – прошептал он про себя.
Он вернул тело на место и стал ощупывать кости – шею, рёбра, плечи. Нет – ни следа удушения, ни раны от клинка. Только этот удар. Только он.
– Ну скоро? – донеслось сверху. – Чего ты там роешься в темноте?
Яхим перевернул мумию и продолжил исследование. Он не хотел возвращаться сюда снова, и ему нужна была уверенность в том, что погребённый здесь – будь он человеком или богом – умер в результате удара по голове, а не по другой причине. Когда всё тело было тщательно ощупано и осмотрено, Яхим положил мумию на место, вскрыл гортань малым ножом и влил в неё несколько капель из маленького сосуда. Прильнул ухом – и услышал тихий шёпот ответа. Удовлетворённый, он поднял с пола факел и полез наверх, где Сену всё ещё ворчал, как дух, вырванный из сна.
Выбравшись, он схватил Сену за плечо и подтащил к краю шахты.
– Если вновь бросишь что-либо в царство мёртвых без благословения, – произнёс он тихо, но так, что каждое слово вреза́лось в плоть, – я сброшу тебя в эту бездну и накрою плитой, чтобы даже Ба твой не нашёл пути назад.
Сену не сопротивлялся. Мало того, прислушавшись, Яхим понял, что он смеётся. Он выпустил его из рук и прислонился к стене.
– Верни плиту на место, – приказал он.
Сену молча возился с камнем, пока не уложил его обратно. Затем оба двинулись к выходу.
На свежем воздухе Яхим окликнул стражника:
– Твоя очередь дежурить, Неферамон, – сказал он, и тот кивнул.
– Иди, отдыхай, Неферамон, – ответил смотритель и направился к пер-джеду.
– Всё же не пойму, – молвил Сену, глядя ему вслед, – как ты заставляешь людей забывать себя?
– Я не заставляю, – ответил Яхим. – Я лишь временно беру их Ка. Сейчас отойдёт подальше и верну.
– Забираешь Ка? – Сену нахмурился. – Разве сие возможно?
– Возможно, – сказал Яхим. – Смотри.
Он поднял с земли камень и бросил его на землю, привлекая внимание Неферамона. Тот мгновенно обернулся и быстрым шагом направился к ним.
– Эй, вы чего здесь шляетесь?! – сердито крикнул он и протянул руку к кинжалу. – Прочь, пока целы!
– Уходим, уважаемый, – мирно отозвался Яхим. – Не гневайся.
Когда они вышли за ограду херет-нечера, Сену спросил:
– Зачем мы туда спускались? И куда теперь пойдём?
Яхим остановился. Ветер из пустыни шелестел его одеждами, как папирус в руках жреца.
– Мы ищем тело Сета Перибсена, – сказал он. – Того, кто осмелился носить имя врага Хора и всё же был погребён как бог.
И больше не проронил ни слова.
***
– …Яхим не проронил больше ни слова, – сказал старик и обратил взор к Ма-Хесе. – Пора идти, отрок, иначе мы не успеем до темноты.
Ма-Хеса удобно устроился под утёсом, где тень была прохладна, как вода в источнике Хатхор, и вставать ему не хотелось. Но и ходить в темноте по пустыне, населённой духами, рыщущими здесь в поисках Ка и Ба заблудившихся путников, он тоже опасался. Юноша неохотно поднялся и стряхнул с одежд красный песок – тот уже въелся в каждую складку, будто пытался стать частью его тела. Взглянул на небо: ладья Ра склонялась к западу, и прохлада, лёгкая, как дыхание матери, начала стелиться над пустыней.
– Скажи мне хотя бы, – тихо произнёс он, – куда мы идём? Ты стал мягче после встречи с той женщиной… Может, ответишь?
Старик посмотрел на него – не строго, но и не ласково.
– Путь важнее цели, отрок. Иди вперёд и не спрашивай. Так шёл Сену: не зная, зачем, не ведая, куда, – но шёл, ибо в самом пути и есть истина.
Они прошли не более сотни шагов, когда старик остановился и пропустил Ма-Хесу вперёд.
– Так тебе лучше будет слышать мой рассказ, – сказал он. – Я поведаю, куда направились Яхим и Сену после того, как покинули гробницу в Анхтауи.
Он помолчал, будто взвешивал слова на весах Маат.
– Они приплыли на лодке в Абджу, – начал он наконец. – Там Яхим сразу повёл Сену к древнему херет-нечер. Тот возражал: «Надо сначала войти в город, – говорил он, – я знаю эти улицы, здесь живут женщины, чьи песни сладки, как мёд». Но Яхим не слушал. И долго шли они по каменистой дороге, поднятой пылью, пока, наконец, перед ними не предстал херет-нечер – старый, как сама земля, молчаливый, как сердце мумии…
Примечания:
1. Прохладная (др-егип.)
2. Божественная прохлада (др-егип.)
3. Исет-Ирет (jst-jrt), дословно – место глаза, т.е. зрение. Так в Древнем Египте называли Осириса, расцвет культа которого наступил в эпоху Среднего царства. В периоде II–III династий его значение ограничивалось участием в погребальных ритуалах, но он служил аналогом Ра в царстве мёртвых – солнцем потустороннего мира, дарующим его обитателям зрение.
Глава двадцать пятая. Молитва
Клякса передвигался прыжками, как зверь. Он собирал всё тело в комок, чувствуя, как бёдра касаются живота, и руки слегка приподнимали его над землёй. Затем он резким движением распрямлялся и толчком коленей переносился на метр вперёд. Приземляясь на вытянутые руки, он толкался ими, одновременно снова группируясь, потом снова колени уходили назад, а его тело взлетало над поверхностью, чтобы снова руки приняли на себя тяжесть тела.
Ещё неделю назад Клякса ни за что не поверил бы, что способен так передвигаться, но теперь кошмары гнали его вперёд. Он ждал, что Чёрт вот-вот спустится в овраг, настигнет его и снова потащит в ужасное подземелье, снова будет высасывать из него кровь, отрезать от него куски и скармливать ему, Кляксе его же собственное тело.
Смертельный ужас гнал его прочь от домика, куда его снова привела какая-то мистическая сила, распоряжавшаяся его судьбой. Но Клякса не хотел сдаваться этой силе, острое желание жить вынуждало его бороться изо всех сил.
Проскакав как заяц несколько десятков, а может быть и сотен метров, Клякса почувствовал усталость и боль. Сильно болели колени. Он заполз в кустарник, развесивший ветви в нескольких метрах от ручья и, усевшись на землю, огляделся. Опасности не было, в лесу стояла гулкая тишина, прерываемая только далёким стрёкотом кузнечиков да птичьими трелями.
Клякса осмотрел колени – они были изодраны в кровь, в нескольких местах в них вонзились щепки, мелкие сучки, острые камушки. Клякса принялся выковыривать этот мусор, а затем, прямо так, как сидел, сполз к ручью и с наслаждением опустил горящие колени в холодную воду. Так простоял он на коленях несколько минут, прислушиваясь к блаженным ощущениям в ногах – боль уходила, а ей на смену приходил покой.
Промыв ссадины, он задумался. Ползтии дальше на коленях было невозможно – его тело не предназначено для передвижения на четвереньках. За сутки с небольшим кожа на коленях превратилась в сплошную рану, касаться их было больно. Нужно было чем-то обмотать их. Клякса снова забрался в кустарник, где чувствовал себя в безопасности, снял с себя остатки рубахи и осмотрел их – пожалуй, можно выкроить пару кусков, чтобы обвязать колени. Немного поколдовав с лохмотьями, он, наконец, соорудил что-то, вроде наколенников и, опустившись на четвереньки, с удовлетворением заметил, что саднящее ощущение от соприкосновения с землёй не усиливается.
Мимо проскакала лягушка. В избе Клякса съел целого подлещика и сейчас не чувствовал голода, но что-то заставило его совершить бросок, схватить холодное тело и, поднеся ко рту, мгновенно сомкнуть челюсти на трепещущей плоти. Лягушка дёрнулась и успокоилась, а Клякса, ощутив во рту вкус сырого мяса, мгновенно пришёл в себя и с отвращением отбросил перекушенное пополам тело. Во рту остался тот же медный привкус, что и в погребе, когда Чёрт совал ему в рот куски его собственной плоти.
Мысли снова вернулись к охотничьему домику – как же так получилось, что целые сутки уходя по руслу ручья, он снова вернулся к нему? Не мог же этот ручей течь по кругу? Клякса недоумённо поморщился… леший водит, – пришло ему в голову, и тут же наступила ясность: ну да, нечистая сила водит его по кругу, а уж каким образом, неважно.
Клякса перекрестился и коснулся лбом земли, затем ещё раз перекрестился и снова отвесил земной поклон. Он видел пару раз, как верующие подползают на коленях к святым мощам или иконам и прикасаются к ним и теперь это уже не казалось ему смешным или глупым. Вспомнить бы какую-нибудь молитву… Чёрт говорил, как молиться: «Аз иже рцы…» Клякса скривился. Нет, это не годится. «Отче наш…» – вспомнил он, но что там дальше, не знал.
– Отче наш, – пробормотал Клякса. – Отче наш…
Он напряг свою память – где-то в каких-то фильмах он слышал эту молитву, но теперь только обрывки её всплывали из её глубин.
– …во веки веков, аминь. Отче наш во веки веков, аминь, – повторял Клякса всё, что удалось вспомнить. – Помоги мне, боже, рабу твоему, спасименя от нечистой силы. Отче наш во веки веков, аминь. Я больше не буду…
Затем Клякса вспомнил, что церковники говорят на каком-то своём, необычном языке и постарался адаптировать свою молитву, рассчитывая, что так она легче дойдёт до адресата:
– Отче наш во веки веков, аминь. Спаси мя, боже, раба твоего. Спаси и помилуй мя. И избави мя от разной нечистоты, и отгони от мя Лешего и Чёрта, и верни мне твою благость. Отче наш во веки веков, аминь…
Потом он задумался и повернулся лицом на восток, где, по его мнению, находился тот, кому он обращал свои молитвы:
– Отче наш во веки веков, аминь. Спаси мя, боже, раба твоего и помилуй мя. Избави мя, божеот Лешего и Чёртаи убереги мя, боже ото всякагозла. Спаси и сохрани мя, боже.Отче наш во веки веков, аминь…
И раз за разом Клякса крестился и бил поклоны, вжимаясь лицом в прохладный мох.
Глава двадцать шестая. Рай и Ад
Снаружи послышался шум. Несколько мужских голосов, приближаясь, что-то неразборчиво бубнили. Костя вышел из полудремотного состояния и открыл глаза. Вокруг было темно, только дверной проём слабо обозначался по контуру светлой каймой.
– Открывай! – скомандовал кто-то. – Да смотри, чтобы тот не выскочил.
– Да куда же ему выскакивать? Дальше ворот не убежит.
– Не болтай лишнего. Открывай и смотри в оба.
В отличие от Кости, мужчинам не нужно было скрываться. Дверные петли взвизгнули так, что у Кости свело зубы.
– Да тут и не заперто, – услышал Костя и даже усмехнулся – заперто было крепко, засов надёжный, он же пытался выйти, после того, как Толик сбежал.
Дверь распахнулась, и дневной свет проник в его камеру. На пороге стояли два монаха, за их спинами – ещё один, и рядом с этим последним стоял кто-то невысокий, почти невидимый за дюжими фигурами монахов в дверном проёме.
Один из них посветил фонарём в лицо Косте.
– Всё нормально, не дёргается. Давай-ка эту сюда.
Не успел Костя встать, как оба монаха расступились, а третий с силой толкнул своего пленника, и тот упал на пол кельи. Тут же раздался стук закрывающейся двери, скрип засова и Костя опять оказался во мраке.
– Эй, вы куда? – заорал опомнившийся Костя и, подбежав к двери, начал колотить в неё кулаками. – А ну откройте!
Ответом ему был только смех и звуки быстро удаляющихся шагов.
– Вот уроды… – бессильно сказал Костя, вернулся на место, где он лежал на своих деревянных нарах и ощупью нашёл фонарь. Конечно, он уже почти не светил, но надо хоть познакомиться с тем, кого они к нему запихнули.
Слабый свет немного рассеял тьму, и Костя увидел на полу ворочавшегося человека с мешком на голове. Из мешка доносилось мычание. Положив фонарь на нары, Костя развязал тесёмки мешка и снял его с пленника. Точнее, с пленницы – это была Надя со связанными за спиной руками и с заклеенным скотчем ртом.
– О, Надя! – обрадовался Костя и резким движением сорвал скотч с её губ.
Она с трудом разжала их и тихо ответила:
– Привет, Костя… ты-то как здесь очутился?
– Пришёл за тобой, – улыбнулся он во весь рот, развязывая верёвку на её запястьях.
Почему-то в нём была уверенность, что теперь, когда Надя нашлась, всё очень скоро закончится благополучно.
– А от тебя они что хотят? – спросил он.
Надя промолчала. Костя её молчание истолковал самым мрачным образом:
– Вот суки… Надя, но теперь они просто не могут тебя выпустить – ты же их приговор.
Она взяла его за руки в темноте:
– Нет, Костя. До этого не дошло. Они требуют полюбовно…
– Полюбовно?! – возмутился Костя. – А похитить человека и силой удерживать его – это у них тоже полюбовно? Да как только я выйду отсюда, здесь сразу будут все менты области!
– Тихо, Костя, не кричи, – попросила Надя. – Услышат же…
– А зачем ты вообще с ними пошла? – спросил Костя. – Соседки говорят, что ты добровольно села в машину.
– Добровольно… – грустно ответила Надя. – Они мне что-то вкололи, вот я и шла…
Костя сжал кулаки и стал мерить шагами келью.
– Но почему они именно к тебе прицепились?
– Не знаю, Костя. Я думаю, что это отец Илий.
– Да это-то понятно. Он же был среди похитителей!
– Нет, среди похитителей его не было. Я должна тебе кое-что сказать, Костя, – она сделала паузу. – Дело в том, что отца Илия я знаю давно.
Костя остолбенел.
– Он дружил с моим отцом до того как… в общем, до аварии. И потом он мне постоянно помогал – он ведь жил прямо подо мной. И вдруг воспылал ко мне страстью – покоя мне не давал, разгонял всех, кому я нравилась и, в конце концов, сделал мне предложение.
– Как… предложение? – оторопел Костя. – Он же монах.
– Так он же не всегда был монахом, Костя. Это было пять лет назад. Я вышла замуж и сбежала от него.
– А отец Илий…
– Я не знаю, Костя. Когда я год назад вернулась, он уже был в монастыре. Впервые я увидела его в рясе только тогда, когда мы с тобой его на пятый этаж тащили.
– И ты думаешь, что теперь он решил добиться своего таким образом?
– Думаю, да…
– А что же ты сразу не сказала мне, что знаешь его?
– Да я сначала испугалась как-то. И растерялась. А потом подумала, что лучше тебе не знать, что мы знакомы. Кто его знает, как он себя поведёт?
– Вот именно! – сказал Костя и снова сел рядом с ней. – Если бы я знал, то этого не случилось бы.
Надя задрожала всем телом и прижалась к нему. Костя обнял её за плечи и спросил:
– У тебя силы есть? До нар полтора метра пройдёшь?
– Да что ты, Костя. Меня не истязали. Правда есть почти не давали…
Она поднялась на ноги и, шагнув к стене, опустилась точно на нары.
– Это называется нары?
– Я не знаю… – сказал Костя. – Но выглядит похоже. Ложись, отдохни. Матраса нет, не захватил… – он пытался юморить, чтобы успокоить Надю.
– Да я не устала, – сказала Надя, но, судя по шороху, легла и вытянулась. – Как хорошо-то! – с удовлетворением сказала она. – В той камере у меня таких не было – голый камень… А ты где ляжешь? Мы тут вдвоём поместимся?
– Постараемся… – сказал Костя. – Ты не волнуйся, я не буду приставать.
Ответа не последовало. Костя отругал себя за то, что снова – во второй раз меньше, чем за полчаса – создал неловкую ситуацию. Воцарилась тишина. Костя сел на нары рядом с ней. Минут через десять он попробовал возобновить разговор:
– Надя, ты знаешь, что у тебя глаза горят?
– В каком смысле? – удивилась она.
– Отражают свет откуда-то. Красноватый такой, не знаю, откуда он поступает, но я их вижу – как два уголька.
– Правда? А так? – угольки пропали.
– А так нет. Что ты сделала?
– Закрыла, – сказала Надя и хихикнула. – А может ничего не отражается, а просто я оборотень? – она произнесла это замогильным голосом с завываниями.
Костя засмеялся.
– А может вампир?
Стало повеселее. Они болтали о разной чепухе и даже позабыли, что находятся в плену, в тёмной душной камере. Им было радостно, Надя привстала на нарах и, положив голову Косте на плечо, обхватила его рукой за талию, а он обнял её за плечи. Блаженное состояние разорвал лязг засова. В дверном проёме возникли два монаха. Они молча поставили на пол большую миску и кружку с водой и вышли.
– О, баланду принесли, – веселился Костя. – Похлебаем?
Он включил фонарик, света от которого теперь хватало только на то, чтобы различать контуры предметов в их тюрьме, поднёс миску к нарам и поставил перед Надей.
– Ешь, я после тебя поем.
– Да давай вдвоём…
– Ложка одна, – сказал Костя.
Ложка была деревянной, гладкой, с молитвой на черенке.
– Они тут такими ложками едят? – удивилась Надя. – Я такие у бабушки видела в детстве… только с росписью.
– Ложки у них хорошие, – печально сказал Костя, весёлость которого куда-то улетучилась. – Еда плохая – одна трава в их супе. Хорошо, хоть картошка есть.
– Так монастырь, – сказала Надя. – А сейчас пост…
«Точно, – вспомнил Костя. – И Пасха вот-вот». Костя снова встал и начал в темноте ходить по келье от стены до стены.
– Я никак не пойму, чего они от нас хотят, – вслух рассуждал Костя. – Ну от тебя ещё могу понять, хотя это тоже странно. Но что им нужно от меня? Я бы понял, если бы они меня поколотили и выкинули за ворота. Понял бы, если бы вызвали полицию и обвинили в незаконном проникновении. Но они ничего не делают, ничего не требуют, ничего не говорят. Заперли и держат в темноте…
– Ну что-то им от тебя нужно. Возможно, это как-то связано с твоей профессией. Вспоминай, ты в последнее время с представителями церкви имел дело?
– Да тут и вспоминать нечего, – сказал Костя. – Я брал интервью у отца Варфоломея.
– Ну вот, уже тепло, – сказала Надя. – Теперь вспоминай, не было ли в этом интервью чего-то, что им захотелось бы скрыть.
– Да толку-то? Ну да, батюшку там немного понесло, впрочем, ничего необычного – о русской культуре, Достоевском и так далее. Но я же запись отдал в редакцию, текст давно выложен, этот фрагмент мы из интервью выкинули.
– Запись? – спросила Надя.
– Ну да, я же на камеру снимал. Нужен был видеоформат.
– Ну вот что-то с этой записью и связано…
– А почему они ничего не требуют?
– Ну мало ли… может быть, их задача охранять тебя, пока не придёт тот, кто потребует.
– Логично, – сказал Костя. – Тогда только ждать. Однако я здесь уже скоро сутки… кто же этот тот, который за сутки сюда не добрался?
И осёкся.
– Точно! Отец Илий же куда-то уехал, никто его не видел с того дня, как мы расстались. Похоже, и я здесь из-за него… Правда, неясно, какое он имеет отношение к интервью.
– Со временем всё выяснится, – сказала Надя. – Я поела, иди, твоя очередь.
Когда он сел на нары, Надя на ощупь нашла его руку и ткнула в неё ложкой. Костя стал поглощать невкусный суп с недоваренной картошкой.
– Почему они здесь так безобразно готовят? – спросил он, морщась.
– Так монастырь, – повторила Надя. – Дух главенствует, телесное вторично.
– Любой дух от такой жратвы сбежит… – скаламбурил Костя.
Он поднял миску, вылил в рот оставшуюся жидкость, пахнущую крахмалом, ложкой быстро выгреб оставшиеся овощи и отодвинул миску на пол. Тут же он ощутил движение, потом прикосновение и шёпот:
– Костя, я так тебе благодарна, ты спасаешь меня уже во второй раз.
Тут же её руки обхватили его за плечи и потянули вниз, а губы прикоснулись к его губам. Костя подался было вслед за её телом, но что-то его остановило. Что-то, находящееся внутри, не давало ему уступить своему желанию, которое было поощряемо ласковыми руками и губами девушки. Он мягко оттолкнул её и выпрямился на нарах.
– Ты чего? – обиженно спросила Надя, и глаза её снова блеснули красноватым светом.
Костя не знал что ответить, чтобы её не обидеть. Невозможно было сказать, что его внезапно охватило отвращение, и движение было рефлекторным, не подчиняющимся его воле.
– Я не знаю, Надя… вдруг в груди что-то сжалось, больно, – соврал он, рассчитывая, что намёк на проблемы с сердцем объяснит его поведение.
– А, ну тогда тебе надо полежать. Давай я подвинусь.
Она зашуршала, и Костя лёг на освободившееся место. Надя положила руку ему на грудь.
– Стучит, – сказала она после небольшой паузы. – Ты ночью спал?
– Почти нет, – сказал Костя.
– Ну вот, всё из-за усталости. Поспи.
И тут же Костя опять полетел по синевато-фиолетовому коридору, стремящемуся к чёрному пятну впереди. Пятно было так далеко, что движение его почти не приближало, а может быть это было что-то, вроде горизонта, которого невозможно достичь, который всегда отступает от человека и кажется досягаемым, только если смотреть на него из впадины.
Одновременно нахлынула вибрация – ом-м-м звенело во всём теле, и Костя огляделся, чтобы рассмотреть себя, но снова, как и раньше, ничего не увидел. Тело словно растворилось в той немыслимой субстанции, в которой находилось – как чернила струйками растекаются в прозрачной воде и, в конце концов, сливаются с ней.