Мун крекерс

– Прости, Господи, но я скажу…

После чего сказал. Обабков лишь согласно кивнул.

В тусклом свете осмотрели себя. Одежда – срам. Тело – в ссадинах. За иллюминатором – хрен поймешь чего.

– Хорошо, хоть рясу я утаил от нелюдей этих краснознаменных. Сунул вместо противогазов.

Атмосферу капсулы забило облако пыли и едкой дегтярной дряни, которой Филон отпугивал насекомых.

Кое-как нашарив задвижку люка, высунулись наружу. Вдохнули, попробовали на зуб и на язык воздух, подпорченный смолистым запахом рясы.

– Не хужей Капотни, – заключил Филон.

Петрович с ним согласился.

Выскребли из ящика аварийную оранжевую палатку, разгребли камни, поставили кое-как. Обабков выкурил папиросу, хотя обещал соседке никогда больше. Но Клава Андреевна была далеко, срамить его было некому. От нахлынувшего чувства свободы Петрович, достал вторую.

– О! Глянь! Это что за перец?

Филон, правый глаз которого заплыл перезрелой сливой, левым был зорче сокола: за камнем, переминаясь, стоял зеленый гуманоид в драных штанах и смотрел, не шевелясь, на пришельцев.

– Слышь, отрок, где у вас бакалея тут? Котелок надо справить! Или свой дашь? – спросил монах у аборигена несколько фамильярно.

Тот лишь дернул зеленой, как крапива, щекой и пожал плечами.

– А нету, так вали на хрен!

Зеленый шмыгнул за камень, только рожа торчала. Петрович посветил на него фонариком.

– Что ты его шпыняешь? – заступился пенсионер. – Нормальный, вроде… мужик. Да? Жадный или дурак… Но это от воспитания. Может, дефицит у них тут? Полный соцреализм?

– Дубина он! Нормальный бы мужик уже два раза сбегал и за третьей сына послал. Эй, ты как? Фирштейн-фуршет? Дас-морнинг-гут?

– Глокк-глокк, – непонятно отозвался пришелец, бегая глазами перед собой, будто посеял запонку.

– Вот, и я говорю: трапезничать пора, а котла-то нет! Как мне, по-твоему – в ладошках кашу варить? Где бакалея, я тебя спрашиваю, лишенец?!

Петрович между тем взял рюкзак, сунул в него руки по локоть и вытащил какую-то железяку с багряной кнопкой, похожую на воронку.

– Может, в этом как-нибудь? Где наша не пропадала?

– Это ж плазменный движок, секретная вещь! Клади обратно и не свети, стырят. У протоирея была такая в сарае – табак сушить. Мощная дура! Один залез лапой – год без ногтей ходил.

– Вот что ты за человек, Филон? Всякую инициативу на корню губишь. И лясы точишь, о чем ни попадя, только не за суть! Ногти, протоирей, табак… Уж ты мне прости, грешному, старый товарищ скажет – выслушай без обиды: хуже горькой редьки с тобой. Хоть на Луну беги!

Филон степенно почесал в бороде.

– Можно и на Луну, дело хозяйское. Только по разумению, мы там и есть. Так что пропозиция твоя хуже кизяка в дождливую ночь – вони много, горенья мало, Петрович. К слову скажу, был у нас в обители, в середине шестидесятых случай…

Зеленый смылся за камень. Расщелину окатил вой.

– Чего это он?

– А того. Треп твой даже марсианина доведет. Только я, похоже, во всей вселенной такого уродился терпения, что слушаю тебя и не дохну. Жрать-то будем мы, наконец, хоть собачий корм?!

– Да будем, будем… Давай ее сюда, ладно уж.

– Чего?

– Плазменную хреновину эту. Только бы с напором не переборщить. И руки, уж как я тебя прошу, не засовывай в нее, ладно? Закипит – ложечкой, ложечкой помешивай с краев, Петрович, а то сам знаешь…

Зеленый между тем умотал.

– Хрен с ним, завтра изловим, – буркнул Филон, выкручивая шпиндель на плазменной установке.

Обабков насыпал в воронку две горсти собачьих шариков.

***

Выспавшись кое-как, выбравшись из расщелины и не обнаружив ничего, кроме освещенных Солнцем камней, товарищи-астронавты пошли по истончавшейся цепочке следов, оставленных каким-то четвероногим, которая вела к похожей на тарелку долине, окруженной скалами. Скоро они оказались на склоне одной из них, удивляясь штилю и абсолютно черному небу с блестками. Место, по земным меркам, так себе. Зато оба нисколько не запыхались.

У дачников, подобно ослам и мулам, развита способность находить наилучший спуск. Монах уступил инстинктам Обабкова и пошел за ним, стараясь не поскользнуться на теплом гравии, то и дело ругаясь себе под нос на космическое начальство, устроившее им непрошенную экскурсию.

– Слушай, Филон, а тебе лет сколько? – спросил Петрович, пиная камешек. Тот, кувыркаясь на фоне неба, отлетел на добрую сотню метров.

Монах задумался, провожая его глазами. В голове сама собой всплыла фраза: «Годы, проведенные в условиях пониженной гравитации…» – не епископальная и к делу не относящаяся.

– Не меньше семи десятков Господь отмерил, – уклончиво ответил монах, не помнивший, чтобы со времен переписи в пятьдесят девятом его спрашивали о возрасте. Сколько же ему тогда было? Этого он тоже не помнил.

Филон был сед, увесист и крепок не токмо духом. Однажды, надев на плечи, пронес колокол три версты по весенней хляби, распевая по пути ирмосы. За что был награжден настоятелем днями отдыха – по одному за версту, и добавкой перловой каши.

– А по гороскопу ты кто?

– По чему? – не понял монах, чуждый суеверий и бульварных газет. – Чего это ты вообще про годы заговорил? Сажень за околицу, уже по дому скучаешь?

Петрович, знавший свой возраст с точностью незамужней паспортистки, действительно заскучавший, глядя на голубой с завитками шар, где оставил родную дачу, не успел ответить.

– Глянь! Чегой-то там?

В раскинувшейся под ними долине возникло странное мельтешение. Взлетело облачко пыли – если бы не голый пейзаж, его бы и не заметить.

– Так-так… Нешто поселение у них…

Филон протер глаза кулаками и окинул взглядом просторы. По ним, раскиданные квадратно-гнездовым способом, лежали круглые бляхи, напоминавшие канализационные люки. Сотни три, не меньше. Одна, оказавшаяся прямо на скале рядом, вдруг поднялась, явив зеленую глазастую голову, и тут же с хлопком закрылась.

– Ух ты! – вырвалось у Обабкова.

– Я тебе попрячусь, каналья! – крикнул сзади Филон, вскинув бороду. – Прости, Господи… Ну ты даешь, Петрович! Впередсмотрящий, твою-то медь! Чуть не наступили.

– М-да… А туземцы-то в норах живут, по ходу, – Обабкову вспомнились семьи сусликов в казахской степи, имевших такие же предпочтения. – Странно, не по-людски как-то…

– Язычники, – согласно кивнул Филон. – Вон еще один!

Другой люк поднялся и опустился тем же манером шагах в семи.

– Может это у них предприятие какое-нибудь секретное? Ихний «почтовый ящик»?

– Секре-е-етное?.. – монах сунул четки в карман и закатал рукава, будто готовясь к драке. – Быстрота и натиск, как говориться… Давай-ка, Петрович, где наша не пропадала – теплыми возьмем на ура. Хошь не хошь, комдиву что-то надо докладывать, сукину пасынку. Все же мы не туристы, но представители великой державы.

Постучав пяткой в ближайший люк, Филон подобрал рясу и сел на корточки, выжидая.

Вскоре раздался глухой щелчок, будто от оконного шпингалета.

Стоило люку чуть приподняться, между ним и железным ободом встряла поношенная сандалия, выпущенная уральским танкостроительным по программе конверсии производства. Неудивительно, что своей формой и свойствами она недалеко ушла от привычного заводчанам ассортимента, разве не стреляла прямой наводкой.

– Петрович, задирай крышку! Сейчас мы это логово разъясним!

Руки дачников не уступят в крепости и сноровке крутейшей драге на слиянии Юкона и Клондайка. Петрович с легкостью вырвал люк из лапок местного жителя, который, потерпев поражение, с визгом исчез в колодце. Поле битвы осталось за немолодыми землянами.

Раскрасневшийся и гордый собой Петрович оценивающе посмотрел на коллегу, застегивавшего ремешок сандалии.

– Ты как, пролезешь?

– С Божьей помощью, как-нибудь… Глянь, лестница-то там е?

Петрович посмотрел вниз.

– Имеется. Жиденькая, но все ж. Дно, интересно, глубоко у них?.. Сосед по даче, помню, бурил до артезианских – весь участок перемесил. Метров на трехстах только добурился. По деньгам вышло, как на Луну слетать.

Во вскрытый военной хитростью колодец полетел камень. Стука не было, зато внизу кто-то квакнул.

– Не, не глубоко вроде…

– Тогда давай. Фонариком свети между ног. Будут стрелять – кричи.

Через несколько минут с матами и упреками, далеко разносившимися в тоннелях, оба достигли дна.

С характерным для новогоднего шампанского «чпок!» зеленый, прятавшийся в тени, повис над осклизлым полом, схваченный суровой лапой монаха.

– Сволочь ты, борода! Мог бы просто позвать.

– Поговори мне, скотина зеленая! Где ракетная установка?!

– Здравствуйте, уважаемый местный житель… – Петрович попытался загладить нарастающий конфликт. – Сильвупле нихао!

– Чего ты с ним по-китайски?.. – Филон помахал человечком в воздухе для наглядности. – Вишь, он по-нашему ругается. Американский шпион. Засланный.

Лунатик невозмутимо скрестил руки на впалой груди, зачем-то пошевелил большими пальцами ног, видимо, остался удовлетворенным и членораздельно добавил:

– Я и по-немецки могу… Ду бис швайне*.

– Нет, ты посмотри, а! Я из тебя дурь-то вытрясу! – вскипел монах, выкатывая глаза.

Через десяток энергичных встряхиваний на пол вывалилась горсть жетонов, ржавый ключ, предмет вроде зажигалки и чреда проклятий, самое приличное из которых уложило бы на лопатки старого боцмана с затонувшего в одесском порту буксира «Красный пролетарий».

– Тертый калач, – заценил Филон, неожиданно подобрев. Монах симпатизировал сильным личностям. – Уважаю. Слышь, продувная харя, где тут у вас гальюн, что ли?

– И администрация, – встрял Петрович. – Нам командировочное отметить.

– Повезло вам, – отпущенный лунатик присел на корточки, собирая с пола имущество. – Я есть особо уполномоченный по встречам-проводам иностранцев. А гальюн у нас под любым камнем, где нужда застанет. Милости просим.

Друзья, отлучившись за поворот стены, впервые с момента взлета почувствовали себя как дома.

– За мной давайте, а то заблудитесь. Давайте, что ли, знакомиться? Кляч, – местный обнажил в широкой улыбке беззубый рот – точь-в-точь расщелина, из которой друзья недавно выбрались.

– Старший астронавт, товарищ Эф, – монах незаметно пнул ногой Петровича. – А энтот, мой заместитель – товарищ Пе. Прибыли по заданию, так что, не мешкая, веди до главного. Главный есть у вас? Али анархируете по-черному? Даром, что зеленые…

– Шибко скорый ты, как я погляжу, – лунатик приставил к глазу продолговатый предмет.

Монах почувствовал себя неуютно, будто под прицелом. Последний раз он испытывал подобное ощущение на призывной медкомиссии в славном городе N, где цветет махровая сирень и такая же – пышная – антисоветчина. Два метеорита трижды благополучно разминулись на узкой орбите в созвездии Рыбы, но экзаменатор явно не торопился с окончательными выводами.

– Заснул, что ли, идол? – не выдержал Филон.

Странный предмет пыхнул красным, пискнул и слегка посветлел.

– Н-да, – скривился экзаменатор. – Все у вас там такие вот грубияны?

– Кроме товарища капитана, – вступился за начальство Петрович. – Нельзя ли ускорить процесс дознания? Очень кушать хочется.

При этих словах прибор загорелся зеленым.

– Детектор лжи, – пояснил лунатик и уважительно погладил девайс. – Так и быть, отведу.

– Дерьмо прибор, – шепнул в ухо товарищу Филон. – На капитане облажался.

*вы свинья (нем)