- -
- 100%
- +
Пролог
ПРИНОШЕНИЕ БЕЛИНДЕ
Сестрорецк, зима 1736 г.
Красный петух с золотым павлиньим «глазастым» хвостом осторожно высунул голову из дверей курятника. Пора солнце красное будить, но отчего-то не хочется драть голос спозаранку, да еще и по морозу-то.
Ох ты, горькое петушиное житье-бытье. Нет тебе, горемыке-кочету, на свете покою. Вечером ори, утром кричи, поднимай людей на ноги. А через какой-нибудь месяц-другой маслена головушка да шелкова бородушка будут выглядывать из горшка со щами.
От столь грустных мыслей кочеток приуныл, буйну голову повесил и даже чуть было не вернулся назад, на насест, досыпать.
Но инстинкт взял свое.
Петух горделиво, будто князь-воевода, вышел из своей крепости, расправил крылья во всю их орлиную ширь и, вытянув длинную с сизым отливом шею, затрубил зычным, отливающим медью кличем: «Ку-ка-ре-ку!»
Раз, другой.
В доме забегали, засуетились – пришел новый день!
Кочеток погодил немного, опять покричал. Еще чуток повременив, кукарекнул и в третий раз для порядку и, гордо подмигнув желтым глазом встающему из-за колокольни желтому лежебоке-солнцу, убрался в курятник к своим сварливым подружкам.
Ванятка открыл глаза.
Возле кровати уже стояла сестрица, ждала, когда он проснется.
Сегодня воскресенье, надо не опоздать к службе, а то батюшка, не приведи господь осерчает да и всыплет розог по мягкому месту. Уж больно он строг.
Мальчуган опрометью подхватился с перины. Шлеп, шлеп, шлеп – засеменил босоного к образам, наспех проглатывая: «И оставь нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим». Перекрестился и крикнул сестре:
– Скорей давай одеваться, а то не поспеем!
Девочка суетливо забегала по горенке, собирая разбросанную вчера братцем одежду. Принялась наряжать его. На ножки – малиновы сапожки, на ручки – теплые овечьи варежки. Укутала в зипун, подпоясала кушачком. Нахлобучив треух, отошла и полюбовалась. Ну герой, ну Бова-королевич!
Церковь была большой, деревянной. Остро пахло елью и смолой. Даже приторно-дурманящая вонь кадила не могла заглушить этого живого русского запаха, к которому примешивались и иные оттенки – квасной, дегтевый, сбитенный и… сивушный.
Ванятка посмотрел по сторонам. Люду было много. Как, впрочем, и всегда по воскресеньям.
Они с маменькой и сестрицей прошли почитай что к самому алтарю. Православные почтительно расступались, пропуская попадью с поповной и поповичем.
Из ризницы, словно Саваоф на облаце, выплыл отец Семен. Зыркнул искоса на семейство, удовлетворенно кивнул – вовремя. Хорошо еще, что не сказал свою любимую приговорку: «Bene», что на языке латынском, до которого, как и до зелена вина, батюшка большой охотник, означало: «Хорошо».
Служба началась.
Мальчик сначала пробовал сосредоточиться, но все попытки оказались безуспешными. Настроение было ну никак не молитвенное. Хотелось побегать по снегу, пососать сосульку тайком от маменьки, покататься на салазках с горы.
– И рече Господь ангелам! – читал трубным гласом батюшка с амвона.
Ваня присмотрелся к нему этак… По-особому.
И батюшка вдруг превратился в огромную кадку из-под огурцов, до краев наполненную зеленым вином. Из щели торчал огромный, красный, как уголь, нос, над носом две дырочки – глазки-копеечки, под носом дырища – зев, через который отец Семен частенько заливал пылающую душу проклятым Бахусовым зельем.
– И прихождаху сыны Божий ко женам земным!..
«Пора», – решил паренек и воровато огляделся по сторонам.
Прихожане самозабвенно крестились. Иные бабы всхлипывали, расчувствовавшись, – а на проповеди батюшка был мастак. Истинно Иоанн Золотоустый, как часто твердила супругу попадья.
А это что за ферт?
Длинная сухая фигура, одетая в дорогой, но уже какой-то вылинявший камзол. На голове нелепый «рогатый» парик из трех рядов завитых и напудренных локонов. В руках треугольная шляпа с перьями.
Видно, что из благородных.
Что-то раньше его здесь Ваня не примечал. Наверное, путник. Решил зайти, помолиться с дороги.
Ух, и глазищи же у него! Прям до сердцов пробирают. Точно у коршуна, облюбовавшего добычу. И нос с птичьим клювом схож, такой же крючковатый.
Ваня бочком-бочком спрятался за столб и оттуда вновь посмотрел на ферта. Не следит ли?
Нет. Крестится, глядя на иконостас и позевывая.
Теперь уж точно пора.
Приоткрыл полу зипуна. Оттуда показалась и уставилась в мир святых, праведных и грешных петушиная голова.
Ваня давно замыслил принести в церковь кочета. Слышал не единожды, как отец Семен говорил маменьке: «Хоть бы кто додумался пустить нам красного петуха. Авось тогда миряне бы расщедрились да соорудили белокаменную церковь заместо этих дров».
Вот парнишка и удумал услужить батюшке.
Сегодня, улучив минутку, когда за ним никто не присматривал, изловил птицу и сунул себе за пазуху, где кочеток и сидел, одуревший от испуга и духоты.
Сейчас, почувствовав себя на свободе, петух осмелел и, выждав, когда руки мальчика окончательно разжались, спрыгнул на пол. Нахохлившись, будто мужик с перепою, глупая птица двинулась прямо на блестящую иерейскую ризу.
Вокруг послышался ропот и охи.
Длинный старик в парике с интересом следил за кочетом, не забывая при этом набожно класть мелкие кресты.
Отец Семен продолжал свой праведный труд:
– Вонмем!
Петух, будучи по природе своей самым что ни на есть безбожником, меж тем вплотную приблизился к слуге Господню, распластал крылья и, высоко подпрыгнув, приложился клювом к пышному заду священнослужителя.
Отец Семен от неожиданности присел и повернул к прихожанам перепуганное лицо. В народе, сколько позволяло приличие, раздались смешки. Ваня тоже не удержался и громко прыснул.
Чья-то рука, пребольно схватив за ухо, выволокла мальчика из храма на свет божий.
– Ты что ж это делаешь, охальник? – раздался над головой скрипучий старческий голос.
Паренек вырвался из клешней. Потирая пылающее огнем ухо, поднял голову.
Ферт! Вот привязался же.
Старик смотрел на озорника. В желтых, выцветших, как и его камзол, глазах не было гнева или осуждения. Одно любопытство.
– И сачем ты это сделал? – поинтересовался.
С чего бы это я должен ему все выкладывать, подумалось малышу. Однако какая-то непонятная сила заставила тут же поведать вопрошавшему, отчего да почему он совершил озорство.
– Теперь Петьку в щи отпра-авят… – заревел Ваня, закончив рассказ.
– Ну-ну, перестань, – погладил его по голове старик и протянул кружевной надушенный платок. – Такой большой мальшик.
Ага, большой. Только-только четыре годочка и минуло.
Паренек смачно высморкался и вернул носовик худосочному. Тот брезгливо принял кусок материи двумя пальцами, унизанными золотыми перстнями с большими камнями, подержал на весу да и выбросил в близлежащий сугроб.
Вот чудак. Надобно будет подобрать. Потом.
– Сначит, каваришь, отцу решил помочь? – с легким иноземным акцентом молвил новый знакомый.
Ваня кивнул и снова шмыгнул носом.
– Хм, хм! Надобно будет расскасать Белинде!
Старик взял мальчика за плечи и, притянув вплотную к себе, впился взглядом ему в глаза. Лицо с впалыми щеками густо напудрено, и все равно можно было разглядеть на нем старые шрамы, словно от ожогов.
Из его рта дурно пахло, и Ванюшка попытался отстраниться.
Не вышло. Ферт вцепился в него намертво. Да еще и мурлыкал себе под нос странную песенку:
Marlbrough s'en va-t-en guerre,Mironton, mironton, mirontaine…Длился осмотр пару минут, показавшихся бесконечными.
– Прошивет грешно и умрет смешно… – пробормотал себе под нос худосочный и наконец отпустил добычу.
Развернулся и медленно пошел к расписному рыдвану, стоявшему неподалеку от церкви. С облучка мигом соскочил ражий молодец и услужливо распахнул перед стариком дверцу. Тот немного замешкался, что-то сказал своему служителю, вяло махнув рукой в сторону стоявшего столбом Вани. Кучер внимательно посмотрел на мальчика, кивнул и ответил худосочному на чужеземном наречии.
Мужчина в смешном парике уселся в рыдван.
Взмах кнута…
И только ледяные брызги прыснули из-под полозьев.
Погодив чуток, Ванятка подобрал выброшенный чудным стариком платок. Надобно будет маменьке подарить. Авось и минется.
Не минулось.
Досталось тощему Ванюшкину заду по первое число. И за озорство, и за глупость (ишь, чего удумал, щенок, красного петуха отцу подпустить!). Да и за кружевную тряпицу (не болтай с кем ни попадя!).
В общем, сек тятенька, пока розга в руке не сломалась. Вторую брать не стал. Поглядел на баловника, вздохнул тяжко и истово перекрестился на икону Богоматери Казанской.
– Оборони и наставь, Заступница…
– Трапезничать идите, мужички! – позвала опасливо матушка.
Отец Семен приобнял всхлипывающего сына за плечи, прижал к себе. Уже было поуспокоившийся Ванятка от тятенькиной ласки разнежился и снова залился белугой.
– Ну будет, будет ужо… – шмыгнул носом иерей, поднимая мальчика на руки.
Прошел к столу, уселся на лавку, не спуская ребенка с колен. Знал, что сидеть сынку на жестком дереве сейчас несподручно.
– Болит? – спросил участливо.
– О-ой, бо-олит… – загнусавил Ваня.
– А ты не балуй впредь. Не станешь?
– Не-эт!
– Bene.
Рука батюшки потянулась к штофу с анисовкой. Налил рюмочку.
– Спаси, Господи!
Откушал.
Тут же налил и вторую, теперь не забыв наполнить другую рюмку – для супруги. Правда, не водкой, а сладкой наливочкой.
На столе появилась огромная посудина с горячими щами.
– Кланяюсь тебе, батька, виновником! – пропела попадья, протягивая иерею глиняную дымящуюся миску.
Из нее торчала жирная петушиная нога.
– Bene! – кивнул священник, берясь за ложку.
Горло Вани перехватило, в носу защипало.
– Пе-этя!
И слезы ручьем из обоих глаз. Сердобольная сестрица кинулась было утешать младшенького, но тятя сурово глянул на нее – не балуй.
В двери громко и требовательно постучали.
– Кого еще там нелегкая на ночь глядючи несет? – недовольно окрысился отец Семен и обратился к дочери: – Поди глянь.
Девочка белкой метнулась в сени. Там долго возилась с щеколдой. Потом о чем-то с кем-то негромко перемолвилась. Вскрикнула, всплеснула руками.
Иерей насторожился.
Его тревога усилилась, когда он увидел, что порог горницы переступил совершенно незнакомый человек, одетый в ливрею с галунами.
А Ванятка узнал служителя – рябого старика.
В руках у гостя было что-то большое, продолговатое и прикрытое платом.
Пришелец низко поклонился хозяину, поднявшемуся ему навстречу.
– Что за нужда, батюшка, привела тебя в дом смиренного слуги Господня?
– Имейте покушений, – с тем же, что и у давешнего Ваниного знакомца чужеземным акцентом, молвил лакей.
– Слушаю, кормилец, – принял важный вид отец Семен.
– Хочу сакасайт саупокойный месса о секодня умерший…
– Панихиду, – поправил иерей, а про себя сплюнул: вот немчура поганая.
– О, иес, паникида, – обрадовался гость.
– И каково имя новопреставленного? – взял перо в руки священник.
– Его сиятельство граф и кавалер, фельтмаршаль Якоб Виллем Брюс! – отчеканил лакей.
– Охти, Господи! – Перо выпало из иерейской длани. – Так он же, кажись, еще год назад как переставился?! Про то и указ был…
– Ноу! – покачал головой слуга. – Три шаса насайт.
– В Петербурхе? – удивился отец Семен. – Не в первопрестольной? Там ведь вроде проживать изволили?..
И осекся, поймав суровый взгляд лакея.
– Да-да, – закивал поп, быстренько крестясь. – Царствие небесное, царствие небесное!
А Ваня подумал: «И когда ж это худосочный помереть успел? Намедни виделись-то. Такой крепкий дед».
– И еще один маленький порушений… – продолжил гость.
Он поставил на стол свою ношу и сдернул с нее плат.
Под покровом оказалась большая клетка, в которой сидел нахохлившийся черный ворон. Завидев людей, он щелкнул клювом и проскрипел:
– Поздор-рову ли будете?
– Свят, свят, свят, – запричитала попадья.
– Это Прохор, любимец его сиятельства, – пояснил лакей. – Фельтмаршаль просиль, штоб ваш мальтшик присматривайт за птица. Он ошень-ошень ученый.
– Пр-рохор-р, – прокаркал ворон, заслышав свое имя.
Сердце Ванюшки зашлось от восторга. Птица! Говорящая!! Ему!!!
– А штоб не вводить вас ф лишний экспендичес… расход… – Графский слуга достал из кармана ливреи увесистый кисет. – Сдесь твенти… двадцать рублев… Это на прокорм Прохора… И кашдый год в этот время ви будет получайт такая же сумма… До тех пор, пока птица будет жив…
– Бат-тюшка! – чуть не повалился в ноги благодетелю иерей.
Еще бы! Такие деньжищи! Иной государев чиновник в год столько не получает. А тут на содержание какой-то птахи. Много ль она там съест?..
– Посфольте откланяйтся, – дернул подбородком ливрейный.
Отец Семен проводил дорогого гостя до самой улицы, все еще не веря такому нежданно свалившемуся на голову счастью.
А Ваня, даром что глаза слипались со сна, все вертелся у клетки с новым питомцем.
– Прохор, – ласково приговаривал мальчик, – Прошенька. Птичка разумная.
Ворон косился хитрым глазом, косился. А потом как загорланит:
– Бер-регись Пр-риапа! Очи бер-реги! Пр-риношение Белинде!
И что бы оно значило?
– Тьфу ты! – сплюнул вновь появившийся в горнице отец Семен. – Срамота! Имена бесовские! Недаром хозяин чернокнижником да колдуном слыл. Упокой, Господи, его грешную душу!..
Часть первая
МАЛЬБРУК В ПОХОД СОБРАЛСЯ…
Глава 1
ПОКОЙНИКУ НИКТО НЕ ПИШЕТ
Москва, апрель 2006 г.
«Труп выглядел совсем как живой…» – идиотская фраза из какой-то юмористической газетки как нельзя лучше подходила к тому, что наблюдал сейчас майор Савельев.
Лицо лежавшего навзничь на дорогом паласе мужчины действительно выглядело вполне живым. Казалось, он прилег вздремнуть.
Да… Лицо спокойного и умиротворенного человека, вкушающего заслуженный полдневный отдых.
И как не вязалось это с тремя глубокими ранами, буквально разворотившими широкую мускулистую грудь! И уж совсем никак – с четырьмя кинжалами, перевернутым крестом вонзенными в живот и подвздошье жертвы – вероятно, уже в труп…
Поначалу майор даже решил, что покойник не видел своих убийц, а так и был застрелен (или заколот) во сне.
Но окровавленный, простреленный гобелен на противоположной стене и испачканное бурыми пятнами покрывало на низкой тахте говорили обратное.
– Черт знает что… – бросил Вадим Сергеевич вполголоса.
Его коллега, майор Куницын, лишь кивнул. И в самом деле, ситуация исчерпывающе объяснялась этой фразой.
Савельев еще раз оглядел мертвое тело, словно ища некую упущенную мелочь, которая объяснила бы все. Задержал взгляд на лице убитого.
Ни ужаса, ни ярости – обычное лицо обычного сорокалетнего мужика.
Мефистофелевская бородка аккуратным клинышком, густые с проседью волосы, когда-то сломанный нос… Слегка несвежая камуфляжная майка, тренировочные брюки с лампасами, тапочки на босу ногу…
Ковер вокруг мертвого тела пропитался уже высохшей кровью. По величине пятна можно было подумать, что покойников было как минимум двое, но второй встал и убежал.
Майор потряс головой – эта бредовая мысль вполне подходила к обстановке роскошного особняка, хозяин которого сейчас лежал перед ними бездыханным.
Великий маг Серебряной ложи России, посвященный седьмой степени Тайн Змея, Хранитель Ключей Общины Китеж-града, телезнаменитость и консультант Государственной Думы по вопросам магии и эзотерики Георгий Юрьевич Монго, воскреситель покойников и духовидец, был уже часов шесть-семь как мертв. Надежно мертв.
Пожалуй, сам покойный, не раз бахвалившийся тем, что может оживлять усопших, себя, любимого, воскрешать бы не взялся.
Семен Борисович подошел к растерзанному гобелену, ковырнул здоровенную дыру.
– Расковыривали… Пули вытаскивали. Вот думаю, не серебряные ли? Жаканы, судя по размеру. Он вот тут стоял, где я. Били в упор. Помню, в семьдесят восьмом, в Новосибирске…
Борисыч пустился в воспоминания, которые Савельев слушал вполуха.
Семен Борисович Куницын был, пожалуй, самой колоритной фигурой во всем их «убойном» отделе.
Лет сильно за пятьдесят, седой как лунь, он был, что называется, сыщиком от Бога.
Его ум хранил подробности сотен и тысяч дел, и он мог запросто, лишь слегка войдя в курс, определить наилучшие пути расследования.
По совести, возглавлять бригаду должен был он, но при всех своих достоинствах майор Куницын совершенно не умел руководить людьми, закончил лишь среднюю школу милиции, плюс временами отличался склонностью к чрезмерному винопитию. Он и майора получил не без труда.
Поэтому-то и назначили Савельева, и теперь в бригаде имелось аж два майора.
Савельев присел рядом с мертвецом, еще раз осмотрел кинжалы.
Да, «перышки» нерядовые. Не какие-нибудь столовые ножи или самодельные финки – и даже не те сувенирные клинки, что теперь продаются чуть не на каждом углу и за которые еще в начале его карьеры можно было схлопотать изрядный срок.
Солидные, ручной ковки, на рукоятях черного дерева, обтянутых какой-то шероховатой серой кожей, – либо старинная работа, либо хорошая имитация под старину.
Оставив Борисыча наедине с трупом, Савельев прошел через двустворчатую дверь в библиотеку особняка.
Тут хозяйничал капитан Леша Казанский: внимательно осматривал помещение.
Библиотека выглядела внушительно и мрачно. На дальней стене, на выцветшем огромном ковре, висели сабли, мечи, кинжалы.
Зеленоватая полутьма, тяжелые портьеры, бра под старину. Дубовые панели выглядели так, словно им уже лет сто. На солидных стеллажах под стеклом вперемежку с современными книгами стояли древние инкунабулы, переплетенные в кожу. И вид их невольно наводил на мысль о принесенных в жертву девственницах, с которых эта кожа была содрана.
Если книги настоящие, то стоить собрание должно было немало.
Впрочем, сейчас большая часть этого богатства была варварски сброшена на пол неопрятной грудой.
И в самую вершину ее был глубоко, на две трети длины, вонзен двуручный меч. Судя по пустому месту в коллекции, он прежде украшал ковер.
«Точно кол осиновый вогнали!» – с нехорошим холодком подумал майор.
Казанский словно услышал его мысль.
– Только что кошки дохлой да чаши с дерьмом не хватает, – раздраженно бросил он.
– В смысле? – нахмурил брови Савельев.
– Так вот у сатанистов, у некоторых сект ихних, черная месса происходит, – пояснил капитан. – Какашками помазание совершают… Я такое видал… – И вполголоса выматерился.
– Думаешь, Леша, сатанюги поработали?
– Да кто ж их знает? Удружили они нам, однозначно…
Савельев кивнул.
Шуму будет много – и повертеться на этом деле им доведется ой как!!
В соседней комнате бубнил что-то старший лейтенант Хасикян, ему отвечали всхлипы и плач.
Армен снимал показания у дамы, нашедшей труп и вызвавшей милицию.
Дама была под стать ситуации. По паспорту она значилась как Нина Ивановна Томская, двадцати шести лет, образование незаконченное среднее. Она же вещунья Алена, старшая жрица Серебряного Змея. И по совместительству – старшая… хм, жена в гареме покойника. Да, гарем покойника – тоже ведь забавно звучит.
– Что-нибудь вообще пропало? – осведомился Савельев.
– Свидетельница не знает и не помнит. Да и вообще она не по этой части: не мозгами работала.
Вадим Сергеевич кивнул.
Он уже знал, что Нина, хотя и занимала в фирме Монго достаточно высокую должность, но специализировалась исключительно на «сексуальной магии» да на украшении своими оголенными телесами разнообразных презентаций.
Покойный чародей вроде бы нашел ее чуть ли не в стриптиз-клубе.
Савельев с Куницыным поднялись на второй этаж. И тут в очередной раз майор удивился.
Изрядную часть оного этажа занимала самая настоящая химическая или, учитывая специальность хозяина, скорее уж алхимическая лаборатория, вполне уместная в берлоге самого настоящего мага. Длинные столы были заставлены беспорядочной грудой предметов. Огромные реторты, печки, тигли, разнообразные горелки, разнокалиберные сосуды с разноцветными жидкостями.
– М-да, – резюмировал свои впечатления от лаборатории Савельев. – Он что, золото добыть пытался? Или эликсир молодости варганил?
– Вот уж не знаю, – пожал Борисыч плечами. – Эта… Нина говорила, что жмурик наш изучал древние рецепты лекарств. А по мне, так запашок – один в один такой, когда наркоши ханку варят.
– Ну это ладно, а вот другое странно, – озадаченно почесал подбородок Вадим Сергеевич. – Внизу погром, а тут все чисто – ничего не тронули. А уж стекло перебить – это самое первое дело…
– Думаешь, инсценировка?
Майор потеребил нос. (Водилась за ним эта дурная привычка. Только начинал нервничать или сомневаться, как рука против воли тянулась к внушительному органу обоняния.)
– Ну… не знаю. А у тебя версии есть?
– Есть, как не быть… – Борисыч усмехнулся. – Коллеги нашего Гарри Поттера завалили. – И добавил, осклабившись: – Конкуренция, мать ее…
– Ну не преувеличивай, – буркнул Савельев. – Сейчас все же не девяностые годы! Всем под солнцем места хватает.
– Как сказать… Полистать «Московский комсомолец» или «НЛО» – столько объявлений разных пророчиц и ясновидящих, колдунов да целителей понатыкано, что уже подумываешь, не в тридевятом ли царстве проживаем.
Они вновь спустились в холл и, пройдя анфиладой безвкусно декорированных помещений, зашли в небольшую комнатку.
Тут, как объяснила все та же Нина, было что-то вроде личного кабинета мага. Но не официального, а скорее рабочего.
Небольшой стол с компьютером, над которым уже колдовал лейтенант Зайцев, стулья и сейф – раскуроченный и выпотрошенный.
Возле него на асбестовом полотнище были разбросаны какие-то ошметки и обломки.
Пахло горелым металлом и сваркой.
– Что скажешь, Борисыч? Знатно шифоньер распатронили?
– Да я ж, еще как приехали, это видел. Сейф вскрыли сварочными термитными карандашами… Насколько можно понять, китайскими. На любом авторынке таких полно.
Савельев кивнул. Он знал эти штучки и, сам, будучи автолюбителем, пользовался ими не раз.
– Однако ж настойчивые ребята поработали. Прожгли верхнюю оболочку сундука, расковыряли керамическую термоизоляцию, а потом потихоньку, так, чтоб содержимое не попортить, проплавили дырочку, охлаждая сейф водой. А уж потом просто высверлили замок. Да, сообразительный парнишка попался, такой работы прежде видеть не доводилось. И чувствуется, не из наших старых клиентов, а самородок! Видать, еще не раз предстоит нам с ним встретиться.
– А кто сказал, что это парнишка? – пожал плечами Зайцев, оторвавшись от компьютера. – Может, это девица какая-нибудь! Вспомните, Семен Борисович, в «Золотой чаше» ведь сигнализацию как раз девчонка раскурочила.
Он еще раз потыкал пальцами в клавиатуру.
– Черт, запаролен, сволочь, везти в управление придется!
Вошедший следом за Савельевым капитан, бросив лишь мимолетный взгляд на сейф, принялся изучать содержимое обычной шкатулки, стоявшей на столе.
Куча самых разных старых удостоверений, дипломов, аттестатов – судя по всему, не очень ценных.
Казанский вытаскивал то одно, то другое из шкатулки…
Паспорт покойника, военный билет… «годен ограниченно»; несколько дипломов об окончании курсов магии и гипноза каких-то затертых годов. Удостоверение об окончании неких железнодорожных курсов. Удостоверение инвалида третьей группы – «по общему заболеванию». Удостоверение кандидата в мастера спорта по вольной борьбе.
Корочки с лаконичным внутренним содержимым: «Карате. Школа кекоушинкай. Первый дан. Присвоен КГБ СССР». Явная лажа, конечно. На нем, впрочем, была и печать, и дата, кажущаяся уже невероятной, – 01.02.91.
Как раз в феврале того года он пришел в милицию: молодой, еще глупый, лишь только-только отслуживший в ВДВ и успевший повоевать в Карабахе.
Всхлипывая, вошла Нина-Алена, которую осторожно поддерживал за оголенные пышные плечи Хасикян.
– Вот… даже и не знаю, кто это мог сделать, говорю я вам.
– Хорошо, – кивнул старлей. – Тогда скажите: вы знали, что было в сейфе?
– Денег тысяч сто… – выдохнула секс-магичка. – В рублях и в валюте… Всякие украшения – для ритуалов… Немного, тысяч, может, на восемь… долларов… Несколько всяких старых книг – совсем потрепанных… О, еще были документы на недвижимость и на фирму! – радостно вспомнила бабенка.